CC BY
99
Вестник ПСТГУ. Серия III: Филология.
2019. Вып. 58. С. 24-42 DOI: 10.15382/sturIII201958.24-42
Наталья Александровна Тулякова, канд. филол. н., доцент НИУ «Высшая школа экономики» Российская Федерация, 190121, г. Санкт-Петербур, ул. Союза Печатников, д. 16 п_шУак ova@mail.ru
ОИСЮ: 0000-0002-0685-4993
Легенда и предание в русской литературе первой половины XIX в.:
*
ЖАНРОВЫЕ РЕФЛЕКСИВЫ И ЖАНРОВЫЕ СТРАТЕГИИ
Н. А. Тулякова
Аннотация: В начале XIX в. в русской литературе появляются тексты с жанровыми рефлексивами «легенда» и «предание», входящими в состав заголовочного комплекса. Сформированность канона жанров к концу XIX в. позволяет предположить, что данные рефлексивы являются сигналом зарождения жанра. В статье сопоставляются художественные тексты, обозначенные В. Ф. Одоевским, Н. А. Полевым, Н. В. Кукольником как легенды и предания. Цель исследования — определить, есть ли принципиальные различия в жанровых стратегиях, выбираемых авторами при создании легенд и преданий. Принимаются во внимание модальность повествования, повествовательные инстанции, хронотоп, сюжет. В творчестве Одоевского легенды выполняют роль интекста, в то время как предания являются законченными произведениями. Это противопоставляет два жанра с точки зрения модальности: легенда представлена как менее достоверное повествование, предание — как истинное. Выбор повествователя, в легенде персонифицированного, а в предании всезнающего, усиливает эффект. Хронотоп легенды историчен и близок читателю: легенда представляет мифо-поэтическую трактовку исторических событий. Хронотоп предания экзотичен и условен, а сам текст является стилизацией под миф. Полевой выстраивает легенды и предание вокруг исторических событий, но цели его различны. В легендах конструируются некоторые эпизоды из русской и византийской истории, информация о которых почерпнута из письменных источников и дополнена авторским вымыслом. Полевой стремится осмыслить историю и проследить ее логику. Легенды лишены драматизма, так как содержание и развязка их известны из претекстов. Цель предания — развлечь читателя, рассказав авантюрную историю, основанную на устных рассказах. Это подчеркивается личностным отношением к пространству и времени рассказа и взглядом в прошлое из настоящего. Легенды и предание Кукольника также принадлежат к исторической прозе. Легенды основаны на действительных источниках и доносят до читателя какой-то забытый или утраченный текст. Предание предлагает читателю альтернативную версию истории, не совпадающую с официальными документами. В отличие от легенды, которая, несмотря на элемент мистики, преподносится
* Статья подготовлена в ходе проведения исследования (17-01-0012) в рамках Программы «Научный фонд Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики" (НИУ ВШЭ)» в 2017—2018 гг. и в рамках государственной поддержки ведущих университетов Российской Федерации «5-100».
как истина, предание не претендует на достоверность, так как автор не приводит никаких свидетельств и не опирается ни на какие источники. Одоевский, Полевой и Кукольник по-разному трактуют понятия «легенда» и «предание». Тем не менее очевидно, что в творчестве каждого из них тексты, названные легендами и преданиями, демонстрируют использование различных жанровых стратегий.
Введение
На рубеже XVIII—XIX вв., в эпоху «поворота в специфике художественного сознания»1, в русскую словесность проникает большое количество новых понятий, в том числе связанных с жанрами. Об этом свидетельствуют как критические статьи, посвященные литературным вопросам, там и впервые появляющиеся в это время поэтические словари. Кроме того, заглавия и подзаголовки художественных текстов данного периода включают разнообразные жанровые обозначения, среди которых есть и новые для русской литературы: драматическая фантазия, анекдот, мелодия, романс, эпизод. Обилие жанровых маркеров свидетельствует об интересе романтиков к категории жанра.
Отношения между жанром и авторским жанровым определением, или реф-лексивом2, не обязательно являются отношениями эквивалентности: жанровые маркеры в названии могут быть данью моде, традиции, средством выражения иронии. По мнению А. В. Александрова, большинство прозаических текстов малых жанров до 1840 г. получало жанровое определение «повесть» вне зависимости от жанровых особенностей текста3. Однако в отдельных случаях жанровые реф-лексивы могут рассматриваться как экспликация жанровой интенции авторского сознания4, как потенциальный признак принадлежности текста к тому или иному жанру. Исследование статуса новых жанров в эпоху индивидуально-авторского слова продуктивно начинать с анализа жанровых рефлексивов и их взаимодействий друг с другом. Ярким примером жанровых новообразований начала XIX в. могут считаться легенды и предания. В конце XVIII в. латинизм «легенда» входит в русский язык и обозначает как биографии святых, так и фольклорные тексты5, а слово «предание», судя по материалам Национального корпуса русского языка, начинает активно использоваться в современном значении, применительно к устному типу наррации: «о исторических происшествиях, дошедших до нас чрез рассказывание от одного к другому»6. Взаимодействие литературы и фольклора,
1 Аверинцев С. С., Андреев М. Л., Гаспаров М. Л., Гринцер П. А., Михайлов А. В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 3.
2 Зырянов О. В. Логика жанровых номинаций в поэзии Нового времени // Новый филологический вестник. 2011. № 1 (16). С. 79.
3 Александров А. В. Русский романтический рассказ 1820—1830-х гг.: (Метод и жанр): Авто-реф. дис. ... канд. филол. наук. Киев, 1985. С. 3.
4 Зырянов. Указ. соч. С. 77.
5 Крылова И. А., Тулякова Н. А. Слово «легенда» в речевом употреблении и в словарном отражении: заимствование, функционирование, идеология // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2017. № 45. С. 103—104.
6 Словарь Академии Российской. СПб.: При Императорской академии наук, 1796. Ч. 2. Стлб. 513.
которое в романтическую эпоху «привело к значительному обновлению системы традиционных литературных жанров»7, вполне может касаться и этих двух жанров. С середины XIX в. количество художественных текстов, в том числе циклов, с жанровыми подзаголовками «легенда» и «предание» настолько значительно, что можно говорить об определенном жанровом каноне8. Хотя в начале XIX в. число их невелико, их анализ позволит пролить свет на начальную стадию развития данных жанров и сделать предварительные выводы о закономерностях использования жанровых рефлексивов «легенда» и «предание» в русской литературе.
В настоящей статье проводится сопоставительный анализ художественных текстов 1820-1840-х гг., получивших в заголовочном комплексе жанровые определения «легенда» и «предание». Выбор двух жанровых маркеров обусловлен тем, что данные понятия в ряде случаев являются взаимозаменяемыми. Так, стихотворное произведение «Райская птичка» Б. М. Федорова (1829) в одном и том же издании называется и «преданием», и «легендой»9. Другим показательным примером является прозаический текст 1830 г. «О рождении Петра Великого. Легенда» В. Н. Олина10, опубликованный пять лет спустя с подзаголовком «предание»11. В связи с терминологической путаницей и с отсутствием слова в поэтических словарях эпохи12 закономерен вопрос о степени отграниченности этих жанров друг от друга. Этот вопрос не поднимается в современной науке о литературе и в литературоведческих словарях, которые изредка фиксируют термин «легенда» для обозначения литературного жанра13, но термин «предание» относят лишь к области фольклора.
Цель исследования — определить, есть ли принципиальные различия в построении текстов с жанровыми рефлексивами «легенда» и «предание». Это необходимо для определения статуса жанров в данную эпоху и понимания причин включения жанровых определений в состав заголовочных комплексов. В качестве материала для анализа были выбраны все прозаические тексты с жанровыми маркерами «легенда» и «предание», принадлежащие трем выдающимся представителям русского романтизма — В. Ф. Одоевскому, Н. А. Полевому,
7 Иезуитова Р. В. Литература второй половины 1820—1830-х гг. и фольклор // Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). Л., 1976. С. 96.
8 «Русские предания» М. Н. Макарова (1838); «Черт в дупле (Народное предание)» (1856), «Предания о кладах» Н. Я. Аристова (1867); «Разбойник Чуркин, или Кровавая расплата: Народное предание» И. С. Ивина (1885); «Сказание о гордом Аггее. Старинное предание» В. М. Гаршина (1886); «Сударь Пантелей-свет Иванович: Новгородское предание» Д. Н. Мамина-Сибиряка (1905); «Лес шумит. Полесская легенда» В. Г. Короленко (1886); «Две легенды по Прологу» Н. С. Лескова (1888); «Легенды Крыма» В. Кондараки (1883); «Литовские легенды» Е. Вольтер (1890); «Могила Асиза: Крымские легенды и рассказы» В. Шуфа (1895); «Рейнские легенды» Е. Балабановой и др.
9 Федоров Б. М. Вечерние рассказы: Собр. повестей и преданий в стихах. СПб., 1829.
10 Олин В. Н. О рождении Петра Великого: Легенда // Карманная книжка для любителей русской старины и словесности на 1830 г. СПб., 1830.
11 Он же. О рождении Петра Великого: Предание. СПб., 1835.
12 Остолопов Н. Словарь древней и новой поэзии: в 3 ч. СПб., 1821; Милютин Д. А. Опыт литературного словаря. М., 1831.
13 Квятковский А. П. Поэтический словарь. М., 1966. С. 143; Зуева Т. В. Легенда // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Стлб. 432.
Н. В. Кукольнику. Выбор писателей, чьему перу принадлежат тексты, обозначенные обоими способами, позволит отчасти нивелировать влияние индивидуального авторского стиля на жанровые стратегии, применяемые в случае с преданием и легендой. Тексты с выбранными жанровыми маркерами будут сопоставлены в рамках творчества каждого из них. Это позволит сравнить трактовку понятий «предание» и «легенда» тремя писателями.
Выбор текстовых категорий для сопоставительного анализа представляет определенные трудности. Это связано с тем, что в науке о литературе до сих пор не сложилось единого мнения о том, какие признаки художественного текста следует считать жанрообразующими, а какие — нет. Очевидно, что тезис Б. М. Эйхенбаума о том, что «любой элемент материала может выдвинуться как формообразующая доминанта и тем самым — как сюжетная или конструктивная основа»14, вряд ли когда-либо будет опровергнут. Тем не менее чаще всего в эмпирических жанровых исследованиях принимаются во внимание хронотоп, тип конфликта и его разрешения, повествовательные инстанции, правдоподобие, система персонажей. В настоящей статье в выбранных текстах будут сопоставлены именно эти категории.
Хотя в статье не ставится цель определить степень сформированности жанров легенды и предания в данный период развития русской литературы, результаты исследования могут быть использованы при изучении этих жанров. Для этого необходимо сопоставление полученных данных с образцами других жанров, чтобы проследить, есть ли между ними принципиальные отличия.
Легенда и предание в творчестве В. Ф. Одоевского
Интерес Одоевского к фольклору в целом и к легенде и преданию в частности согласуется с пониманием романтиками роли фольклора в развитии русской литературы. Как раз в это время «литература прочно усваивает представление о фольклоре как об исторически сложившейся системе жанров»15; предание и легенда воспринимаются как жанры фольклорные, хотя легенда, безусловно, не теряет связи с религиозным дискурсом. В предисловии к «Опытам рассказа о современных и древних русских преданиях» (1844) Одоевский указывает на их естественное происхождение: «Эти предания идут двумя путями; одни из них — памяти сердца: выражения чистого, безусловного, бессознательного, девственного развития жизни; таковы наши летописи, легенды, аскетические и военные рассказы; этого рода предания вошли в состав большей части произведений нашей литературы»16. Писатель неоднократно обращается к понятию «предание» в паратекстах, полагая этот тип повествования ценным источником сюжетов для национальных литератур: «Вообще быт, предания, поверья сего <финского> народа в высшей степени заслуживают внимания и суть неоцененное сокровище для литературных произведений»17.
14 Эйхенбаум Б. М. Литература. Теория. Критика. Полемика. Л., 1927. С. 219.
15 Иезуитова. Указ. соч. С. 96.
16 Одоевский В. Ф. Опыты рассказа о современных и древних русских преданиях // Одоевский В. Ф. Сочинения. Т. 3. СПб., 1844. С. 45.
17 Он же. Южный берег Финляндии в начале XVIII столетия // Утренняя заря на 1840 г. СПб., 1840. С. 19.
Одоевскому принадлежат по крайней мере два текста, обозначенных как «легенда». Неоконченный фрагмент «Старинная легенда» является частью повести «Виченцио и Целилия» (1828), а «Финская легенда» вошла в повесть «Южный берег Финляндии в начале XVIII столетия» (1840), а затем в дилогию «Саламандра» (1844). Следует оговориться, что первый текст очень фрагментарен (всего 109 слов) и не может быть интерпретирован должным образом в данной статье.
Кроме того, Одоевский обозначил еще несколько текстов как «предания»: «Радуга — Цветы — Иносказания. Индийское предание» (1824), мини-цикл «Санскритские предания» («Смертная песнь» и «Тени праотцов») (1824), «Бесструнная лютня (Персидское предание)» (1825) и «Заветная книга. Старинное предание» (1826).
И в легендах, и в преданиях речь идет о неких значительных событиях. В преданиях, навеянных индийской мифологией, значимость определяется их древностью, так как до потомков доходят только самые важные происшествия — возникновение радуги, утрата заветных книг. В легенде это событие не настолько древнее, но исторически важное — войны между Россией и Швецией, основание Санкт-Петербурга. Изображаемые события, тем не менее, лишены драматизма, конфликта, интриги, что продиктовано как знанием читателя об исходе события (легенда), так и торжественным характером его представления (предание). Тем не менее отношение к истинности описанного отличается в легенде и предании, что явлено на разных уровнях: в статусе текстов, в повествовательной инстанции, в комментариях автора.
Произведения Одоевского, обозначенные как легенды, помещаются в другое повествование и выполняют роль интекстов. Этим подчеркивается меньшая степень правдоподобия вставных текстов, что типично для интекстов18. В «Финской легенде» это подтверждается эксплицированной авторской установкой: рассказ старого финна является, на первый взгляд, иллюстрацией к предположению, высказанному автором во введении к повести: «...Известия о всем происходящем в мире до них <финнов> доходят в виде искаженных слухов; в каждой хижине этот слух дополняется каким-либо чудесным рассказом (ибо финны большие рассказчики), и так мало-помалу происшествие, вчера случившееся, у них обращается в баснословное предание: явление любопытное, объясняющее до некоторой степени, каким образом образовались древние мифы»19.
Отношение к истинности событий выражено и при помощи выбора повествовательной инстанции. «Финская легенда», как и «Индийское предание», построена вокруг центрального персонажа — древнего старца, которому открывается важная истина. Финский старец помимо своей воли излагает мифопоэти-ческую версию реальных исторических событий. «Старик не отвечал, печально наклонил голову, седые локоны нависли на его бледные морщины, он сложил руки на коленях и, качая головою, стал говорить, как будто самому себе»20. Знание доступно человеку, не испорченному плодами просвещения, близкому
18 Лотман Ю. М. Текст в тексте // Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб., 2005. С. 432.
19 Одоевский В. Ф. Южный берег. С. 17.
20 Там же. С. 24—25.
к природе. Подчеркивается мистическая, а не рациональная природа его знания: «.Его речь овладела им совершенно; слова невольно лились одно за другим; он сам с детским любопытством слушал рассказ свой и боялся прервать его»21. Таким образом, в легенде возникает некая двойственность: с одной стороны, повествователь объясняет происхождение народных поверий внешними причинами, с другой стороны, изображает финского старца как носителя мистического знания.
В отличие от легенды, предания публикуются Одоевским как самостоятельные произведения, в окружении текстов с иной жанровой природой (в альманахах). Это придает им нейтральную с точки зрения правдоподобия тональность. Достоверность рассказа никак не комментируется, что повышает статус события, представленного как некая данность, дошедшая до потомков и зафиксированная истина. Так, «Заветной книге» предшествует фраза «Написано на первом листе альбома А. Н. Верстовского»22, которая сообщает всему повествованию торжественную тональность и создает впечатление передачи некой данной истины, что позволяет исследователям отнести некоторые из преданий к жанру аполога23.
В то время как в легенде рассказчик персонифицирован, повествователь в предании практически не обозначен, так как акцент сделан на слушателе. Брамин в «Индийском предании» сподобляется видения мифологического характера, вещающего о происхождении радуги, цветов и поэтического языка: «На берегу Ганга, в преддверии великолепного храма сидел брамин, погруженный в глубокую думу: глаза его были устремлены на небо, глава пылала, все члены являли внутреннее напряжение, восторг развевал белые власы его; игривое воображение облекало пред ним в одежду земную, прекрасную — истины высокие, небесные!»24. Знание освящается древностью традиций, а также предстает как нечто сокровенное за счет обращения к древнейшей религии, не враждующей, впрочем, с христианством.
Хронотоп двух типов текстов значительно отличается. Место и время действия в «Финской легенде» известны благодаря тексту-раме (Балтийский берег XVIII в.). В самой же легенде имена, даты и места не называются, а угадываются читателем, так как легенда представляет собой мифопоэтическую трактовку известных читателю событий. Повествователь, не опровергающий легенду старого финна, находится на «границе между научной и мистической интерпретации
21 Одоевский В. Ф. Южный берег. С. 34.
22 Одоевский В. Ф. Заветная книга. Древнее предание // Урания: Карманная книжка на 1826 г. для любительниц и любителей русской словесности, изданная М. Погодиным. М., 1826. С. 201.
23 Киселев В. С. Телеология «Сочинений князя В. Ф. Одоевского» (1844): принципы составления, композиция, жанровое целое // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2008. № 2. С. 47—48; Штерн М. С. Апологи В. Ф. Одоевского и судьба дидактико-аллегорических жанров в русской литературе первых десятилетий XIX в. // Проблемы метода и жанра. Томск, 1979. С. 108-122.
24 Одоевский В. Ф. Радуга — Цветы — Иносказания // Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая кн. В. Одоевским и В. Кюхельбекером. М., 1824. Ч. 3. С. 88-89.
событий»25, сохраняя баланс между историческим и мифологическим знанием. Хотя предание также лишено темпорально-географических координат, в повествовании никакие исторические события не зашифрованы. Происходящее представлено как вневременное: приметы действительности носят весьма условный и отвлеченный характер, что достигается за счет обращения к крайне отдаленным и мифологическим эпохам. В преданиях действие происходит в далекой Азии: «В первые дни мира, когда земля и небо были еще неразлучны, когда земля улыбалася небом, и небо не поглощало в себе всех земных чувствований, когда наслаждения людей были земные и небесные вместе, когда все были браминами...»26.
Таким образом, тексты с жанровыми обозначениями «легенда» и «предание» в творчестве Одоевского объединены мифологическим характером интерпретации действительности. Однако хронотоп, повествовательная система, а также модальность двух предполагаемых жанров различны. Легенда мифологизирует историю, предание стилизовано под миф.
Легенда и предание в творчестве Н. А. Полевого
Легенды и предания как письменный и устный источник исторического знания привлекали внимание Полевого, который, помимо литературного творчества, занимался этнографией и историей. Хотя он специально и не рассматривает вопрос о преданиях и легендах, публикуя обнаруженные им рукописи с добавлением жанрового рефлексива («Легенда о крещении мценян, в 1415 г.»27), Полевой невольно выражает свое к ним отношение. Термин «легенда» применяется к текстам, которые письменно зафиксированы. Понятие «предание» неоднократно используется писателем в «Истории русского народа» (1829—1833) и синонимично «повериям, слухам, сказкам», обозначая те события русской истории, которые не подтверждены фактическими свидетельствами и носят недостоверный характер, будучи, очевидно, зафиксированы из устных источников.
Объединяет легенду и предание в творчестве Полевого их исторический характер. Художественные тексты, озаглавленные Полевым как «легенды», представлены тремя текстами, условно называемыми «Византийскими легендами» по их первоначальному наименованию. Все три легенды Полевой намеревался включить в исторический роман «Синие и зеленые», так и не написанный. Легенды, образуя независимые эпизоды из средневековой истории — русской и византийской, — связаны не столько сюжетно, сколько фигурой одного из второстепенных персонажей — Иоанна Калокира.
Первая легенда была изначально названа «Пир Святослава» с примечанием «Отрывок из нового романа "Синие и зеленые"» (1835). Затем текст вошел в цикл «Повести Ивана Гудошника» (1843) как «Пир Святослава Игоревича,
25 Петрунина Н. Н. Проза второй половины 1820—1830-х гг. // История русской литературы: В 4 т. Л., 1981. Т. 2. С. 519.
26 Одоевский В. Ф. Заветная книга. С. 201.
27 Полевой Н. А. Легенда о крещении мценян, в 1415 г. // Русская вивлиофика, или собрание материалов для отечественной истории, географии, статистики и древней русской литературы. М., 1833. Т. 1. С. 361—362.
князя киевского. Византийская легенда». Две другие легенды тесно связаны между собой. Первая называлась «Византийская легенда (Отрывки из Царе-градской были X в.)»28 (1838), вторая — «Царьград и двор греческого императора в X в. (Византийская легенда)» (1839). В 1843 г. оба отрывка вошли в повесть «Иоанн Цимисхий. Византийские легенды». Следует отметить, что в легендах исторические события имеют личностное измерение. Это очевидно, если сопоставить легенды с соответствующими эпизодами из «Истории русского народа», где события представлены как в историческом документе.
«Сохатый. Сибирское предание» (1830) также повествует о некоторых событиях из русской истории, но масштаб их и удаленность от повествователя и читателя меньше, чем в легендах: изображаются несколько эпизодов из жизни обычных людей, не имеющих значения для хода истории. В предании представлена именно жизнь конкретного человека, обусловленная рядом исторических обстоятельств.
Различия между легендой и преданием, очевидные при сопоставлении хронотопа, сюжета, системы персонажей и повествователя, определяются разницей в их целях.
«Византийские легенды» черпают сюжеты из письменных источников («Повести временных лет», «Истории» Льва Диакона и др.). Цель их пересказывания для Полевого заключается в осмыслении их истинности, а не в ознакомлении читателя с популярными в то время произведениями. Другая цель «Пира Святослава» представляется как легендаризация истории путем обращения к неподтвержденным событиям29. Анализ критических статей, опубликованных Полевым в «Московском телеграфе», позволяет Я. Г. Сафиуллину заключить, что «Полевой понимает истину не как простое логическое извлечение из фактов, их механическую совокупность в конечном счете. Для него истина связана и с фактом и с идеей, и с логическим и с интуитивным способами познания»30.
В соответствии с этой целью в «Византийских легендах» выбирается всезнающий повествователь, которому известны все мысли и чувства персонажей. Это позволяет ввести художественный вымысел, наполняет исторические события смыслом и внутренней логикой, а также открыто комментировать происходящее.
Конфликт легенды представлен как конфликт внутренний. Центральный персонаж легенды изображается в момент принятия важного решения, выбора. Цимисхий решается на предательское убийство императора Никифора ради блага государства, а князь Святослав — на решительный поход против врага. Тем не менее цель и повествовательная позиция не допускают наличия интриги или тайны, в связи с чем легенда практически лишена драматизма, который полностью нивелируется тем, что сюжет заранее известен читателю из различных источников.
28 Сын Отечества. 1838. Т. 3. С. 27-84.
29 Клименьтева М. Ф. «В русском духе повесть древняя»: мифолегендарные сюжеты в русской литературе первой трети XIX в. // Сюжетология и сюжетография. 2014. № 2. С. 44-45.
30 Сафиуллин Я. Г. Н. А. Полевой как теоретик романтизма: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Казань, 1969. С. 13.
Источником предания «Сохатый» являются устные рассказы: «Заставляя меня рассказать вам одну из былей, слышанных мною в Сибири, в бывалые годы моей юности, вы напомнили мне мою родину, в которой приведет ли меня Бог бывать когда-нибудь еще!»31. Цель рассказа — развлечь читателя и оживить личные воспоминания. Конфликт и сюжет предания обусловлены этой целью. Внешний конфликт сталкивает героя и обстоятельства (бедность, социальное положение, завистники). Герой в предании, в отличие от героя легенды, благороден, но пассивен и статичен: он не терзаем сомнениями и не претерпевает никаких изменений на пути к счастью. Сюжет строится таким образом, чтобы сообщить повествованию драматизм, что во многом достигается благодаря введению недостоверного рассказчика. Ради создания интриги и напряжения он сообщает читателю не всю информацию, и его видение ограничивается то точкой зрения обывателей, то видением протагониста, Флахсмана, в зависимости от того эффекта, который нужно произвести на читателя, чтобы заставить его переживать за героя.
Таким образом вводится элемент загадки, мистификации, грозящей бедой центральным персонажам. Флахсман обвиняется в смерти священника, которого, по свидетельству очевидца, убил восставший из гроба мертвец. У этой на первый взгляд сверхъестественной тайны находится реалистическое объяснение. Интрига, управляемая случаем, сообщает повествованию новеллистический, авантюрный характер, которого совершенно лишены легенды Полевого. Авантюрная коллизия, по мнению исследователей, настолько удалась Полевому, что Пушкин заимствовал ее при создании «Капитанской дочки»32.
Отличия в архитектонике легенды и предания особенно заметны при сопоставлении хронотопа. В легендах художественное время и пространство являются философской призмой, через которую рассматривается история. Этот фокус задается в текстовых рамах. «Все говорит о судьбе народов, о переходах времен, в которых сливаются лета, и остается один символ веков — время, по слову Апокалипсиса»33. Повествователь перемещается в далекое прошлое и реконструирует его, наблюдая за происходящим. Будущего он как будто не знает, хотя подобное «незнание» носит достаточно условный характер, так как Полевой выбирает эпизоды, значимые для дальнейшего хода истории: «Трудно перенестись в прошедшее, так же трудно, как предугадать будущее. Стоя на утесе, который называют настоящим, не видит ли человек со всех сторон вокруг себя обширного океана бытия, не различает ли на нем разнообразных волн, но что же их разнообразие?»34. Подобное видение истории согласуется с историософскими взглядами писателя, в «Истории русского народа» замечающего: «...Прошедшее всегда чревато настоящим.»35.
Пространство легенды представляется отпечатком времени, вбирающим в себя события прошлого и память о них. «Будем ли мы читать повествование
31 Полевой Н. А. Сохатый. Сибирское предание // Денница: Альманах. М., 1830. С. 174.
32 Чернышева Е. Г. Повести Н. А. Полевого. Проблемы поэтики: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1989.
33 Полевой Н. А. Царьград и двор греческого императора в X в. (Византийская легенда) // Сын Отечества. 1839. Т. 12. С. 12.
34 Он же. Пир Святослава // Московский наблюдатель. 1835. № 15 (1). С. 329.
35 Он же. История русского народа. М., 2008. С. 236.
о них, будем ли бродить по степям Дона и Днепра и в мелких подробностях бытия настоящего искать следов минувшего.?»36. Такое понимание соотношения времени и места коррелирует с их трактовкой в легенде как жанре фольклора37 и, очевидно, интуитивно ощущалось Полевым.
Несмотря на то что в предании повествователь также размышляет о времени и пространстве во вступлении, он выбирает иной тип дистанцирования от изображаемых событий. В отличие от легенды, где читатель перемещается в прошлое, в предании повествователь смотрит на события прошлого из настоящего, отдаляясь от них и во времени, и в пространстве и обращаясь к Сибири как к оставленному им месту. Повествователь сравнивает нынешнее и минувшее: «И теперь еще малолюдна Сибирь, и теперь еще дики леса ее; но прежде была она еще малолюднее, леса ее были еще диче»38. Таким образом, он воспринимает прошлое со всей полнотой знания о настоящем.
Пространство предания, в отличие от экзотического пространства легенды, лично знакомо ему и эмоционально окрашено благодаря детским воспоминаниям: «Как первые мечты юности, как любимые игры детства, я помню твои вековые кедры, твои безмолвные пустыни, переломленные веками утесы в уще-лиях гор и твою безмерную, голубую, как глаза сибирской девы, светлую, как глыба льду, Ангару, на берегах которой беспечно, весело и быстро пролетели дни детства моего. Сибирь! как далека ты и как близка к душе моей!»39. Место не концентрирует в этом тексте событий прошлого, не несет на себе их отпечатка.
Таким образом, два типа текстов, историчных в своей основе, имеют несколько существенных различий. Легенда, основанная на письменных источниках, поэтизирует историю и выполняет назидательную и образовательную функции. Основанное на устных слухах предание историю драматизирует, призвано развлекать читателя.
Легенда и предание в творчестве Н. В. Кукольника
Подобно Полевому, Кукольник профессионально занимался историей и нередко оформлял повествование, прибегая к историческим жанрам: исторической повести («Жан-Батист Людо»), историческому рассказу («Новый год»), исторической были («Запорожцы»), историческому анекдоту («Монтекки и Ка-пулетти, или Чернышевский мир»).
Тексты, озаглавленные Кукольником при помощи жанровых маркеров «легенда» и «предание», также можно отнести к жанрам исторической прозы. Именно поэтому произведения «Старый хлам. Предание» (1830), «Аврора Галигаи. Ту-лузская легенда XIII столетия» (1841), «Вольный гетман Пан Савва. Краснорус-ская легенда» (1845) часто помещают в сборники исторических повестей40.
36 Полевой. Пир Святослава. С. 330.
37 Чистов К. В. Легенда // Краткая литературная энциклопедия: в 9 т. М., 1967. Т. 4. С. 90; Левинтон Г. А. Легенды и мифы // Мифы народов мира. М., 1997. Т. 2. С. 45-47.
38 Полевой. Сохатый. С. 175-176.
39 Там же. С. 172-173.
40 Кукольник Н. В. Исторические повести Н. В. Кукольника: Кн. 1-6. СПб., 1884-1885.
Во всех текстах описаны значимые исторические события. Так, в «Авроре Галигаи» повествуется о столкновениях гвельфов и гибеллинов в средневековой Италии, в «Вольном гетмане» — о борьбе с гайдамаками на Украине, в «Старом хламе» — о реформах и преобразованиях Петра Великого. Однако данные события рассматриваются в личной перспективе, в фокусе внимания оказывается их влияние на судьбу конкретных людей: преображение Джулио Фрескобальди и его назначение епископом; избавление Оленочки от преступного мужа, грозы всей Малороссии Пана Саввы; скорбная судьба изобретателей первой паровой машины, английского механика Мак-Стефенсона и его русского ученика Ивана Семеновича Путочкина.
Тем не менее модальность повествования в легенде и предании Кукольника отличается. Легенда, повествуя о менее правдоподобных событиях, изображает их как истинные, в то время как предание, в котором не описано ничего невероятного, предстает как плод фантазии автора.
Отличие выражено прежде всего выбором источника информации. Легенда в творчестве Кукольника имеет письменные претексты, эксплицированные или очевидные образованному читателю. В «Авроре Галигаи» повествователь не упоминает их, хотя Кукольник использует в качестве основы исторические документы, относящиеся к Флоренции и Тулузе XIII в., например, «Историю Флоренции» Н. Макиавелли и биографии Фулькета, что позволяет некоторым исследователям назвать текст «историческим анекдотом»41. Также вероятно, что Кукольник заимствовал образ Джулио Фрескобальди из «Божественной комедии» Данте. «Вольный гетман» более открыто обозначает первоисточники текста: «Венцеслав Олесский... и знаменитый виртуоз Липинский тщательно собрали эти драгоценные памятники народной поэзии и сохранили для потомства не только слова, но и напевы. .Недавно случилось мне в разном хламе отыскать повесть малороссийскую о Пане Савве. Я вспомнил, что и в галицких песнях что-то поют про Пана Савву. Обе легенды не полны, но вместе становятся совершенно понятны и удовлетворительны; в одной начало, в другой конец»42.
Кукольник открыто формулирует цель своего рассказа — восстановление и сохранение утраченных текстов: «Расплясались, разыгрались казаки, но больше всего утешала их песня, сложенная кочующим слепцом, которую заставляли повторять беспрестанно. Песня дошла до потомства. Мы нашли ее в собрании Липинского43 и в любопытном сочинении г. Скальковского о Гайдамаках44. Есть разности и в текстах и в самих преданиях. Но в главном обе согласны, и между
41 Черный И. Б. Местный колорит в рассказе Н. В. Кукольника «Аврора Галигаи» // HayKOBi записки Харювського нацюнального педагопчного ушверситету iM. Г. С. Сковороди. Сер.: Лггературознавство. 2013. Вып. 4 (1). С. 198—201.
42 Кукольник Н. В. Вольный гетман Пан Савва. Краснорусская легенда // Кукольник Н. В. Сочинения. Т. 3. СПб., 1852. С. 454-455.
43 Речь идет о песне «Buw pan Sawa» из сборника «Piesni polskie i ruskie ludu galicyjskiego» (1833) польского этнографа В. Олесского (Zaleski), опубликованного на польском языке.
44 Этнографический сборник «Наезды гайдамак на Западную Украину в XVIII столетии» (1845) А. Скальковского, также включающий текст, опубликованный Олесским, но на украинском языке.
собою, и с отысканным мною началом легенды»45. Первый источник рассказывает о смерти Саввы, второй о его браке, в форме исторического отчета. Кукольник создает из этих претекстов единое повествование, добавляя персонажей, детали и логику развертывания сюжета.
Предание «Старый хлам», напротив, не отсылает читателя к письменной традиции, а представлено как оригинальный рассказ, открывающий читателю новые факты. В предании рассказывается история первой паровой машины, никогда не использовавшейся по назначению и обнаруженной слишком поздно, когда аналогичные механизмы уже широко производились. Механик, специально нанятый Петром Первым для построения аппарата, незаслуженно забыт, а сама машина пролежала больше ста лет в сарае, считаясь «старым хламом». Повествователь восстанавливает не текст, но историческую справедливость. Хотя отсутствие каких-либо ссылок на источник информации лишает текст предания правдоподобия, рассказать историю паровой машины принципиально важно. Для Кукольника, по признанию исследователей46, поэтическое прозрение выше исторического факта. Сам писатель открыто выразил это отношение в предисловии к «Торквато Тассо»: «Прочтите все, что писал Тассо и что писано о Тассе, сличите сказания его историков, — вы сами согласитесь, что история не всегда говорит правду, ибо для нее закрыты те тайные святилища страстей, куда свободно .перелетает фантазия поэта.»47. Таким образом, предание реализует ту же цель, что и легенда, но в иной — сюжетной — плоскости.
Модальность текстов определяется авторским представлением об их достоверности. Легенда выбирает своим предметом события не вполне вероятные: в «Авроре Галигаи» изображается внезапное перерождение грешника, в «Вольном гетмане» имеет место ряд совпадений — Прохор оказывается как две капли воды похож на своего погибшего брата Трофима, так что его принимают за покойника. Некоторые события носят мистический оттенок и не получают реалистического объяснения. В «Вольном гетмане» повествователь не сообщает всей фактической информации, например, только намекает на то, что Савва убил Трофима, жениха Оленочки, чтобы жениться на ней. В другом случае он откладывает выяснение личности Прохора. Сокрытие информации также наблюдается в отдельных мотивах, вводимых автором, а именно в эпизодах, связанных с иконой, с которой Оленочка не расстается и которая, по-видимому, спасает ее от позорного брака с преступным мужем. Эта постоянно возникающая в тексте легенды деталь упоминается только в речи персонажей и никогда не описывается и не комментируется повествователем. Недоговоренность создает загадочную, мистическую атмосферу.
45 Кукольник. Вольный гетман... С. 485.
46 Полякова К. В. Жанр драматической фантазии в русской литературе XIX в. (на материале произведений Н. В. Кукольника, А. В. Тимофеева, Н. М. Сатина, Н. А. Некрасова) // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2011. № 1. С. 197-205; Бугаева И. С. «Торквато Тассо» Н. В. Кукольника: творческая история, соотношение факта и вымысла // Вестник Тамбовского государственного университета. 2007. Вып. 7 (51). С. 135-139.
47 Кукольник Н. В. Торквато Тассо. Большая драматическая фантазия в стихах. СПб., 1833.
С. V.
Этот эффект еще более очевиден в «Авроре Галигаи», так как два ключевых момента: убийство Симона и смерть Авроры — выпадают из поля зрения повествователя. В остальных случаях повествователь проявляет осведомленность о том, что делают или думают персонажи. В этих двух эпизодах он не пытается объяснить причины своего молчания, что сообщает тексту налет мистики. Более того, повествователь не подтверждает того, что именно Джулио убил Симона, и читатель волен предположить, что Джулио берет на себя преступление Авроры. Именно так можно трактовать следующий эпизод: «Ему [Джулио] представилось погребение Симона: он вспомнил о грешных намерениях усопшей. он вспомнил и пал ниц перед алтарем Всемогущего»48.
Характер событий в предании гораздо более реалистический, чем в легенде: в нем не изображено ничего, что выходило бы за рамки представлений о действительности. Более того, всезнающий повествователь обеспечивает прозрачность всех событий и их мотивировок. Наконец, читатель обладает большим по отношению к персонажам знанием, так как имеет представление, как и повествователь, о паровой машине Ватта, паровозе и пароходе.
Хронотоп легенды и предания в творчестве Кукольника отличается. Действие в «Авроре Галигаи» близко повествователю, но дистанцировано от читателя, что подчеркнуто обилием исторических деталей и местного колорита. Несмотря на то что Кукольник демонстрирует глубокое знание истории, он не пытается воспроизвести ее с какой-либо точностью, рассматривая историю преимущественно в личной перспективе. Рассказчик «Вольного гетмана», стилизуя свой рассказ под устную речь («Хотите познакомиться с Паном Саввой? Слушайте! Расскажу, как умею»49), большее внимание уделяет художественному пространству, точно воспроизводя место действия, приводя точные названия деревень, сел и т. д. Время не имеет принципиального значения: «В какое время происходило все то, что буду рассказывать, определить трудно. Было себе когда-то»50. Зато на первый план выходит время календарное, связанное с религиозной подоплекой происходящего. Таким образом, время и место изображены достаточно прямолинейно: хронотоп легенды у Кукольника позволяет читателю перенестись в прошлое и увидеть его во всех подробностях, но авторской рефлексии он не подвергается.
В «Старом хламе» хронотоп становится одним из полноправных персонажей. Время действия, как и пространство, никогда прямо не указывается. Они угадываются читателем по приметам — настолько повествователь, занимающий наблюдательную позицию, устраняется от участия и комментариев. То, что действие в первых частях происходит в Англии, понятно по упоминанию Оксфорда в разговорах. Петр Первый именуется «владыкой всего европейского востока»51, «московским гостем»52. Время действия упоминается вскользь: «Не забудьте, что
48 Кукольник Н. В. Аврора Галигаи. // Русский вестник. 1841. № 1. С. 84.
49 Он же. Вольный гетман... С. 455.
50 Там же.
51 Кукольник Н. В. Старый хлам. Предание // Кукольник Н. В. Сочинения. СПб., 1852. Т. 3. С. 161.
52 Там же. С. 162.
хотя это уже и было в апреле, но 1699 год похож на 1845...»53. Повествователь незаметно уравнивает эпохи, и объяснение этому находится в финале предания: «Давно ли, а уж сколько пароходов и паровозов обратились в старый хлам? Даже самим парам, как двигательной силе, угрожает преждевременная старость»54.
Это важно в сюжетном отношении, так как художественное время позволяет ввести центральную тему предания — забвение. Один из персонажей, Онисим, который должен доставить паровую машину в Россию, не замечает течения времени и не понимает, что прошло уже несколько десятилетий: «Где ты был, когда не знаешь, что не только батюшка Государь Петр Великий, да и матушка Государыня Екатерина Алексеевна, по воле Божией, преставились?»55. Лишь в финале, когда умирают все вовлеченные в сюжет персонажи, повествователь открыто комментирует смену правителей России, но теперь загадкой представлена сама паровая машина, охраняемая солдатами: «.Главнокомандующий решился раскрыть эту тайну. Сняли печати, нашли изгнившие куски дерева, перержавевшие железные колеса, поршни и шестерни. Уцелел только кусок пергамента, который покойно висел на огромном рычаге. Не без труда, и то не вполне, разобрали, что Старый Хлам есть "паровая машина, сделанная в Англии по заказу Петра Царя Московского 17.". Последнего числа разобрать было нельзя»56. Таким образом, в предании Кукольника время не только организует фабулу, но и является центральной темой произведения, что диктует особенности его изображения.
Очевидно, что для Кукольника легенда и предание являются родственными жанрами. Оба они историчны, но легенда имеет четкий зафиксированный претекст и воссоздает картины прошлого. Предание, более анекдотичное и парадоксальное, не претендует на достоверность, но предлагает альтернативную, якобы всеми забытую историю.
Выводы
Проведенный анализ позволяет установить, что произведения, названные Одоевским, Полевым и Кукольником легендами и преданиями, имеют ряд общих черт. Так, все они принадлежат к исторической прозе, повествующей о событиях прошлого как о значимых для нации. Во всех текстах значимой оказывается установка на достоверность или недостоверность повествования и истинность или сомнительность описанных событий.
В то же время очевидно, что для трех рассмотренных писателей понятия «легенда» и «предание» не являются идентичными. В творчестве каждого из них прослеживается определенная «индивидуально-авторская жанровая стратегия» (термин О. В. Зырянова). Так, у всех троих выстраивается своего рода оппозиция между жанрами по ряду признаков. У Одоевского легенда более исторична, чем предание, которое более мифопоэтично. У Полевого назидательная легенда черпается из письменных источников, а развлекательное предание — из устных.
53 Кукольник. Старый хлам... С. 172.
54 Там же. С. 208.
55 Там же. С. 203.
56 Там же. С. 208.
У Кукольника легенды имеют выраженный претекст, а предание представлено как плод фантазии автора. Говорить о более или менее четком каноне жанра в данную эпоху невозможно, но можно сделать предварительный вывод о том, что каждый из писателей, не эксплицируя своего понимания данных жанров в критических статьях, проводит определенную грань между преданием и легендой посредством актуализации различных жанровых признаков. Таким образом, способ жанровой номинации не является спонтанным, а действительно отражает определенные жанровые стратегии, выбранные авторами. «Процесс определения жанра предстает в качестве этапа творческого акта создания произведения и нередко становится частью заголовочного комплекса, как бы приобретая его конститутивные признаки и характерные для него способы смыслового взаимодействия с произведением»57.
Даже если рассматривать эти предания и легенды русских романтиков как единичные, окказиональные жанровые опыты, они могли повлиять на дальнейшую традицию, так как у подобных окказиональных жанровых форм есть «возможность развиться в общезначимое культурное явление, тем самым положив начало новой жанровой традиции»58.
Ключевые слова: жанровый рефлексив, жанровая стратегия, жанр, предание, легенда, В. Ф. Одоевский, Н. А. Полевой, Н. В. Кукольник.
Список источников
Кукольник Н. В. Аврора Галигаи. Тулузская легенда XIII столетия // Русский вестник. 1841. № 1. С. 41-84.
Кукольник Н. В. Вольный гетман Пан Савва. Краснорусская легенда // Кукольник Н. В.
Сочинения. Т. 3. СПб., 1852. С. 454-485. Кукольник Н. В. Старый хлам. Предание // Кукольник Н. В. Сочинения. СПб., 1852. Т. 3. С. 160-208.
Кукольник Н. В. Торквато Тассо. Большая драматическая фантазия в стихах. СПб., 1833. Одоевский В. Ф. Южный берег Финляндии в начале XVIII столетия // Утренняя заря на
1840 г. СПб., 1840. С. 15-128. Одоевский В. Ф. Заветная книга. Древнее предание // Урания: Карманная книжка на 1826 г. для любительниц и любителей русской словесности, изданная М. Погодиным. М., 1826. С. 201-204.
Одоевский В. Ф. Опыты рассказа о современных и древних русских преданиях // Одоевский В. Ф. Сочинения. Т. 3. 1844. С. 43-166. Одоевский В. Ф. Радуга — Цветы — Иносказания // Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая кн. В. Одоевским и В. Кюхельбекером. М., 1824. Ч. 3. С. 88-92.
Полевой Н. А. История русского народа. М., 2008.
Полевой Н. А. Пир Святослава // Московский наблюдатель. 1835. № 15 (1). С. 329-376.
57 Зелянская Н. Л. Произведения Ф. М. Достоевского 40-50-х гг. XIX в. в аспекте проблемы авторской номинации жанра // Вестник Оренбургского государственного университета. 2008. № 11 (93). С. 16.
58 Зырянов О. В. Жанровые рефлексивы в свете исторической поэтики // Дергачевские чтения: В 2 т. Екатеринбург, 2009. Т. 1. С. 82-83.
Полевой Н. А. Легенда о крещении мценян, в 1415 г. // Русская вивлиофика, или собрание материалов для отечественной истории, географии, статистики и древней русской литературы. М., 1833. Т. 1. С. 361-362.
Полевой Н. А. Сохатый. Сибирское предание // Денница: Альманах. М., 1830. С. 172262.
Полевой Н. А. Царьград и двор греческого императора в X в. (Византийская легенда) // Сын Отечества. 1839. Т. 12. С. 11-32.
Список литературы
Аверинцев С. С., Андреев М. Л., Гаспаров М. Л., Гринцер П. А., Михайлов А. В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания / Гринцер П. А., ред. М.: Наследие, 1994. С. 3-38.
Александров А. В. Русский романтический рассказ 1820—1830-х гг. (Метод и жанр): Авто-реф. дис. . канд. филол. наук. Киев, 1985.
Бугаева И. С. «Торквато Тассо» Н. В. Кукольника: творческая история, соотношение факта и вымысла // Вестник Тамбовского государственного университета. 2007. Вып. 7 (51). С. 135-139.
Зелянская Н. Л. Произведения Ф. М. Достоевского 40-50-х гг. XIX в. в аспекте проблемы авторской номинации жанра // Вестник Оренбургского государственного университета. 2008. № 11 (93). С. 16-21.
Зуева Т. В. Легенда // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НПК «Интелвак», 2001. Стлб. 432.
Зырянов О. В. Жанровые рефлексивы в свете исторической поэтики // Дергачевские чтения: В 2 т. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2009. Т. 1. С. 80-91.
Зырянов О. В. Логика жанровых номинаций в поэзии Нового времени // Новый филологический вестник. 2011. № 1 (16). С. 76-86.
Иезуитова Р. В. Литература второй половины 1820—1830-х гг. и фольклор // Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). Л.: Наука. Лен. отд-е, 1976. С. 85-142.
Квятковский А. П. Поэтический словарь. М: Советская энциклопедия, 1966.
Киселев В. С. Телеология «Сочинений князя В. Ф. Одоевского» (1844): принципы составления, композиция, жанровое целое // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2008. № 2. С. 45-62.
Клименьтева М. Ф. «В русском вкусе повесть древняя»: мифолегендарные сюжеты в русской литературе первой трети XIX в. // Сюжетология и сюжетография. 2014. № 2. С. 44-51.
Крылова И. А., Тулякова Н. А. Слово «легенда» в речевом употреблении и в словарном отражении: заимствование, функционирование, идеология // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2017. № 45. С. 100-115.
Левинтон Г. А. Легенды и мифы // Мифы народов мира. М.: Российская энциклопедия, 1997. Т. 2. С. 45-47.
Лотман Ю. М. Текст в тексте // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб.: Искусство-СПб., 2005. С. 423-436.
Петрунина Н. Н. Проза второй половины 1820—1830-х гг.// История русской литературы: В 4 т. Л.: Наука. Ленингр. отд-е, 1981. Т. 2. С. 501-529.
Полякова К. В. Жанр драматической фантазии в русской литературе XIX века (на материале произведений Н. В. Кукольника, А. В. Тимофеева, Н. М. Сатина, Н. А. Некрасова) // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2011. № 1. С. 197-205.
Сафиуллин Я. Г. Н. А. Полевой как теоретик романтизма: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Казань, 1969.
Черный И. В. Местный колорит в рассказе Н.В. Кукольника «Аврора Галигаи» // Науковi записки Харювського нацюнального педагопчного ушверситету 1м. Г. С. Сковороди. Сер.: Лггературознавство. 2013. Вип. 4 (1). С. 198-201.
Чернышева Е. Г. Повести Н. А. Полевого. Проблемы поэтики: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1989.
Чистов К. В. Легенда // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М.: Сов. энцикл., 1967. Т. 4. С. 90-91.
Штерн М. С. Апологи В. Ф. Одоевского и судьба дидактико-аллегорических жанров в русской литературе первых десятилетий XIX в. // Проблемы метода и жанра. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1979. С. 108-122.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta.
Seriia III: Filologiia.
2019. Vol. 58. P 24-42
DOI: 10.15382/sturIII201958.24-42
Natalia Tuliakova, Candidate of Sciences in Philology, Associate Professor National Research University Higher School of Economics 16 Soyuza Pechatnikov Str., Saint-Petersburg, 190121, Russian Federation, n_tuljak ova@mail.ru
ORCID: 0000-0002-0685-4993
Legend and Folktale in Russian Literature of the First Half of the 19th Century: Genre Indications and Genre Strategies
N. Tuliakova
Abstract: In the early 19th century, in the Russian literature appear texts with the genre indications "legend" (Russ. легенда) and "folktale" (предание) included in the title. The full-fledged character of the canon of the genres by the end of the 19th century allows one to suppose that these indications signal the emergence of the genre. This article compares literary texts labeled by V. Odoevsky, N. Polevoi, N. Kukol'nik as legends and folktales. The aim of the study is to find if there are decisive differences in genre strategies chosen by the authors in making legends and folktales. Attention is paid to the modality of the narrative, narrative instances chronotope, storyline. In Odoevsky's creative works, legends play a role of intext, whereas folktales are completed texts. This opposes the two genres with regard to their modality, i.e. legends represent a more or less plausible narrative, the folktale is truthful. The choice of the narrator personified in the legend and omniscient in the folktale, enforces the effect. The chronotope of the legend is historical and close to the reader, in that the legend represents a mythopoetic interpretation of historical events. The chronotope of the folktale is exotic and conditional, and the text itself is designed as a myth. Polevoi builds legends and folktales around historical events, but his aims vary. in the legends, he constructs certain episodes from Russian and Byzantine history, the information
on which originates from written sources and is supplemented by the author's fiction. Polevoi tries to comprehend history and pin down its logic. The legends lack dramatism because their content and finals are known. The aim of the folktale is to amuse the reader telling him a story of adventures based on oral narratives. This is underlined by a personal attitude to the space and time of the narrative as well as by the look into the past from the present. Legends and folktale by Kukol'nik also belong to historical prose. Legends draw on real sources and bring some forgotten or lost text to the reader. The foktale offers the reader an alternative version of the history not coinciding with official records. Unlike the legend, which despite the element of mysticism is presented as the truth, the folktale does not pretend to be veracious because the author does not provide any testimony and does not use any sources. Odoevsky, Polevoi, and Kukol'nik interpret the notions of the legend and folktale differently. However, it is obvious that in literary works of each of them, the texts called legends and folktales show the employment of different genre strategies.
Keywords: genre, literary legend, tradition, V. Odoevskii, N. Polevoi, N. Kukol'nik, genre
indication, genre strategy.
References
Averintsev S., Andreev M., Gasparov M., Grintser P., Mikhailov A. "Kategorii poetiki v smene literaturnykh epokh" [Categories of Poetics in the Change of Periods in Literature] in P. Grintser (ed.) Istoricheskaiapoetika. Literaturnye epokhi i tipy khudozhestvennogo soznaniia [Historical Poetics. Periods in Literature and Types of Literary Consciousness]. Moscow, pp. 3-38 (in Russian).
Bugaeva I. (2007) "«Torkvato Tasso» N. V. Kukol'nika: tvorcheskaia istoriia, sootnoshenie fakta i vymysla" ["Torquato Tasso" by N. Kukol'nik: Literary History, Correlation of Fact and Fiction]. Vestnik Tambovskogo gosudarstvennogo universiteta, vol. 7 (51), pp. 135-139 (in Russian).
Chernyi I. (2013) "Mestnyi kolorit v rasskaze N.V. Kukol'nika «Avrora Galigai»" [Local Paraphernalia in N. Kukol'nik's Short Story "Avrora Galigai"]. Naukovi zapiski Kharkivs'kogo natsional'nogo pedagogichnogo universitetu. Literaturoznavstvo, vol. 4 (1), pp. 198-201 (in Russian).
Chistov K. (1967) "Legenda" [Legend], in Kratkaia literaturnaia entsiklopediia [Concise Encyclopaedia of Literature]. Moscow, vol. 4, pp. 90-91 (in Russian).
Iezuitova R. (1976) "Literatura vtoroi poloviny 1820-1830 godov i fol'klor" [Literature of the Latter Half of the 1829s — 1830s and Folklore], in Russkaia literatura i fol'klor (pervaia polovina XIX v.) [Russian Literature and Folklore (First Half of the 19th Century)]. Leningrad, pp. 85-142 (in Russian).
Kiselev V. (2008) "Teleologiia «Sochinenii kniazia V. F. Odoevskogo» (1844): printsipy sostavleniia, kompozitsiia, zhanrovoe tseloe" [Teleology of "Prince V. Odoevsky's Works" (1844): Principles of Compiling, Composition, Integrity of Genre]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiia, vol. 2, pp. 45-62 (in Russian).
Klimen'teva M. (2014) "«V russkom vkuse povest' drevniaia»: mifolegendarnye siuzhety v russkoi literature pervoi treti XIX veka" ["Ancient Tale in Russian Taste": Mytholegendary Storylines in Russian Literature of the First Third of the 19th Century]. Siuzhetologiia i siuzhetografiia, vol. 2, pp. 44-51 (in Russian).
Krylova I., Tuliakova N. (2017) "Slovo «legenda» v rechevom upotreblenii i v slovarnom otrazhenii: zaimstvovanie, funktsionirovanie, ideologiia" [The Word "Legend" in Speech Usage and in
Dictionary Reflection: Borrowing, Function, Ideology]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiia, vol. 45, pp. 100—115 (in Russian).
Kviatkovskii A. (1966) Poeticheskiislovar' [Poetic Dictionary]. Moscow (in Russian).
Levinton G. (1997) "Legendy i mify" [Legends and Myths], in Mify narodov mira [Myths of Peoples of the World]. Moscow, vol. 2, pp. 45—47 (in Russian).
Lotman Iu. (2005) "Tekst v tekste" [Text within the Text], in Iu. Lotman. Ob iskusstve [On the Art]. St. Petersburg, pp. 423—436 (in Russian).
Petrunina N. (1981) "Proza vtoroi poloviny 1820 -1830 gg." [Prose of the Latter Half of the 1820s — 1830s], in Istoriia russkoi literatury [History of Russian Literature]. Leningrad, vol. 2, pp. 501—529.
Poliakova K. (2011) "Zhanr dramaticheskoi fantazii v russkoi literature XIX veka" [Genre of Dramatic Fantasy in Russian Literature of the 19th Century]. Uchenye zapiski Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriia: Gumanitarnye i sotsial'nye nauki, № 1, pp. 197—205 (in Russian).
Shtern M. (1979) "Apologi V. F. Odoevskogo i sud'ba didaktiko-allegoricheskikh zhanrov v russkoi literature pervykh desiatiletii XIX veka" [V. Odoevsky's Apologists and Fate of Didactic-Allegorical Genres in Russian Literature of the First Decades of the 19th Century], in Problemy metoda izhanra [Problems of Method and Genre]. Tomsk, pp. 108—122 (in Russian).
Zelianskaia N. (2008) "Proizvedeniia F. M. Dostoevskogo 40—50kh gg. XIX veka v aspekte problemy avtorskoi nominatsii zhanra" [Dostoevsky's Works of the 1840—50s in the Aspect of the Author's Genre Label]. Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo universiteta, vol. 11 (93), pp. 16—21 (in Russian).
Zueva T. (2001) "Legenda" [Legend], in Literaturnaia entsiklopediia terminov iponiatii [Literary Encyclopaedia of Terms and Notions]. Moscow (in Russian).
Zyrianov O. (2009) "Zhanrovye refleksivy v svete istoricheskoi poetiki" [Genre Indications in the Light of Historical Poetics], in Dergachevskie chteniia, vol. 1. Ekaterinburg, pp. 80—91 (in Russian).
Zyrianov O. (2011) "Logika zhanrovykh nominatsii v poezii novogo vremeni" [Logic of Genre Indication in Poetry of the New Time]. Novyifilologicheskii vestnik, vol. 1 (16), pp. 76—86 (in Russian).
