CC BY
75
ла деньги за шубу. О технике кражи шубы, в отличие от похищения дров, которые «берут» с улицы, не рассказано, дана лишь констатация факта. Вольфиха считает деньги и при этом так довольна, что начинает говорить почти в рифму: «Du soll mich in Ruh lassen. Las du doch den dämlichen Motes blasen».
Финала как такового нет. Суть дела не забыта, но поисками преступника так никто и не занимался. Плутовство торжествует, его апофеоз звучит в финальных репликах Вергана. У мамаши Вольф, считает он, поверхностный взгляд на людей, поскольку думает, что все такие же честные, как она сама. Гауптман выводит на авансцену героиню с сильным и мощным характером, как бы скрывающей свои гениально простые воровские действия под той бобровой шубой, которую она украла для лодочника Вулькова.
Библиографический список
1. Берковский Н.Я. Статьи и лекции по зарубежной литературе. - СПб.: Азбука-классика, 2002. - С. 1-479.
2. Михайлов А.Д. Средневековый французский фарс. - М.: Искусство, 1981. - С. 1-444.
3. Bab J. Die Chronik des Deutschen Dramas. -Berlin, 1980. - S. 1-200.
4. HoefertS.G. Hauptmann. - München, 1982. -S. 1-320.
5. Hauptmann G. Abenteuer meiner Jugend. -Berlin und Weimar, 1980. - S. 1-900.
6. Hauptmann G Die Bieberpelz // G Hauptmann Dramen. - Berlin und Weimar, 1976. - S. 1-516.
7. Hauptmann G Tagebücher 1892-1894. -Frankfurt am Main, 1985. - S. 1-270.
8. Hauptmann G Tagebücher 1897-1905. -Frankfurt am Main, 1986. - S. 1-790.
9. Hauptmann G Die Kunst des Dramas. - Berlin, 1963. - S. 1-246.
10. Lemke E. G. Hauptmann. - Leipzig, 1923. -S. 1-411.
11. Lessing G Hamburgische Dramaturgie. -Berlin und Weimar, 1978. - S. 1-529.
12. Mayer S. Hauptmann und die Mitte. - Berlin, 1962. - S. 1-238.
13. Nobel M. D. Kalisch und Berliner Posse. -Berlin, 1988. - S. 1-120.
14. Reich H. Der Mimus. - Berlin, 1903. - S. 1138.
15. Szondi P. Theorie des modernen Dramas 1880-1950. - Berlin, 1963. - S. 1-450.
16. Witkowski G. Das deuchten Drama des neunzehnten Jahrhundert. - Leipzig, 1922. - S. 1118.
УДК 82(91)(4/9)
Федотова Анна Александровна
Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
gry_anna@mail.ru
ЛЕГЕНДА Н.С. ЛЕСКОВА «ПРЕКРАСНАЯ АЗА» В ЛИТЕРАТУРНОМ КОНТЕКСТЕ 1860-Х - 1880-Х ГОДОВ
В статье легенда Н.С. Лескова «Прекрасная Аза» (1888) рассматривается как сложное художественное единство, особенности семантики и стиля которого формируются на основе диалога нескольких литературных систем. Анализируются способы актуализации и принципы художественного истолкования Лесковым «чужого» текста, определяются функции включения автором легенды в широкий диалогический контекст.
Ключевые слова: Лесков, Толстой, Полонский, диалог, контекст, интертекстуальность.
Легенда Н.С. Лескова «Прекрасная Аза» была опубликована в 1888 г. в «Новом . времени» А.С. Суворина (№4347 от
5 апреля). В сопровождавшем первую публикацию текста авторском примечании Лесков обратил внимание читателей на желательность ее прочтения в контексте нескольких литературных произведений. Писатель отметил, что легенда представляет собой произведение «в духе простонародных рассказов Л.Н. Толстого» [6, с. 399], а так-
же подчеркнул взаимосвязь между текстом «Прекрасной Азы», стихотворением В. В. Крестовского «Гитана» (1862) и поэмой Я.П. Полонского «Келиот» (1874) [5, с. 596]. Включение Лесковым легенды в широкий диалогический контекст предполагает необходимость интертекстуального анализа произведения, раскрытия системы литературно-стилистических призм, через которые пропущены изображаемые писателем события. Рассмотрим легенду писателя, учитывая указанный
литературный контекст, и определим специфику актуализации писателем «чужого» текста.
Стремление Лескова создать произведение «в духе, стиле и манере» [4, с. 362] народных рассказов Л.Н. Толстого, связанное с увлеченностью писателя философским и этическим учением последнего, привело его к необходимости эксперимента над собственной языковой системой. Следуя установке на «опрощение» авторского языка, Лесков отказывается от характерной для большинства проложных переложений ориентации на воссоздание стиля «старинных сказаний» [4, с. 347]. Воздерживаясь от использования разного рода повторов, архаичной лексики, специфических синтаксических конструкций, писатель добивается соответствия языка легенды выдвинутым Толстым по отношению к художественным произведениям критериям - ясности, краткости и точности.
Отказ от бытовой конкретики, сведение к минимуму предметной детализации, пейзажных и портретных описаний способствуют значительному усилению в легенде аллегорического начала. Предельный лаконизм повествования позволяет Лескову сосредоточиться на изображении напряженного духовного поиска героев.
Воспроизводя стилистику народных рассказов Толстого, Лесков, между тем, вступает текстом легенды в полемику с философско-этическим учением писателя. Предметом полемики в данном случае становится тема женщины и проблема соотношения в женщине духовного и телесного начала.
Размышления над антиномией духовного и телесного, продолжавшиеся на протяжении всего творческого пути Толстого, как известно, привели писателя в 1880-е гг. к решительному противопоставлению этих двух начал в человеке. Как отмечает Г. Ореханов, «в философии Толстого противопоставление плоти и духа достигает предельно возможное выражение» [8, с. 211], «для Толстого плоть, тело - носитель зла и источник заблуждения» [8, с. 256]. Женские образы у позднего Толстого становятся носителями идеи о животной, инстинктивной сущности человека, «запятнанной» чувственностью, которая одновременно осуждается как нечто противоестественное.
Толстовское решение «женского вопроса», его взгляд на отношение полов, брак и семью вызвали резкое возражение Лескова. Так, предваряя отправку рукописи статьи «Загробный сви-
детель за женщин» (1886) С.Н. Шубинскому, Лесков аттестовал ее следующим образом: «Это статья в высшей степени интересная в историческом и философском смысле, имеющая живое отношение к вопросам о женщинах <...> которые коверкает юродственно Толстой» [4, с. 317].
Как своеобразный «ответ» на решение Толстым проблемы соотношения в женщине духовного и телесного начала может быть рассмотрена и легенда «Прекрасная Аза». Включая в литературную полемику тексты В.В. Крестовского и Я.П. Полонского, Лесков эксплицирует присутствующий в них мотив женщины, семантизация которого в данных произведениях обусловлена рефлексией над интересующей писателя проблемой.
В стихотворении «Г итана» Крестовский демонстративно акцентирует в образе женщины телесное начало: «Но взамен грошей да пищи / Есть лобзанья без ума, / Прелесть тела - хочешь, нищий, /Вместо хлеба - я сама!» [3, с. 42]. Текст построен на эпатажном отождествлении физической любви, символом которой является гитана, и любви духовной, выраженной в христианском учении. Поэт уподобляет плотскую любовь любви духовной, вкладывая аллюзию на евангельский текст: «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много» (Евангелие от Луки 7:36-50) - в уста героини, предлагающей себя молодому нищему в ответ на просьбу о подаянии: «Пусть позор - моя дорога / В замогильные края / Мне за то простится много, что / Любила много я» [3, с. 42].
Посвящая «Прекрасную Азу» «поэту, муза которого внимала душевной борьбе “Келио-та"» [5, с. 596], Лесков акцентирует основной конфликт поэмы Полонского - фанатичную борьбу келиота с плотскими соблазнами, олицетворением которых для героя является женщина. В структуре поэмы представление готовящегося к совершению пострига молодого человека о женщине как носительнице «в соблазн одетой любви» [10, с. 67], а женской красоты как «греховной тьмы» [10, с. 104] опровергается. В кульминации поэмы авторский идеал выражается словами героинь, лишенных телесного начала, -женщин-призраков. В их образах Полонский концентрирует идею о нравственной силе и благородстве женской красоты: «Красота явилась мне не для того, / Чтоб соблазнить меня, она /Была строга и холодна... /Куда / Девались грешные
мечта /При виде этой красоты! / И стало стыдно мне, когда / Очнулся я... » [10, с. 160] Не подвижническая жизнь, а воспоминание героя о погибшей девушке, ставшей жертвой его фанатизма, приводит в финале текста к духовному возрождению келиота.
Привлечение в качестве диалогизирующего фона для легенды «Прекрасная Аза» текстов Крестовского и Полонского позволяет Лескову подчеркнуть своеобразие своего решения проблемы соотношения духовного и телесного начала в женщине. В свойственной ему манере писатель привлекает и для выражения собственных идей «чужой» текст. В данном случае им является про-ложная легенда «Слово о девице, сотворившей милость надъ хотевшим удавитися должникъ ради», литературную переработку которой представляет собой «Прекрасная Аза». Полемизируя с Крестовским, Лесков отмечает: «Поэт <... > смешивал “любовь многу" с частым или “многим" прегрешением. <... > Творческая фантазия и до сих пор остается бессильною, чтобы дать нам изображения такого женского лица, к “многим грехам " которого <... > можно приблизить евангельский текст <... > Аза египтянка из Пролога дает нечто такое» [5, с. 596].
В основе проложной легенды «Слово о девице, сотворившей милость надъ хотевшим удавитися должникъ ради» лежит сопоставление эпизода спасения героиней «етера» [11, л. 204] (некого человека) от долгов, обусловившего ее превращение в «блудницу» [11, л. 204], и эпизода чудесного вознесения души девушки на небо после ее смерти. Создаваемый в тексте женский образ подчеркнуто телесен, но тело героини -это не «прелестное» тело гитаны, а тело оскверненное и униженное. Такое восприятие человеческой телесности характерно для поэтики ранней христианской литературы: «В Библии восприятие человека ничуть не менее телесно, чем античное, но только для нее тело - не осанка, а боль, не жест, а трепет, не объемная пластика мускулов, а уязвляемые потаенности недр» [1, с. 64]. Телесное и моральное унижение Азы необходимо для ее спасения от унижения «онтологического», что соответствует библейской заповеди: «Да хвалится брат униженный высотою своею, а богатый - унижением своим, потому что он прейдет, как цвет на траве» (Иак. 1, 9-10) [2].
Роль «тематического ключа» (по терминологии Р. Пиккио [9]) к тексту, проясняющему свое-
образие решения в легенде проблемы духовного и телесного начала, выполняет появляющийся в завязке символ виноградника. Конкретная деталь, характеризующая место действия, «во единъ же отъ днеи сквозе виноградъ свои проходящее, иже остависта еи родители ея» [11, л. 204], отсылает в то же время к библейскому образу-архетипу, формирует символическое смысловое пространство текста.
Образ виноградника в Священном писании связан с реализацией идеи о том, что человек в течение жизни «возделывает» свою душу, трудится в «винограднике», чтобы впоследствии принести его плоды на суд Бога (притча о злых виноградарях, Мат. 21, 33-41). В основе «Слова о девице» лежит свойственный ранней средневековой литературе парадокс: видимая потеря египтянкой виноградника (в буквальном смысле вызванная продажей родительского сада за долги и в переносном - превращением честной девушки в блудницу) в свехреальном плане оказывается его подлинным возделыванием.
Перерабатывая легенду, Лесков сохраняет как структуру первоисточника, так и свойственную средневековому тексту символику. Так, Лесков использует в ключевых эпизодах текста, характеризующих состояние героини до и после падения, образ виноградника: «Аза <... > тихо возвращалась к себе назад через свой виноградник <... >работники, окончив своё дело, ушли, и виноградник был пуст» [5, с. 290]; «Все, знавшие Азу, от неё отвратились - она погибала. Иногда она приходила в свой бывший виноградник <... > это давало ей силу терпеть её унижение» [5, с. 296].
Выражению идеи о тесной взаимосвязи телесного и духовного в тексте «Прекрасной Азы» способствует сохранение Лесковым характерной для претекста символической организации пространственной структуры. Средневековый образ мира, как известно, членится в пространстве на две части, отношение которых иерархично, для средневекового человека «в пространстве <...> два яруса: “поднебесный мир” и превосходящий его “занебесный мир”» [1, с. 110].
Пространственная вертикаль формируется в «Прекрасной Азе» благодаря введению метафорических образов смерти как восхождения: «оставь мне возможность вылезть по моей верёвке вон из этой житейской ямы» [5, с. 291], «лёгкая струйка с калёного угля сливается с све-
том - <... > это восходит дочь утешенья» [5, с. 301]. В «двухъярусном» образе Лесков сближает дуальные противоположения: тесное и духовное, «земное» и «небесное», время и вечность.
Формируя пространственную структуру легенды «по горизонтали», Лесков использует символический образ реки. Основные события в тексте разворачиваются на берегу Нила: «Аза упала в воду, и её, полуживую, без чувств, вытащили из Нила» [5, с. 295], «Она бросилась к реке, чтобы утонуть, и непременно бы исполнила это» [5, с. 297], «неожиданно пришёл тот чужестранец, который говорил с усопшею Азою у берега Нила» [5, с. 301]. Река является традиционным символом границы, перехода, а в христианстве -и символом очищения. Его появление в тексте Лескова подчеркивает и перемены, произошедшие в душе Азы, и переход ее души из тела на небо. Женский персонаж в данном контексте выступает как «маркер перехода в новое качество» [7, с. 318-319], знак смены вех, системы координат.
Использование Лесковым символической библейской образности демонстрирует последовательное структурирование писателем текста легенды. Восходящие к тексту Священного писания образы, выполняя функцию лейтмотивов, объединяют фрагменты повествования в единое целое, рождают ощущение искусности и совершенства текста. Христианские символы, которыми насыщен текст Лескова, играют роль тематических маркеров, акцентирующих интересующие писателя темы. Символы бытия, которыми оборачиваются бытовые детали, создают образ человека, разомкнутого как вниз, в направлении разного рода соблазнов, так и вверх - в направлении божественно-сверхчеловеческих возможностей.
Обращаясь к тексту средневековой легенды, Лесков использует заложенную в первоисточнике идею о сложной взаимосвязи в человеке духовного и телесного начала, не сводящейся к простому противопоставлению. Образ «прибрежной» блудницы Азы, воплощающий как будто идею телесного соблазна и греха, в структуре текста выступает как носитель представления о высшей нравственности и подлинном христианстве. Утрата «прекрасной» Азой внешней красоты («Я уже больше не “прекрасная Аза" - я страшна даже самым потерянным людям!» [5, с. 296]) позволяет Лескову рельефнее показать красоту ее души. Смиренное перенесение героиней теле-
сного унижения оказывается непременным условием ее духовного возрождения. Символом изменений, произошедших в душе Азы, становится облачение ангелами ее «уязвленного тела» [11, л. 210] в «белые ризы» [5, с. 301].
Легенда Н. С. Лескова «Прекрасная Аза» представляет собой сложное художественное единство, особенности семантики и стиля которого формируются на основе диалога нескольких литературных систем. Использование писателем интертекстуальных приемов письма, явной и скрытой цитации, способствует созданию диалогического контекста легенды.
Встраивая «Прекрасную Азу» в парадигму текстов, связанных с широко обсуждаемым во второй половине XIX века в России «женским» вопросом, писатель вступает в полемику с идеями В.В. Крестовского, Я.П. Полонского и Л.Н. Толстого о сущности женщины. Лесков отрицает односторонний взгляд на женщину как носительницу преимущественно телесного или духовного начала. На основе средневековой легенды писатель создает амбивалентный образ главной героини, «праведной блудницы», телесность которой является не препятствием, но непременным условием духовного нравственного возрождения. Глубина образа главной героини легенды создается Лесковым не столько благодаря привнесению отсутствующих в проложном сказании психологических характеристик и реалистических мотивировок, но, прежде всего, путем включения повести в широкий диалогический контекст.
Рассмотрение легенды в литературном контексте 1860-х - 1880-х гг. показывает, что писатель создает такую интертекстуальную систему, в которой отдельные тексты сочетаются на разных уровнях смыслопорождения через мотивы событийного сюжета. «Центр тяжести» смещается в этом случае с события на слово, на ассоциативное сцепление возникающих смыслов. Параллелизм текстов выдвигает на передний план такие семантические пласты в цитирующем и цитируемых произведениях, которые вне интертекстуального кода едва уловимы из-за сравнительно невысокой степени их структурирования.
Являясь средством ведения литературной полемики, интертекстуальные отсылки позволяют Лескову привлечь для осмысления выбранной проблемы разного рода тексты, имеющие точки соприкосновения с авторским замыслом, что значительно расширяет семантический диапазон
произведения. Видимая простота легенды в этом случае становится во многом обманчивой, скрывая за собой многослойный текст, ориентированный на комбинирование разноплановых семан-тико-стилистических систем.
Библиографический список
1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. - М.: Coda, 1997. - 352 с.
2. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. - М. : Российское библейское общество, 2005. - 1 128 с.
3. Крестовский В.В. Собр. соч. : В 2 т. - Т. 2. -СПб.: Изд. А.С. Суворина, 1886. - 357 с.
4. ЛесковН.С. Собр. соч.: В 11 т. - Т. 11. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958. - 798 с.
5. ЛесковН.С. Собр. соч.: В 11 т. - Т. 8. - М.:
Государственное издательство художественной литературы, 1958. - 603 с.
6. ЛесковН.С. Собр. соч.: В 12 т. - Т. 10. - М.: Правда, 1989. - 416 с.
7. Михайлин В. Тропа звериных слов: Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции. - М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 540 с.
8. Ореханов Г. Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой: конфликт глазами современников. - М.: ПСТГУ 2010. - 696 с.
9. Пиккио Р. Древнерусская литература. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 352 с.
10. Полонский Я.П. Полн. собр. стих.: В 5 т. -Т. 4. - СПб.: Изд. А.Ф. Маркса, 1896. - 432 с.
11. Пролог, вторая половина (март - август). -
6.ХП.1643 (15.XII.7151 - 6.ХП.7152). [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://sobornik.ru/
УДК 882.-1.09
Чехунова Ольга Александровна
Северо-Восточный федеральный университет им. М.К. Амосова
Olga_chehunova@mail.ru
ЦИКЛИЗАЦИЯ КАК СПОСОБ ОТРАЖЕНИЯ МИРОВОСПРИЯТИЯ ПОЭТА: ЭМИГРАНТСКИЕ ПОЭТИЧЕСКИЕ ЦИКЛЫ ГЕОРГИЯ ИВАНОВА
Статья повествует о значении и специфике феномена поэтического цикла и способах отражения картины мира в эмигрантских лирических циклах Г. Иванова. По гипотезе автора статьи, изучение эмигрантских циклов поэта, как сверхжанрового явления, позволяет понять целостную систему взглядов Иванова, воссоздать авторскую картину мира, воплотить сложную структуру мировосприятия и мироощущения поэта.
Ключевые слова: цикл, циклообразующие скрепы, мировосприятие, картина мира, лейт-образ, лейтмотив, заголовок.
Изучение теории лирического цикла, его признаков, принципов и приемов цик. лизации - одно из наиболее актуальных и перспективных направлений в современном литературоведении. В отличие от разрозненных поэтических произведений цикл дает не мозаику настроений и состояний автора, а воплощает единый художественный образ действительности, передает целостную картину миропонимания и мировосприятия художника. Изучение структурных связей внутри цикла, перекличек между отдельными произведениями, сквозных образов, лейтмотивов и других приемов циклизации позволяет исследователю выявить дополнительные значения и смыслы каждого отдельного стихотворения и в то же время играет важнейшую роль для воссоздания авторской картины мира.
Цикловедение стало одной из приоритетных областей истории и теории литературы и объектом пристального внимания исследователей только в последние десятилетия: «Одна из фундаментальных проблем, открытых литературоведением ХХ века, - это явление литературной циклизации, т.е. объединения групп самостоятельных произведений в новые многокомпонентные единства -циклы <...>. Очевиден рост интереса к вопросу. Если в 1960-е годы публикации и доклады, связанные с этой проблематикой, вызывали порой сомнения в продуктивности специальных ее изучений, то к настоящему времени совокупные результаты этих изучений заставляют говорить о сложившемся и успешно развивающемся научном направлении - “цикловедении”» [8, с. 170].
В России теория цикла получила наиболее полную разработку применительно к лиричес-
