CC BY
112
ЛАВРОВЫЙ ВЕНОК ПЕТРАРКИ: ТРИУМФ ЧЕЛОВЕКА СОВЕРШЕНСТВУЮЩЕГОСЯ
© Возчиков В.А.*
Алтайская государственная академия образования им. В.М. Шукшина,
г. Бийск
В апреле 1341 г. первый гуманист эпохи Возрождения Франческо Петрарка был удостоен римским Сенатом лаврового венка. Почести, воздаваемые Петрарке, стали одновременно прославлением поэзии, просвещения, человеческой устремленности к вершинам духовности. Лавровый венок Петрарки ознаменовал собой триумф человека совершенствующегося, восхищенно постигающего глубины собственной сущности. В статье исследуется непростой путь поэта к всеобщему признанию.
В 40-х годах XIV века в Риме, на Капитолийском холме был возрожден античный обычай коронации лавровым венком поэта, особо прославившегося своим искусством. Чести быть увенчанным лаврами удостоился великий Франческо Петрарка. О пышном торжестве много говорили современники первого гуманиста, не угасал интерес к событию и в последующие эпохи... Ибо не столь уж много деяний в истории, когда личное стремление к земным почестям оборачивается в философском смысле общечеловеческим триумфом!..
Коронация на Капитолии - отнюдь не спонтанное проявление восхищения современников, не неожиданное и потому вдвойне приятное для поэта событие, но глубоко продуманное, исподволь и тщательно организованное действо. Спустя пять столетий Пушкин скажет, что слава - «... яркая заплатка На ветхом рубище певца», признаваясь, однако, в своей жажде этой самой славы, чтобы «... именем моим Твой слух был поражен всечасно»; удостоенный придворного звания камер-юнкера (вопреки, между прочим установленному регламенту!), поэт расстроится: мечталось-то ему о ключе камергера.
Таков и Петрарка, по-христиански принимающий бренность всего мирского - и не скрывающий от себя (и от близких друзей!) желания непременного первенства, широчайшего признания и восхищения окружающих, одним словом, - славы во всем ее блеске и упоительной сладости. Желание, не украшающее мудреца?.. Конечно, не украшающее, согласен Франческо, но очень уж оно человеческое, это желание, слишком человеческое, как говаривал другой мудрец - уже XIX века.
Гершензон М. утверждал, что Петрарка «... любил славу больше всех благ, и не скрывал этого, хотя хорошо знал, что надо искать не мирской
* Профессор кафедры Педагогики, доктор философских наук, доцент.
славы, а спасения своей души» [2, с. 9]. Ведь не случайно же в беседах о презрении к миру Августин (по воле автора - Петрарки!) будто бы мельком упоминает, что Франческо «... один в свой век удостоился носить венок, сплетенный из его (лавра. - В.В.) листьев» [9, с. 89].
Скромно и смиренно начинает Петрарка свое послание к потомству («... сомнительно, чтобы мое малое и темное имя проникло далеко чрез пространство и время»), он - всего лишь один из многих: «Был же я один из вашего стада, жалкий смертный человек, ни слишком высокого, ни низкого происхождения» [8, с. 57]; Франческо отказывает себе в гордости [«Я знал гордость только в других, но не в себе; как я ни был мал, ценил я себя еще ниже», - 8, с. 59], он даже о своих произведениях может отозваться пренебрежительно - «сочиненьица»... [см.: 8, с. 53]. Однако не поверим поэту!.. Стоит лишь кому-то высказать о «сочиненьицах» Петрарки критические замечания, Франческо сразу же отбрасывает напускное смирение: он язвит, насмехается, старается как можно пренебрежительнее высказаться о своих оппонентах - невежественных, не владеющих стилем, «дрожащих от злости» и т.д. В письме другу Томмазо Калориа (Авиньон, 12 марта 1350 или 1351 г.) Петрарка дает волю своему сарказму: «Какой-то старец диалектик, пишешь ты, страшно возмутился моими сочинениями, в которых будто бы осуждалось его искусство, видимо дрожал от злости, грозил, что сам письменно обличит наши занятия, после чего ты безрезультатно ждал его посланий много месяцев. Больше не жди; поверь мне, они никогда не придут, настолько-то благоразумия у него еще осталось. Стыд ли тут за свой стиль или расписка в собственном невежестве, но только люди, непримиримые на словах, письменно не состязаются ...» [6, с. 62].
Внешне Петрарка презирал оценки окружающих: «Мнению толпы обо мне я придаю не более важности, чем тому, что думает обо мне стадо животных» [9, с. 147]. Да, соглашается М. Гершензон, «он не раз уверял, что «лай собак не тревожит его», что он «не боится слов», что презирает рукоплескания толпы; он называет своих врагов пьяницами, собаками, черными воронами, старающимися найти пятна на лебедях, жужжащими насекомыми и болтливыми сороками; но достаточно кому-нибудь задеть его единым словом, - и он выходит из себя и нет предела его ненависти и гневу, брани и жалобам; достаточно булавочного укола, чтобы он потерял самообладание и в припадке ярости стал попирать ногами те нравственные идеалы, которых он так охотно выставляет себя носителем»; Франче-ско «дрожит за свою славу, точно боится, что ее отнимут у него; в каждой нападке от видит злостное желание умалить свои заслуги, ему страшен каждый противник хотя бы самый ничтожный» [2, с. 14, 15].
Разум Петрарки далеко не всегда сильнее чувства, о чем поэт доверительно сообщает правоведу при папской курии Раймондо Суперано: «Не обещаю тебе, отец, непоколебимости и устойчивости человека, оставив-
шего всякую душевную суету, - это в моем возрасте трудней всего и, пожалуй, зависит больше от божественной благодати, чем от человеческого усилия, - но что ум мой не останется в неведении о своем состоянии, на это рассчитывать ты можешь» [6, с. 43].
Петрарка сам, непосредственно, лично обратился к потомкам [см.: 8] с единственной целью - рассказать о себе!.. На научить чему-то будущие поколения, не о своей эпохе поведать, а именно рассказать о себе, о ценности и истории своего «я» - так до Петрарки еще никто не поступал!.. В течение всей жизни в душе поэта шла борьба между небом и землею, божественным и мирским, смирением и тщеславием; «страстная, беспредельная, пожирающая жажда славы» побеждала, становясь «высшим проявлением личного самосознания» [2, с. 47]. Совершенно справедливо К. Бурдах говорил о «безудержном самовосхвалении» Франческо [см.: 1, с. 139]...
В письмах Петрарки середины 20-х гг. XIV столетия еще нет упоминания о лавровом венке, но уже проявляется некое предчувствие грядущего триумфа, сопровождаемое прагматичной готовностью не ждать милости от судьбы, а приложить собственные усилия, чтобы приблизить момент вожделенного торжества. Свой ожидаемый жизненный успех, обретение земных благ Франческо с поразительной интуицией связывает с именем Роберта I Анжуйского (1278-1343) - неаполитанского короля и графа Прованса, иначе говоря - с одним из «сильных мира сего».
Добрая молва об этом государе, которого за ученость и покровительство наукам и искусствам называли Мудрым, пережила его время. Гуманист Конверсини да Равенна почтительно вспоминает о могущественном меценате: «Незадолго до нашего времени король Роберт оказывал почести и богато одаривал физиков, теологов, поэтов, ораторов. Люди со всего мира, искавшие награду за свою ученость, стекались ко двору этого государя, и не напрасно, ибо это был словно священный храм, открытый для всех ученых» [4, с. 152]. Похоже, цель сблизиться с Робертом Петрарка поставил перед собой еще лет за пятнадцать до капитолийской коронации, так что за точку отсчета в «процессе обеспечения» поэтом будущей весомой награды условно можно принять 1326-й год. 18 апреля (словно что-то свыше вдохновило Франческо именно в этот месяц предаться мечтательным размышлениям!.. В 1341-м году также в апреле, только не 18-го, а 8-го, поэт произнесет в Риме свою знаменитую речь!..) Петрарка сообщает своему другу по учебе в Болонье Томмазо Калориа, сколь выгодно отличается неаполитанский правитель от других владетельных современников:
«Наши правители в состоянии судить о вкусе блюд и полете птиц, о талантах - не в состоянии, а возьмутся из самонадеянности, так надутая гордыня не дает отворить глаза, повернуться к свету и взглянуть на истину. Чтобы показаться выше всего современного, восторгаются стариной, пренебрегают всеми, кого знают, чтобы хвала умершим не оставалась без
оскорбления живым» [6, с. 36]. Иное дело - неаполитанский и сицилийский король Роберт!.. «Счастливый Неаполь! Ему по дивной случайности досталось единственное украшение нашего века. Счастливый, говорю, и зависти достойный Неаполь, благословенный дом наук и искусств!» Двадцатидвухлетний Петрарка уже наслышан о Роберте, о заслуженной репутации последнего как «справедливейшего ценителя талантов и трудов». Франческо знает, что все таланты спешат в Неаполь, и весьма прагматично беспокоится, успеет ли и он воспользоваться щедротами могущественного мецената: «. промедление опасно, век короля клонится к закату, мир уже давно достоин его лишиться, он уже давно достоин перенестись в лучшее царство, и боюсь, не уготовал ли я сам себе своей медлительностью повод для горького и позднего сожаления» [6, с. 37]. И Франческо признается Томмазо, что лично он, Петрарка, «намерен бежать и спешить» к Роберту!.. Обращает на себя внимание какая-то холодная, «отстраненная» рассудочность, в общем-то, еще совсем молодого поэта: королю всего-то 48 лет, а Петрарка уже беспокоится о завершении его века и «намерен спешить» в Неаполь!.. Здесь уместно вновь сослаться на мнение М. Гершензона, что «за исключением Лауры, Петрарка во всю свою долгую жизнь искренне любил только себя самого; он жил только для себя, только для себя учился и писал, одного себя изучал и одному себе удивлялся. Он не сделался, но родился эгоистом» [2, с. 9].
Что и говорить, королевский двор Роберта, просвещенного поклонника Франциска Ассизского, давал немало поводов для восхищенных ожиданий. Кто здесь только ни побывал за три десятилетия процветания - и писатель Боккаччо, и художники Симоне Мартини и Джотто, и астроном Андалоне дель Негро, и гуманист Паоло Перуджино, и гуманист Чино из Пистойи. Поистине, «двор великого человека и короля», как выразился Петрарка в начале 50-х гг. в письме к священнику в Сент-Омере Стефано ди Пьетро Колонна [см.: 6, с. 199].
Для более полного понимания характера Франческо и его тщеславных стремлений целесообразно остановиться на взаимоотношениях поэта с семейством Колонна [комментируя письма Петрарки, по поводу этих отношениях высказался В.В. Бибихин - см.: 6, с. 523-524]. Колонна считались в Италии «поставщиками» епископов и кардиналов. Петрарка был другом семьи, благодаря чему получал церковные должности, исполнение которых не требовало усилий, но приносило устойчивый доход (чуть ниже мы к этому еще обратимся!).
Лето 1330-го года Петрарка проводит в предгорьях Пиренеев у лом-безского епископа Джакомо Колонны, по рекомендации которого в 1335-м году «получает от папы каноникат в Ломбезе, позднее - еще в двух или трех местах; этот обычный в то время способ существования пишущих людей давал право иметь осязаемый доход, реально нигде не служа. Пол-
ного священства, связанного с духовничеством, Петрарка не принял. Его звание юридически обязывало его к безбрачию, которого фактически он долго не соблюдал» [6, с. 523]. Однако чтобы получать «хлебные» должности, нужно, чтобы кто-то, обладающий авторитетом, ради этого хлопотал. За Петрарку хлопотали Колонна. Вот и позволительно задать вопрос, зная уже о расчетливости Франческо: помогали ли Колонна Петрарке, потому что видели в нем друга и великого поэта, или же последний тяготел к Колонна, поскольку через них открывалась возможность легких доходов?.. Повторим, что в 1330 году Петрарка охотно принимает должность капеллана в домашней церкви Джованни Колонна, тогда авиньонского кардинала. Какого-то исполнения служебных обязанностей от поэта не требовалось, зато был гарантированный доход, позволявший комфортно заниматься творчеством!.. Не требовали, опять же, конкретной работы каноникаты в Ломбезе, Пизе, Парме, Падуе, которые щедро были предоставлены поэту. А вот от доходных мест, предполагавших какое-то реальное дело, Франческо неизменно отказывался: так, в 1346-1347 гг. папа Климент IV предлагал Петрарке должность папского секретаря и сан епископа - тот отказался!.. К слову, место папского секретаря Франческо предлагали еще трижды - в 1359, 1361, 1362-м гг., однако поэт неизменно отклонял приглашения!.. [см.: 3, с. 76].
О том, какие все же «обязанности» мог выполнять Петрарка при кардинале, дает представление письмо Франческо к Иоанну Колонна от 9 августа 1333-го года, отправленное путешествующим в то время Петраркой из Лиона [см.: 6, с. 52-57]. Франческо словно докладывает своему покровителю: «Среди многих поручений, которые ты давал мне в напутствие, главным было сообщить тебе письменно подробней, чем я обычно это делаю на словах, о землях, куда я направляюсь, и обо всем, что увижу и услышу; не беречь пера, не гнаться за краткостью или блеском, не выдергивать вещи покрасочней, но охватывать все; напоследок ты сказал мне словами Цицерона: «Пиши все, что подвернется на язык». Я обещал, что буду, и частыми письмами с дороги, по-моему, исполнил, обещанное» [6, с. 55]. Что и говорить, необременительное и приятное поручение!.. Здесь же Петрарка пишет: «... для меня первый долг - повиноваться твоему повелению». Откуда такое смирение?.. Видимо, расположение Колонна как раз и позволяло Петрарке вести материально независимый образ жизни, в том числе и путешествовать!..
Франческо, конечно же, зависит от Колонна, заинтересован в дружеских отношениях с семьей, болезненно переживает, если возникает ситуация, хотя бы отдаленно похожая на охлаждение привязанности!.. В цитируемом письме Петрарка с обидой сообщает Джованни, что брат его -Джакомо, не дождавшись Франческо, один уехал в Рим!.. Кажется, причины отъезда Петрарку не интересуют, его возмущает уже сам факт, что не исполнились его ожидания. Поэт называет Джакомо «предателем» [6, с. 56],
тем самым дав понять Джованни о силе своей обиды и в то же время делая это как бы с улыбкой, шутливо, в действительности не желая вражды: «На брата же твоего, когда-то моего водителя, а теперь - пойми мое горе - предателя, я решил пожаловаться не кому другому, как ему самому; прошу тебя, вели переслать ему мою жалобу как можно скорее» [6, с. 56-57]. Письмо Джакомо Петрарка написал в тот же день (9 августа), поскольку факт внезапного отъезда приятеля действительно весьма встревожил поэта. Франче-ско словно желает вызвать к себе сочувствие: «Наверное, всех несчастней любящий, которого не любят. Как мне к тебе обратиться, какими начать словами?» [6, с. 57]. Петрарка забрасывает Джакомо вопросами: «Отвечай истцу, моему горю. Почему ты в Риме, а я в Галлии? Чем я заслужил такую разлуку? Неужели меня выбросили на дорогу, словно бесполезный и неудобный груз?» [6, с. 58] и т.д.
Заинтересованность Франческо в Джакомо видна в следующих строках: «. я очень стараюсь оказаться в числе тех, кто ничего не домогается (а ведь эти-то слова как раз и свидетельствуют об обратном! - В.В.). На многих у меня никогда надежды не было: знаю, что старание уподобиться делает нас ненавистными толпе; мои надежды и мои занятия все до сих пор сосредоточивались на тебе. Если ты не пожелал позволить мне и дальше заблуждаться на твой счет, то, надо сказать, ты поступил со мной очень обходительно, дав мне почувствовать свое охлаждение ко мне не оскорбительным поступком, не резким словом, не нахмуренной бровью, а молчаливым бегством» [6, с. 59]. Франческо готов утешиться любым объяснением, более или менее уважительным: «. мера твоей правдивости ничего не будет значить, с меня станет соблюдение простого правдоподобия: готового поверить любое объяснение убедит» [6, с. 62]. На наш взгляд, столь эмоциональное послание по довольно-таки пустяковому поводу свидетельствует, что для Петрарки весьма важно расположение Колонна!..
Как отмечает В.В. Бибихин в комментариях к письмам Петрарки, в ответном послании Джакомо Колонна Петрарка «... обвиняется в поддельности всех своих чувств, за которыми якобы стоит только вымысел жаждущего славы поэта» [6, с. 526]. Полагаем, Джакомо не придумал свой упрек, видимо, такое мнение бытовало в тогдашнем обществе, а коли его повторяют вполне серьезные люди, такие, как Джакомо Колонна, значит, мнение имело под собой основания!..
Франческо изо всех сил оправдывается, в частности, против обвинения в «придумывании» Лауры: «Однако что ты еще говоришь? Будто бы я сам придумал прелестное имя Лауры, чтобы и мне было о ком говорить, и люди ради нее обо мне заговорили, тогда как по-настоящему для моей души Лаура - ничто, разве что под Лаурой я понимаю те поэтические лавры, о стремлении к которым свидетельствуют мои долгие и неотступные труды, а что до живой Лауры, чья красота меня будто бы держит в плену,
то здесь все подделка, песенный вымысел, притворные вздохи. О, хоть бы в этом одном твои шутки оказались правдой, хотя бы здесь я притворялся, а не сходил с ума! Только, поверь мне, очень трудно долго притворяться, а трудиться даром, чтобы казаться безумным, - это ведь хуже всякого безумия» [6, с. 528]. Как видим, Петрарка не оскорблен, судя по всему, весьма резким письмом Джакомо, не рвет с ним отношения - почему?.. Предлагаем два варианта ответа, возможно, справедливы оба: 1) Петрарке ни в коем случае не нужна враждебность Колонна; 2) не исключено, что Джакомо обвиняет поэта полушутливо (не зря же Франческо пишет о «шутках»!), просто повторяя расхожие в то время домыслы. Но в данном случае нас интересуют не рассуждения по поводу реальности или мифичности Лауры (на наш взгляд, излишне представлять Петрарку этаким монстром, способным на более чем изощренную фантазию, разработавшим очень уж сложный путь за лавровым венком!..), а то, что жажда славы Петраркой совершенно не ставилась под сомнение близкими ему людьми!..
О том, что Франческо не просто долгое время мечтал о лавровом венке, но и прилагал планомерные усилия для его получения, нам не нужно даже делать предположений, прибегать к каким-то домыслам, стоит лишь внимательно прочитать переписку поэта!.. Вот что сообщает Франческо 15 февраля 1341 г. из Авиньона Джакомо Колонна - тому самому, вышеупомянутому, который будто бы глубоко обидел поэта, уехав в одиночку в Рим: Петрарка напоминает Джакомо, как они вели с ним о лавровом венке «долгие речи» (заметим: долгие!..), что мечтая о награде Франческо провел «немало (следовательно, как мы полагаем, на протяжении длительного времени. - В.В.) бессонных ночей» [6, с. 94]. Судя по контексту, Джакомо всегда подсмеивался над тщеславием Петрарки, потому тот в цитируемом письме словно заранее оправдывается: «Спрашиваешь, к чему этот труд, эти старания, эта забота - что, лавры делают ученей или лучше?» Для Петрарки данный вопрос - риторический: «Ты ждешь, что я отвечу. Что же еще, кроме слов премудрого царя евреев: «Суета сует - всё суета!» Однако таковы нравы людей» [6, с. 95].
А вот письмо, свидетельствующее, что уже в конце 20 - начале 30-х гг. Петрарка стремился перевести свое восхищение королем Робертом, так сказать, в практическую плоскость. Адресат - Диониджи да Борго Сан-Сеполь-кро (Диониджи Роберти) - исповедник и доверенный советник короля, с конца 1320-х - профессор философии и теологии в Париже, с 1339-го - епископ. Известно, что между 1329-м и 1339-м гг. Диониджи готовил в Авиньоне комментарий к Валерию Максиму для поклонника античности кардинала Джованни Колонна. Весьма вероятно, что в эти годы Петрарка и вел с доверенным человеком Роберта беседы о перспективах коронации, ведь, как отмечает В.В. Бибихин, Диониджи впоследствии стал одним из главных устроителей поэтического венчания в апреле 1341-го [см.: 6, с. 531].
Судьба милостиво предоставила Франческо счастливый шанс для достижения своей цели. Может, Диониджи Роберти подсказал королю, или же тот сам, будучи наслышанным о Петрарке, принял решение, но случилось так, что в самом конце 30-х гг. Роберт прислал знаменитому поэту эпитафию собственного сочинения в память о скончавшейся внучке. И Франче-ско в полной мере использовал этот подарок судьбы (имеем в виду письмо Роберта), рассыпавшись в таких похвалах королю-сочинителю, что тому уже было бы просто неприлично не выполнить любую просьбу поэта, если бы таковая последовала!.. За просьбой, как известно, дело не стало. Вот на такой восторженный отзыв не поскупился Франческо для короля Сицилии и Неаполя Роберта:
«Необычайное сияние ослепило мои глаза, счастливо то перо, которому было вверено такое. Чему мне изумляться более: исключительной краткости, или весомости суждений, или божественной красоте речи?» [5, с. 57]. Благодаря королю, его внучка «. о дважды блаженная, ибо вместо одной преходящей жизни, да и то краткой, ненадежной, всегда открытой тысячам бед, она обрела, я бы сказал, две вечности: одною обязанная небесному, другой - земному царству, той - Христу, этой - Роберту! Ее, принявшую два огромных дара от щедрейших дарителей, следует считать тем более счастливой, что на небе и на земле ей предстоит благодарить достойнейших, ведь очень многое привносится в дары тем, каков даритель, очень важно, от кого примешь благодеяние, а значит, и кому будешь обязан. <.>
Несомненно, пока твоя эпиграмма, или эпитафия, как тебе угодно, будет оживлять память о недавно усопшей внучке - я уверен, это будет вечно, - она всегда будет жить с тобой и с самыми прославленными людьми всех времен» [5, с. 58].
И самую внучку короля не забыл похвалить Петрарка: «Ведь хотя она ушла в самом расцвете лет и красоты, оплаканная почти всем миром, сопровождаемая потоками слез и рыданий, особенно в обоих королевствах: и в том, где родилась, и в том, куда переехала эта редкостная, выдающаяся краса, - однако сама она счастлива, и не только потому, что через этот страшный порог смерти она вошла в радость вечной жизни, но и потому, что ты прославил ее на все века превосходнейшим панегириком» [5, с. 58]. Думаю, не ошибемся, предположив, что, щедро раздаривая свои восторги, Петрарка уже имел в виду будущие хлопоты по лавровому венку!..
Обратим внимание, что Франческо обращается к королю на «ты». Таков стиль поэта, такую манеру он называет «мужественной» и гордится, что возродил древнюю форму обращения и последовательно отстаивает ее. В письме к советнику императора Карла V архиепископу Яну Оломо-уцкому (Венеция, 1363 г.) Петрарка пеняет своему корреспонденту: «... ты обращаешься ко мне во множественном числе, когда я один», однако он, Франческо, не откажется от манеры более искренней и естественной, не
станет «. менять стиль, которым и мудрые люди издавна писали и мы между собой долго пользовались; всегда буду презирать льстивую вкрадчивость и пустые побрякушки новых писателей». Приближающийся к своему шестидесятилетию Петрарка, ради внешнего приличия слегка маскируя тщеславие, напоминает: «. должен робко и по-дружески похвалиться перед тобой, что, кажется, один я или по крайней мере первым во всей Италии я изменил стиль отцов, в наших краях изнеженный и расслабленный, вернув ему мужество и крепость; но обращение и впредь буду писать так, как пишу, разве что ты решительно потребуешь от меня перемены» [6, с. 291-292].
Гершензон М. отмечает, что после письма Роберта Петрарка потерял покой, которым, кажется, довольствовался после того, как в 1337-м приобрел в долине Воклюз на берегу Сорги небольшой участок земли со скромным домиком. Письмо короля «... раздразнило его ненасытное честолюбие, и с этой минуты он уже не найдет покоя, пока не добьется лаврового венка. Два года он неустанно хлопочет, раскидывая сеть лжи и лести, и, наконец, успех венчает его усилия; тогда он надолго покидает свой тихий Воклюз: морем из Марсели он переправляется в Неаполь, где король и поэт разыгрывают комедию испытания на степень лауреата, оттуда едет в Рим, произносит речь на Капитолии и принимает венец.» [2, с. 24]. Позиция Гершензона очевидна: Петрарка сам организовал свою коронацию лавровым венком!..
В контексте сказанного сошлемся на весьма любопытное письмо, которое Франческо написал Диониджи, когда последний в 1338-м (или в 1339-м) году отправился в Неаполь к королю Роберту: «Скоро последую за тобой, ты ведь знаешь, что я думаю о лаврах (не правда ли, фраза свидетельствует о доверительных беседах поэта и высокопоставленного священнослужителя? - В.В.) Взвешивая все по отдельности я постановил, что они ни в коем случае не должны быть ни у кого из смертных, кроме как у короля, о котором мы говорим. Если я удостоюсь его приглашения - прекрасно; в противном случае сделаю вид, будто где-то что-то прослышал, или из его письма, которое он сам послал мне, чрезвычайно почтив меня, человека безвестного, своей любезностью, я словно бы в колебании выведу скорее тот смысл, что я как бы приглашен» [6, с. 532]. Как видим, поэт готов отправиться к королю даже без приглашения, настолько его захватила идея коронации!..
Франческо прекрасно понимал значение благосклонности Роберта -не только короля Сицилийского и Неаполитанского, но и сенатора Рима, сеньора Флоренции и всей Тосканы!.. Знал он и привлекательную «цену вопроса», т.е. лаврового венка: удовлетворение тщеславного желания -это, безусловно, самое важное, однако коронация предполагала и вручение диплома, удостоверяющего присвоение лауреату званий магистра и профессора поэтических искусств и истории. Иначе говоря, Петрарка получал такие же ученые права, что и схоласты-профессионалы, становился о ф и -циально признанным ученым [см.: 3, с. 78]! Диплом также делал
поэта почетным гражданином Рима, давал право преподавать «свободные искусства» (правда, такой возможностью Франческо не воспользовался, он вообще, как мы отметили выше, не стремился к конкретному делу в традиционном смысле слова!).
Как же все рассчитывает Петрарка, как настойчиво, поистине на грани цинизма, а может, в чем-то и переходя эту грань, добивается он своей цели!.. И как в скором будущем без тени смущения станет делать удивленный вид, сообщая друзьям о будто бы нежданно-негаданном приглашении на коронацию!..
В начале сентября 1340 года Франческо написал два письма кардиналу римской церкви Иоанну Колонне. В первом, от 1 сентября, Петрарка -удивленный и обрадованный человек; он получил приятный сюрприз (но ни в коей мере не пожинает плоды долгих предварительных хлопот!) - его приглашают на коронацию!..
«Сегодня как раз в третьем часу дня мне пришли письма от сената, в которых с убедительной настойчивостью меня зовут в Рим для принятия поэтических лавров. В этот же самый день около десятого часа с письмами о том же деле ко мне приезжает человек от канцлера Парижского университета Роберта, моего знаменитого соотечественника, очень сочувствующего моим занятиям; приводя превосходные основания, он убеждает меня ехать в Париж» [6, с. 90-91].
Петрарка старательно изображает изумление: «Ты мне скажи, кто бы когда предсказал, что нечто подобное может случиться среди этих утесов? Дело кажется настолько невероятным, что я переслал тебе оба письма, не нарушив печатей» [6, с. 91]. Без всякой надобности (ведь из содержания и так ясно, какое письмо куда зовет!..), просто не сдерживая своей радости, Петрарка поясняет: «Одно (письмо. - В.В.) зовет на восток, другое на запад; ты поймешь, какие веские доводы толкают меня и туда, и сюда» [6, с. 91]. Франческо, опять же без видимой необходимости, лишь потакая своему самолюбию, подчеркивает, что почести оказаны л и ч н о е м у - поэту Петрарке!.. Да, когда-то «два величайших города мира, Рим и Карфаген, в один и тот же день» предложили дружбу могущественному царю Африки Сифаку, но «. там была оказана честь его власти и богатствам, здесь - мне лично; недаром он предстал просителям восседающим среди золота и драгоценных камней на величественном троне, а меня они нашли одиноко бродящим у берегов Сорги, утром по лесам, вечером по лугам; мне предлагали почести, от него ждали помощи» [6, с. 91].
Таким образом, расставив п р а в и л ь н ы е акценты, Петрарка обращается к Колонне: какой вариант предпочесть?.. Однако в его собственных рассуждениях по этому поводу, вроде бы, нерешительных, уже содержится желаемый вариант - Рим: «. в Италии есть сицилийский король, которого из всех смертных я всего спокойней мог бы видеть судьей над таланта-
ми» [6, с. 91]. Как же иначе, ведь через короля Роберта шла вся подготовительная работа, естественно, что и завершающий этап должен пройти под патронажем этого могущественного государя!..
Иоанн Колонна дает ожидаемый ответ, который «. в высшей степени достоин твоей мудрости и человечности» [6, с. 92], - отправляться в Рим. Однако Петрарка опять не упускает случая удовлетворить свое тщеславие, сообщая, что канцлер Парижского университета Роберт намерен чуть ли не лично приехать за поэтом: «Остается только одна забота, какими словами извиниться мне перед моим другом Робертом, чтобы не только он, но и весь знаменитый университет, если дело выйдет наружу, удовлетворился случившимся. Однако об этом подробней при встрече: слышно, он сам нагрянет сюда с намерением тащить меня в Париж; если это так, дело будет обсуждаться на месте происшествия» [6, с. 92].
В послании к потомству Франческо сообщает, что по совету Иоанна Колонна «решил предпочесть авторитет Рима всякому другому» [8, с. 64]. Однако Петрарка, видимо, желая окончательно убедить всех, что его заслуги в поэзии исключительно велики, «. решил отправиться сначала в Неаполь и явился к великому королю и философу Роберту, столь же славному своей ученостью, как и правлением, дабы он, который один между государями нашего века может быть назван другом наук и добродетели, высказал свое мнение обо мне. Поныне дивлюсь тому, сколь высокую он дал мне оценку и сколь радушный оказал мне прием, да и ты читатель, дивился бы, когда бы знал. Узнав о цели моего приезда (Петрарка желает внушить читателям, что Роберт не знал о намерениях поэта! - В.В.), он необыкновенно обрадовался, отчасти польщенный доверием молодого человека, отчасти, может быть, в расчете на то, что почесть, которой я домогался, прибавит крупицу и к его славе, так как я его одного из всех смертных избрал достойным судьею. Словом, после многочисленных собеседований о разных предметах и после того, как я показал ему мою «Африку», которая привела его в такой восторг, что он, как великой награды, выпросил себе посвящение ее, в чем я, разумеется, не мог и не хотел отказать ему, он наконец назначил мне определенный день на предмет того дела, ради которого я приехал. В этот день он держал меня с полудня до вечера; но так как круг испытания все расширялся и времени не хватило, то он продолжал то же еще два следующих дня. Так он три дня исследовал мое невежество и на третий день признал меня достойным лаврового венка. Он предлагал мне его в Неаполе и многими просьбами старался вынудить у меня согласие. Но моя любовь к Риму одержала верх над лестными настояниями великого короля. Итак, видя мою непреклонную решимость, он дал мне письмо и провожатых к римскому сенату, через посредство которых изъяснял с большим благоговением свое мнение обо мне» [8, с. 65].
Принято считать, что поэтическая коронация Петрарки состоялась 8 апреля 1341-го года - в этот день произошло редкое совпадение перехо-
дящего праздника пасхи с календарной годовщиной Воскресения. В письме королевскому секретарю Барбату Сульмонскому Франческо сообщает, что «при большом стечении народа и великом ликовании» свершилось долгожданное событие: «. Орсо Ангиллара, граф и сенатор, человек возвышенного ума, украсил лавровыми ветвями меня как прошедшего королевское испытание» [6, с. 100]. Символику происходящего хорошо объяснил Конрад Бурдах: «Сенатор Рима снял со своей головы лавровый венок и возложил его на голову Петрарки от имени римского народа, чья власть тем самым перешла к нему; это значит: свободный римский народ в лице делегированного им магистрата, носившего вместо него лавровый венок, короновал поэта венком власти; ибо эта власть в соответствии с античным, отчасти известным и средневековью, но теперь полностью восстановленным в своем значении правом, принадлежит римскому народу. Кроме того, Петрарке была передана пурпурная мантия неаполитанского короля Роберта, следовательно, еще одна императорская инсигния. Подражая триумфальному ритуалу античности, Петрарка по окончании акта коронования возложил в торжественной процессии лавровый венок, который в римской древности был сначала почетным знаком триумфатора и только потом стал привилегией и короной императора, на алтарь святого Петра, вернув его в руку Божию» [1, с. 144].
В триумфальной речи на Капитолии Петрарка, уже не сдерживаясь, высказывает свои заветные мысли. К славе и почестям принято относиться презрительно, раскрывает душу перед слушателями Франческо, но в действительности жажда общественного признания владеет человеком, особенно если тот на что-то способен в этом мире: «. стремление к славе присуще не только обычным, но и, больше всего, умудренным и выдающимся людям; вот почему много философов рассуждает о презрении к славе, однако никто или очень мало кто вправду ее презирает, что особенно явствует из их обычая вписывать свои имена в зачины тех самых книг, где они требуют презирать славу, как говорит Туллий в первой книге «Тускуланских вопросов» [7, с. 1213]. Бесспорно, славы заслуживают поэты, которые, как и философы, ищут истину. Вообще поэзия - это и философия, и история одновременно, утверждает Петрарка, если есть различие между этими сферами деятельности, то исключительно внешнее, но внутренняя сущность - общая, и состоит она в познании - процессе ярком, радостном, творческом, не похожем на схоластическое затворничество!..
Петрарка вдохновенно делится своим пониманием творчества: «. под покровом вымыслов поэты выводят то истины естественной и нравственной философии, то исторические события», поэтому «. между делом поэта и делом историка и философа, будь то в нравственной или естественной философии, различие такое же, как между облачным и ясным небом, - за тем и другим стоит одинаковое сияние, только наблюдатели воспринимают его различно. При этом поэзия тем сладостней, чем шаг за шагом увлекатель-
ней становится с трудом отыскиваемая истина» [7, с. 15-16]. Дар поэта -великий дар, ибо поэтическое вдохновение укоренено в трансцендентальном - в Боге: «. если в прочих искусствах к цели могут привести усилие и труд, в поэтическом искусстве не так: здесь ничего не сделать без какой-то неуловимой и божественно вселяющейся в душу певца и пророка силы» [7, с. 7]. Словом, прочь сомнения, если они еще у кого-то остались, в справедливости высокой награды для Петрарки, волей Всевышнего Промысла находится Франческо на Капитолии!..
Все собравшиеся на торжество, по уверению Петрарки, чувствовали незримое присутствие короля Роберта: «Не хватало руки короля, но не его незримого присутствия и величия; они въяве ощущались всеми, а не только мною. Не хватало твоих глаз и ушей, но твой дух постоянно со мной» [6, с. 100]. В том же письме Франческо сетует, что не успел прибыть Джо-ванни Барилли: «Не хватало великодушного Иоанна: посланный королем и спешивший с невероятным усердием, он попал за Анаьи в засаду герни-ков, из которой выбрался, к моему облегчению, хотя в ожидаемое время не прибыл» [6, с. 100]. К слову, Петрарка и сам попал к разбойникам, когда покидал Рим. Вот как он сам описывает это происшествие: «Едва мы вышли за городские стены, я с людьми, которые следовали за мной и по суше, и в море, попал в руки вооруженных разбойников; если пущусь подробно описывать, как мы от них избавились и были вынуждены возвратиться в Рим, какое было по этому поводу волнение народа, как на следующий день, подкрепленные более надежной вооруженной охраной, мы вышли в путь и что еще приключилось в дороге, выйдет долгая история» [6, с. 101]. Так в хлопотах начавшаяся история обретения Франческо лаврового венка так же беспокойно и закончилась!..
В конце счастливого для себя апреля 1341-го Петрарка напишет благодарное письмо Роберту Неаполитанскому, в котором изобразит короля подлинно идеальным государем, мудром и в области политики, и в сфере искусств: «Миру давно уже было известно, скольким тебе, краса государей, обязаны все теперешние труды на поприще свободных и благородных искусств, в которых ты благодаря своему прилежанию тоже сделал себя государем - с диадемою, если не ошибаюсь, намного более блистательной, чем корона твоего мирского царства» [6, с. 96]. Петрарка придает событию на Капитолии и с т о р и ч е с ко е значение, творцами которого стали и он, поэт, и Роберт, олицетворяющий благородную и справедливую мирскую власть: «. обычай увенчания лаврами . в наш век возобновлен
тобою - вождем и мной - твоим рядовым воином» [6, с. 96]...
* * *
Осенью 1825 года Александр Сергеевич Пушкин писал из Михайловского князю П.А. Вяземскому: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байро-
на? Черт с ними! Слава богу, что потеряны. <...> Толпа жадно читает исповеди, записки etc, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе». Эту глубокую мысль Пушкина мы привели для тех, кто решит сравнить тщеславие Петрарки с собственными карьерными амбициями. Не нужно обольщаться!.. Франческо жаждал славы не потому, что хотел в чем-то обойти коллег по поэтическому «цеху» или вдоволь насладиться завистью соседа по лестничной площадке... Во всяком случае, далеко не только поэтому! Первый гуманист понимал, что почести, воздаваемые ему, - это одновременно прославление поэзии, просвещения, человеческой устремленности к вершинам духовности. Лавровый венок Петрарки - коронация человека совершенствующегося, в восхищении постигающего безмерные глубины человеческой сущности. Торжество разума и творчества -таким видится объективный смысл тех славных событий на Капитолии!..
Список литературы:
1. Бурдах К. О происхождении гуманизма // Бурдах К. Реформация. Ренессанс. Гуманизм / Пер. с нем. М.И. Левиной. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - С. 90-184. - (Серия «Конец света»).
2. Гершензон М. Франческо Петрарка. 1304-1374 // Петрарка. Автобиография. Исповедь. Сонеты / Пер. М. Гершензона и Вяч. Иванова. - М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1915. - С. 3-52. - (Памятники мировой литературы. Писатели Запада. Италия).
3. Итальянский гуманизм эпохи Возрождения: Сб. текстов / Пер. с лат. и коммент. Н.В. Ревякиной, Н.И Девятайкиной, Л.М. Лукьяновой / Вступ. ст. и ред. С.М. Стама. Ч. I. - Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1984. -239 с.
4. Конверсини да Равенна. Драгмалогия о предпочтительном образе жизни / Пер. с лат. и коммент. О.А. Уваровой // Гуманистическая мысль итальянского Возрождения / Пер. с лат. и итальянского яз. XVI в. / [Сост., авт. вступ. ст., отв. ред. Л.М. Брагина]; Науч. Совет «История мировой культуры». - М.: Наука, 2004. - С. 150-160. - (Культура Возрождения).
5. Петрарка Ф. Дружеские письма / Вступ. ст., пер. с лат. и коммент. Н.Х. Мингалеевой // Гуманистическая мысль итальянского Возрождения / Пер. с лат. и итальянского яз. XVI в. / [Сост., авт. вступ. ст., отв. ред. Л.М. Брагина]; Науч. Совет «История мировой культуры». - М.: Наука, 2004. -С. 37-67. - (Культура Возрождения).
6. Петрарка Ф. Книга писем о делах повседневных // Петрарка Ф. Письма / Пер., послесл., коммент. В.В. Бибихина. - СПб.: Наука, 2004. - С. 19-321. -(Серия «Слово о сущем». Т. 52).
7. Петрарка Ф. Слово, читанное знаменитым поэтом Франциском Петраркой Флорентийским в Риме на Капитолии во время его венчания лавровым венцом // Петрарка Ф. Письма / Пер., послесл., коммент. В.В. Биби-хина. - СПб.: Наука, 2004. С. 5-18. - (Серия «Слово о сущем». Т. 52).
8. От Франциска Петрарки потомству привет // Петрарка. Автобиография. Исповедь. Сонеты / Пер. М. Гершензона и Вяч. Иванова. - М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1915. - С. 57-68. - (Памятники мировой литературы. Писатели Запада. Италия).
9. Франциска Петрарки книга бесед о презрении к миру, которую он озаглавил «Своей тайной» / Пер. с лат. М. Гершензона // Петрарка. Автобиография. Исповедь. Сонеты / Пер. М. Гершензона и Вяч. Иванова. - М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1915. - С. 73-223. - (Памятники мировой литературы. Писатели Запада. Италия).
