CC BY
121
УДК 9(С)1:3:003(041)
Г.В. Лобачева
ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ РОССИЯН
О ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ
Анализируются этимология и процесс вовлечения в языковый оборот слов, определявших верховную власть в России - «царь», «самодержец», «император», монарх»; прослеживается влияние политических, социальных и духовных факторов на содержание этих терминов.
G.V. Lobacheva
LEXICAL AND SEMANTIC ASPECTS OF RUSSIANS’ NOTION OF SUPREME POWER
The Etymology and the process of involving into the language words turnover of defining the supreme power in Russia is analyzed in this article. The article tells about the genesis of terms “king (tzar)”, “autocrat”, “emperor”. There is a review of influences of political, social and moral factors on these terms.
Г осударство в России всегда являлось не столько надстройкой над обществом, сколько его стержнем, системообразующим фактором бытия этноса. Жизнь людей, как каждого в отдельности, так и различных социальных групп, не только в определенные моменты была обусловлена и регулировалась политическими институтами, но и как таковая была возможна только в рамках государственности, составляя с ней единое целое. Взаимопроникновение и взаимозависимость были настолько значимы и постоянны, что государственность обрела прочные традиции, отразилась в национальном самосознании, стала одним из компонентов национальной самоидентификации, значимым фактором развития культуры, духовности, психологии народа.
Становление российской государственности, изменения в политической жизни страны, представления об этих процессах в сознании людей отражались в лексико-семантической системе русского языка. Отражая динамику общественного развития, структуру социальных отношений, лексические единицы, наряду с «вещественными факторами», становятся характерными признаками эпохи. Исторически образовавшаяся связь между звучанием слова и отображением предмета или явления в сознании носителя языка заключена в значении лексической единицы. Известный русский филолог-славист А. А. Потебня указывал в конце Х1Х века на наличие у простого народа тесной взаимосвязи между словом и мыслью о предмете -«... изменение слова казалось непременно изменением предмета» [43, с.158]. Поэтому появление в языке новых лексических единиц, семантическое переосмысление слов, переход их в разряд историзмов и архаизмов, изменение систем связей внутри отдельных лексикосемантических подсистем позволяет проследить эволюцию взглядов людей в исторической ретроспективе.
Наряду с основным словарным фондом, обозначающим предметы внешнего мира, живых существ, термины родства и действия, словарь любого человека содержит ряд лексических групп, отражающих внеязыковую реальность. Одна из них - общественнополитическая лексика.
В общественно-политической лексике диалектика социального развития, сознание носителей языка проявляется особенно четко. Отражая социальные процессы, явления в языке могут расцениваться и интерпретироваться как свидетельства и доказательства общественных феноменов и изменений. Изучение истории отдельных слов и анализ их речевых употреблений позволяет определить, когда в ходе исторического развития то или иное общественное явление было осмыслено и обозначено как понятие.
Под влиянием социальных факторов происходили движения в словарном составе, стилистике речи, причем особенно активной и изменчивой была общественно-политическая лексика. Важное место в этой лексико-семантической подсистеме русского языка занимала терминология верховной власти.
В формировании синонимического ряда определений верховной власти принимал участие весь народ, хотя решающее воздействие оказывала, безусловно, политическая и интеллектуальная элита общества. Руководствуясь своей системой ценностей, социальные группы по-разному интерпретировали языковые знаки. На уровне лексики идеологизирован-ность трансформировалась в виде того или иного сочетания свойств слов, в виде оценочного компонента их значения. Так в России, начиная с XV века, постепенно складывался социальный стереотип восприятия главы государства, воплощенный в слове «царь».
Это слово было заимствовано еще до окончательного распада общеславянского языка [77, с.143]. Оно пришло через готское «ка18аг» - «император» [75, с.291; 7, с.93]. Древнерусским языком слово «цесарь» было воспринято после принятия христианства от болгар, где «цар» использовалось при титуловании правителей [45, с. 1183; 6, с.675]. В письменных памятниках XI и XII веков оно изображалось «цср» - «цесарь», впоследствии «с» под титлом исчезло и получилось «црь» - «царь» [22, с.138]. Подобные сокращения были обычными при титуловании [45, с. 1183].
Высказывалось предположение, что слово имеет более древнее происхождение, восходя корнями к ассирийскому «ваг» (сар) - «правитель». Во время походов Александра Македонского оно вошло в греческий лексикон. Распространенное в Македонии именно в этом варианте (а не производное греческое «хатсар»), как обозначавшее могущественного и самовластного правителя, слово было затем использовано Кириллом и Мефодием при переводе Священного Писания на славянский язык [63, с.44-45]. Хотя эта гипотеза маловероятна, но привлекательна возможностью объяснить существование параллельно в древнерусском языке слов «царь» - «цесарь», «царевич» - «цесаревич». Более того, если слово «царь» не имело отношения к римской имперской традиции, то его смысловой оттенок менялся - скорее «восточный деспот», нежели «император». Заслуживает внимания и тот факт, что собственно византийцы царем называли только правителя Персии, но никак не римских императоров.
В письменных памятниках средневековья, наряду со словом «царь», встречается и «кесарь». Оно использовалось исключительно для обозначения римских императоров [63, с.43], в то время как «царь» могло служить для обозначения правителя вообще. Противопоставление «цесаря» и «кесаря» (Супральская рукопись евангельского текста, Изборник 1073 года, Мстиславово евангелие XII века) подметил Ю. Лотман, посчитав это свидетельством противопоставления византийской власти [29, с.202], оттенявшим ориентацию Киевской Руси на Византию, а не на Рим.
Первоначально термин «царь» применялся к государям, упоминавшимся в Священном писании, к византийским императорам, восточным властителям: «Радуйся, царь Иудейский» (Евангелие от Матфея, Остромирово евангелие, 1056/1057 год) [Цит. по 69, стлб.1462], «Бысть в Грецах царь, именем Михаил» (Четвертая новгородская летопись, 637 год) [69, стлб.1434]. Вряд ли можно согласиться с мнением М.В. Ильина, который считает, что титул царя использовался нашими предками прежде всего для обозначения властителя, в чью империю попадала Русь [18, с.233]. В.О. Ключевский отмечал, что с XI века некоторых русских князей называли иногда царями в виде почетного отличия [22, с.138] (но это не подразумева-
ло, как считает А.И. Филюшкин, никакого религиозно-идеологического содержания) [76, с.145]. И.И. Срезневский находил подтверждение этому в письменных источниках XII века: «Аз раб божий недостойный, худый, грешный списах памяти дела царю нашему» (Мстиславово евангелие, 1117 год) [69, стлб.1462]. В позднейших летописных сводах царем называли Владимира Мономаха, Мстислава Галицкого [33, с.904; 50, с.552], но, по мнению М. Б. Плю-хановой, авторы письменных памятников XV-XVI веков отличали князей Киевской Руси от московских царей - Мономах только «наречеся царь и Мономах» [39, с.188].
П.Я. Черных относит к XIII веку использование термина «царь» как название татарских ханов [77, с.211]. Это не было случайностью, поскольку значение слова изначально включало в себя такие семантические признаки как «старший», «властвующий», «сильный», «могучий», «верховный правитель» [15, с.571], то есть власть более «высокая» по сравнению с властью удельных правителей. Закономерно, что хан Золотой Орды, считавшийся правителем более высокого ранга, чем русские князья, назывался царем [23, с.369-370; 1, с.89] (В.В. Колесов видит в этом отчасти недоразумение - произношение этого слова совпало с соответствующим тюркским определением к титулу владыки земли и неба) [25, с.269]. Широко использовалось слово «царь» как название верховной власти других государств и в дальнейшем (Кучум - царь сибирский, например), в то время как слово «государь» употреблялось, как правило, при наименовании русских верховных правителей [77, с.214].
Постепенное возвышение московских великих князей, складывание единого государства, обретение Московской Русью независимости изменило суть верховной власти. «Из-под великокняжеской вотчины, - писал К.Д. Кавелин, - проглядывает государство, отвлеченное нравственное лицо, имеющее свое физическое существование и самостоятельное, разумное значение» [19, с.48]. Глава этого государства - единоличный, наследственный правитель территории, занимаемой русским народом, политически независимый и самостоятельный. Такое содержание и вкладывалось в слово «царь» [64, с.176-178].
По мнению С.Ф. Платонова, перелом в народном сознании произошел в XV веке - литературные источники называют Дмитрия Донского уже не только князем московским, но и «царем Русским» [38, с.196]. В.О. Ключевский считал, что на политическом языке Московской Руси XV-XVI веков слово «царь» означало не государя с неограниченной внутренней властью, а властителя, независимого ни от какой сторонней внешней власти, никому не платящего дани [21, с.123]. В современной литературе высказывается иное мнение: титул «царь» означал, что его носитель - единственный, возвышающийся надо всеми неполноправными подданными - министериалами, правитель [8, с.47]. В.О. Ключевский в данном случае очевидно ближе к истине, ведь титул царя Иван III начинал использовать, только перестав быть данником хана.
Включенное в официальный титул московских государей слово «царь», по мнению ряда исследователей, несло и еще одну смысловую нагрузку - переход к Москве византийского императорского наследия, заявка на статус «Христианского царя» [72, с.26; 2, с.12-25;
30, с.30-33; 8, с.29]. Вряд ли это в полной мере осознавалось Иваном III, женившимся на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог. Уместнее в таком случае было бы заимствовать слово «василевс». С.Ф. Платонов подчеркивал, что увлечения византийскими идеалами в то время, когда строй, их воплощавший, терпел крушение, среди русских людей быть не могло [38, с.198]. Новое же явление в общественно-политической мысли - теория Филодея «Москва - третий Рим», проанализированная затем русскими философами и публицистами, - добавило позже еще один «идеологический» компонент в значение термина «царь», что характерно для политической лексики. В сознании же московских государей, как и всех русских людей, сомнительные лавры рухнувшей Византийской империи уступали по весомости наследию орды. Не случайно Иван IV первостепенное значение придавал завоеванию государств - ее преемников - Казанского и Астраханского ханств. Русским послам предписывалось на возражения против русского царского титула отвечать:
«... А наши государи от начала по своему государству по Русскому зовутца цари, которые венчаются... и государь наш ныне, з Божьею волею, пишетца царем Русским и Казанским.» [Цит. по 51, с.297]. В ряде памятников взятие Казани рассматривалось как прямое следствие принятия Иваном IV царского титула или же дата принятия титула смещена и уже сама напрямую связывалась с покорением Казанского ханства [76, с.146].
Иван IV, венчавшись на царство (1547 год), включил слово «царь» в титул: «Бога в Троице славимого милостью, Великий Государь, Царь и Великий Князь.». Петр I в 1721 году заменил «царь» на «император» и слово сохранилось только в четвертой части титула: «. Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польши, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский.» (формулировка, утвержденная Николаем I в 1825 году и существовавшая до 1917 года) [53, ст.37, с.7-8].
Наряду со словом «царь» в политическом лексиконе россиян для обозначения носителя верховной власти использовалось слово «самодержец». Имея в основе корень «ёИег~», широко распространенный в индоевропейских языках [44, с.503], старославянское «дръжж» - «держатель» [73, с.503], сохранив, как считает М.В. Ильин, основополагающие исходные смыслы прочности, крепости, надежности [18, с.224], породило слова «держатель», «держальник», «державец» со значениями, во-первых, «собственник», «владелец»; во-вторых, «властелин», «правитель». Во втором из указанных значений эти слова и их производные довольно часто употреблялись средневековыми авторами: «Великий в князях князь Святослав, вжделанием зело вжделав, држдаливый владыка» (Изборник 1073 года) [Цит. по
68, стлб.777], «При благороднем князи Всеволоде, державному Русьскыя земля и чадом его Володимера и Востислава воеводьство держащю...» (Повесть временных лет, под 1089 годом. Список 1377 года) [28, с.208]; «Мы ли хотим подручники быти московскому держателю и его князем» (История о Казанском царстве - Казанский летописец. Список XVI-XVII вв.) [42, с.65]; «И отписал бы князь Данило в Оршу к державцу, кому ныне в Орше приказано» (из дипломатического документа 1582 года) [Цит. по 58, с.232].
Для указания на полновластие того или иного князя вводилось уточняющее «едино~» -«Единодержец быв земли своем» («Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона) [68, стлб.812]. Позже возникало сложное слово, в котором корень «держ~» соединялся с корнем «сам~» (в индоевропейских языках «вет» - «один»), имеющим значение «истинный», «подлинный», «настоящий», а с прилагательным выражающий превосходную степень [44, с.248], то есть, «самый властный». И.И. Срезневский приводил примеры использования этого слова в письменных источниках: «И толико лети мнози же самодержици придоша, держащие стол княжения Киевского, и того же боголюбиваго Всеволода иже созда церковь ту.», «По смерти же великаго князя Романа, приснопамятного самодержца.» [69, стлб.249].
В политической практике термин «самодержец» начал применяться при Иване III - во время венчания на царство в 1498 году его внука уже звучало «преславный царь самодержец» [24, с.7]; к Василию Ивановичу Иосиф Волоцкий (1515 год) обращается: «Благородному и христолюбивому самодержцу, царю и государю всея Руси» [Цит. по 69, стлб.249]. В вовлечении в оборот новой лексической единицы В.О. Ключевский видел след византийского влияния [22, с.138]. Желание подчеркнуть преемственность и оттенить значение русской верховной власти авторитетом византийских императоров натолкнуло на мысль использовать в новом качестве уже известное слово «самодержец», тем более, что оно соответствовало греческому «аитократюр» («аито^» - «сам», «краток» - «власть»), означавшему «император».
В то же время В.О. Ключевский считал, что первоначально под термином «самодержец» подразумевалась независимость русской верховной власти от других государств, а не внутреннее полновластие [22, с.139]. Эта точка зрения, получившая распространение в дореволюционной историографии [24, с.4], имеет хождение и сегодня [3, с.16; 9, с.625], хотя вряд ли с ней можно безоговорочно согласиться. Маловероятно, чтобы лексическая единица с уже сложившимся содержательным компонентом вдруг на некоторое, причем краткое время (уже
при Иване Грозном самодержавие понимается как неограниченная власть) [16, с.162], меняла свое значение. Тем более, что одновременно вошедшее в обиход слово «царь» уже несло подобную смысловую нагрузку - правитель суверенного государства. Включение в активный политический лексикон, а затем, начиная с Федора Ивановича, и в титул верховной власти слова «самодержец» - «Божиею милостию Г осударь Царь и Великий Князь всеа Русии Самодержец» [11, с.143], отражало проявление абсолютистской тенденции в развитии российской государственности. Этот термин со времени включения в титул и до 1917 года сохранял свое место как в третьей части полного титула, выражавшей суть власти - «Божею поспешествуя милостью, мы, ММ, Император и Самодержец Всероссийский.», так и в кратком его варианте [53, ст.37, с.7; 17, с.97]. Даже Петр I, кромсая со свойственным ему реформаторским задором старую формулировку титула, не покусился на слово «самодержавие». Именно оно, вероятно, в наибольшей степени отражало то понимание природы российского государства, которое сложилось в общественном сознании.
С именем Петра I связано появление в политическом лексиконе слова «император». От латинского <<1трега1;ог» - «повелитель», «полководец» [74, с.129], первоначально обозначавшего военачальника, одержавшего блестящую победу и облеченного высшей властью с правом суда и командования; это слово уже в Восточной римской империи понималось как «единовластие» и переводилось соответственно «аитокатюр».
На русский язык слово «император» переводилось как «самодержец» («Книга глаголемая алфавит, Сказание о всяких вещех и иностранных речей.», XVII век) [58, с.231]. Вероятно, под влиянием иноязычной среды использовал это слово в своих письмах князь А. Курбский: «Неудобно бывает человеку грубому и неученому, и еще к тому умом врежденному, императором быти» [65, с.411]. Но русских государей титул «императора» не прельщал; «царь», расценивавшийся как более универсальный, вполне удовлетворял их амбиции.
Термин был востребован новой реформаторской эпохой. Стремясь стать полноправным и авторитетным участником европейской политики, Петр I после подписания Ништадт-ского мира со Швецией принял в 1721 году титул императора Всероссийского. Обосновывая правомерность нового наименования, канцлер Г.И. Г оловкин в торжественной речи сказал, что «. титул Императорский Вашего Величества достохвальным Анцессором от славнейша-го Императора Римскаго Максимилиана, от нескольких сот лет уже приложен, а ныне от многих Потентантов дается. дерзаем Вам приложити по прикладу древних Греческих и Римских Синклитов, которые своими славными делами и милостию прославившимся Монархам оное прилагали» [41, № 3840, с.444-445]. Стереотип предшествовавшей культуры -ориентация на римско-византийские традиции - вновь проявил себя, но выразился по-новому. Термин также подчеркивал переход России в иное качество - «империи» [26, с.127;
80, с.21], свидетельствовал о завершении процесса формирования российского абсолютизма [31, с.14], декларировал «западничество» Петра I [30, с.31]. Ю.М. Лотман считал, что это был прежде всего акт культурной переориентации - титулы «царь» и «император» воспринимались не как синонимы, а в качестве своего рода антонимов, отражая языковыми средствами столкновение сознания двух эпох [29, с.202-203]. Интересно, что жена и дочери Ивана Алексеевича продолжали именоваться соответственно «царица», «царевны», в то время как императрица называлась уже «цесаревино величество», а дочь Петра - «цесаревна» [29, с.202-203]. Начиная с Петра I, предложившего новую формулировку титула, «император» - одно из двух ключевых слов, наряду с «самодержец», определявших существеннейшие признаки российской верховной власти.
Русский язык в XVII-XVIII веках, в силу своей ненормированности, был открыт для различного рода внешних влияний. Одним из заимствований этого периода стало слово «монарх» [57, с.383], произошедшее от греческих слов «цоио^» («один») и «архл» («власть»). Термин «монарх» трактовался как «самодержец» [52, с.198], «единовластитель» [55, стлб.845]. Первоначально этим словом именовали правителей иностранных государств [59,
с.258], позже стали применять и по отношению к российским государям. Слово «монарх» не вошло в титул, но использовалось как официальное определение верховной власти: «Император Всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный» [53, ст.1, с.2].
Обзор этимологии терминов, зафиксировавших представления русского народа о верховной власти, анализ содержания понятий показывают, что явления политической жизни накладывали отпечаток на лексико-семантическую систему языка. Генезис российской государственности, тенденции этого процесса, как реализованные, так и сошедшие на нет, взгляды общества, идеологические концепции - все это облекалось в словесные оболочки. Лексика не могла не отразить и столь значимый для народа феномен, как верховная власть. Эволюция в общественном сознании представлений о функциях правителя фиксировалась языковыми коррелятами, часть которых затем кодифицировалась в качестве государственноправовых терминов. Существенную роль в этом процессе играл носитель верховной власти. Руководствуясь собственным пониманием, политической конъюнктурой, учитывая международные факторы и мнения своего окружения, правитель мог использовать то или иное наименование, внедряя его через нормативные документы и информационные каналы в общественное сознание. Но чаще все же было наоборот. Реальная практика определяла выбор тех или иных лексических единиц, обусловливала вторичную контаминацию известных слов и заимствование иноязычных терминов. Будучи однажды включены в политический дискурс, термины, определявшие представление русского народа о верховной власти, последовательно доминировали, в дальнейшем они, как правило, не исчезали, а лишь оттеснялись, выстраивались, как бы по ранжиру, друг за другом.
Развитие общественно-политической лексики, в том числе и словопонятий, определявших верховную власть, осуществлялось за счет изменений в значениях терминов - обогащения, расширения или переосмысления их содержания. Интенсивная общественная жизнь, характерная для рубежа XIX-XX веков, существенно меняла языковые привычки и вкусы, особая подвижность отличала политические идеалы массовой коммуникации. Судить об этом позволяет анализ соответствующих статей толковых словарей.
Термин «царь», отшлифованный веками, как никакой другой, обладал устойчивым содержательным компонентом. Ни конъюнктурные соображения, ни политическая целесообразность не изменили суть понятия. Толковые словари XIX - начала ХХ веков однозначно трактовали термин как носитель «верховной власти». В.И. Даль, уточняя признаки этого понятия, употреблял прилагательные «сильный, могучий, старший» [15, с.571].
Трактовка в толковых словарях термина «самодержец» отразила становление государственной идеологии. В «Российском Целлариусе» (1771 год), где соответствующая статья впервые появилась, говорилось, что самодержец - обладатель неограниченной власти [62, стлб.129]. Либеральные стремления молодого Александра I предоставили благоприятные возможности для обсуждения проблем будущего политического и общественного устройства России. Плодом просвещенческих усилий стал проект М.М. Сперанского. Подчеркивая необходимость юридического оформления государственного устройства, он предлагал «. облечь правление самодержавное всеми, так сказать, внешними формами закона, оставив в существе его ту же силу и то же пространство самодержавия» [66, с.103]. Наряду с реформаторской, в общественной мысли проявилась и охранительная тенденция. Н.М. Карамзин в «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811 год) предпринял попытку историософского осмысления самодержавия. Он писал, что над всеми «. государь, единственный законодательный источник власти. Вот основание российской монархии, которое может быть утверждено или ослаблено правилами царствующих» [20, с.103]. Официальная идеологе-ма самодержавия, отторгая реформаторские, была восприимчива к консервативным предложениям. «Словарь Академии Российской.» в духе Н.М. Карамзина пояснял: «Самодержавие - власть самодержца, управление самовластное государством; самовластный,
законодательную власть в себе заключающий», «Самодержец - государь, самовластно, не завися ни от кого, управляющий» [56, стлб.19].
Незыблемость существовавшего строя во главе с самодержавным и неограниченным монархом подтвердил «Свод законов в Российской Империи». Обоснованное в процессе кодификации право на самодержавную власть идеологически было подкреплено емкой формулой «Православие. Самодержавие. Народность», прозвучавшей впервые в 1832 году в докладе товарища министра народного просвещения С.С. Уварова императору Николаю I. Идеологические установки национально-охранительного характера надолго определили содержание статей в толковых словарях. В словаре середины 60-х годов, эпохи «великих реформ», «самодержавие» также трактовалось, как «. верховная власть, неограниченная никакими палатами и учреждениями.», а «самодержец» - «государь, управляющий полновластно, ни от кого независимо» [34, с.391]. Как бы вопреки надеждам западников на конституцию и предложениям славянофилов о единении царя с «землей», «Русский энциклопедический словарь», сверх обычных пояснений, указывал, что «. русский император не разделял своих верховных прав ни с какими установлениями, или сословиями в государстве, то есть что каждый акт его воли получает обязательную силу независимо от согласия другого установления» [49, с.435]. В словаре В.И. Даля, в его втором издании, увидевшем свет в начале 80-х годов XIX в., когда политическая реакция восторжествовала, консервативная идея выражена еще доходчивее: «самодержавное управление» определено не только как монархическое, полновластное, неограниченное, но и «. независимое от государственных учреждений, соборов или выборных от земств или чинов» [15, с.133]. В последней четверти XIX века вопрос о природе самодержавия был одним из наиболее актуальных. Политический консерватизм обогатился идеями позднего славянофильства, «русского византизма» К.Н. Леонтьева, «собирания» власти М.Н. Каткова. Официальные идеологи пореформенной эпохи находили корни самодержавия в «. не ясно сознаваемой потребности русского народа в твердой власти.» [78, с.12], в национальном характере, народном духе и религиозном миросозерцании нации [70, с.68; 71, с.462], в «.единстве духовного самосознания между народом и правительством.» [40, с.205], в потребности обуздать общественные стихии [79, с.569], в «.органичности всего строя народной психологии, устремленности нации к высшим духовным ценностям» [13, с.9,30,46]. Отвечая на потребность общества в осмыслении сложнейшего политического понятия, словарь Брокгауза и Эфрона с учетом теоретических разработок и публицистических настроений давал обстоятельную историческую справку о становлении самодержавия в России, раскрывал его суть как власти абсолютной и неограниченной [82, с.206]. Видимо, в подборе синонима - «абсолютизм» - проявилось влияние времени, поскольку это понятие широко использовалось в политической практике того периода для проведения параллелей с развитием государственности в Европе.
Идея самодержавия была в центре политического противостояния начала ХХ века. Вопрос о титуле «самодержец» стал камнем преткновения развернувшейся в годы первой русской революции дискуссии. Преобразования внутреннего строя империи после Манифеста 17 октября 1905 года неизбежно вели к ограничению верховной власти. Николаю II трудно было согласиться с потерей прерогатив, зафиксированных в государственно-правовых терминах. Особое совещание в Царском Селе с участием царя 7 и 9 апреля 1906 года обсуждало формулировку статьи новой редакции «Основных государственных законов» [См.: 27, с.291]. Подготовленное к заседанию С. Князьковым историческое изыскание, предпринятое по заказу С.Ю. Витте, смягчало столь существенную для императора потерю. По мнению автора, власть могла и впредь называться самодержавной, поскольку это означало государственную независимость [24, с.37]. Ряд правоведов присоединился к этой точке зрения. Б.Б. Глинский указывал на сохранение наследственного права у российского императора [10, с.601], позже В.М. Грибовский, подводя итоги дискуссии, пояснял, что самодержец являлся носителем государственной власти, все функции которой замыкались в его Особе [12, с.25].
Все же слово «неограниченный» из статьи I новой редакции «Основных государственных законов» исчезло [46, с.44]. Официальная идеология, скрадывая нанесенный революцией удар по царскому режиму, вновь с усиленной энергией пропагандировала теорию «народного самодержавия», акцентировала внимание на связи царя с народом. В «Новом энциклопедическом словаре» пояснялось, что «. русское государство остается верным в течение целого ряда столетий своим чисто народным основам., сохранению идеи народного самодержавия» [35, с.550]. В соответствии с политическими реалиями в «Энциклопедическом словаре» Ф. Павленкова говорилось, что верховная власть императора России ранее была неограниченной; но с 1905 года совместно с ней действует законодательная власть Государственной думы и Государственного совета [83, стлб.2234].
Термин «император», в отличие от «самодержец», никакой двусмысленности не содержал. В толковые словари он включался с 1731 года [60, стлб.306]. «Словарь Академии Российской.» трактовал его как титул государя [54, с.1141]. Словарь А. Старчевского, кроме этого, указывал на историческую преемственность термина («.от нескольких сот лет уже приложен.»), на религиозную подоплеку («христолюбивый государь»), на важнейшие функции этой формы власти - законодательную и административную, на специфику России, где император самодержавный и неограниченный [67, с.92]. «Русский энциклопедический словарь» (том увидел свет в 1877 году, когда идея славянского единения была столь актуальной) акцентировал внимание на том, что «. император - титул главы государства с обширными территориями» [47, с.378]. В.И. Даль, приводя понятную для широкого круга читателей формулировку, использовал как синонимы слова «властелин», «правитель» с уточнением «неограниченный», «высший по сану» [14, с.42]. «Большая энциклопедия» в исторической справке подчеркивала, что Петр I - законный преемник восточно-римских императоров, в то время как среди 11 монархов, имевших тогда (1902 год) этот титул, были и не легитимные [4, с.55]. Отличием статьи «Нового энциклопедического словаря» было упоминание об исключительности и священной природе императорской власти, дающей авторитет над совестью подданных и над церковью [36, с.279]. Подобное напоминание было не лишним в беспокойные послереволюционные годы.
Слово «монарх» впервые было зафиксировано Ф. Поликарповым в 1704 году («Лексикон треязыкный, сиреч речений славянских, еллипогреческих и латинских сокровище») [61, стлб.1704]. Из издания в издание толковые словари поясняли, что это глава государства, причем в Российской Империи его власть неограниченна и самодержавна [48, с.350; 5, с.334]. Но реальная политическая жизнь и в эту словарную статью внесла свои изменения. Сравним два варианта, разделенных десятилетием. В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона (том опубликован в 1896 году) указывалось, что монарх пользуется властью милостию Божией по собственному праву, не делегированному ему никакой другой властью [81, с.701]. «Новый энциклопедический словарь» (том опубликован после первой русской революции), отражая повышенный общественный интерес к проблеме государственной власти, указывает, что монархия есть одна из древних и наиболее жизненных политических форм, подчеркивает, что своим возникновением часть монархий обязана акту избрания (приводится пример избрания Михаила Романова). Симптоматично, что никаких рассуждений о власти «Божьей милостию» нет, более того, написано, что «. монарх - должностное лицо, стоящее во главе государства, он не собственник государственной власти, а ее орган». Интересно и рассуждение о том, что неограниченная монархия и управление на твердых основаниях законов несовместимы, «. ибо ни одна в мире власть не может добровольно ограничить себя своими собственными, более ранними предписаниями, если только ими не созданы учреждения, ее фактически сдерживающие» [37, с.31]. Во второй половине XIX века возникло производное от «монарх» - слово «монархизм». «Настольный словарь для справок по всем отраслям знания, издаваемый Ф. Толлем» (1863 год) содержал первое определение этого термина -«.система единодержавия и приверженность к ней» [32, с.904]. После первой русской рево-
люции словари включают уже отдельные статьи о монархистах [37, с.29; 83, стлб.1451]. Новые слова, выражавшие первоначально доступный лишь для немногих смысл, в 1910-е годы стали носителями общего широкого значения, понятного большинству общества.
Динамичная эпоха рубежа XIX-XX веков породила и интенсивные языковые переживания. Коррекция ценностных установок, изменения общественных взглядов накладывали отпечаток на языковые вкусы и привычки. Это нашло отражение в толковых словарях, но, в еще большей степени - в литературной и разговорной практике.
Разнообразие терминов, определявших верховную власть, обилие семантических оттенков, порожденных специфическими чертами и особенностями российской государственности, свидетельствовали о значительной роли, которую играло государство в жизни людей.
Присущее любому народу стремление структурировать представления об окружающем мире, локализовать источник добра и воплотить его в образ покровителя, в конкретных исторических условиях способствовало кристаллизации монархического идеала. Царь как символ порядка, посредник между сообществом и внешним миром являлся неотъемлемой частью картины мира россиян. Образ верховной власти отложился в социальной памяти, был освоен патриархальным мифологизированным сознанием, стал одним из стержневых в культурной традиции.
Часть населения современной России во многом сохраняет нравственнопсихологические настроения крестьянского мира, поэтому патриархальная культура - не только осколок прошлого, но и атрибут настоящего. Способ восприятия действительности, образ мыслей, а, следовательно, и поведение современного человека в значительной степени определяются нравственно-психологическими установками традиционного. И сегодня в процессе государственного строительства, с одной стороны, нельзя не учитывать ценных свойств традиционной власти, обеспечивавшей стабильность политической структуры на протяжении нескольких столетий и служившей элементом этнической солидарности. С другой стороны, нельзя не замечать всплеск общественного интереса к монархической тематике. В ходе детального изучения монархической традиции и воссоздания образа верховной власти, существовавшего в массовом сознании столетие назад, вероятно, могут быть не только уточнены некоторые аспекты истории российской государственности, но и выявлены современные ориентационные рефлексы этноса.
ЛИТЕРАТУРА
1. А было ли иго? Круглый стол // Родина. 1997. № 3-4. С.88-90.
2. Алексеев Ю.Г. Россия и Византия: конец ойкумены // Вестник Санкт-
Петербургского университета. История, языкознание, литературоведение. 1994. Сер.2. Вып.1. (№ 2). С.12-25.
3. Бахтурина А. Бремя, а не привилегия // Родина. 1996. № 10. С.14-17.
4. Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания / Под ред. С.Н. Южакова. СПб., 1902. Т.10. 794 с.
5. Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания / Под ред. С.Н. Южакова. СПб., 1903. Т.13. 794 с.
6. Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания / Под ред. С.Н. Южакова. СПб., 1906. Т.17. 794 с.
7. Буслаев Ф. Историческая грамматика русского языка. М., 1863. Ч.1. 260 с.
8. Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1996. 820 с.
9. Гессен В. Самодержавие и манифест 17 октября // Полярная звезда. 1906. № 9. С.623-634.
10. Глинский Б.Б. К вопросу о титуле «самодержец» (Из истории кодификации основных законов в 1906 году) // Исторический вестник. Т.СXXXI. С.567-601.
11. Градовский А.Д. Начало русского государственного права. СПб., 1892. Т.7. 441 с.
12. Грибовский В.М. Государственное устройство и управление Российской Империи (Из лекций по русскому государственному и административному праву). Одесса, 1912. 258 с.
13. Д.Х. (Хомяков Д.) Самодержавие (Опыт схематического построения этого понятия). М., 1903. 58 с.
14. Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка / Набрано и напечатано со второго издания 1880-1881 гг. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1955. Т.2. 780 с.
15. Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка / Набрано и напечатано со второго издания 1880-1881 гг. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1955. Т.4. 684 с.
16. Золотухина Н.М. Развитие русской средневековой политико-правовой мысли. М.: Наука, 1985. 180 с.
17. Ивановский В.В. Русское государственное право. Т.1. Верховная власть и ее органы. Казань, 1896. Ч.1. 220 с.
18. Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М.: Российская политическая энциклопедия, 1997. 432 с.
19. Кавелин К. Д. Взгляд на юридический быт древней России // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. М.: Правда,1989. С.11-67.
20. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М.: Наука, 1991. 127 с.
21. Ключевский В.О. Курс русской истории. Лекция XXVI // Сочинения. М.: Соцэкгиз, 1956. Т.2. 230 с.
22. Ключевский В.О. Терминология русской истории. Лекция I // Сочинения. М.: Соцэкгиз, 1959. Т.6. С.129-143.
23. Князев Е. А. Родная старина. Слова, термины, образы. М.: Остожье, 1996. 396 с.
24. Князьков С. Самодержавие в его исконном смысле. СПб., 1906. 37 с.
25. Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л.: Лениздат, 1986. 282 с.
26. Коржихина Т.П., Сенин А.С. История российской государственности. М.: Наука, 1995. 230 с.
27. Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л.: Наука, Ленинградское отд-ние, 1984. 664 с.
28. Лаврентьевская летопись. Вып. 1-2 // Полное собрание русских летописей (Воспроизведение текста издания 1926-1928 гг. Изд.2)., М.: Наука, 1962. Т.1. 340 с.
29. Лотман Ю.М. Отзвуки концепции «Москва - третий Рим» в идеологии Петра Первого (к проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // Избранные статьи в трех томах. Таллинн, 1993. Т.3. С.201-212.
30. Махнач В. Бремя Третьего Рима // Родина. 1995. № 9. С.30-33.
31. Мозговая Е.Б. Образ Петра I - императора в произведениях Бартоломео Карло Растрелли // Монархия и народовластие в культуре просвещения. М., 1995. С.3-16.
32. Настольный словарь для справок по всем отраслям знания, издаваемый Ф. Толлем. СПб., 1864. Т.2. 1010 с.
33. Настольный словарь для справок по всем отраслям знания, издаваемый Ф. Толлем. СПб., 1864. Т.3. 1020 с.
34. Настольный словарь для справок по всем отраслям знания, издаваемый Ф. Толлем. СПб., 1864. Вып^! 1171 с.
35. Новый энциклопедический словарь / Под ред. К. К. Арсеньева. СПб., б.г. Т.14.
600 с.
36. Новый энциклопедический словарь / Под ред. К. К. Арсеньева. СПб., б.г. Т.19.
420 с.
37. Новый энциклопедический словарь / Под ред. К. К. Арсеньева. СПб., б.г. Т.27.
260 с.
38. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. 736 с.
39. Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995. 336 с.
40. Победоносцев К.П. Великая ложь нашего времени. М., 1993. 280 с.
41. Полное собрание законов Российской Империи. (Собрания I - III). СПб. (Пг.), 1830-1916. Т.6.: 1720-1722. 600 с.
42. Полное собрание русских летописей. СПб., 1903. Изд.1. Т.19. 230 с.
43. Потебня А. А. Мысль и язык // Потебня А. А. Слово и миф. М., 1989. С.17-200.
44. Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. М., 1959. Т.1.
717 с.
45. Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. М., 1959. Т.2.
1284 с.
46. Российское законодательство X-XX веков. М., 1994. Т.9. 380 с.
47. Русский энциклопедический словарь, издаваемый И.Н. Березиным. СПб., 1877. Отд.П. Т.2. 500 с.
48. Русский энциклопедический словарь, издаваемый И.Н. Березиным. СПб., 1875. Отд.Ш. Т.2. 480 с.
49. Русский энциклопедический словарь, издаваемый И.Н. Березиным. СПб., 1875. Отд.ГУ. Т.1. 600 с.
50. Русский энциклопедический словарь, издаваемый И.Н. Березиным. СПб., 1878. Отд.^. Т.3. 600 с.
51. Савва В. Московские цари и византийские василевсы: К вопросу о влиянии Византии на образование царской власти московских государей. Харьков, 1901. 360 с.
52. Сборник 1730 года - Речения иностранные противо Словено-Российских // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. СПб., 1910, Т.88. С. 1-190.
53. Свод законов Российской империи. СПб., 1892. Т.1. 620 с.
54. Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. СПб., 1814. Ч.3. 1444 стлб.
55. Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. СПб., 1814. Ч.5. 1478 стлб.
56. Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. СПб., 1814. Ч.2. 1178 стлб.
57. Словарь иностранных слов, вошедших в русский язык в Петровскую эпоху // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук. СПб., 1910, Т.88. С. 191-390.
58. Словарь русского языка XI-XVII вв. М.: Наука, 1980. Вып.6. 380 с.
59. Словарь русского языка XI-XVII вв. М.: Наука, 1980. Вып.9. 320 с.
60. Словарь современного русского литературного языка. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. Т.5. 1918 стлб.
61. Словарь современного русского литературного языка. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1954. Т.6. 1460 стлб.
62. Словарь современного русского литературного языка. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1957. Т.13. 1516 стлб.
63. Слово «царь», его глубокая древность. Киев, 1910. 50 с.
64. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М.: Соцэкгиз, 1961. Кн^. Т.9. 360 с.
65. Сочинения князя Курбского. СПб., 1914. Т.1. 480 с.
66. Сперанский М.М. План государственного преобразования (введение к уложению государственных законов 1809 г.). М., 1905. 359 с.
67. Справочный энциклопедический словарь, издающийся под ред. А. Старчевского. СПб., 1847. Т.5. 190 с.
68. Срезневский И.И. Материалы для Словаря древнерусского языка. М., б.г. (Репринт. изд. 1893 г.). Т.1. 1420 стлб.
69. Срезневский И.И. Материалы для Словаря древнерусского языка. М., б.г. (Репринт. изд. 1893 г.). Т.3. 1684 стлб.
70. Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1897. 110 с.
71. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб.: Российский имперский союз-орден, 1992. 680 с.
72. Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (ХЬ ХК вв.). М.: Гнозис, 1994. 240 с.
73. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1986. Т.! 576 с.
74. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1986. Т.П. 672 с.
75. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1987. Т.IV. 864 с.
76. Филюшкин А.И. Термины «царь» и «царство» на Руси // Вопросы истории. 1997. № 8. С.144-148.
77. Черных П.Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М.: Изд-во МГУ, 1956. 244 с.
78. Черняев Н. И. О русском самодержавии. М., 1895. 70 с.
79. Чичерин Б. О народном представительстве. М., 1899. 810 с.
80. Чичуров И. От какого наследства мы не отказываемся // Родина. 1996. № 5. С.17-21.
81. Энциклопедический словарь / Издатели: Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1896. Т.38.
82. Энциклопедический словарь / Издатели: Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1900. Т.56.
83. Энциклопедический словарь Ф. Павленкова. СПб., 1913. 3104 стлб.
Лобачева Галина Викторовна -
доктор исторических наук, профессор,
заведующая кафедрой «История отечества и культуры»
Саратовского государственного технического университета
