CC BY
109
УДК 811.161.1*373
UDC811.161.r373
БАХВАЛОВА Т.В.
доктор филологических наук, профессор, кафедра русского языка, Орловский государственный университет имени И.С. Тургенева E-mail: [email protected]
BAKHVALOVA T.V.
Doctor of Philology, professor Department of the Russian
language Orel State University E-mail: [email protected]
ЛЕКСИКА ОРЛОВСКИХ ГОВОРОВ: ЛИНГВОГЕОГРАФИЧЕСКИИ ФАКТОР ПРИ ВЫЯСНЕНИИ ЭТИМОЛОГИИ И СЕМАНТИКИ ДИАЛЕКТНОГО СЛОВА
OREL DIALECTS" VOCABULARY: LINGUISTIC AND GEOGRAPHICAL FACTOR IN DETERMINING OF ETYMOLOGY AND SEMANTICS OF A DIALECT WORD
Статья посвящена изучению лексического пространства орловских говоров. В ней показаны пути формирования их своеобразного лингвистического ландшафта. Диалектные слова рассматриваются как результат территориального распространения и длительного семантического и деривационного развития в русских народных говорах.
Ключевые слова: орловские говоры, лексическое пространство, формирование, ареал, семантика диалектного слова.
The article is devoted to research of the lexical space of the Orel dialects. It shows the ways of forming their specific linguistic landscape. Dialectal words are treated as the result of territorial distribution and long-term semantic and derivation evolution in the Russian national dialects.
Keywords: Orel dialects, lexical space, ureal of a dialect word, semantics of a dialect word.
Значителен вклад орловских говоров в формирование литературного и всего национального русского языка.
Долгое время считалось, что «в основу русского литературного языка лег диалект Ростово-Суздальской земли. Основные тенденции развития этого диалекта в дальнейшем стали общерусскими» [10, с. 193-194].
Однако в науке существовало и другое мнение о роли северного и южного наречий в развитии русского общенародного языка. Так, говоря о московской речи XVII в., которая определяющим образом воздействовала на становление литературного языка и, шире, национального, известный историк русского языка С.И. Котков отмечает, что формирование ее «происходило в фокусе взаимодействия северно- и южновеликорусского наречий, причем главенст вующим началом было южновеликорусское» [7, с. 282].
С.И. Котков выявил целый ряд общих фонетических, грамматических (морфологических и синтаксических) черт, свойственных орловским говорам и общенародному языку. Образованнейший ученый и диалектолог подчеркнул также близость словарного состава говоров Орловщины и литературного языка. Именно С.И. Котков «в наибольшей степени способствовал пересмотру укоренившихся традиций и показал значительность южновеликорусского вклада в общенародный язык» [17, с. 217].
Признавая правомерность и ценность высказанного в середине XX в. С.И. Котковым мнения о южном ха-
рактере основы русского литературного языка, выдающийся славист, академик О.Н. Трубачев на рубеже XX и XXI вв. приводит новые убедительные доказательства в пользу данной теории.
Близость общенародного языка к южнорусским говорам проявляется прежде всего и ярче всего в том, что и общенародному языку, и южным народным говорам свойственно явление аканья, которое, по словам академика О.Н. Трубачева. было и остается «центральным как по структурной характеристике и важности ввиду охвата также общенародного (национально-литературного) языка, так и по своей центральнодиалектной принадлежности» [17, с. 208].
Говоря о центральнодиалектной принадлежности аканья, О.Н. Трубачев имеет в виду ку рс ко -о р ло вскис говоры южного наречия, являющиеся центром лингвистического ареала. Именно отсюда, из влиятельного южного центра, аканье как инновация распространилось на север, пришло в Москву, а значит, и в литерату рный язык, «но что-то... привело к затуханию инновационной волны аканья на подступах именно к Северу» [17, с. 209-210].
В связи со всем сказанным возрастает актуальность изучения орловских говоров.
Пестрота лингвистического ландшафта - одна из ярких особенностей говоров Орловщины. Убедительным подтверждением этому являются данные диалектного членения русского языка. На диалектологической карте русского языка 1964 года основной массив гово-
© Бахвалова Т.В. © Bakhvalova T.V.
ров, распространенных на территории современной Орловской области, входит в состав Курско-Орловской группы говоров южного наречия. Специфика говоров данной группы в том, что они «сочетают в себе черты Южного наречия. Юго-восточной зоны, некоторые черты Южной и Юго-западной диалектных зон» [8, с. 58]
Диалектологи, исследовавшие орловские говоры на разных этапах исторического развития, не раз подчеркивали неоднородность их лингвистического ландшафта. Так, С.И. Котков писал: «Исторические условия, при которых происходило её <Орловщины - Т.Б.> заселение, обусловили необыкновенную социально-экономическую, религиозную, культурную, а вместе с тем и лингвистическую пестроту края в прошлом» [6, с. 80]. Неоднородность, разнообразие лингвистического ландшафта обнаруживается в разных направлениях.
Проявлением пестроты и своеобразия лексического состава говоров является наличие в них значительного количества диалектных слов разных по территориальной распространённости, по своему ареалу в рамках национального языка.
Большая роль в создании своеобразия говоров принадлежит лексическим единицам, границей (северной, западной, восточной) ареала которых являются живые говоры Орловщины. Как правило, такие единицы одновременно с «территориальным движением» прошли сложный путь семантического и деривационного развития.
Направление движения отдельных лексических единиц и целых групп слов может быть установлено в результате лингвогеографических исследований. Материалы диалектных словарей, и прежде всего Словаря русских народных говоров как одного из основных источников ареального изучения лексики, помогают увидеть не только распространение слова из одних говоров в другие, но и восстановить его производящую базу, мотивационную основу и весь путь семантических и структурно-словообразовательных преобразований.
Примером такой словесной единицы может быть существительное ландорики, зафиксированное в орловских говорах в значении «оладьи из перезимовавшего в земле картофеля» - Нъ ландорикъх жыли усю весну [11, вып. 6, с. 16].
На Орловщине в качестве обозначений оладий из перезимовавшего в земле картофеля употребляются и слова ландурики, ландутики, ландрышки. Если признать структурную часть -орик(я), -урик(и), -утик(я), -ышк(и) в данных существительных суффиксами (а пользу этого говорит наличие здесь тождественных по значению и имеющих похожую финальную часть слов жмурики, пекурики, фандурики, лантутики и др.), то тогда корневой морфемой в этих словах нужно считать элемент ланд-. В орловских говорах слова с таким корнем представлены только вышеназванными существительными.
Немаловажно, что, как отмечает В.Г. Долгушев, среди вятских диалектизмов, обозначающих брюкву, которые перечислены Д.К. Зелениным в статье 1903 года «Дополнительные и критические замечания о вятской
лексике» встречается слово лдида [4, с. 73-74]. Следует заметить, что в народных говорах имеется большое количество наименований культурного растения, известного в литературном языке под названием брюква: 57 слов, употребляющихся для наименований этого корнеплода, приведены в «Русской диалектологии» под ред. Р.И. Аванесова и В.Г. Орловой [9, с. 223]. В смоленских говорах вьмвлено 61 наименование [5, с. 63]. Но среди них ни в том, ни в другом случае слово ланда и производные от него не представлены. Очевидно, это слово как обозначение корнеплода не сохранилось в живых говорах.
На первый взгляд, между орловским словом ландорики и вятским словом ланда больше различного, чем общего: они отделены друг от друга значительным расстоянием и существенно отличаются своим лексическим значением. Но материалы говоров, расположенных между северными вятскими и южными орловскими, позволяют не только проследить движение, территориальное распространение слов с корнем ланд-, но и выявить пути их семантического и деривационного развития и таким образом на основе установления связи лексем разных говоров восстановить первооснову слова.
Если в вятских говорах с значением «брюква» зафиксировано бессуффиксальное существительное ланда, то в костромских говорах в таком же значении известны слова ландушка, ландушка, а в рязанских -ландушка, ландуха [14, вып. 16, с. 255].
Здесь же выявлены и однокоренные с приведенными обозначениями корнеплода наименования выпеч-ных изделий, для изготовления которых используется брюква или другой корнеплод - картофель. В значение «крахмальные лепешки, которые пекли из выкопанной весной картошки» в костромских говорах отмечено слово ландорики. Как замечает Н.С. Ганцовская, «вероятно, лепешки вначале пекли из очень распространённой в этих краях брюквы» [2, с. 117]. В Словаре говоров Костромского Заволжья, изданном в 2015 году, слово ландорики дано с значением «оладьи из брюквы или сырого тёртого картофеля» [1, с. 188]. В рязанских же говорах как наименование картофельных оладий отмечено слово ландушки (удар,?) [14, вып. 16, с. 255], а в орловских - для обозначения оладий, блинов из картофеля. напомним, употребляются слова ландорики, ландорики. ландутики, ландрышки.
Лексикографические материалы народных говоров дают основание для предположения, что приведенные наименования есть результат географического распространения, сопровождаемого семантическим и словообразовательным изменением слова ланда «брюква», зафиксированного в вятских говорах, где оно было известно в своём прямом значении и где его морфемная структура не осложнена аффиксами.
Данное Существительное очень напоминает известные в северных говорах и также относящиеся к лексике природы оканчивающиеся на -нда существительные мянда «редкослойная сосна» [12, вып. 3, с. 284], конда -«высохшая на корню ель или сосна» [12, вып. 2, с. 410],
пинда «внешний рыхлый слой древесины в стволе» [12, вып. 4, с. 512]. Все эти существительные М. Фасмер возводит к словам финского происхождения: мянда - из карельского mandü. фин. mànty «сосна» [18, т. 3, с. 30], конда - из фин. honka «зрелая сосна» [18, т. 2, с. 309], пинда - из карельск. panda «поверхность», фин. pinta [18, т. 3, с.263]. Не является ли и существительноеланда «брюква» одним из слов этого ряда? Его семантическое, структурно-словообразовательное развитие в говорах вполне соответствует общим закономерностям изменения семантики в связи с территориальным распространением заимствованных слов в говорах «...эпицентр сохраняет более древнее значение, в прилегающих к нему районах ещё жива семантическая связь слова со своим прототипом, однако она всё более и более ослабевает и теряется ближе к периферии...» [16, с. 315].
В связи с вышесказанным необходимо заметить, что в этимологическом словаре М. Фасмера представлена другая точка зрения на происхождении существительного ланда: вероятно, обратное образование от голанд-ка ...ср. немка, шведка в значении «брюква» [18, т. 2, с. 456]. В.И. Даль, объединяя в одной словарной статье слова лйндушка, лтка и голстш, тем не менее выражает сомнение в их связи: помещает последнее со знаком вопроса голлнка? [3, т. 2, с. 236]. Н.С. Ганцовская относит слово ланда к лексике «неславянского или неясного происхождения» [2, с. 117].
Интересно, что в целом такой же путь семантического развития, как в юго-западном направлении от вятских говоров, существительные с корнем ланд- претерпевают и в восточном направлении: от обозначения овощной культуры к обозначению выпечных, печеных изделий из картофеля (важно, что и у брюквы, и у картофеля в пищу используются корнеплоды), ср. в уральских говорах со значением «брюква» употребляются суффиксальные дериваты ланда - ландуха и ландушка, здесь же известно существительное лйнды «пирог с брюквой» [14, вып. 16, с. 255], в новосибирских говорах - ландорики «картофельные лепешки» [14, с. 270] в иркутских - ландорик «пирожок с овощной начинкой», в читинских ландолики «печенье из дрожжевого теста» [14, вып. 16, с. 254].
При развитии переносных значений за основу, как известно, могут быть взяты разные признаки предмета. Форма брюквы, называемой в говорах словами ланда, ландушка, ландушка, её значительный объём явились основой для возникновения метафорических значений, связанных с обозначением крупных, полных людей, животных. Этот пучок значений у слов с корнем ланд-сформировался в говорах, расположенных на запад и юго-запад по отношению к исходным вятским говорам: лйндуха «о здоровой плотной женщине» волог., ландёха «откормленная, жирная корова, лошадь, свинья» влад., ряз., яросл. [14, вып. 16, с. 255], ландёха яландоха бранно «о большой крупной девушке, женщине», лйнда, в сравн. «о большом, крупном животном» смол. [15, вып. 6, с. 13].
Чем дальше слово уходит от своей «малой роди-
ны», тем сложнее его семантическая связь с исходным Словом, тем больше звеньев в его семантической и словообразовательной цепи. Так, севернее вологодских, в архангельских говорах, употребляется характеризующее существительное ландушка «переспевшая ягода морошки» [12, вып. 3, с. 94]. Оценочный элемент в структуре коннотативного макрокомпонента, как видим, нередко оказывается самым сильным, «живучим». На периферии ареала однокоренных лексических единиц, где нередко распространены слова с оценочным значением, прямая связь с исходным значением, с исходным словом восстанавливается только путём семантической, деривационной и лингвогеографической реконструкции.
Анализ векторов семантического и деривационного развития слова ланда подтверждает возможность рассмотрения его в качестве первоосновы слова ландорики.
Если для слов с корнем ланд- орловские говоры, как показывают словари, являются южной границей ареала, то для слова лантух - северной границей территории его распространения. Оно также входит в семантическое пространство «Питание»: употребляется в значении «кушанье из фаршированного кашей, мясом и т.п. желудка (коровьего, свиного и др.)» - Лантух усе ели, унутри каша, дужъ вкусна [11, вып. 6, с. 7]. В Словаре русских народных говоров данное значение не представлено. На этом основании слово в указанном значении можно считать собственно орловским.
Оно возникло в результате метонимического переноса на основе значения «желудок домашних травоядных животных», с которым слово лантух употребляется в орловских говорах - Пърасёнкъ зарезъли, а лантух выбръсили. Ну, типеръ лантух набила (о корове).
Следует отметить, что подобный тип переноса значения свойственен не только данному слову. В орловских говорах известна целая группа слов, имеющих такую же семантическую структуру, например, чучух, чучун - В децтве чучух любила есть. Ванькинъ Катъкъ дюжъ вкуснъ чучун делъетъ. II што толькъ ни набъётъ туда. И чистначит. Ср. чучух «желудок забитого домашнего животного».
Значение «желудок», в свою очередь, сформировалось в результате метафорического переноса. Базой для его возникновения явилось значение «большой мешок», с которым слово широко известно на Орловщине, - У старину были здоровый лантухи дли зирна, картошки. Мам, а Дет Марос нам в лантухе падарки принисёт?
Здесь сохранилось и исторически первичное значение, а именно «кусок грубой ткани, которым накрывают сено, зерно от дождя, используют в качестве временной подстилки для овощей и др.» - Пакрой сень лантухъм, а то намокнить. Именно на его основе в результате метонимического переноса «материал» —> «изделие из него» образовалось значение «мешок».
Прежде чем «появиться» в орловских говорах, слово лантух прошло долгий путь развития. Является заимствованием из немецкого языка (У Даля при этом Слове есть помета нем. - [3, т. 2, с. 236]). Как отмечает
M. Фасмер, «русское слово объясняют из нем. Plantuch, Blahentuch ... от нем. Plane, Plahe «вид ткани»... Или, возможно, из нем. Leintuch «полотно» [18, т. 2, с. 458].
В середине XIX века оно было известно на юге Росси. Как новороссийское слово лантух в словаре В.И. Даля представлено в двух значениях - «рядно, веретье для просушки возов, для покрышки зернового хлеба и пр.» и «большой мешок из рядна или понитка».
Появившись (по-видимому, «морским путём») в русском языке как новороссийское слово лантух начало своё движение на север и распространилось довольно широко в южных говорах. В значении «мешковина» оно известно в новороссийских, донских, ростовских, воронежских [14. вып. 16, с. 256], а также белгородских и орловских говорах, носители которых говорят: Лантух - это большое полотнище из брезента, ряднины или другой плотной ткани для просушки зерна. Им также накрывают стог сена, скирд соломы или силос для защиты от дождя (Городище Старооскольского района Белгородской обл., 2006), Притк и сень карове с поля, а остальное укрой лантухъм, пака дощ ни пашол. (Троснянский район Орловской обл., 2008).
Одновременно с расширением ареала произошло усложнение семантической структуры: в результате метонимического переноса возникли значения «мешок из толстого холста для хранения зерна и других хозяйственных целей», «мешок», с которыми слово зафиксировано не только в новороссийских, донских, белгородских, орловских, но и курских, говорах.
В орловских говорах сформировался свой набор значений, о чем было сказано выше (напомним: «мешковина» —■► «мешок» —» «желудок» —» «кушанье из желудка»).
Другим направлением «движения» слова явились соседние с ку рскими брянские говоры, где, как и в ор-
ловских, слово употребляется в значении «желудок забитого домашнего животного», но на базе этого значения здесь возникло не метонимическое «пищевое» значение, как в орловских, а метафорическое - лантух, лантух «живот, желудок (человека)» [14, вып. 16, с. 257].
В качестве соматизма слово распространилось ещё дальше на запад: в смоленских говорах оно известно не только в значении «живот, желудок человека», но и в производном от него оценочном метафорическом по образованию значении «о человеке с большим животом» [15, вып. 6, с. 14] .
Как видим, «венчающим» семантическую структуру слова в разных говорах оказались совершенно разные значения: в смоленских - это характеристика человека, в брянских - анатомическое название части тела человека, в орловских - название кушанья. Связь между этими значениями восстанавливается только в результате реконструкции семантической эволюции слова и установления первопричины разных векторов развития.
Семантические изменения в слове шли параллельно с его территориальным распространением.
Разноаспектное описание даже нескольких слов, бытующих в живых орловских говорах, показывает, сколь сложны пути создания своеобразия их лексического состава.
Внимание к формированию ареальной характеристики однокоренных слов, учет логического развития их семантической структуры, всего объёма словообразовательного гнезда позволяет «связать» в единое целое слова, известные в разных, порой отдалённых говорах, при этом весьма отличающиеся по своему значению и структуре. Данное обстоятельство может служить ещё одним доказательством того, что все народные говоры представляют собой единое целое русского национального языка.
Библиографический список
1. Ганцовская U.C. Словарь говоров Костромского Заволжья: междуречье Костромы и Унжы. Кострома: КГУ им. H.A. Некрасова; М.: Книжный Клуб Книговек, 2015.
2. ГанцовскаяН.С, Лексика говоров Костромского акающего острова: проблемы типологии. СПб.: Наука; Кострома: КГУ им. H.A. Некрасова, 2007.
3. ДапьВ.П. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1955.
4. Долгушев В.Г. Лексика вятских говоров в ареальном и ономасиологическом аспектах: Монография. М., 2006.
5. Иванова A.II. Названия и география корнеплода brassica napus (брюква) // Брянские говоры: Сборник научных трудов. Л., 1978. С. 63-70.
6. Котков Ç.II. О диалектологической работе Орловского педагогического института // Бюллетень диалектологического сектора Института русского языка. Вып. 2. М.,Л., 1948.
7. Котков С.И. Московская речь в начальный период становления русского национального языка. - М.: Наука, 1974.
8. Пшеничнова H.H. Лингвистическая география (по материалам русских говоров). М.: Издательский центр «Азбуковник», 2008.
9. Русская диалектология / Под ред. Р.И. Аванесова и В.Г. Орловой. М.: Наука, 1964.
10. Русская диалектология. 2-е изд. / Под ред. Л. Л. Касаткина. М.: «Просвещение», 1989.
11. Словарь орловских говоров /Подред. Т.В. Бахваловой. Вып. 1-4. Ярославль, 1989-1991; Вып. 5-17. Орел, 1992-2016.
12. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. / Гл. ред. A.C. Герд. Вып.1-6. СПб., 1994-2004.
13. Словарь русских говоров Новосибирской области / Под ред. А.И. Федорова. Новосибирск: Наука, Сибирское отделение, 1979.
14. Словарь русских народных говоров. Вып. 1-48. М., Л., СПб., 1965-2015.
15. Словарь смоленских говоров. Вып. 1-11. Смоленск: СГПУ, 1974-2005.
16. Толстой НИ. Об одном балтизме в восточнославянских диалектах - пелька // Н.И. Толстой. Избранные труды, том 1. Славянская лексикология и семасиология. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 306-320.
17. Трубачев О.Н. В поисках единства: взгляд филолога на проблему истоков Руси. М.: Наука, 2005. .
18. ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка. Т.1-4. М.: Издательство «Прогресс», 1964-1973.
References
1. Gansovska N.S. The dictionary of the dialects of the Kostroma region beyond the Volga: the area between Kostroma and Unzha. Kostroma, 2015.
2. Gansovska N.S. The vocabulary of the dialects of the Kostroma islands whith a pronunciation: problems of typology. Saint Petersburg, Kostroma, 2007
3. Dahl V.I. The Explanatory Dictionary of the living Great Russian Language. Vol. 1-4. Moscow, 1955.
4. Dolgiishev KG. Vocabulary of Vyatka dialects in the areal and onomasiological aspects: Monograph. Moscow, 2006.
5. Ivanovo A.I. The names and the geography of the roots of brassica napus (rutabaga) // Bryansk dialects: Collection of scientific works. Leningrad, 1978. P. 63-70.
6. Kotkov S.I. About dialectological work of the Orel pedagogical Institute // Bulletin of a dialectology sector of the Institute of Russian language. Vol. 2. Moscow, Leningrad, 1948.
7. Kotkov S.I. Moscow language in the initial period of formation of the Russian national language. M., 1974.
8. Pshenichnova NN. Linguistic geography (on materials of Russian dialects). Moscow, 2008.
9. Russian dialectology / Editors R.I. Avanesov and V.G. Orlova. Moscow, 1964.
10. Russian dialectology. Edition 2 / Editor L.L. Kasatkin. Moscow, 1989.
11. The dictionary of Orel dialects/Editor T.V. Bakhvalova. Vol. 1-4. Yaroslavl, 1989-1991; Vol. 5-17. Orel, 1992-2016.
12. The dictionary of Russian dialects of Karelia and adjacent areas / Chief editor A.S. Gerd. Vol. 1-6. Saint-Petersburg, 1994-2004.
13. The dictionary of Russian dialects of the Novosibirsk region / Editor A.I. Fedorov. Novosibirsk, 1979.
14. The dictionary of Russian folk dialects. Vol. 1-48. Moscow, Leningrad, Saint-Petersburg, 1965-2015.
15. The dictionary of Smolensk dialects. Vol. 1-11. Smolensk, 1974-2005.
16. Tolstoy N.I. About one baltisme in the East Slavic dialects -pelka II N.I. Tolstoy. Selected works. Vol. 1. Slavic lexicology and semasiology. Moscow, 1997. P. 306-320.
17. Tnibachev O.N. In search of unity: a view of the philologist of the problem of the origins of Russia. Moscow, 2005.
18. FasmerM. The etymological dictionary of the Russian language. Vol. 1-4. Moscow, 1964-1973.
