CC BY
18
Общество: политика, экономика, право. 2023. № 4. С. 31-40. Society: Politics, Economics, Law. 2023. No. 4. P. 31-40.
Научная статья УДК 323.39
https://doi.org/10.24158/pep.2023.4.4
Легитимация политической элиты в философии постмодернизма Мария Игоревна Иванова1, Анастасия Сергеевна Засеева2
■^Московский государственный институт международных отношений МИД РФ, Москва, Россия
1m.i.ivanova@inno.mgimo.ru
2a.zaseeva@inno.mgimo.ru
Аннотация. Статья посвящена вопросу влияния идей постмодернизма на концепцию легитимности политической элиты. В тексте рассматривается генезис современного понимания термина, которое берет начало в философии Макса Вебера и продолжает развитие в русле либеральной традиции. Исследуемый период отражает восприятие концепта легитимности как результата свободного выбора граждан. В статье исследуются факторы, оказавшие влияние на развитие теории легитимности в условиях идеологической дихотомии периода холодной войны. Представлены позиции ученых, чьи основные работы были написаны в 1960-1980-е гг. и ярко отражают идеи философии постмодернизма. Рассматриваются современные тенденции, разворачивающиеся в западном политическом дискурсе (критика общественных метанарративов, легитимирующих власть, появление симулякров, отрицание принципа субъектности власти и др.). Отмечается, что идеи постмодернизма, получившие поддержку и развитие на Западе, привели к кризису ценностей общества, которые являются основой для легитимации власти, что повлекло за собой обесценивание роли политической элиты в социально-политических процессах государства. Приводится ряд аргументов, указывающих на негативное влияние западной постмодернистской повестки на российский социально-политический дискурс.
Ключевые слова: власть, легитимность, легитимация, политическая элита, постмодернизм, постматериализм, политические симулякры
Для цитирования: Иванова М.И., Засеева А.С. Легитимация политической элиты в философии постмодернизма // Общество: политика, экономика, право. 2023. № 4. С. 31-40. https://doi.org/10.24158/pep.2023.4A
Original article
Legitimization of the Political Elite in the Philosophy of Postmodernism Maria I. Ivanova1, Anastasia S. Zaseeva2
12Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of Russia,
Moscow, Russia
1m.i.ivanova@inno.mgimo.ru
2a.zaseeva@inno.mgimo.ru
Abstract. The article is devoted to the influence of postmodernism ideas on the concept of political elite legitimacy. The genesis of the modern understanding of the term, which originates in the philosophy of Max Weber and continues to develop in line with the liberal tradition, is considered. The period under study reflects the perception of the concept of legitimacy as a result of citizens' free choice. The authors investigate the factors influencing the development of legitimacy theory in the conditions of the ideological dichotomy of the Cold War period. The positions of scientists, whose main works were written in the 1960-1980s and vividly reflect the ideas of the philosophy of postmodernism, are presented. The article examines current trends unfolding in Western political discourse, such as criticism of public metanarratives legitimizing power, the appearance of simulacra, denial of the principle of subjectivity of power, etc. It is noted that the ideas of postmodernism, supported and developed in the West, have led to a crisis in the values of society, which in turn are the basis for the legitimization of power, thereby devaluing the role of the political elite in the socio-political processes of the state. In conclusion, the authors give a number of arguments pointing to the negative impact of the Western postmodern agenda on the Russian socio-political discourse.
Keywords: power, legitimacy, legitimization, political elite, postmodernism, post-materialism, political simulacra
For citation: Ivanova, M.I. & Zaseeva, A.S. (2023) Legitimization of the Political Elite in the Philosophy of Postmodernism. Society: Politics, Economics, Law. (4), 31-40. Available from: doi:10.24158/pep.2023.4.4 (In Russian).
Введение. Понятие «постмодернизм» описывает состояние в культурном самосознании стран Запада, сложившееся в конце XX столетия. Дословно этот термин означает «послесовре-менность», им принято называть период, наступивший примерно с 1970-х годов. Постмодернистское мышление характеризуется радикальным плюрализмом, утверждением идеи об отсутствии
© Иванова М.И., Засеева А.С., 2023
единой объективной истины (Ирхин, 2005). На смену традиционным общечеловеческим ценностям приходят те, что раньше относились к табуированной области человеческой жизни, считались аморальными и безнравственными. Этот процесс постмодернисты стараются обосновать, называя его разрушением стереотипов.
В науке интересующие нас идеи проявляются в критике и отрицании универсальности истины, предполагающий отказ от поиска объективности. Это выражается в том, что представители различных научных течений и школ отдают предпочтение разным методологическим подходам, используют собственные научные тезаурусы и создают конкурирующие между собой теории предметного содержания (Волков, 2015). Вследствие этого произошло увеличение числа новых научных концепций, подходов, исследовательских парадигм в отношении, казалось бы, устоявшихся традиционных теорий. В общественных науках постмодернизм вызвал своеобразную методологическую рецессию и ренессанс качественной стратегии в социальных исследованиях. Обострение методологических проблем научного поиска нашло отражение в разрушении лого-центристской ориентации социального познания, делегитимации и рутинизации теоретических моделей, к отказу от истинности знания как соответствия реальности в пользу эмпиризма и пер-формативности и т. д. (Рыбакова, 2015). Эта тенденция позволила трактовать реальность и разрабатывать концепции легитимности, полагаясь на индивидуальное представление об истине.
В данной статье мы ставим перед собой цель определить влияние постмодернистской парадигмы на легитимацию политической элиты, доказав при этом, что идеи постмодернизма, получившие в большей степени поддержку и развитие в западном политико-философском дискурсе, привели к кризису ценностей общества, являющихся основой для легитимации политической элиты.
Обозначенная проблема исследуется в русле либеральной традиции, так как анализируемый период отражает восприятие концепта легитимности как результата свободного выбора граждан, то есть «легитимный» используется в значении «общественно-одобряемый, общепринятый, признанный большинством»1. В таком понимании его концептуализировал Макс Вебер в начале ХХ века (Вебер, 2018), и с тех пор его значение не изменилось.
Приступая к исследованию проблемы трансформации политической коммуникации между элитами и массами при переходе от парадигмы модерна к постмодерну, необходимо было выбрать методологию, которая поможет правильно расставить акценты на исследуемых категориях и провести их качественный анализ. Было решено использовать элито-центричный подход, в котором избранная социальная группа людей выступает движущей силой исторического процесса и политических изменений. Основоположниками данного подхода являются итальянские политологи Г. Моска (Mosca, 1939), В. Парето (Pareto, 1968) и немецкий социолог Р. Михельс (Михельс, 2000). Однако сама элито-центричная парадигма исследования политики получила свое развитие в США, в частности, в трудах Г. Лассуэлла (Lasswell, 1948) и Р. Миллса (Миллс, 1959). В настоящее время элито-центричная парадигма является ключевой методологией по изучению субъектов политического поля в рамках как мировых, так и национальных политик. Так, отечественная элитологическая мысль активно развивалась в трудах Г.К. Ашина (1985), О.В. Гаман-Голутвиной (2012), С.Г. Кордонского (2000), Е.В. Охотского2, О.В. Крыштановской (2004) и др.
Также в качестве методологической базы данного исследования используется метод структурно-функционального анализа, целью которого стало вычленение в трудах философов-постмодернистов идей, связанных с процессом легитимации, а также местом и ролью политической элиты в философии постмодернизма.
Результаты исследования. Анализируя эволюцию представлений о легитимности, можно выделить несколько этапов ее идейно-теоретического развития в контексте политических событий. Исследуя генезис идеи легитимности при помощи историко-семантического метода, следует сказать о том, что в XVIII-XIX вв. данное понятие использовалось в значении «законнорожденный» в отношении ребенка, появившегося на свет в законном (церковном) браке, а также в значении «взошедший на престол в соответствии с правилами престолонаследия». Легитимистами называли людей, поддерживающих власть короля, полученную по воле Божьей или по Божьему закону. В этой связи интересным представляется мнение американского политического теоретика Джона Шаара, который в своей работе «Легитимность в современном государстве» (S^aar, 1981) анализирует и сопоставляет общепринятые и традиционные понятия легитимности и приходит к выводу, что все старые определения вращаются вокруг элемента права. Раньше притязание на политическую власть являлось законным только тогда, когда претендент мог сослаться на какой-либо источник власти: древний обычай, божественный закон, закон природы, конституцию. Однако новые определения растворяют легитимность в вере или мнении. Если народ верит, что существующие институты «уместны» или «морально правильны», то эти институты легитимны.
1 Багриновский Г. Большой этимологический словарь русского языка. М., 2020. 1178 с.
2 Охотский Е.В. Политическая элита и российская действительность : методическое пособие к спецкурсу. М., 1996. 138 с.
Впервые через призму «веры» легитимность была концептуализирована Максом Вебером в начале ХХ века. Согласно его мировоззренческой установке все ценности культуры Запада лежат в христианстве, что объясняет тот факт, что для него политическая культура Европы есть культура традиционного харизматического господства (Вебер, 2018). Вебер формулирует утверждение о том, что для существования государства люди, находящиеся под его господством, должны подчиняться авторитету, который опирается на легитимное насилие. При этом есть три вида оснований власти: вера в ее законное основание, вера в традицию, вера в лидера (Вебер, 2018). Предположительно, причиной необходимости теоретического обоснования легитимности власти стали политические события в Германии в начале ХХ века - кризис кайзеровского режима, вызванный, с одной стороны, поражением в Первой мировой войне, а с другой - социальной напряженностью и упадком экономики. Революция в ноябре 1918 г. привела к установлению в Германии нового режима - парламентской демократии и обусловила формирование новой политической элиты. В сложившихся условиях логично, что концепт легитимности Вебер трактует в русле либеральной традиции, то есть как результат свободного выбора граждан (Вебер, 2018).
После опубликования в 1960-е гг. полного американского перевода книги «Хозяйство и общество» Макса Вебера, благодаря содействию гарвардского профессора Толкотта Парсонса, идея мыслителя о легитимности как «признании власти подчиненными, их добровольное согласие ей покоряться» (Вебер, 2016) была популяризирована американскими социологами и политологами и дополнила сложившуюся модель либерально-демократической идеологии. В этот период мир уже был разделен на сторонников коммунизма и либеральной демократии.
С начала 1950-х гг. политическое и военное противостояние либерально-капиталистических стран, лидером которых были США, и социалистических государств во главе с Советским Союзом стало крайне жестким и бескомпромиссным. В своей внутренней и внешней политике США придерживались модели либерального демократического управления, проецируя её на страны - бывшие колонии Африки и Юго-восточной Азии, а также на европейские государства, склонившиеся к социалистическому типу государства. В западной политической мысли понятие легитимности стало использоваться в качестве инструмента продвижения идеологической позиции. Американские и европейские политологи в своих работах рассматривают легитимность власти через призму демократических ценностей, прав и свобод граждан, волеизъявление гражданского общества, существование свободного рынка, жестко критикуя и отрицая другие формы государственного управления, политической культуры и цивилизационных ценностей. Идеи легитимности в этот период развивают такие исследователи, как Р. Миллс (1959), М. Дюверже (2013), С.М. Липсет (2016), М. Фуко1, Н. Луман (2001), Ю. Хабермас (2010), часть из которых считаются основоположниками постмодернизма. Приведем примеры наиболее ярких позиций, иллюстрирующих общую тенденцию во взглядах видных западных ученых на проблему легитимации политической элиты в середине ХХ века.
Морис Дюверже утверждает, что существует классовая легитимность в коммунистических партиях, когда принадлежность к рабочему классу является условием осуществления власти (Дюверже, 2013). Фашисты противопоставляют ей аристократическую легитимность, когда власть должна принадлежать «политической элите», то есть исключительно тем, кто способен брать ее на себя в силу врожденного дара. Но и та, и другая доктрина пока еще сохраняют характер второстепенных: «господствующей идеей современной эпохи остается демократия, именно она определяет легитимность власти» (Дюверже, 2013). На примере этого высказывания видно, как при помощи негативной коннотации высвечиваются достоинства демократии. При этом связью с фашизмом очернена теория политической элиты в той ее части, в которой такие исследователи, как В. Парето (Pareto, 1968), Г. Моска (Mosca, 1939), Р. Михельс (2000) и другие философы считают, что осуществлять власть должны достойные, и именно в этом значении они понимают аристократию. Однако можно согласиться с Дюверже в том, что распространение в мире либерально-демократических основ стало главной политической целью западных стран, при этом средства и методы достижения этой цели не всегда легальны. Известны примеры, когда легитимность как политическая величина измерения демократичности использовалась в качестве фиктивного инструмента обоснования преждевременной смены правительства, политического режима, проведения политики в разрез национальным интересам.
Один из ведущих американских социологов и политологов второй половины ХХ в. Мартин Липсет категоричен в своем представлении, говоря о том, что «только демократические формы и процедуры могут обеспечить одновременно высокий уровень легитимности и эффективности власти» (Липсет, 2016). Более того, ученый делает отсылки на экономическую составляющую как
1 Фуко М. Власть и тело. Интеллектуалы и власть : избранные политические статьи, выступления и интервью : в 3 ч. М., 2002. Ч. 1. 381 с. ; 2005. Ч. 2. 318 с. ; 2006. Ч. 3. 311 с.
фактор легитимации власти, поскольку, по его мнению, именно экономически развитые страны способны поддерживать демократию внутри страны. А государства, в которых господствует явно выраженное неравенство с точки зрения доходов населения, обречены на функционирование в них авторитарных и тоталитарных режимов. Конкретно это означает, что «чем богаче нация, тем больше у нее шансов сохранить демократию» (Lipset, 1959: 75). Понятно, что материальная составляющая играет главную роль в формировании и развитии государственного строя западных стран, однако возводить капитал в разряд критериев, по которым можно судить о легитимности власти, неправильно. Можно использовать теорию Липсета для легитимации тех или иных государственных решений, которые направлены, или якобы направлены, на поднятие уровня благосостояния общества, но ставить знак равенства между категориями «богатый», «развитый», «демократичный», «легитимный» мы считаем заблуждением, которое приведет к тому, что легитимность правительства в конечном итоге будут оценивать по уровню ВВП страны.
Никлас Луман в работе «Общество общества» отвергает «староевропейскую» традицию и представляет «радикально антигуманистическое, радикально антирегиональное и радикально конструктивистское» понимание общества (Луман, 2004). Ученый разделяет постмодернистский взгляд об отсутствии единой истины и поддерживает «множество истин наблюдателей» (Луман, 2004). Так, в отношении демократии Никлас Луман считает, что она со времен своего зарождения постоянно видоизменяется, преобразуется и развивается, приобретая новое содержание (Луман, 2004). Соответственно, не стоит искать идеальную или правильную формулу демократии. Она подстраивается под потребности народа и новые политические реалии. Легитимна та демократия, которую общество считает приемлемой для себя в данное время и в данном месте. Однако социум не основан на консенсусе индивидов, которых объединяет разум и рациональность и которые разделяют общие ценности или имеют взаимные интересы. В этой идее Луман противоречит всем классическим теориям - коллективного сознания, интерсубъективности, классового сознания, теории рационального выбора и др. Ученый считает, что не существует внешнего объективного судьи - в религии, науке, этике или политике. Кроме этого, по мнению Лумана, не существует изначального, идеального, подлинного смысла (Луман, 2004), и поэтому при современном развитии общественных систем требуется подчинение жизненного мира логике кибернетического кодирования: «Техника принимает форму автоматизации при переработке информации, оперирования идеальными единицами, исключая из сознания их более широкий смысл» (Луман, 2001: 112). Фактически Луман приходит к модели технического управления обществом и утверждает идею бессубъектности социально-политических процессов. В таком случае политическая элита, лидеры правительств - это инструмент, четко осуществляющий свою функцию, которая технически и автоматически просчитана, но наивно надеяться, что за программами деятельности таких политических марионеток будет стоять беспристрастный искусственный интеллект.
Немецкий философ и социолог, концепция которого выступает рубежной точкой поворота философии модерна к постмодерну, Юрген Хабермас, подвергает критике взгляды Макса Вебера о том, что вера общества в легальность, т.е. в верховенство закона, способна служить источником легитимности власти (Хабермас, 1995: 204). Для Хабермаса такая позиция кажется абсурдной, так как сущность и роль права он воспринимает иначе. Мыслитель считает, право не может основываться только на авторитете общих нравственных традиций. По его мнению, современное право есть воплощение посттрадиционных структур сознания, сформировавшихся в результате расщепления «универсального разума» на множество самостоятельных культурных ценностных сфер; для него «система права - это жизненный порядок, подчиняющийся формам морально-практической рациональности» (Хабермас, 2011: 137-138). Исходя из «принципа дискурса», Ха-бермас считает легитимными только те нормы, с которыми в рациональном дискурсе могли бы согласиться все; то же касается и принятия общественно-важных решений. При этом люди, чьи интересы и ценности не имеют определенного единого знаменателя, выраженного в форме морали, религии или какой-либо идеологии, должны находить компромисс в коммуникативном действии. Участники дискурса, придерживаясь принципов открытости, взаимопонимания, равенства, приводят аргументы в защиту утверждений, в результате чего побеждает «непринуждающее принуждение» лучшего аргумента (Назарчук, 2009). Иначе говоря, Хабермас размывает понятие политической элиты и низводит его до функционально-исполнительного уровня. Решения властной элиты должны быть исключительно опосредованы обсуждением общественности. Он, как и Луман, обесценивает институт государства как центр концентрации власти в обществе.
В XXI веке постмодернистские течения начинают играть еще более очевидную и весомую роль в культуре, науке и политике. Процессы глобализации стирают общие теоретико-методологических ориентиры в научно-исследовательской деятельности. Постмодернизм как способ нового осмысления и интерпретации реальности поддерживает мультивариантность политического знания, проявляющегося в том числе в многообразии концепций легитимности.
Каждый месяц в свет выходят в среднем около 3 500 публикаций в периодических изданиях и монографий на английском языке, затрагивающих тему легитимности, и около 2 000 - по теме политических элит1. Эта цифра многократно превышает число работ данной тематики практически за весь ХХ век. Показательно исследование Национальной академии наук США, в котором был произведен анализ массива «больших данных» в виде 90 млн публикаций в научных журналах по 241 теме, имеющих 1,8 млрд цитирований, показавший критическое отсутствие инноваций2. Причин этому много, одна из которых - требования наукометрии, однако нельзя не учитывать и общий социально-политический контекст. С появлением глубоких и повсеместных изменений в ценностных ориентациях на Западе, включающих ослабление классовых идеалов, рост постматериализма, феминизма и «зеленых» инициатив, изменилась политическая активность, доверие, голосование и участие граждан в новых социальных движениях. Происходит борьба политики и морали, в которой устоявшиеся ментальные формулы входят в противоречие с меняющейся действительностью, которая утрачивает социально-политическую стабильность и приобретает многовариантность, выражаемую в свободной интерпретации привычных концепций и парадигм.
Главная особенность данных работ состоит в том, что в большинстве своем их авторы ограничены пониманием, что основным критерием оценки легитимности деятельности государственных лидеров, политических партий и других общественных институтов является демократия либерального толка. Подобная парадигма подразумевает свободу выбора, одновременно формируя демократию особого типа, с лояльностью к гендерному разнообразию, радикальному трансгуманизму, духовной секуляризации, однако не терпит конкуренции со стороны иных политических теорий модерна (например, коммунизма, консерватизма).
Критерием легитимности политической элиты в западном политическом дискурсе последнее время выступает не просто участие в открытых честных выборах, но и политика продвижения крайне либеральных идей. Одним из тех, кто внес весомый вклад в развитие этой тенденции, стал американский социолог и политолог, создатель социологической теории постматериализма Рональд Инглхарт (!пд!еИа|1, 1977). Основная суть его идей заключается в том, что послевоенная эпоха привела к росту постматериалистических ценностей: эгалитарных норм, секуляризации, терпимости к иностранцам, гендерного равенства и терпимости к разводам, гомосексуализму и абортам - эти так называемые ценности «самовыражения» подаются Инглхартом в положительном смысле и, по его словам, присущи экономически развитым демократическим странам, к числу которых автор, конечно, относит только США и Западную Европу. Инглхарт написал около 200 работ, включая книгу «Бесшумная революция» (1пд^аг1, 1977), и в 2011 г. получил самую престижную западную премию в сфере политологии. Такая необычайная популярность является либо отражением уже существующих в обществе настроений, либо частью политики США по конструированию определенного типа мышления. В любом случае это показатель со знаком «минус», так как теория Инглхарта дискриминирует целые народы.
В западном дискурсе активно продвигаются идеи общего блага, достигаемого за счет размывания национального суверенитета, повышения роли транснациональной власти, децентрализации власти, смягчения пограничного режима и демилитаризации. Поддержка этих идей играет определяющую роль во внешнем аспекте легитимации политической элиты, в признании правительств так называемых развивающихся стран со стороны Запада.
Идея размывания смыслов (Моисеенко, 2022: 153) и субъектов власти в научном дискурсе постмодернизма наиболее отчетливо прослеживается в трудах британского социолога Зигмунда Баумана - «Текучая современность» (Бауман, 2008) и «Глобализация. Последствия для человека и общества» (Бауман, 2004), который откровенно заявил, что прошла эпоха великих лидеров, способных вести за собой массу, и роль лидеров перестала быть значимой. Глобальная политическая элита современности строится по принципу «отсутствующего хозяина». Более того, элита управляет «массой» как бы издалека, без активного вмешательства в ее жизнь, выполняя скорее роль арбитра, поскольку более глубокая интеграция расценивается как иррациональная и малоэффективная. Традиционные функции элиты, такие как пропаганда моральных принципов, культурное просвещение, социальное обеспечение общества, по мнению Баумана, заботят современную политическую элиту лишь косвенно. Само определение современности в контексте ее «текучести» указывает на состояние перманентного непостоянства всех организованных форм и процессов.
С одной стороны, философия постмодерна вводит понятия «индивидуальность» и «освобождение», подразумевая тот факт, что все, что создается человеком, можно изменить. В то же самое время новые условия ставят личность в ситуацию, в которой он постоянно находится в состоянии неопределенности и незащищенности из-за «текучести» современного мира. Роль
1 Установлено авторами на основе данных https://scholar.google.ru/
2 Коктыш К.Е. Институциональный рационализм в политике Запада : дис. ... д-ра полит. наук. М., 2022. 370 с.
элиты также размыта и четко не определена, в связи с чем подрывается не только ее легитимность, но и онтологическая значимость для общества.
В рамках данной темы интересными представляются труды французского социолога и политического публициста Пьера Бурдье, чьи научные работы в большей степени соотносятся с понятием «деконструкции» - термин, характеризующий пересмотр «больших нарративов», глобальную методологическую переориентацию, включающую декомпозицию социальной реальности (Бурдье, 1993). Бурдье предложил свое видение социальной деконструкция в виде концепции, описывающей устройство общества через систему взаимодействия социальных полей. В рамках данных полей действуют социальные агенты, наделенные определенным набором средств или «капиталом». Бурдье вводит категории спроса и предложения внутри политической борьбы, пытаясь подчинить ее логике соотношения данных понятий (Бурдье, 1993). Внутри политического поля в ходе внутренней борьбы агентов рождаются новые смыслы - определенные политические продукты, представленные в форме программ, концепций, комментариев, интервью, проблемных точек и т. д. Простые граждане, являющиеся в данном случае «потребителями», вынуждены выбирать из конечного продукта (Бурдье, 1993).
Используя методику структурного анализа, исследователь показывает многомерность и многоаспектность политического пространства. Оно представляется не «кристаллической решеткой институтов», а «динамическим полем, постоянно конструируемым и реконструируемым посредством социальных практик агентов» (Бурдье, 1993: 154).
Новаторство теоретических положений Бурдье продиктовано его принадлежностью к эпохе постмодернистского течения в политической философии, особенностью которой становится отказ от четких структур в пользу подвижности политических институтов, а также наличие множества смыслов и множества полей с размытыми центрами. Наконец, Бурдье, будучи представителем постмодерна, не связывает власть с ее носителем, говоря о ее автономности и некой эфемерности (Бурдье, 1993), что вступает в противоречие с идеями классических элитологов, таких как Г. Моска (Mosca, 1939) или В. Парето (Pareto, 1968), утверждавших, что именно политическая элита порождает власть.
Если говорить о пространстве распространения власти в трактовке Бурдье, то данное поле следует представить в виде круга, центр которого находится «везде и нигде» (Мамаев, 2013). Такое понимание власти созвучно с ее восприятием Мишеля Фуко, который отстаивал позицию распределения или рассредоточения власти по всему политическому полю, ее автономность и независимость от представителя. По мнению В.А. Ачкасова, А.С. Елисеевой, А.С. Ланцова, под властью понимал «множественность отношений силы, которые являются имманентными областями, где они осуществляются» (Ачкасов и др., 1996). Исходя из данного постулата, можно заключить, что в обществе элита, в принципе, не является единственным источником власти.
Дж.Л. Коэн, Э. Арато, анализируя концепцию Фуко, отмечают его новое понимание источника власти: «Власть вездесуща, но не потому, что она всеохватна, а потому, что она приходит отовсюду» (Коэн, Арато, 2003: 361). То есть в логике постмодерна «современные» общества характеризуется множественностью источников власти, в то время как те, в которых власть проистекает с уровня элит, являются архаичными. Развивая авторскую идею генезиса власти, Фуко констатирует абсолютно нешаблонную мысль о том, что «власть не располагается в государственном аппарате»1, что буквально противоречит природе самого государства.
Некоторые ученые, анализируя концепцию власти Фуко, находят такую трактовку несколько гиперболизированной (Ильин, 2011). Поскольку в этом случае власть, имея слишком широкий спектр значений и источников происхождения, будучи «везде и нигде», в равной степени представляет собой «ничто» из «ниоткуда», что идентифицирует ее как пример «расщепленного» субъекта в духе постмодернистской философии. То есть, не имея четкой идентичности, понятие власти расширяется до такого предела, когда перестает обозначать вообще что-либо (Ильин, 2011: 22).
В целом эпоха постмодерна склона растворять прежде структурированные и вполне реальные категории и сущности. Ясперс, анализируя общий нарратив современности, говорит о том, что повсеместно «распространилось сознание того, что все стало несостоятельным; нет ничего, что не вызывало бы сомнения» (Ясперс, Бодрийар, 2007). Ученый указывает на всеобъемлющую прагматичность мира, в котором «индивид распадается на функции» (Ясперс, Бодрийар, 2007). Стремительное техническое развитие стало причиной массовой стандартизации и типизации, личность уходит на второй план, в то время как желание подражать и быть, как все, стало нормой общественного бытия.
Подлинность заменяется «симулякрами» - термин, введенный Ж. Бодрийяром (Бодрийяр, 2015), и ключевое понятие постмодернистской философии, обозначающие имитацию или копию
1 Фуко М. Указ. соч. Ч. 1. С. 167-168.
чего-либо. Симулякры - это образы, вытесняющие реальность. Совокупность их формирует мир иллюзорной реальности, или гиперреальности. Именно в ней находится современное общество потребления. Бодрийяр прямо говорит о том, что сама власть превращается в симуляцию, поскольку постепенно утрачивает связь со своими изначальными целями и задачами, обрекая себя на «производство эффектов власти и массовой симуляции» (Бодрийяр, 2015). Кроме того, для того, чтобы вернуться в мир реального, власть постоянно спекулирует вопросами кризиса и перманентной реконструкцией политических, экономических и социальных целей. Все больше утрачивая связь с реальностью и одновременно испытывая ужас перед политическим крахом, представители правящей элиты превращаются в «манекенов», играющих во власть. В данном случае только критика и отрицательная позиция по отношению к самой власти способны порождать признаки ее реальности. Так, Бодрийяр уверен, что любой глава государства, вне зависимости от того, кто именно, - симулякр самого себя, и это единственное, что легитимирует его власть и наделяет правом повелевать. Исходя из сказанного, французский философ формулирует парадокс современности, говоря о том, что «фактически власть существует лишь для того, чтобы скрыть, что ее больше нет» (Бодрийяр, 2015: 40). Бодрийяр, как и Фуко, определяет власть как нечто циркулирующее, «чей источник больше не определяется» (Бодрийяр, 2015). По его мысли, власть теряется и растворяется, а доминирующая и подчиненная позиции бесконечно меняются, поскольку больше нет первоначальных инстанций и полюсов. Теперь не инстанция, а сам интерпретатор может наделять тот или иной субъект властью.
Бодрийяр низводит значение современной власти до уровня объекта общественного спроса, указывая на отсутствие в ней реального политического измерения, а также на ее зависимость от производства и массового потребления (Бодрийяр, 2015). Символический обмен между властью и населением представляется в виде политической коммуникации, что подтверждается теорией Ю. Хабермаса (2010). Это обмен искусственно сконструированными символами, существующими абстрактно, но не отражающими объективную реальность. Соответственно, общество активно «потребляет» политические конструкты, которые согласно принципу симуляции целенаправленно внедряются в общественный дискурс с целью достижения легитимации власти. Так, в западных странах неформальным критерием подтверждения тех или иных правительственных решений, программ политических партий является поддержка движений за гендерное равенство, защита прав трансгендеров и представителей ЛГБТ-сообществ, артикуляция «зеленой» повестки. Данные либеральные ценности не всегда отражают истинные потребности общества, но являются мощным инструментом легитимации в руках правящих элит.
Заключение. Подводя итоги, можно отметить, что постмодернистская философия - это, скорее, синтез концепций по интерпретации современной действительности. Одной из особенностей политической философии постмодерна является толкование властных отношений сквозь призму коммуникативного действия - концепция Ю. Хабермаса (2010). Для данного подхода характерно представление о власти как о системе коммуникаций. Другой значимой особенностью выступает отрицание принципа субъективности власти, отказ от персонификации. Говоря о политической элите, философы-постмодернисты указывают на приемлемость её фрагментарного и расплывчатого характера. Власть представляется им чем-то трансцендентным и рассеянным, постоянно возникающим и исчезающим, соответственно, с точки зрения постмодерна процесс легитимации политических элит не может зиждиться исключительно на формальных признаках, таких как выборы и сменяемость, поскольку в обществе, в принципе, отсутствуют какие-либо властные универсалии. Сама легитимация проходит в виде символического обмена между элитой и массой в логике капиталистической концепции «общества потребления».
Необходимо отметить, что основные теоретики постмодернизма - это представители западного научного истеблишмента, и процессы, описываемые ими, свойственны именно для этого общества и менее характерны для остальной части мира, в частности, для России и Азии. Основная проблема современности заключается в том, что в условиях глобальной коммуникации государственные границы в культурном смысле растворяются, происходит взаимопроникновение, или диффузия, цивилизаций. Хантингтонское «столкновение цивилизаций» (Хантингтон, 2003) находит свое отражение уже внутри самой Европы (ситуация с мигрантами, не склонными к ассимиляции во Франции, Италии, Германии и других западных странах), государства-нации и вовсе теряют свой национальный суверенитет перед лицом глобальных вызовов.
Постмодернистские веяния не чужды и России. На фоне экспонентного роста потоков информации, вызванного новым технологическим укладом, усложнением социальных систем, происходит потеря идентичности личности, которая не успевает сопоставлять быстро меняющиеся реалии с устоявшимися в обществе моральными и культурными нормами и ценностями. Опыт предыдущего поколения все меньше принимается во внимание, появляется разрыв между мировоззрением разных возрастных групп, чуждый для традиционного российского общества.
Перспективы дальнейших исследований. В России те преимущества, которыми так гордятся западные исследователи постмодернистской теории, не могут быть руководством к действию во многих вопросах, в том числе касающихся легитимации собственных элит, так как она не соответствует внутренним интересам и стратегии развития страны. Эта теория растворяет политическую истину, утверждает идею бессубъектности социально-политических процессов, что влечет за собой размывание института государства как центра концентрации власти в обществе.
Серьезной проблемой является и то, что философия постмодернизма способствует разрыву идентичности политических элит и народа. Под вопрос ставится их единство, иными словами, правящая группа перестает идентифицировать себя как часть общества, как носителя определенного цивилизационного кода, как представителя интересов и воли своего народа. Политические элиты всегда находятся в фарватере актуальных международных процессов, таким образом, они наиболее подвержены влиянию глобальных мегатрендов, таких как космополитизм, универсализм и др. Эти тенденции ведут к тому, что население перестает отождествлять себя с теми, кто обладает реальной политической властью, соответственно, происходит раскол между властью и народом, что ведет к потере внутреннего и внешнего суверенитета. И это является непосредственной угрозой национальной безопасности.
Политической элите России необходимо создавать некие культурологические фильтры, усиливая при этом объединяющую функцию государства с акцентом на идею национальной идентичности и суверенитета. Демократия «симулякров» должна быть заменена реальным политическим участием граждан с функциональными каналами обратной связи. Краудсорсинговые платформы, такие как, например, «Российская общественная инициатива»1, должны стать эффективными механизмами политической коммуникации.
Считаем, что вопрос разработки концепции легитимности власти требует дальнейшего исследования с использованием институционального подхода в сочетании с культуроцентричным, а также конструктивистским и политико-антропологическим методами, что позволит учесть такие социально-политические факторы, как национальная идентичность и государственный суверенитет, которые непосредственно влияют на легитимацию политической элиты.
Список источников:
Ачкасов В.А., Елисеева А.С., Ланцов А.С. Легитимация власти в постсоциалистическом российском обществе. М., 1996. 127 с.
Ашин Г.К. Современные теории элиты: критический очерк. М., 1985. 256 с.
Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М., 2004. 185 с.
Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008. 238 с.
Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции. М., 2015. 238 с.
Бурдье П. Социология политики. М., 1993. 333 с.
Вебер М. Политика как призвание и профессия. М., 2018. 288 с.
Вебер М. Хозяйство и общество : очерки понимающей социологии : в 4 т. М., 2016. Т. 1. 444 с.
Волков В.Н. Постмодерн: недоверие к метанарративам // Культурное наследие России. 2015. № 2. С. 3-11.
Гаман-Голутвина О.В. Метафизика элитных трансформаций в России // Полис. Политические исследования. 2012. № 4. С. 132-152.
Дюверже М. Политические партии. М., 2013. 540 с.
Ильин А.Н. Власть и знание: проблема взаимоотношения // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Философия. 2011. № 1 (5). С. 22-36.
Ирхин Ю.В. Социум и политика в постмодернистском Зазеркалье: взгляды, подходы, анализ // Полития: Анализ. Хроника. Прогноз (журнал политической философии и социологии политики). 2005. № 4. С. 136-160.
Кордонский С.Г. Рынки власти: административные рынки СССР и России. М., 2000. 238 с.
Коэн Дж.Л., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория. М., 2003. 782 с.
Крыштановская О.В. Анатомия российской элиты. М., 2004. 381 с.
Липсет М. Политический человек. Социальные основания политики. М., 2016. 611 с.
Луман Н. Власть. М., 2001. 249 с.
Луман Н. Общество как социальная система. М., 2004. 232 с.
Мамаев И.Е. Анализ концептуальных моделей власти и политики в работах Мишеля Фуко и Пьера Бурдье // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: История. Политология. 2013. № 15 (158). С. 186-190.
Миллс Р. Властвующая элита. М., 1959. 543 с.
Михельс Р. Демократическая аристократия и аристократическая демократия // Социологические исследования. 2000. № 1. С. 107-116.
Моисеенко Я.Ю. Антропология постмодерна: взгляд через призму мобильных систем // Дискурс-Пи. 2020. Т. 17, № 4 (41). С. 151-167. https://doi.org/10.24411/1817-9568-2020-10410.
Назарчук А.В. Теория коммуникации в современной философии. М., 2009. 318 с.
Рыбакова О.В. Постмодернизм как методологический стиль социологического исследования: исследование как взаимодействие дискурсов // Культура, личность, общество в современном мире: методология, опыт эмпирического исследования. Екатеринбург, 2015. С. 714-718.
1 Инициативы на голосовании [Электронный ресурс] // Российская общественная инициатива. URL: https://www.roi.ru/ (дата обращения: 24.03.2023).
Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М., 1995. 244 с.
Хабермас Ю. Проблема легитимации позднего капитализма. М., 2010. 262 с.
Хабермас Ю., Тягунова Т. Рационализация права и диагноз современности // Социологическое обозрение. 2011. Т. 10, № 3. С. 131-154.
Хантингтон С.Ф. Столкновение цивилизаций. М., 2003. 603 с.
Ясперс К., Бодрийар Ж. Призрак толпы. М., 2007. 270 с.
Inglehart R. The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles Among Western Publics. Princeton, 1977. 482 р.
Lasswell H.D. Power and Personality. Westport, 1948. 262 p.
Lipset S.M. Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy // The American Political Science Review. 1959. Vol. 53, iss. 1. Р. 69-105. https://doi.org/10.2307/1951731.
Mosca G. The Ruling Class. N. Y., 1939. 573 р.
Pareto V. The Rise and Fall of the Elites: an Application of Theoretical Sociology. Totowa, 1968. 120 р.
Sdiaar J. Legitimacy in the Modern State. New Brunswick, 1981. 359 р.
References:
Achkasov, V. A., Eliseeva, A. S. & Lantsov, A. S. (1996) Legitimatsiya vlasti vpostsotsialisticheskom rossiiskom obshchestve [Legitimization of Power in Post-Socialist Russian Society]. Moscow. 127 р. (In Russian).
Ashin, G. K. (1985) Sovremennye teorii elity: kriticheskii ocherk [Modern Elite Theories: A Critical Essay]. Moscow. 256 р. (In Russian)
Baudrillard, J. (2015) Simulacra and Simulation. Moscow. 238 р. (In Russian).
Bauman, Z. (2004) Globalization. The Human Consequences. Moscow. 185 р. (In Russian).
Bauman, Z. (2008) Liquid Modernity. St. Petersburg. 238 р. (In Russian).
Bourdieu, P. (1993) The Political Sociology. Moscow. 333 р. (In Russian).
Cohen, J. L. & Arato, E. (2003) Civil Society and Political Theory. Moscow. 782 р. (In Russian)
Duverger, M. (2013) The Political Parties. Moscow. 540 р. (In Russian)
Gaman-Golutvina, O. V. (2012) Metafizika elitnykh transformatsii v Rossii [Metaphysics of Elite Transformations in Russia]. Polis. Political Studies. (4), 132-152. (In Russian)
Habermas, J. & Tyagunova, T. (2011) The Rationalization of Law and Diagnosis of the Times. Russian Sociological Review. 10 (3), 131-154. (In Russian).
Habermas, Yu. (1995) Democracy. Mind. Morality. Moscow. 244 р. (In Russian).
Habermas, Yu. (2010) Problema legitimatsii pozdnego kapitalizma [The Problem of Legitimation of Late Capitalism]. Moscow. 262 р. (In Russian).
Huntington, S. F. (2003) Clash of Civilizations. Moscow. 603 р. (In Russian).
Il'in, A. N. (2011) Vlast' i znanie: problema vzaimootnosheniya [Power and Knowledge: The Problem of Relationship]. Proceedings of Voronezh State University. Series: Philosophy. (1 (5)), 22-36. (In Russian)
Inglehart, R. (1977) The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles Among Western Publics. Princeton. 482 р.
Irkhin, Yu. V. (2005) Sotsium i politika v postmodernistskom Zazerkal'e: vzglyady, podkhody, analiz [Society and Politics in the Postmodern Looking Glass: Views, Approaches, Analysis]. The Journal of Political Theory, Political Philosophy and Sociology of Politics Politeia. (4), 136-160. (In Russian).
Jaspers, K. & Baudrillard, J. (2007) Prizrak tolpy [The Ghost of the Crowd]. Moscow. 270 р. (In Russian).
Kordonsky, S. G. (2000) Power Markets: Administrative Markets of the USSR and Russia]. Moscow. 238 р. (In Russian)
Kryshtanovskaya, O. V. (2004) The Anatomy of the Russian Elite. Moscow. 381 р. (In Russian)
Lasswell, H. D. (1948) Power and Personality. Westport. 262 p.
Lipset, M. (2016) Political Man: The Social Bases of Politics. Moscow. 611 р. (In Russian).
Lipset, S. M. (1959) Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy. The American Political Science Review. 53 (1), 69-105. Available from: doi:10.2307/1951731.
Luhmann, N. (2001) Vlast' [Power] Moscow. 249 р. (In Russian).
Luhmann, N. (2004) The World Society as a Social System. Moscow. 232 р. (In Russian).
Mamaev, I. E. (2013) Analiz kontseptual'nykh modelei vlasti i politiki v rabotakh Mishelya Fuko i P'era Burd'e [The Analysis of Conceptual Models of Power and Politics in the Works of Michel Foucault and Pierre Bourdieu]. Belgorod State University Scientific Bulletin History, Political Science. (15 (158)), 186-190. (In Russian).
Michels, R. (2000) Democratic Aristocracy and Aristocratic Democracy. Sotsiologicheskie issledovaniya. (1), 107-116. (In Russian).
Mills, R. (1959 The Power Elite. Moscow. 543 р. (In Russian).
Moiseenko, Ya. Yu. (2020) Anthropology of Postmodernity: a View through the Prism of Mobility Systems. Discourse-P. 17 (4 (41)), 151-167. (In Russian).
Mosca, G. (1939) The Ruling Class. New York. 573 р.
Nazarchuk, A. V. (2009) Teoriya kommunikatsii v sovremennoi filosofii [Communication Theory in Modern Philosophy]. Moscow. 318 р. (In Russian).
Pareto, V. (1968) The Rise and Fall of the Elites: An Application of Theoretical Sociology. Totowa. 120 р.
Rybakova, O. V. (2015) Postmodernizm kak metodologicheskii stil' sotsiologicheskogo issledovaniya: issledovanie kak vzai-modeistvie diskursov [Postmodernism as a Methodological Style of Sociological Research: Research as the Interaction of Discourses]. In: Kul'tura, lichnost', obshchestvo v sovremennom mire: metodologiya, opyt empiricheskogo issledovaniya. Ekaterinburg, рр. 714-718. (In Russian).
Sdiaar, J. (1981) Legitimacy in the Modern State. New Brunswick. 359 р.
Volkov, V. N. (2015) Postmodernity: Distrust by Metanarrative. Kul'turnoe nasledie Rossii. (2), 3-11. (In Russian).
Weber, M. (2016) Economy and Society. Vol. 1. Moscow. 444 р. (In Russian).
Weber, M. (2018) Politics as a Vocation. Moscow. 288 р. (In Russian).
Информация об авторах М.И. Иванова - преподаватель кафедры государственного управления Московского государственного института международных отношений МИД РФ, Москва, Россия. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=802199
А.С. Засеева - преподаватель кафедры государственного регулирования Московского государственного института международных отношений МИД РФ, Москва, Россия. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=812989
Information about the authors M.I. Ivanova - Lecturer at the Department of Public Administration, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of Russia, Moscow, Russia. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=802199
A.S. Zaseeva - Lecturer at the Department of State Regulation, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of Russia, Moscow, Russia. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=812989
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 28.02.2023; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 21.03.2023; Принята к публикации / Accepted for publication 18.04.2023.
