CC BY
38
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2010. № 1
Я.В. Солдаткина
ЛЕГЕНДА О СВЯТОМ ГЕОРГИИ
В РУССКОЙ ПРОЗЕ 1930-1950-х гг.
(М.А. Шолохов, Б.Л. Пастернак, Л.М. Леонов)
Предметом рассмотрения в данной статье стало преломление популярной христианской легенды о Св. Георгии Победоносце в русской прозе 19301950-х гг. В произведениях таких авторов, как М.А. Шолохов, Б.Л. Пастернак, Л.М. Леонов, образ Св. Георгия и совершенный им подвиг становятся тем нравственным идеалом, которому стремятся соответствовать персонажи. Но послереволюционное гражданское противостояние, идеологические проблемы мешают героям выполнить свой долг, что приводит их к трагическому разладу с самими собой и с миром.
Ключевые слова: аллюзия, образ, сюжет.
The article focuses on the interpretation of the popular Christian legend of St. Georgiy the Victorious in the 1930s-1950s Russian prose. In the works of M. A. Sholokhov, B.L. Pasternak and L.M. Leonov, the image of St. Georgiy and his heroic act become the very moral standard the characters are trying to achieve. However, the post-revolutionary civil resistance and ideological controversies preclude the characters from accomplishing their goals, which leads to their tragic conflict with themselves and the world.
Key words: allusion, image, plot.
Образ Св. Георгия глубоко укоренен в русской культуре1. Всадника, поражающего змея (центральный сюжет георгиевского цикла), можно встретить и в гербах городов, и на средневековых и современных монетах, и в георгианской иконографии, и в русских былинах, сказках и литературных произведениях. Особая популярность геор-гианского сюжета обусловливается его драматическим накалом и заключенным в нем нравственным потенциалом, способными в символической форме передать краеугольную для отечественной культуры идею борьбы добра со злом, веры в конечное торжество светлого, праведного начала над происками зла / дьявола. С этой точки зрения показательна востребованность истории о Св. Георгии в русской литературе ХХ в., пронизанной трагическими мировоззренческими конфликтами, наполненной жаждой взыскания истины, утверждения нравственного идеала. В той или иной форме отсылки к этой истории содержатся в текстах А.А. Блока, М.А. Кузмина, Н.С. Гумилева, А.А. Ахматовой, О.Э. Мандельштама, М.И. Цветаевой, М.А. Шоло-
1 См.: Сендерович С. Георгий Победоносец в русской культуре. М., 2002.
хова, Л.М. Леонова, Ю.О. Домбровского, Б.Л. Пастернака. Предметом нашего рассмотрения станет обращение к легенде о Св. Георгии русскими прозаиками 1930-1950-х гг. - М.А. Шолоховым («Тихий Дон»), Б.Л. Пастернаком («Доктор Живаго»), Л.М. Леоновым («Ev-genia Ivanovna»), использующим «вечный сюжет» для осмысления непростой постреволюционной ситуации, для раскрытия универсального философского содержания драматических поступков, совершаемых раздираемыми противоречиями героями.
Для эпики М.А. Шолохова свойственно использование мифопоэ-тических мотивов и тем: огромную роль в поэтике «Тихого Дона» играют как славянские языческие верования, так и христианские реминисценции, быть может, более завуалированные, но не менее важные для автора. В контексте избранной нами темы отметим, что отсылки к георгианскому образцу заявлены в центральном персонаже эпопеи, Григории Мелехове, изначально. Это и фонетическое подобие имен Георгий/Григорий, и чисто внешнее сходство Григория с иконографическим каноном изображения святого (молодой человек «восточного типа» с темными кудрявыми волосами). Но только в III томе эпопеи, в разгар Гражданской войны и знаменитых «метаний» Григория эти признаки актуализируются в его образе. Прежде всего, по наблюдениям А.М. Минаковой, именно в период гражданской междоусобицы Григорий реализует архетип всадника-воина2. Но Св. Георгий в культурном сознании осмысляется прежде всего как воин-всадник, сражающийся с чудищем во славу Бога. В том же III томе Шолохов упоминает и казацкую легенду, по которой Георгий-Егорий считается «чистым донским, родом с низовой станицы» казаком .
Однако все эти подробности не носили бы системного характера, если бы не были объединены общей идеей, георгианской по своей сути, - идеей борьбы за спасение, за освобождение мира-земли-«любушки». Вообще, уподобление земли женщине, помимо явных языческих корней, имеет и библейское соответствие (Бог - жених, Израиль - невеста). Аллегорическое толкование главного деяния Св. Георгия, чуда о Змие и девице, разработанное еще в эпоху средневековья и повлиявшее на иконографию «Чуда», построено по тому же принципу - непорочная Дева (невеста) олицетворяет собой сообщество верующих, Церковь Христову, защищаемую Св. Георгием от посягательств дьявола-змия. Тем самым поединок за женщину уже в георгианской легенде приобретает символический подтекст.
Революционный вопрос «о земле» М.А. Шолохов в III томе эпопеи склонен рассматривать не только в социально-политической,
2 См.: МинаковаА.М. О двух мифологемах в «степном космосе» М.А. Шолохова // Проблема традиций в русской литературе. Н. Новгород, 1993. С. 61.
3 См.: Шолохов М.А. Тихий Дон // Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 3. М., 1985-1986. С. 286.
но и в метафорической плоскости. В пении красноармейцев перед боем казакам слышатся одновременно и молитвенные интонации, и раздражающий их рефрен «владе-еть землей!»4. Григорию «иногда в бою казалось, что и враги его - тамбовские, рязанские, саратовские мужики - идут движимые таким же ревнивым чувством к земле: «Бьемся за нее, будто за любушку», - думал Григорий5. Соответственно борьбе/ войне сообщается сакральный характер, в котором понятие «земля» несет в себе не только пространственную семантику, а победа символически связывается с завоеванием истины, с моральным превосходством. В свете георгианских реминисценций «внутренний сюжет» Гражданской войны на Дону и метаний Мелехова может быть прочитан как битва с врагом/ змием за землю/ истину. Именно на Григория как на воина-всадника возложена миссия по охране любушки-земли, по поиску наиболее оптимального мироустройства, отвечающего «большой нравственной правде» (и здесь Григорий сближается с Егорием Храбрым, народным «инвариантом» Св. Георгия, чья функция, в соответствии с духовным стихом, состоит именно в гармоническом обустройстве поврежденной темными силами земли). Очевидно также и то, что Шолохов далек от однозначной трактовки образа дьявола / змия. Наоборот, он предоставляет герою право самому разобраться в том, кто враг и с кем правда (а соотнесение Мелехова с фигурой Св. Георгия позволяет говорить об исключительной важности поставленной перед Григорием задачи и - о максимальном авторском доверии своему герою).
Вопрос о том, насколько успешны были действия Григория в период Гражданской войны, представляет собой тему для специальной дискуссии. Но для нас принципиально то, что, трансформируя исходный георгианский сюжет, Шолохов сообщает своему герою неоднозначность, которая помогает глубже передать трагизм положения Мелехова, переживаемый им конфликт между «должным и сущим». Высокие нравственные требования, чаяние победы как достижения истины, связанные с образом Св. Георгия, оказываются для Григория невыполнимыми, что обрекает его (а вместе с ним и весь этнос) на страдания, даже на преступления. Но, думается, для Шолохова стремление Григория к истине, роднящее его со Св. Георгием и свидетельствующее о поразительном человеческом потенциале этого персонажа, более значимо и ценно, чем, например, нерассуждающая «вера» Мишки Кошевого, служащего советской власти с жестокой преданностью.
При всех кардинальных отличиях художественного мира и стиля романа Б.Л. Пастернака «Доктор Живаго» от шолоховской прозы
4 Там же. С. 67.
5 Там же. С. 73.
использование георгианских аллюзий в нем подчинено аналогичным законам и выполняет родственные функции. Георгианские реминисценции представлены у Пастернака более явно и исследованы более полно6. Не претендуя на их подробный анализ, отметим только значимые для избранной нами темы. Как и у Шолохова, георгианские аллюзии проявляются прежде всего на внешнем уровне - в имени героя (Юрий является инвариантом имени Георгия), оставаясь долгое время нереализованными в общем контексте произведения. «Вещественных» георгианских рефлексов в романе два: центральное в цикле «Стихов Юрия Живаго» стихотворение «Сказка», представляющее собой авторский пересказ Чуда Георгия о Змие и Девице, а также эпизод, описывающий процесс создания этого стихотворения.
Композиционно размышления Юрия Живаго о Егории Храбром сопряжены со вторичным приездом в Варыкино в разгар установления на Урале Советской власти (иносказательном последнем бое между новым и старым мироустройством). Ситуативно поединок Георгия со Змием проецируется на житейскую живаговскую коллизию спора с Комаровским за Лару (эту ассоциацию метафорически подтверждают и виденные Живаго волки - «на краю поляны, за оврагом» , который в свою очередь отзовется и в стихотворной версии поединка («И тогда оврагом, // Вздрогнув, напрямик // Тронул конный шагом // На призывный крик»8). Вообще, тема Комаровского-Змия, соблазнителя и поработителя Лары, проходит через весь роман. Но для развития георгианского мотива именно этот момент - разговор Живаго с Комаровским о Ларином отъезде из Варыкино - является кульминационным. В полном соответствии с георгианским прообразом в данном эпизоде Лара представляет собой фигуру страдательную, бездеятельную, чья участь целиком зависит от поведения Юрия - от выбора, сделанного им. Самый этот выбор - отпустить Лару с Комаровским ради спасения ее жизни - можно оценивать по-разному: и как проявление слабости Живаго, и как его готовность пожертвовать своими чувствами и привязанностями. Безусловно другое - георгианское сражение, в которое Юрий Андреевич вынужден вступить, носит символический характер. Это не только бой с собой (каковым является, по сути, любой нравственный выбор) или с конкретным соперником, пусть даже обладающим «змеевидными» чертами; вопрос, стоящий перед Живаго, касается не только его и Лары персонального будущего.
6 О георгианских аллюзиях в «Докторе Живаго» см.: ФарыноЕ. Княгиня Столбу-нова-Энрицы и ее сын Евграф. Архепоэтика «Доктора Живаго» // Pasternak's poetics. Bydgoczcz, 1990.; Фатеева Н.А. Поэт и проза: Книга о Пастернаке. М., 2003.
7 Пастернак Б.Л. Доктор Живаго // Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 4. М., 2004. С. 435.
8 Там же. С. 529.
Как и в случае с Григорием Мелеховым, георгианский поединок метафорически воплощает собой вопрос о дальнейшей судьбе всей страны, о том, останется ли Живаго в новой России, примет ли ее не идеологически, но человечески - или же предпочтет, подобно Громе-ко, эмиграцию, олицетворяющую в художественной системе романа прошлое (причем в наиболее неприглядной его форме, связанной с образом Змия/ Комаровского). Неслучайно Комаровский «соблазняет» Живаго побегом именно в период окончания Гражданской войны, когда проблема самоопределения России поставлена особенно остро. И хотя Живаго не бьется за родину и за Лару с оружием в руках, но очевидно, что он мыслится Пастернаком как своего рода Святой/Спаситель, чье присутствие в стране само по себе способно освятить ее и происходящие в ней события.
На сюжетном уровне (разлука с Ларой) Живаго георгианской функции не выполняет (уехав, Лара тяжко болеет и теряет ребенка), тогда как в символическом плане его пребывание в советской России воспринимается как победа над искушением прошлой жизнью, окончательное уничтожение того дурного (тех «Тверских-Ямских»), что ассоциировались для Пастернака с дьяволом и змием. Обращение к образу Св. Георгия позволяет автору выявить именно этот - высокий гуманистический - смысл поступков героя, придать ему ореол жертвенности, мученичества за те истины, которые Живаго считает непреложными в любой исторической ситуации. И внешний проигрыш, отказ от борьбы оборачиваются утверждением правоты героя, его внутренней силы в противостоянии злу.
Не менее интересно преломляется легенда о Св. Георгии в повести Л.М. Леонова «Evgenia 1уапоупа». Как и в прозе Шолохова и Пастернака, использование георгианских аллюзий связано с решением вопроса об идеологической и нравственной правоте в споре о будущем России, об оценке произошедшей в ней революции. Обилие георгианских аллюзий складывается у Леонова в особый «георги-анский подсюжет» в рамках общего повествования. Имя одного из главных персонажей, бывшего мужа Евгении Ивановны, - Георгий, а его фамилия Стратонов восходит к греческому «стратос» (воин) и близка к «стратилат» (военачальник) - чин святых, к которому можно отнести и Георгия Победоносца как борца за веру и покровителя воинов (обратим внимание на «военную карьеру» Стратонова: службу у белых, в африканском легионе). В лирическом сюжете повести соперничество Стратонова с нынешним мужем Евгении Ивановны, профессором Пикерингом, соперничество прежде всего любовное, все время стремится развернуться в спор-поединок. Формальным поводом для него становятся как профессиональные познания профессора (спор о Симеоне Столпнике), так и его политические
убеждения (и с этой точки зрения поразительно то, что вернувшийся из эмиграции в советскую Россию Стратонов воображает себя защитником ее идеологии). В контексте «георгианского» звучания имени/ фамилии Стратонова подобное поведение может расцениваться как пародированное следование агиографическому образцу - как битва Св. Георгия за спасение девы от змия. Стратонов, очевидно, подсознательно пытается изобразить свои любовные притязания возвышенным ристалищем, в котором дева достанется тому из противников, кто человечески и идеологически прав.
С этой точки зрения вполне закономерно, что профессор Пи-керинг наделен рядом внешних черт, позволяющих отождествить его со змием: неоднократно подчеркнута Леоновым «своеобразная наружность» профессора («вследствие отчаянной худобы правая его сторона вопреки законам природы находилась как бы над левой»9; «сидел выздоровевший муж, какой-то особенно длинный в то утро и, почудилось спросонья, закрутив ноги одна вкруг другой»10). Но развитие действия будто свидетельствует об обратном: не Стратонов, почти погубивший Евгению Ивановну, увезший ее из России и бросивший ее в Стамбуле, а как раз Пикеринг, истинный «благородный рыцарь», спасает Женю от голода, нищеты и смерти. Недаром Евгения Ивановна называет профессора «ангелом-хранителем». Отражаясь друг в друге по признаку подлинный/ ложный, Пикеринг и Стра-тонов образуют пару зеркальных двойников, свидетельствующую о той трансформации, которой подвергается георгианский сюжет в леоновском повествовании. С помощью «георгианской» призмы, в которой герои то и дело меняются ролями (или же - совмещают по две противоположные роли), повести сообщается многомерность и неоднозначность.
Прощаясь со Стратоновым без картинных жестов и без надежд на дальнейшие чувства, Евгения Ивановна стремится скорее попасть на новую родину, в Англию, тем самым давая понять, что победу в споре-поединке отдает Пикерингу. Именно он воспринимается Женей как спаситель / Св. Георгий. Но финал произведения заставляет переосмыслить расставленные Евгенией Ивановной акценты. В Англии она умирает, по словам автора, от «недуга ностальгии», чуждого истинным англичанам. Потеря родины и потеря мечты о стратоновской любви оказываются для героини губительными. В аспекте георгианского сюжета она становится в итоге «неспасенной» девой. Символически в ее смерти можно обвинить и Стратонова, не сумевшего стать настоящим Св. Георгием, вызволившим деву из лап чудища, - т.е. так и не предложившего Евгении Ивановне остаться
9 Леонов Л.М. Evgenia Гуапоупа. М., 1964. С. 36.
10 Там же. С. 49.
на родине, вступить в новую жизнь. Не во всем прав и Пикеринг, не осознавший в полной степени весь потенциал собственной «змеиной» природы - погруженный в прошлое, он не способен сообщить жене силы для возрождения в чужой стране.
Но, думается, что автор не снимает вины и с самой Евгении Ивановны, за любовными переживаниями не увидевшей «подлинного Св. Георгия» - своей преображенной родины, устремленной в будущее и готовой к истинной новой жизни. Важно указать, что основное действие происходит в Грузии (страна Св. Георгия (Georgia)). Храм, вокруг которого разворачивается народный праздник, посвящен Св. Георгию. Именно в этом храме Евгения Ивановна присутствует на крестинах, символически обозначающих вхождение в новую жизнь, в то будущее, которого героиня и ее собственный еще не рожденный ребенок оказываются лишены: наказывая героиню смертью, о судьбе ребенка Леонов сознательно умалчивает, намекая тем самым на печальную участь всей эмиграции в целом. Для рассмотрения избранной нами темы не столько значимы политические убеждения Леонова, сколько его обращение к легенде о Св. Георгии и ее творческое переосмысление. Показательно, что и для Леонова образ Георгия становится символом высшей истины, побеждающей зло/неправду, но, как и у Шолохова и у Пастернака, в повествовании не находится подлинного героя, готового воплотить собой внутреннюю силу и чистоту Св. Георгия, выполнить его сакральную функцию спасителя.
Легенда о Св. Георгии, относящаяся к числу архетипических для отечественной словесности, в прозе 1930-1950-х годов подвергается существенному преобразованию, в общих чертах сходному у столь разных авторов, как М.А. Шолохов, Б.Л. Пастернак, Л.М. Леонов. В рассмотренных выше произведениях мы сталкиваемся с дегероизацией образа, с более или менее четко обозначенной неспособностью персонажа, аллюзивно связанного со Св. Георгием, повторить его подвиг, одолеть зло / неправду. Тема спасителя нигде не перерастает в тему Победоносца. Это свидетельствует, с одной стороны, о размывании категории героического, о преобладании в персонажах трагического начала, о разладе с действительностью, переставшей подчиняться герою. В условиях революционного переустройства общества собственная слабость или внешние обстоятельства не позволяют героям следовать за высоким георгианским идеалом, что воспринимается ими весьма болезненно. Но, с другой стороны, обращение к образу Св. Георгия служит образцом не только отрицательного сравнения. Наоборот, он задает герою нравственные ориентиры, требуя соотнести свои поступки с житийным идеалом, увидеть в них универсальный гуманистический смысл, поскольку авторы трактуют ситуацию георгианского поединка со Змием прежде всего символи-
чески - в качестве духовного выбора между истинным и ложным. Трудность подобного выбора, по мысли авторов, свидетельствует и о многогранности натур героев, и о неоднозначности самих революционных событий. Таким образом использование отдельных черт легенды о Св. Георгии-Победоносце помогает придать проанализированным нами текстам символическую многозначность, обогатить их дополнительными метафорическими значениями, сообщить им обобщающий характер, показав их внутреннюю близость основополагающей для отечественной ментальности проблеме преодоления Зла, нравственной победы над ним.
Список литературы
Леонов Л.М. Evgenia Ivanovna. М., 1964.
Минакова А.М. О двух мифологемах в «степном космосе» М.А. Шолохова //
Проблема традиций в русской литературе. Н. Новгород, 1993. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго // Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 4. М., 2004.
Сендерович С. Георгий Победоносец в русской культуре. М., 2002. Фарыно Е. Княгиня Столбунова-Энрицы и ее сын Евграф. Архепоэтика
«Доктора Живаго» // Pasternak's poetics. Bydgoczcz, 1990. ШолоховМ.А. Тихий Дон // Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1985-1986.
Сведения об авторе: Солдаткина Янина Викторовна, канд. филол. наук, доцент кафедры русской литературы и журналистики ХХ -XXI вв. филол. ф-та МПГУ. E-mail: jaseneva@yandex.ru, jaseneva@tocKka.ru
