CC BY
58
ЛЕРМОНТОВСКИЙ ПОКОЙ И.В. Попова
В начале XX века русский философ B.C. Соловьев в статье «Лермонтов» [1] устроил поэт>' «настоящее аутодафе» (С. Ломинадзе) [2-3], чем вызвал в среде философов и писателей бурю, отголоски которой не утихают до сих пор. Надо отметить, что автор «Демона» и «Героя нашего времени» был в ней менее всего повинен, поскольку его обвиняли в «связи» с Фридрихом Ницше, который родился много позже в другой стране, и книг его не читал. Русский философ не только заменил личностью поэта фигуры его героев, но и приписал (ему и им) несуществующие грехи, чтобы уложить их в некую придуманную схему, с которой удобно сражаться, словно достопамятному рыцарю с ветряными мельницами.
К реалиям жизни и творчества М.Ю. Лермонтова эти пассажи имели мало отношения, зато, в силу безусловного научного авторитета Соловьева, дали начало целой отрасли литературнофилософского лермонтоведения, которое, в зависимости от внешней ситуации, склонялось то к богоборчеству, то к безусловному принятию Бога, Эти колебания вокруг точки политического равновесия многое могут сказать об обстановке в стране и личности исследователей, но, главное, поэт стал безусловно современен, актуален для нескольких поколений русской интеллигенции нашего века. Дмитрий Мережковский относит молитвенный накал поэзии Лермонтова к воспоминаниям детства: «Стихи его, как заученные с детства молитвы. Слова действуют помимо смысла» [4]. Гораздо определеннее выразился Василий Розанов: «Лермонтов созидает, параллельно со своим мифом, ряд подлинных молитв, оригинальных, творческих, не подражательских, как «Отцы-пустынники»... Его «Выхожу один я на дорогу», «Когда волнуется желтеющая нива», «Я, Матерь Божия»..., «По небу полуночи» по сути гимны, оригинальные и личные. Да и вся его поэзия - или начало мифа, или начало гимна. Но какого? Нашего ли? Трудные вопросы» [5].
С самого начала Лермонтов отходит от современной ему поэтической традиции, уравновешивающей покой со счастьем. «Извечную поэтическую антитезу «страдание» - «счастье» он заменяет другой: «покой - страсти», включая «страдание» [6], причем, с точки зрения философии, именно такое противопоставление предпочтительнее, поскольку «страсти» у поэта выступают некой формой движения, а сравнивать допустимо только однородные понятия (свет - тьма, движение - покой, но никак не свет - покой). Уже в ранней лирике («Поток», «Челнок», «Я видел тень блаженства») страсти человека уподобляются движению и им отдает поэт предпочтение перед «мертвенным», как ему кажется, покоем, ко-
торый иногда отождествляется со смертью, например, в стихотворении «Челнок»: «погиб - и дан ему покой!» [7, т. 1, с. 343]. Здесь Лермонтов еще находится в рамках традиции, называющей конец жизни «вечным покоем», но затем в «Парусе» высказана мысль о релятивизме (относительности) всех форм движения. Знаменитый его парадокс: «Как будто в бурях есть покой» [7, т. 1, с. 347] современными философами и, главное, физиками был принят даже без оговорки «как будто» [8].
В дальнейшем Лермонтов перестает уподоблять смерть покою. В поэме «Мцыри» «холод и покой» [7, т. 2, с. 422] сулит рыбка-русалка, то есть «нежить» и «морок», все слова которого априорно ложны, они - «безумный бред». Впрочем, есть и более ясное указание на то, что он не отождествлял смерть и покой. В стихотворении «Три пальмы» [7, т. 1, с. 413] оазис находится в стадии относительного покоя и живет, караван же - символ движения, несет гибель, однако он тоже живой, смерть же происходит в результате столкновения двух субстанций и сама по себе является распадом, аннигиляцией, а не одним из видов движения (или покоя).
В стихотворении «Спор» [7. т. 1, с. 474] свойством движения наделен Север, Восток же, напротив, находится в состоянии покоя, но здесь поэт далек от негативной опенки происходящего. Он констатирует этническую доминанту поведения, обычаев и стремлений некоторых народов, населяющих Ойкумену, то есть переводит проблему в разряд глобальных, напрямую влияющих на судьбы человечества.
Русские литераторы, особенно поэты, с удивительным постоянством обращались к понятию покоя, наделяя его не только поэтическим, но и философско-историческим звучанием, однако лишь у Лермонтова оно вырастает до космических высот. Рассмотрим наиболее характерные и известные примеры обращения к этому явлению в Х1Х-ХХ веках, начиная с пушкинского:
«На свете счастья нет, но есть покой и воля» [9]. Пушкин, как и Лермонтов, будучи тонким философом, не сравнивал разнородные понятия, и здесь у него покой - часть гармонического бытия, связанного с психологией человека, то есть покой находится в одном ряду со счастьем, волей и т. п. «Покоя сердце просит» - указание на чувственное его происхождение и проявление, причем настолько важное, что входит в идеал, но достижимый, реальный, поскольку он есть «на свете».
Далее по времени - Александр Блок:
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица И мнет ковыль..,
(Блок Л.А. «На поле Куликовом».
«Река раскинулась...») [10].
Блоку покой уже «только снится», а вот следующему7 автору, не поэту-, это состояние не даровано даже во сне:
«Он прочитал сочинение мастера, - заговорил Левин Матвей, - и просит тебя, чтобы ты взял его с собой и наградил его покоем».
«- Слушай беззвучие, - говорила Маргарита мастеру. и песок шуршал пол ее босыми ногами. - слушай и наслаждайся тем, что не давали в жизни, -■ тишиной».
(Булгаков М.А. «Мастер и Маргарита») [11].
Здесь покой дарован после смерти. Жизнь, сон, смерть - состояния человеческого организма, доступные обыденному пониманию. Философское значение этого понятия является как бы интеллект}' альной надстройкой над тем, что каждому известно заранее. Это особенно ясно видно на примере сна и его интерпретаций в работах Зигмунда Фрейда [12]. Австрийский ученый не ставил перед собой задачу сомневаться в житейско-аксиоматическом определении сновидений, по только давал свое собственное толкование их содержания.
Итак, Пушкин, Блок, Булгаков по разным причинам остались в рамках общепризнанных представлений о человеке и покое. Иное дело --М.Ю. Лермонтов:
1 1о не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так уснуть,
Ч1 об к гр\ди дремали жизни силы.
Чтоб. дыша, вздымалась тихо грудь...
(Лермонтов М. Ю. «Выхожу один я на дорогу...») [7, т. 1, с. 488].
Это не описание жизни, а тем более смерти, и не сон в обычном понимании. Здесь указание времени — «навеки», которое можно оыло бы счесть поэтическим преувеличением, гиперболой, если бы оно не несло такой высокой смысловой и философской нагрузки, делающей вечность основным условием пребывания в описываемом поэтом состоянии.
Что за вечный сон, не поддающийся описанию с помощью европейской логики, основанной на законе исключения третьего? Согласно этому закону, в материальном мире есть только жизнь или смерть - иного не дано, впрочем, есть и другие философские системы, выходящие за рамки наших представлений о биологической жизни, и именно в них мы находим ответ на данный вопрос. Более двух с половиной тысяч лет назад на Востоке, в Индии, принц и философ Сиддхартха Гаутама, названный позже Буддой - «просветленным», открыл понятие нирваны, «не жизни», с помощью которой можно прервать цепь посмертных перерождений, а значит, страданий. Нирвана, которой сам Будда достиг, является, с одной стороны, этико-практическим идеалом, а с другой, -
основным понятием его религиозной философии, то есть имеет такие же признаки космизма, как «покой» у Лермонтова.
Теперь мы подошли к самому главному: Михаил Юрьевич Лермонтов в своем стихотворении «Выхожу один я на дорогу» дал единственное в своем роде поэтическое описание состояния нирваны. То, над чем бились тысячи восточных мудрецов, вдохновение гениального русского человека вывело на одном дыхании, по крайней мере, у читателя не создается впечатления о тяжеловесной тысячелетней мудрости, которая стоит за этим стихотворением. Напротив, мы улавливаем звучание чудесной мелодии, некоей музыки сфер, упомянутой там же, недаром стихотворение положили на музыку и исполняют в виде романтической и печальной песни.
«...В стихотворении «Выхожу один я на дорогу» метрическая система пятистопного хорея подвергается ритмическому изменению, в результате которого каждый стих разделяется на две части - более быструю с анакрузными слогами... и более медленную с разными типами словоразделов. Пятистопный хорей приобретает, таким образом, особый характер и превращает интонацию в напев» [13], — измерил «алгеброй гармонию» Б. Эйхенбаум, но он же назвал это стихотворение «романсом, балладой и медитацией» [13, с. 225], то есть также молитвой, но особой, предлагаемой к распеву, псалмом.
Поэтическая незаданность вдохновения -вещь совершенно непостижимая, поэтому совершенно не ясно, как и почему Лермонтову пришла в голову мысль описать состояние «не смерти» да еще и накануне трагической дуэли. Мы можем просто констатировать сей факт. Безупречная форма стихотворения не позволяет отсечь ничего лишнего, а потому дает возможность интерпретировать его смысл, сравнив с классической индийской традицией.
И все же Лермонтов, даже дав точное и полное описание нирваны, не слыл буддистом. Свидетельством тому всего одно слово в последнем пятом четверостишии: «Любовь».
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея.
Про любовь мне сладкий голос пел...
[7. т. 1, с. 488].
Понятие известно и в восточной философии, но только в христианстве оно является опорой всего мировоззрения. Здесь показана особая любовь, определение которой можно найти лишь в древнегреческом языке, где была разработана терминология различных типов любви, по античным представлениям, это «агапе» - жертвенная любовь к ближнему, данная в виде воспоминания или напоминания [4, с. 327]. Лермонтов не дерзнул равнять ее с божественной любовью, обездвижив, лишив эго чувство христианской активности. С одной стороны, это намеренное самоограничение, а с другой - отказ от европейской гу-
манистической традиции, согласно которой человек да равен Богу в некоторых своих чертах, особенно В свободе воли. Байроническии гуманизм У Лермонтова - демон, сам же поэт
свое собственное место в ^Реда^ЬоГпРосто гпкпе но не одесную у Создателя. ^ р
внемлет Богу вместе с
звезд но остается человеком. И МЄЧіЬІ у него ч ловеческие, временами совпадающие с мечтами индийского принна, жившего задолго до него.
Лермонтов не похож и на современных поклонников восточной философии - поелгдсват
”й семейства Рерихов с ,« «ивой
^ -ги же йогу чудеса и магию, ос
проповедуют все ту же йогу У есть несколько
новываются на личнои аскезе, к , г
молиЛицируют тысячелетний опыт буддииск «Хей которые за всю свою историю не пали ни одного нового Будды. Лермонтов силои своего вдохновения вознесся на вершищл им недоступные, однако, обозрев мир оттуда, не стал останавливаться в точке нирваны, точнее не см отречься от любви, даже и отдалившись от всего остального материального мира, сочтя его напо,
ненным тяжестью и болью.
Впрочем, Лермонтов считает, чт Р пиален а буддисты уверены - все, что окр>
гг «иры,
™ г:»ре^
альным бытием, а поклонник восточной религи^ считает свою жизнь сном, а нирвану р У ^ нием, недаром второе значение словаі «Буад «пробуждение», «разбуженный». сыпает, чтобы впасть в нирвану, У
СЬШаПоС отношению к миру философия Александра Блока даже больше похожа на |^дист^ чем лермонтовская. Его вечный бои и полет «степной кобылицы» - России есть путь^т стью который вполне коррелирует с понятием счастья на Востоке, где его определяют некой
формой движ^ Пушк1Ша очень трудно тракто-
„ЇЇЇЇД умопостигаемой (сп«кУ=»«»1'
философии, поэтому мы лишь едва
ітобь. утвердить за ним несомненный »Р”РИ™;
И исследовании проблемы покоя. Этому может
ГтГГвяигеио :^ГГу“а
ние (более того, к проблеме покоя у у
обращался едва ли не каждый ^ШКИ™ Местного Булгаковский же покои - форма П0СмеР™ —
5ски переосмысленной
ГГ*— Ге^если^еіньсяктьме
Обеспечено ежегодное присутствие на балу у
ланда если ждешь покоя - получаешь покои, если ни во что не веришь - получаешь «ничто», становишься либо источником крови для чаши, как наушник и шпион барон Майгель, либо самой "ой чашей, как безбожник - литератор Берлиоз (точнее его голова). На первый взгляд, уедине НЫЙ дом мастера схож с мечтами лирического Сотворения «выхожу один я на лишен забвения. Это-то самое важное. Мастер и Маргарита получают как бы вечную земную жизнь не отказываясь ни друг от дру , истории со всеми ее персонажами, которые станут для них приятными собеседниками^ Булгаковский покой - ЭТО четвертое Д
РПРМЯ хеЧет по иным законам, а пространство лишено привычных координат, но оно ^является четвертым измерением нашей Вселенной и ника кой другой функцией нашего мира, где творил и Гер автор романа о Понтии Пилате. При всей его фантастичности, доказательство материального существования иного пространственно-временного континуума - модно получить из вполн ГёриГьных источников - геометрии Лобачевского и физики Эйнштейна, Пока, конечно, то. ко на бумаге, с кончика пера этих мыслителен однако же и мир Булгакова создан не въяве, но на „истом листе и именно писательским пером Следовательно, «покой» у него вполне материален и дается на основании земных заслуг«лиошибок.
Таким образом, мы делаем вывод, что
мю Пермонтов создал философему, дающую
краткое и емкое объяснение восточной нирваны, краткое и е% предыдущих,
—Го" и— буддийскими мудрецами. Позже русские писатели, ооращавшие-ся к теме покоя, внесли свой вклад в ее анализ.
У всех рассмотренных нами писателен был свой жизненный путь, они жили и творили в разные исторические отрезки времени, то есть 6Ь1Л «мы жизненными обстоятельствами по-
РаЗНПочему же у НИХ философское пошмание покоя различно"? Только ли по причинам биогра фГски„7 Очевидно, ,™ отличие вызвано^внут-пенними, творческими причинами. Для отыск х ’лавним два стихотворения с одним на-«Пророк» принадлежащих их перу. Кмется, ™ лермонтовский пророк начинается там, где заканчивается пушкинскии.
И. обходя моря и земли, ^
Глаголом жги сердца людей, 3041
(Пушкин А.С. «Пророк») [9, т. 2, с. 304].
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка..
(Лермонтов М.Ю. «Пророк») [7, т. 1, с. 4УП.
Однако при внимательном прочтении броса-стс» в “Га ЧТО речь идет о разных пророках,
ГдаУишх отличными сверхъестествен™». СПО;
собностями и исполняющими разное пред чение.
Первому - глубоко безразличен суд и людские пороки, ученья любви и правды, поскольку он «над-» и «вне-» мира, он поднялся над судьбами отдельных людей и их историей, к тому же он способен «мудрым жалом змеи» изречь нечто такое, что они и оспорить-то неспособны. Он все знает, все предвидит - смертный, но служащий своим глаголом Богу.
Второй пророк - зеркало, поставленное перед миром, отражающее правдивую его картину. У людей при этом постоянно возникает желание его разбить, «бросая бешено каменья». С другой стороны, он воплощенный глас Божий, точнее, его устами глаголет сам судия, который с помощью своего пророка проверяет паству на восприимчивость к правде, способность к раскаянию и следованию его заветам.
Один изливал раскаленный глагол и был способен испытать, пусть кратковременный, покой от сознания выполненного долга, другой держал перед людьми зеркало истины и жизнь его не знала покоя, поскольку он не видел результатов своих трудов, а заглянуть в будущее не мог или не доверял прозрениям, которые у него были. Это был вызов времени, который Лермонтов при-
нял и погиб, оставив посмертную славу, стихи и среди них странную мечту, которая так похожа на описанную в тысячелетней мудрости востока нирвану.
1. Соловьев В. С. Лермонтов. М., 1997.
2. Ломинадзе С. В. О классиках и современниках. М., 1987.
3. Ломинадзе С.В. Спор о Споре // Вопр. лит. 1995. №2.
4. Мережковский Д.М. Ю. Лермонтов - поэт сверхчеловечества//Наше наследие. 1989. № 5. С. 41.
5. Розанов В.В. МЛО. Лермонтов (к 60-летию кончины) // Вопр. лит. 1988. №. 4. С. 180.
6. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 302.
7. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л., 1981.
8. Философский энциклопедический словарь. М., 1989.
9. Пушкин А.С. Собр. соч.: В Ют. Л., 1979. С. 258.
10. Блок А.А. Стихотворения и поэмы. М., 1983. С. 64.
11. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. М., 1987. С. 379.
12. Холл К.С., Линдсей Г. Теория личности. М., 1997.
13. Эйхенбаум Б. М. О литературе. М., 1987. С. 240.
НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ АВТОРСКОГО СТИЛЯ ТРАГЕДИИ Е.И. ЗАМЯТИНА «АТИЛЛА»
Е.А. Лядова
Уделяя большое внимание созданию музыкальной палитры текста, его звучанию, Замятин широко использовал различные ритмические приемы, подкрепляя и усиливая их эллиптическим синтаксисом, лексическими и фонетическими особенностями языка, призванными вызвать определенные зрительные ассоциации. Ярким примером этого свойства поэтики Замятина служит пьеса «Атилла». Прежде всего обращает на себя внимание многократное использование повторов, которые выполняют в пьесе различные функции. Одни из них придают напевность речи героев, замедляют действие, акцентируют внимание на каком-либо событии или чувстве и восходят к поэтике былин. Другие - относятся к повторам экспрессивного характера. Они используются автором в тех случаях, когда необходимо динамизировать действие, передать тревожно-возбужденное состояние героев:
Уйти? Нет, я не уйду!
Письмо император дал, я должен вручить письмо -и я должен... Пусти! [1|
Особую музыкальную выразительность речи героев придает часто используемый в пьесе при-
ем аллитерации: «под пурпурными парусами Рим», «я буду змеей: раздвоится, станет змеиным язык», «ты ста тысяч стоишь» и т. д. Взаимодействуя с ритмом речи, этот прием позволяет усилить создаваемый образ за счет фонетического и лексического соответствия, в результате чего достигается удивительное звуковое богатство и симфоническое трагедийное согласие. Сам автор называл аллитерацию «музыкальным украшением» произведения [2].
В ряде теоретических работ Замятиным была разработана система звуковых и образных соответствий. В статье «Техника художественной прозы» он пишет: «И вот построение целых фраз в определенной тональности, инструментовке на определенную букву усиливает впечатление повторяемостью этих букв» [3]. Для него повторы определенных звуков вызывали соответствующие цветовые и образные ассоциации. Так, звук «р» создавал представления о чем-то ярком, красном. С этой точки зрения интересно проанализировать данную Аэцием характеристику Рима (с. 219220). Усиленный повтор «р» начинается уже с первой строфы: «А разве не прекрасен мир?». По мере развития зрительного образа, увеличивается частота употребления звука, которая впоследст-
