CC BY
30
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2017. № 4
Д.Г. Миронов*
ЛЕЙБНИЦИАНСТВО Б. БОЛЬЦАНО:
НЕКОТОРЫЕ СПОРНЫЕ МОМЕНТЫ
В статье соотносятся логические учения Г.В. Лейбница и Б. Больцано. Рассматривается несколько тем: различие ясных и смутных идей, различие объективных и субъективных истин, возможность установления истинности предложений, характеристика структуры идей и истин. Показывается, что соотношение позиций Лейбница и Больцано более сложное, чем традиционно предполагаемая близость или преемственность.
Ключевые слова: логический анализ, объективные истины, ясные и смутные идеи, «Наукоучение», лейбницианство.
D.G. M i r o n o v. B. Bolzano's leibnizianism: some controversial points
The article correlates the logical doctrines of G. W Leibniz and B. Bolzano. The author considers several themes: the distinction between clear and obscure ideas, the distinction between objective and subjective truths, the possibility of the establishment of true propositions, the characterization of the structure of ideas and truths. The article shows that the correlation between positions of Leibniz and Bolzano is more complex than traditionally assumed similarity or continuity.
Key words: logical analysis, objective truths, clear and obscure ideas, Theory of Science, leibnizianism.
О Бернарде Больцано часто говорят как о «богемском Лейбнице». Такое обозначение — «Лейбниц земли богемской» — было предложено чешским философом Йозефом Дурдиком. В речи, произнесенной 15 октября 1881 г. на собрании, посвященном столетнему юбилею Больцано, он охарактеризовал его как «монадо-лога», как такого мыслителя, который всего ближе находился к Лейбницу и Гербарту. По широте своих интересов и по силе своего влияния Больцано, согласно Дурдику, и был подлинно богемским Лейбницем [/. Durdik, 1881, S. 4]. Пожалуй, для Дурдика такое сравнение было чем-то большим, чем историко-философское замечание. Ведь о самом Лейбнице в работе 1869 г. «Лейбниц и Ньютон» он писал: «Если без предвзятого мнения о сочинениях Лейбница проследить за историей немецкой философии, то станет
* Миронов Дмитрий Геннадьевич — кандидат философских наук, ассистент кафедры истории зарубежной философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (495) 939-23-15; e-mail: d-21312556@yandex.ru
ясно, что все [в этой философии] указывает на него, что философия эта, неважно, триумфальная или ошибочная, не вышла за [пределы] монады, поскольку даже ошибка совершалась в направлении Лейбница: кантовская "вещь в себе","реал" Гербарта, "Я" Фихте и "Разум" Гегеля, вплоть до странной воли Шопенгауэра, — всего лишь осколки монады, отдельные ее стороны. Все они стремились постигнуть ее содержание: Лейбниц — подлинный гигант немецкой философии» [/. Durdik, 1869, S. 48].
Б. Больцано рассматривали в качестве сторонника (или даже простого последователя) Лейбница как в XIX, так и в XX в. Роберт Циммерман в статье 1888/89 г. «Философия и философы в Австрии» писал о Больцано следующее: «Если рассматривать философию Больцано как целое, то, вероятно, лучше всего ее можно обозначить как лейбницианство, подправленное в прогрессивном духе времени. История философии в отношении к критическому поворотному пункту, вызванному "Критикой чистого разума", определяет его место перед Кантом и вплотную к Ламберту, приблизительно на одной высоте с реализмом Гербарта, который... сделал шаг назад, за Канта, тогда как Больцано остановился в шаге от Канта» [Л. Zimmermann, 1888—1889, S. 198]. Весьма схожее историко-философское «позиционирование» Больцано уже в конце XX в. предлагает Эдгар Моршер: «Позиция Бернарда Больцано в истории философии определяется его близостью к Лейбницу и его отдаленностью от Канта» [Л Prihonsky, 2003, S. xxi].
Сходство философии Больцано с философией Лейбница обнаруживали прежде всего в метафизике обоих мыслителей (начиная с рецензий на «Атанасию» — «эта работа Больцано доказывает бессмертие по способу "Монадологии" Лейбница» [B. Bolzano, 1839, S. 178], — далее, например, у Пржигонского в «Учении об атомах» и у мн. др.). В XX в., как правило, связь Больцано с Лейбницем обнаруживали в логике и учении о науке (например: [A. Church, 1956, p. 1] или [/. Danek, 1969]); стоит, правда, отметить, что Р. Циммерман в упомянутой уже статье также находил наибольшее сходство именно в логическом учении обоих мыслителей: и Лейбниц, и после него Больцано исходили из того, что «истина вечна, следовательно, независима от ее помысленности или познанности человеком, и что она есть целое, которое, как и все вообще существующее, имеет своей предпосылкой последние и, как таковые, простые элементарные составные части» [Л. Zimmermann, 1888—1889, S. 193].
В этой статье нам бы хотелось рассмотреть некоторые места из логического учения Больцано, которые довольно часто характеризовались как «лейбницианские», и оценить, насколько они соответствуют такой характеристике. Мы оставим в стороне метафизику
Больцано: на наш взгляд, учение Больцано об атомах наиболее очевидным способом отклоняется от учения Лейбница о монадах. Главный недостаток лейбницевской монадологии Больцано видит в том, что монады лишены каких-либо сил, действующих во-вне. В «Атанасии» Больцано постулирует, что между всеми субстанциями действует сила притяжения. В поздних работах он, под влиянием Бошковича, вводит также силу отталкивания.
Хорошим началом для рассмотрения лейбницианства Больцано может послужить тема § 280 и 281 «Наукоучения» — различие ясных/смутных и отчетливых/спутанных представлений. Обсуждение такой темы к моменту выхода «Наукоучения» (1837) требовало некоторого оправдания, поэтому Больцано давал дополнительные разъяснения: «Определение этих понятий (ясности и смутности), мне кажется, соответствует целям логики... оба понятия... предметны, т.е. имеются представления, которые ясны. и имеются представления, которые смутны» [B. Bolzano, 1837, Bd. 3, S. 30]. Понятия ясности и отчетливости, полагает Больцано, достойны того, чтобы обсуждаться в наукоучении (= логике), и различение этих понятий у Лейбница оправданно. Однако само определение ясности (и, до некоторой степени, отчетливости) у Лейбница совершенно не устраивает Больцано. Лейбниц предлагает определять понятия ясности через отношение идеи к предмету. В «прогрессивном духе времени» Больцано отстаивает другую позицию: «В настоящий момент под ясностью представления мы привыкли мыслить определенное отношение этого представления к нашему сознанию» [ibid., S. 32]. Правильное определение понятия ясности можно найти, согласно Больцано, если тщательно исследовать вопрос: «В каком смысле сознание некоторого представления делает это представление ясным?» Правильный ответ, по Больцано, имеет такой вид: «Мы приходим к ясному представлению тогда, когда мы его себе представляем с помощью [другого] представления, отнесенного исключительно и только к этому представлению» [ibid., S. 28]. Простое представление, которое имеет уникальный предмет, Боль-цано называет «созерцанием». Следовательно, для ясного представления требуется, чтобы мы постигали его только с помощью созерцания. Тем самым, общее определение ясности представления будет таким: «Итак, представление называется ясным, если само это представление мы снова себе представляем, и именно посредством того, что мы его созерцаем» [ibid., S. 29].
Напомним теперь определения ясности идей у Лейбница. В «Размышлении о познании, истине и идеях»: «Темно то понятие, которое недостаточно для того, чтобы узнать представляемый предмет. Познание ясно тогда, когда я имею то, по чему я могу узнать пред-
ставляемый предмет» [Г.В. Лейбниц, 1984, т. 3, с. 101]. В «Новых опытах о человеческом разумении»: «Идея ясна, когда ее достаточно, чтобы узнать и отличить вещь, в противном случае идея смутна» [Г.В. Лейбниц, 1983, т. 2, с. 256]. С определениями Лейбница Боль-цано не соглашается не столько потому, что они «устарели», сколько потому, что понятие предмета (именно так, согласно Больцано, можно перевести выражение «res repraesentata» из первого определения и «la chose» из второго) многозначно и недостаточно определено.
Если под предметом понимается собственно предмет представления, то определение Лейбница принципиально исключает из числа ясных много таких представлений, которые могут, согласно Больцано, ясно мыслиться. «Не все ясные представления имеют предмет. Имеются беспредметные представления и они могут постигаться с ясностью» [B. Bolzano, 1837, Bd. 3, S. 31]. Поскольку Лейбниц утверждает, что идея ясна, когда ее достаточно, чтобы узнать и отличить вещь, постольку представление о «нечто вообще» («Etwas überhaupt»), довольно ясное, согласно Больцано, будет, по лейбни-цевским стандартам, темным: «Это представление охватывает любой предмет, поэтому нет признака, по которому можно отличить одни подпадающие под него предметы от других» [ibid., S. 32].
Если под предметом понимается референт предикации, то, согласно Больцано, представление, которое достаточно для того, чтобы мы могли выделить объект референции, следует называть не ясным, а «полным» или «исчерпывающим». «Достаточно ли данное понятие или представление для различения предмета, к которому мы его относим, — обстоятельство, которое зависит не от того, как это представление было постигнуто нашим сознанием, а от его отношения к самому предмету. Одно и то же представление будет называться то смутным, то ясным, в зависимости от того, к какому предмету мы его относим» [ibid.].
Если, наконец, под предметом понимать такую вещь, которая вызвала в нас соответствующее представление, то смутным будет то, которое не позволяет нам отличить предмет, породивший это представление, от других предметов. Однако, полагает Больцано, схожим образом можно описать множество таких представлений, которые с ясностью предносятся перед нами и тем самым не могут быть названы смутными. «Представление, которое мне дают глаза об отдаленном предмете, может быть недостаточным для того, чтобы я мог отличить этот предмет от других; и при этом я могу со всем вниманием отнестись к такому представлению, я могу его сознавать всей душой своей, я могу сознавать его состав: что я, например, имею перед собой не что иное, как нечто сильно блестящее и т.д.» [ibid., S. 33].
Заметная в таких рассуждениях дистанция между Лейбницем и Больцано, кажется, несколько сокращается в силу того обстоятельства, что из определения ясности у Больцано следует существование неосознаваемых идей (неосознаваемые представления, собственно смутные, — такие, о которых у нас нет еще представления, которые мы не созерцали). С этим следствием Больцано соглашается и отмечает: «О несознаваемом представлении можно сказать, что мы не знаем, имеем ли мы его; это же означает: о таком представлении мы не имеем созерцания, а потому и не можем высказать суждения "Я имею это представление"» [ibid., S. 38—39].
На первый взгляд также может показаться, что определение отчетливости, изложенное в § 281 «Наукоучения», снова существенно сближает Больцано и Лейбница. Представление отчетливо, если мы можем с полным правом сказать, что «знаем о его содержании, знаем, из каких частей и каким способом оно из них состоит» [ibid., S. 41]. В широком смысле отчетливо всякое представление (простое или сложное), «относительно которого мы можем указать, состоит ли оно вообще из каких-либо частей, а если состоит, то из каких именно» [ibid.]. О всяком отчетливом представлении мы можем сказать, относится ли оно к классу простых представлений, а если не относится, то из каких других представлений оно состоит. Кажущееся «лейбницианство» таких утверждений Больцано требует некоторого разъяснения, которое мы дадим несколько ниже. Пока же обратимся к следующей теме.
Обсуждение темы ясности/смутности у Больцано хорошо показывает, что богемский мыслитель, включая в свое логическое учение некоторые лейбницевские понятия, существенно модифицировал лейбницевские определения этих понятий. Более интересным примером такой модификации служит тема, давно признаваемая общей для Лейбница и Больцано, — тема «объективных истин».
В «Диалоге о связи между вещами и словами и о реальности истины» Лейбниц доказывал, что «истинным было бы даже то, что никем бы не мыслилось... Истинность касается предложений или мыслей, но предложений или мыслей возможных» [Г.В. Лейбниц, 1984, т. 3, с. 404-405]. В «Новых опытах» (Кн. IV, гл. 5) Лейбниц критиковал предложенное Локком разделение истин на мыслимые и произносимые как не отвечающее существу истины. Принято считать, что посредством таких рассуждений Лейбниц предложил различать объективные истины и субъективные. И также принято считать, что это различие было воспринято Больцано и инкорпорировано в «Наукоучение». Действительно, как и при обсуждении темы ясности/смутности (отчетливости/спутанности), Больцано принимает лейбницевское различие. Но, как и в том
случае, его совершенно не устраивает лейбницевское разъяснение этого различия.
Наибольшие сложности вызывает выражение «cogitatio possibilis», «возможная мысль», которое, как считает Больцано, Лейбниц употребляет равнозаменимо со словом «предложение». По Больцано, понятие «возможная мысль» должно играть в логике ту же роль, какую играет его понятие «истина в себе». Истина в себе (= объективная истина) — это любое предложение, которое высказывает нечто так, как оно есть, при этом остается неопределенным, действительно ли кем-то это предложение мыслится или произносится. Если «истины в себе» понимаются как разновидность «возможных мыслей», то указание на мыслимость (помысленность) будет входить в определение «истин в себе». Под «возможными мыслями» можно понимать такое нечто, которое «может мыслиться или может составить содержание мысли» [B. Bolzano, 1837, Bd. 1, S. 92]. В связи с этим Больцано замечает: «Ясно, что мыслимость как свойство присуща любому предложению, но также ясно, что эта мыслимость не содержится в понятии предложения как его (понятия. — Д.М.) составная часть. Мы можем мыслить понятие [истины в себе], не вспоминая при этом о том свойстве предложения, что оно может кем-то мыслиться» [ibid.].
Следующее рассуждение Больцано позволяет весьма интересным способом соотнести его позицию с позицией Лейбница и при этом требует, чтобы мы на некоторое время покинули область «чистой» логики. Итак, в § 25 «Наукоучения», определяя понятие истин в себе, Больцано писал: «Из всеведения Бога следует, что каждая конкретная истина, пусть она и не известна каким-либо другим существам, Ему, Всеведающему, известна и в Его уме непрерывно представляется. Поэтому нет ни одной никому совершенно не известной истины. Но это не мешает нам говорить об истинах в себе как о таких, в понятии которых совершенно не предполагается, что они кем-либо должны мыслиться. Пусть мыс-лимость и не заключается в понятии истин в себе, из другого обстоятельства (из божественного всеведения) следует, что они должны мыслиться самим Богом» [ibid., S. 113]. Для логика, который говорит об истинах в себе, ситуация аналогична той, в которой находится геометр, говорящий о пространствах в себе: геометр вовсе не обязан думать о том метафизическом обстоятельстве, что нет никаких пустых пространств и быть не может. Согласно Боль-цано, когда мы думаем о содержании понятия, мы совсем не обязаны думать обо всех свойствах предмета понятия. «Так, мысль о линии, которая есть кратчайшее расстояние между ее двумя точками, очевидно отличается от мысли о линии, каждая часть которой
подобна другим частям... И точно так же: хотя все истины в себе заодно суть познанные (а именно Богом познанные) истины, все же следует вполне различать понятие истины в себе и понятие познанной истины» [ibid., S. 113-114].
Поскольку истина в себе — это разновидность предложений, то могут возразить, отмечает Больцано, что самой истине должно предшествовать действие по ее полаганию (всякому Satz должно предшествовать Setzen). «Но об этом не надо думать в случае истин в себе. Поскольку таковые никем не полагаются, даже самим божественным умом. Не потому нечто истинно, что так его познал Бог; наоборот, Бог познал его так, поскольку оно именно таково» [ibid., S. 115].
Приведенное утверждение Больцано, по нашему мнению, надо рассматривать не столько в качестве примера его полемики с немецкими идеалистами, сколько в качестве примера его полемики именно с Лейбницем. Дело в том, что в дневниковых записях Больцано встречается заметка, озаглавленная как «Различие между моими взглядами и Лейбница». Из множества вопросов, по которым Больцано не соглашается с Лейбницем, он отмечает и такой: «Я полностью согласен с Лейбницем, когда он утверждает, что истина законов и идей не зависит от воли Бога... но когда он добавляет, что необходимые истины зависят только от божественного ума, я это отрицаю и утверждаю прямо противоположное. 2 х 2 = 4 не потому, что Бог так мыслит; наоборот, поскольку 2 х 2 = 4, Бог так мыслит» [B. Bolzano, 1979, S. 44]. Больцано ссылается на § 184 и 189 «Теодицеи» Лейбница как на такие пункты, с которыми он не может согласиться. В § 184 Лейбниц выступает против «некоторых скотистов», утверждавших, «будто вечные истины продолжили бы существовать, если бы совершенно не было разума, даже божественного» [Г.В. Лейбниц, 1989, т. 4, с. 260—261]. Больцано заявляет свое согласие с этими скотистами [ibid., S. 45]; Лейбниц же утверждает противоположное: «Именно божественный разум сообщает реальность вечным истинам, хотя воля Его и не принимает в этом участия» [там же, с. 261]. Схожая позиция выражена в § 189: «Самые эти истины невозможны без того, чтобы разум не осознавал их, ибо они не существовали бы, если бы не было божественного разума, где они становятся, так сказать, реализованными» [там же, с. 263].
Итак, предложенные к рассмотрению темы достаточно, на наш взгляд, демонстрируют, что соотношение позиций Лейбница и Больцано более сложное, чем традиционно предполагаемая близость или преемственность. Но наиболее интересным способом эту сложность можно показать, если исследовать вопрос: в какой
мере в «Наукоучении» Больцано продолжает развивать предложенное Лейбницем различие истин разума и истин факта? Мы изучим этот вопрос только в двух его собственно логических аспектах: во-первых, каким способом Лейбниц и Больцано устанавливают истинность предложения (1), во-вторых, как понимают Лейбниц и Больцано анализ идей и истин (2).
(1) Согласно Лейбницу, мы сможем установить истинность предложения, если исследуем отношение между понятиями, термины которых входят в предложение. «Всякому истинному утвердительному суждению, как общему, так и частному, как необходимому, так и случайному, свойственно то, что предикат находится в субъекте, т.е. что понятие, выраженное предикатом, на каком-то основании включается в понятие, выраженное субъектом. И это есть основание незыблемости любых истин у того, кто все познает априори» [Г.В. Лейбниц, 1982, т. 1, с. 313].
Согласно Больцано, истинность предложения мы сможем установить, если изучим отношение между «объемами» понятий, входящих в предложения. Под объемом представления (и понятия, в частности) Больцано понимает «такое свойство представления, в силу которого оно представляет именно эти, а не какие-то другие предметы» [B. Bolzano, 1837, Bd. 1, S. 298]. Согласно Больцано, именно свойство предметности понятия мы пытаемся выразить, когда говорим, что понятие имеет объем. «Нам укажут на объем [понятия], если. нам по отдельности укажут на предметы, которые оно имеет» [ibid.].
Для всякого истинного предложения должен иметься предмет, о котором в этом предложении идет речь; поэтому всякое истинное предложение должно иметь в себе представление, соотнесенное с предметом. «Так называемое представление-субъект (или подлежащее) во всех истинных предложениях должно быть собственно представлением предмета» [B. Bolzano, 1837, Bd. 2, S. 328]. Исключением не будут и такие истинные предложения, в которых, как может показаться, речь идет о «несуществующих» предметах. Предложение вида «Круглый квадрат не существует», согласно Больцано, может без потери смысла быть переформулировано в предложение вида «Представление круглого квадрата не имеет предметности». В этом предложении логическое подлежащее снова есть предметное представление, поскольку «только представление "круглый квадрат" само по себе беспредметно, представление об этом представлении (и только оно образует подлежащее в [разбираемом] предложении) есть предметное представление» [ibid., S. 329].
Как логическое подлежащее в каждом истинном предложении должно быть собственно представлением предмета, так и логиче-
ское сказуемое должно быть собственно представлением свойства. Более того, согласно Больцано, «во всех истинных предложениях понятие, относящееся к этому представлению-предикату, должно быть таким представлением предмета, которое находится к подлежащему в отношении включения (Umfassens), т.е. либо с ним равнозначно, либо выше его» [ibid., S. 330].
Таким образом, для Больцано истинность предложения зависит от двух условий: во-первых, от того, будут ли предметными понятия, входящие в предложение, во-вторых, от того, можно ли подвести понятие-субъект под понятие-предикат. Возможность такого подведения означает для Больцано, что предметы, к которым относится субъект, имеют свойство, приписываемое предикатом.
Может показаться, что разница между подходами Лейбница и Больцано заключается лишь в том, что Лейбниц принимает интенсиональную трактовку отношений между понятиями, тогда как Больцано возвращается к экстенсиональной трактовке. Однако видимость подобного простого обращения рассеивается, если мы учтем одно обстоятельство: в логике Больцано нарушается принцип обратного отношения между объемом и содержанием понятия (это обстоятельство отдельно обсуждается Больцано в § 120 «Науко-учения»). И связано это нарушение не в последнюю очередь с тем, что в структуре предложений и их компонентов Больцано находит гораздо больше сложности, чем Лейбниц.
(2) Согласно Лейбницу, мы можем обосновать истину разума с помощью анализа: всякая истина разума через анализ входящих в нее терминов может быть сведена к абсолютно первой истине, к некоторому тождеству. В тождественных предложениях связь субъекта и предиката становится очевидной. Возможность сведения истины разума к тождеству предполагает, что термин-субъект всегда можно представить как композицию таких терминов, в числе которых находится и термин-предикат. Например, по Лейбницу, термин «человек» в предложении «Человек есть животное» можно заменить термином «разумное животное» (и тем самым доказать истинность предложения) в силу того, что термин «человек» выражает сложное понятие, компонентами которого будут понятия разумности и понятие животного. Сложное понятие может быть представлено как сумма (или, если речь идет об элементах «Общей характеристики», например о «характеристических числах», как произведение) каких-то простых понятий. А это означает, что порядок, в каком более простые понятия составляют понятия более сложные, не играет никакой роли: «Мы говорим, что понятие рода содержится в понятии вида, индивиды вида - среди индивидов рода, часть — в целом. [...] Таким образом, понятие состояния, т.е.
предиката, содержится в понятии субъекта. И это положение распространяется на весь универсум. Мы говорим также, что содержащиеся содержатся в том, в чем они находятся. И в данном случае при таком общем представлении неважно, каким образом те, что содержатся, относятся друг к другу или к содержащему их» [Г.В. Лейбниц, 1984, т. 3, с. 652].
Б. Больцано полагает, что предложение есть некоторое целое, состоящее из частей. Его части он обобщенно называет представлениями, которые могут быть простыми или сложными. Сложные представления состоят из некоторых частей; сумму частей, из которых состоит представление, Больцано называет его содержанием. Все эти элементы «Наукоучения», предъявленные без дальнейших разъяснений, действительно могут создать впечатление, что Боль-цано только продолжает развивать логическое учение Лейбница. То, что такое впечатление ошибочно (или, в лучшем случае, весьма неопределенно), можно понять, если рассмотреть несколько деталей.
Для начала, Больцано подчеркивает, что представление состоит из связи определенных частей [B. Bolzano, 1837, Bd. 1, S. 243]. Например, представление (понятие) «землянин» сложное, поскольку соответствующее выражение заставляет нас думать о том же, о чем мы думаем, когда слышим фразу «Существо, которое живет на Земле». В представлении «землянин» присутствует представление о некотором существе и мысль, что это существо живет на Земле. Для этого представления важно, чтобы все его компоненты мыслились нами именно в том порядке, в каком они предстают в предложении «Существо, которое живет на Земле». Больцано замечает: «Поскольку под содержанием представления понимается только сумма составных частей, входящих в представление, но не способ, каким эти части связаны между собой, то через простое указание на его содержание представление еще не вполне определяется, напротив, из одного и того же содержания могут произойти два или больше различных представлений» [ibid., S. 244].
Б. Больцано критикует логиков, которые полагали, что «составные части сложного представления связаны между собой одним и тем же способом» [ibid., S. 284]. Он пишет: «Некоторые логики, кажется, мыслили эту взаимосвязь как связь элементов в некоторой сумме. <...> К подобным взглядам, кажется, пришли через рассмотрение таких представлений, которые имеют форму "Нечто, которое есть A и B и C и D и т. д.". При этом, кажется, совершенно не обращали внимания на такую составную часть, как "Нечто", равно как и на понятие соотносительного местоимения "Который", понятие глагола "Есть", на все предложение, следующее за понятием нечто; напротив, все внимание направляли только
на представления A, B, C, D и т. д., в отношении которых на самом деле истинно, что они здесь появляются в комбинации некоторой суммы. Но это, очевидно, нисколько не оправдывает утверждение о том, что все составные части представления связаны друг с другом как элементы некоторой суммы. Ибо это не верно ни для таких составных частей, как "Нечто", "Который" и "Есть", ни для таких, из которых могут состоять сами представления A, B, C, D» [ibid., S. 284—285]. Если в ходе анализа сложного понятия A нам удается выяснить, что в нем содержится какое-то другое понятие B, то только на том основании, что само понятие A есть некоторый конструкт, возникший в результате соединения по определенным правилам понятия B с другими понятиями C, D и т. д.
Невнимание к особой синтаксической сложности понятий приводило, согласно Больцано, к ошибочному мнению, будто сложное понятие есть простая совокупность (сумма) представлений всех (по крайней мере, существенных) свойств соответствующего предмета. «До сих пор прилагали мало усилий к тому, чтобы точно исследовать природу взаимосвязи, которая господствует между отдельными частями представления. А потому и неудивительно, что форму, которая действительно есть самая привычная, а именно форму "А, которое есть В" (треугольник, который [есть] равносторонний) принимали за единственную. И если в предложении "которое есть В" составные части, выражаемые словами "которое" и "есть", полностью упускали как менее важные из вида, то представляли себе при этом, что только А и В (треугольник и равносторонний) будут с оставными частями, из которых слагается сложное понятие (равностороннего треугольника). А это само собой вело к мысли, что составные части представления выражают свойства его предмета» [ibid., S. 295].
Б. Больцано полагает, что имеются различные составные части представления, которые никак не выражают необходимые свойства соответствующего предмета; более того, в каждом предмете имеются такие необходимые свойства, которые не могут мыслиться как составные части в соответствующем представлении [ibid., S. 269]. Хорошим примером служит понятие равностороннего треугольника. С одной стороны, понятие равносторонности само состоит из понятий равенства и стороны; эти понятия присутствуют в понятии равностороннего треугольника как его «удаленные» (не «ближайшие») составные части, но нельзя сказать, что они выражают свойства равностороннего треугольника. С другой стороны, сам равносторонний треугольник с необходимостью обладает свойством быть равноугольным; понятие равноугольности может быть
выведено из понятия равностороннего треугольника, но оно не мыслится нами как составная часть в этом понятии.
Тезис, отстаиваемый Больцано, явным образом несовместим с положением о том, что содержание понятия некоторым существенным образом совпадает с характеристиками предмета, который это понятие представляет. Однако именно такое положение защищает Лейбниц: без него он просто не сумел бы объяснить, почему благодаря анализу понятий мы способны получать знание о самом предмете. Идея универсальной характеристики основывается именно на таком положении: «Подобным исчислением (т.е., в данном случае, исчислением характеристических чисел. — Д.М.) мы можем объять всю совокупность вещей целого мира; в той мере, в какой мы обладаем отчетливыми понятиями о них, т.е. насколько мы знаем некоторые их реквизиты, с помощью которых. мы можем отличить их от любых других, или насколько мы можем дать им определение. Ведь эти реквизиты суть не что иное, как термины, понятия которых образуют понятие, которое мы имеем о вещи» [Г.В. Лейбниц, 1984, т. 3, с. 514]. Больцано, не соглашаясь с положением о совпадении частей понятия с признаками предмета, тем самым отвергает одну из центральных идей логического учения Лейбница. Больцано по-другому понимает сложность понятий, а вместе с этим и возможность их анализа. Согласно Боль-цано, структура предложений на порядок сложнее, чем полагал Лейбниц.
Подведем итог. Рассмотренные нами темы вполне показывают, что «лейбницианство» Больцано требует множества уточнений. Отношение Больцано к Лейбницу не может быть охарактеризовано как просто «близость», «сходство» или «преемственность». По крайней мере, такие историко-философские характеристики нельзя применить к логическому учению двух мыслителей.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Лейбниц Г.В. Соч.: В 4 т. М., 1982-1989. Т. 1-4.
Bolzano B. Dr. Bolzano und seine Gegner. Ein Beitrag zur neuesten Literaturgeschichte. Sulzbach, 1839.
Bolzano B. Philosophische Tagebücher // Bernard-Bolzano-Gesamtausgabe. Reihe 2 (Nachlass) Wissenschaftliche Tagebücher. Bd. 18. Teil 2. Stuttgart; Bad Cannstatt, 1979.
Bolzano B. Wissenschaftslehre. Versuch einer ausführlichen und grösstentheils neuen Darstellung der Logik mit steter Rücksicht auf deren bisherige Bearbeiter. Sulzbach, 1837. Bd. 1-4.
Church A. Propositions and sentences // The problem of universals. Notre Dame, 1956.
Danek J. Weiterentwicklung der Leibnizschen Logik bei Bolzano. Meisenheim am Glan, 1969.
Durdik J. Leibniz und Newton. Halle, 1869.
Durdik J. O filosofii a cinnosti Bernarda Bolzana. Praha, 1881.
Prihonsky F. Neuer Anti-Kant und Atomenlehre des seligen Bolzano / Hrsg. von E. Morscher, C. Thiel. Sankt Augustin, 2003.
Zimmermann R. Philosophie und Philosophen in Oesterreich // Oesterreichisch-Ungarische Revue. Neue Folge. Bd. 6. Wien, 1888/1889.
