CC BY
8
DOI 10.54770/20729316-2023-3-226
А.А. Коновалов, А.А. Петрова (Москва)
ЛАГЕРНАЯ ТЕМА В ПОСЛЕВОЕННОЙ ПРОЗЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ (С. МАКСИМОВ И Г. АНДРЕЕВ)
Аннотация
Художественное творчество Г. Андреева и С. Максимова в значительной своей части посвящено осмыслению личного лагерного опыта. Они стремятся отразить политические процессы и их влияние на судьбы персонажей, в фокусе их внимания находится человек, оказавшийся в критических условиях, созданных государством, и противостоящий им. Их произведениям свойственна особая личная эмоциональная окрашенность и трагизм в изображении судьбы заключенного. Эти признаки позволяют увидеть значительное сходство с текстами направления «лагерной прозы». Целью данного исследования является выявление общих типологических черт прозы о лагерях второй волны эмиграции и «лагерной прозы» метрополии 1950-1980-х гг., позволяющих говорить о принадлежности С. Максимова и Г. Андреева к этому направлению. Произведения написаны от лица рассказчика, имеющего автобиографические черты, а за изображением внутренней борьбы героя-интеллигента скрывается обобщенный образ целого поколения людей, вынужденных противостоять репрессивному аппарату. При этом С. Максимов старается отобразить трагическую борьбу и гибель человеческой души в этом противостоянии, в то время как Г. Андреев - показать христианское принятие испытаний, пришедшихся на жизненном пути заключенных. Новизна исследования заключается в определении типологических черт лагерной прозы в произведениях второй волны эмиграции, включающих автобиографизм повествования, а также особый хронотоп лагеря, определяющий сюжеты и изображение внутренней борьбы героев. Таким образом, в лагерной прозе, созданной эмигрантами второй волны, реализуются «реально-исторический» и «экзистенциальный» принципы изображения лагерной жизни, позволяющие говорить о значительных сходствах с лагерной прозой А.И. Солженицына и В.Т. Шаламова и каторжной прозой Ф.М. Достоевского.
Ключевые слова
С. Максимов; Г. Андреев; лагерная проза; литература Русского зарубежья; вторая волна русской эмиграции.
A.A. Konovalov (Moscow), A.A. Petrova (Moscow)
THE CAMP THEME IN POST-WAR PROSE OF THE RUSSIAN ABROAD (S. MAKSIMOV AND G. ANDREEV)
The works of G. Andreev and S. Maksimov is largely devoted to the understanding of personal camp experience. They strive to reflect political processes and their influence on the destinies of the characters; their focus is on a person who finds himself in critical conditions created by the state and resists them. Their works are characterized by a special personal emotional coloring and tragedy in depicting the fate of a prisoner. These features allow us to see significant similarities with the texts of the "camp prose" movement. The purpose of this study is to identify common typological features of prose about the camps of the second wave of emigration and the "camp prose" of the metropolis of the 1950s-1980s, which allows us to talk about the belonging of S. Maksimov and G. Andreev to this direction. The works are written from the perspective of a narrator who has autobiographical features, and behind the image of the internal struggle of the intellectual hero lies a generalized image of an entire generation of people forced to resist the repressive apparatus. At the same time, S. Maksimov tries to depict the tragic struggle and death of the human soul in this confrontation, while G. Andreev tries to show the Christian acceptance of the trials that came along the life path of the prisoners. The novelty of the study lies in the identification of the typological features of camp prose in the works of the second wave of emigration, including the autobiographical nature of the narrative, as well as the special chronotope of the camp that determines the plots and the depiction of the internal struggle of the heroes. Thus, in the camp prose created by emigrants of the second wave, the "real-historical" and "existential" principles of depicting camp life are implemented, allowing us to talk about significant similarities with the camp prose of A.I. Solzhenitsyn and V.T. Shalamov and the convict prose of F.M. Dostoevsky.
|Key words
S. Maksimov; G. Andreev; camp prose; literature of the Russian diaspora; the second wave of Russian emigration.
Литературное течение «лагерная проза» формируется в XX в. под влиянием грандиозных социально-экономических и политических потрясений в России, сопровождавшихся не менее значительными изменениями в духовной и идеологической сферах в русской культуре XX столетия, и не теряет своей актуальности по сей день.
Особенностью лагерной прозы, несмотря на неоднозначность данного понятия в литературоведении, является теснейшая связь между произведениями и жизнью их авторов, личные переживания которых стали основой данных текстов и одним из ее «важнейших свойств» [Поль 2022, 163].
Несмотря на то что произведения, относимые к лагерной прозе, были написаны в разное время, а лагерный опыт в них показан с различных точек зрения и в разном объеме, все они обладают общими характерными признаками. Прежде всего, в них на основе личного опыта воссоздается пространство «тюремно-лагерного ада», т.е. особый хронотоп лагеря с его индивидуальными приметами, характерными персонажами, ситуациями, конфликтами, со специфическим языком. Под хронотопом М.М. Бахтин понимал «существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе» [Бахтин 2000, 9]. Эта взаимосвязь и является сюжетообразующей в лагерной прозе, где реализуется особый хронотоп «архипелага», места отчуждения, отделенного от привычной действительности и общества своими законами и укладом жизни.
В российском литературоведении изучение произведений лагерной прозы начинается в 1980-е гг. Проза А. Солженицына, В. Шаламова, Ю. Домбровского, С. Довлатова разносторонне освещена филологами, однако, как подчеркивает Л.С. Старикова, «единого понятия «лагерной прозы» так и не выявлено, поскольку на данный момент практически не предпринимаются попытки обобщения позиций: в центре внимания ученых лежит в основном творчество отдельных авторов или их произведения [Старикова 2015, 169]. Исследований, позволяющих типизировать черты этого течения, совсем немного: в 1989 г. выходит статья И. Сухих «Эта тема пришла» [Сухих 1989], в которой исследователь рассматривает ряд авторов как последователей В. Шаламова. В 1996 г. О.В. Васильева в статье «Эволюция лагерной темы и ее влияние на русскую литературу 5080 годов» резюмирует необходимость за точку отсчета начала «Лагерной прозы» брать «Один день Ивана Денисовича», а также обозначает ключевые произведения В. Шаламова («Колымские рассказы») Г. Вадимова («Верный Руслан»), С. Довлатова («Зона») [Васильева 1996]. Ю.В. Мало-ва в диссертации «Становление и развитие лагерной прозы в русской литературе XIX-XX вв.», защищенной в 2003 г., утверждает начало термина «лагерная проза» [Малова 2003]. Неоднократно в работах отмечалось особое место в этом процессе писателей-эмигрантов, которые начали издавать прозу о ГУЛАГе задолго до солженицынского «Одного дня...» (так, книга И.Л. Солоневича «Россия в концлагере» была впервые опубликована в 1935 г. - К.А., П.А.), однако творчество писателей второй волны крайне редко рассматривалось в связи с этой проблематикой и до сих пор не стоит в одном ряду с другими произведениями лагерной прозы. Первая попытка сопоставления эмигрантской и неэмигрантской лагерной прозы на материале творчества второй волны эмиграции была предпринята В.В. Умня-гиным в 2022 г.: в статье исследователь доказал, что многогранный образ политического лагеря складывается именно в ходе изучения диссонирующих памятников литературы [Умнягин 2022, 28-46].
В статье «Лагерная проза» как этап формирования литературы нового типа» С.С. Бойко упоминает писателей второй волны и рассматривает творчество некоторых прозаиков второй волны в контексте лагерной тематики, намечая векторы для дальнейшего рассмотрения и обозначая
некоторые типологические сходства с прозой «основателей» лагерного направления А. Солженицыным и В. Шаламовым [Бойко 2015, 66]. Некоторые ее тезисы мы также разовьем в нашей работе. Исследователь Ю.В. Матвеева также отмечает сходство изображения лагерной жизни с другими каторжниками: она обращает внимание, что происходит сближение последних очерков «...с такими текстами ровесников Г. Андреева и представителей первой эмиграции, как рассказы И. Савина, "Приглашение на казнь" В. Набокова, тюремный дневник Б. Вильде» и корнями они уходят к произведениям В. Гюго, Стендаля, А. Дюма, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова [Матвеева, 2017, 199].
Как отмечает С.С. Бойко, «в произведениях писателей второй волны эмиграции «сталинские репрессии 1920-х-1930-х гг. <...> затронуты всеми без исключения авторами в самых различных по жанру, стилю и объему произведениях (например, в книгах В. Алексеева, Г. Андреева, С. Максимова, Н. Нарокова, Б. Ширяева, до войны переживших каторгу или тюрьму)» [Бойко 2015, 66], однако исследуемые нами авторы являются наиболее крупными и яркими представителями своего литературного течения. Лагерная тема занимает заметное место в творчестве С. Максимова и Г. Андреева, хотя при внимательном ее изучении можно заметить существенные отличия. Сергей Максимов к лагерной проблематике обращался в основном в произведениях малой прозы, а Геннадий Андреев - большой, что позволяет рассмотреть проблему на примерах текстов разной формы.
Необходимо отметить, что творческое наследие С. Максимова и Г. Андреева намного шире непосредственно лагерной проблематики: семей-но-бытовой роман «Денис Бушуев» С. Максимова и его продолжение «Бунт Дениса Бушуева», тепло встреченные в русской эмигрантской и европейской критике, описывают становление писателя в первые послереволюционные годы, а книги «На стыке двух веков» и «Минометчики» Г. Андреева посвящены описанию предвоенных и военных лет России XX в.; однако даже в этих произведениях открыто или завуалированно звучит критика сталинского режима. Центральной темой творчества писатели выбирают именно лагерное бытие и художественное осмысление духовных преобразований личности в условиях трудового лагеря, проблемам человека и государства, типологически сближаясь тем самым с известными «лагерниками» середины века. Сборники «Тайга», «Трудные дороги» и «Соловецкие острова» объединяет общая проблематика: почти каждый из авторов-эмигрантов второй волны так или иначе касался темы лагерей, однако С. Максимов и Г. Андреев посвящают этой теме значительную часть творчества и становятся центральными фигурами в Русской эмиграции второй волны.
Сборник «Тайга» - серия очерков С. Максимова - представляет собой зарисовки случайных событий из жизни заключенного, рассказчик часто выступает не участником, а лишь наблюдателем. Произведения в сборнике показывают разные стороны лагерной жизни: среди них можно встретить гнетущее описание тяжелых работ и повседневный быт, очерки о человеческом характере, о любви и дружбе в лагере, а также описание страшных
ситуаций, калечащих судьбы людей. В «Трудных дорогах» и «Соловецких островах» Г. Андреева совсем иной пафос - на страницах произведений представлено не только философское осмысление сложившихся обстоятельств, но и попытки сопротивления им, главная задача героев Г. Андреева - сохранить человеческое лицо в нечеловеческих обстоятельствах и покинуть место заключения любой ценой. Очевидно, тенденции, развиваемые писателями, представляют собой два пути изображения человеческого характера в лагерной прозе второй волны, однако их объединяют пространственно-временные координаты, существенно влияющие на событийный ход и идейную составляющую - показать ужас репрессий, вынудивших авторов эмигрировать.
Одна из важнейших художественных особенностей прозы второй волны - следование принципам автобиографизма и историзма - неоднократно отмечалась ведущими исследователями этого периода: В.В. Агеносов в монографии «Восставшие из небытия» [Агеносов 2014, 85, 371] и М.Е. Бабичева в библиографических очерках «На чужбине писали о Родине» [Бабичева 2020, 55, 186] приводят сведения о нахождении в лагерях С. Максимова и Г. Андреева, подчеркивают автобиографическую основу многих произведений «второй» эмиграции.
О фактах биографии Г. Андреева (настоящая фамилия Хомяков, также известен под псевдонимом Н. Отрадин - К.А., П.А.) известно немного: в 1927 г. писатель «был арестован по «политической» 58-й статье и осужден на десять лет исправительно-трудовых лагерей [Воспоминания Соловецких узников 2015, 107]. «Зэковский» маршрут его пролег через Соловки и европейский север России. В 1935 г. Андреев вышел на свободу с «поражением в правах» [Воспоминания Соловецких узников 2015, 107]. Именно эти события легли в основу его книг «Трудные дороги» и «Соловецкие острова», а тема сталинских лагерей станет центральной для его творчества. Все произведения на лагерную тему написаны от лица рассказчика, имеющего автобиографические черты, и близкого автору, что складывается в особую индивидуально-авторскую картину мира.
Для героев Г. Андреева побег из лагеря становится едва ли не главной жизненной целью: «С того дня, как я вышел из ворот Крестов, одна мысль не оставляет меня: надо бежать. Невозможно примириться с тем, что впереди десять долгих, бездеятельных, вычеркнутых из жизни лет» [Воспоминания соловецких узников 2015, 159], в то время как для С. Максимова это, скорее, смирение со сложившейся ситуацией, рождающее особую созерцательность, и попытка рефлексии над сложившимися обстоятельствами: «Казалось бы, мир создан здесь для того, чтобы и сама жизнь была такой же красивой, легкой, как полет чайки, спокойной, как зеленые лесные озера, могучей и здоровой, как тайга, но по какому-то непонятному, чудовищному закону земля здесь полита потом, слезами и кровью, глухие чащобы знают много трагедий, а высокая трава скрывает тысячи горьких могил» [Максимов 1952, 175]. Писатель провел 5 лет в «Печорла-ге» в Республике Коми по 58-й статье за неосторожный разговор с товарищами по Литературному институту. Возможно, именно его вовлеченность
в «культурно-воспитательную работу» и следовавшее за ней освобождение от некоторых «общих» работ позволяли автору философски осмыслить пребывание в лагере, поскольку подобный статус предполагал послабления и возможность занять наблюдательную позицию, часто не включаясь в происходящие события полностью.
В прозе о лагерях Г. Андреева и С. Максимова можно также проследить следование тенденции изображения лагеря как особого пространства: лагерь представляется особым островом, отделенным от свободной жизни как географически, так и духовно. Подобная специфика изображения окружающего пространства позволяет сделать акцент на психологическом состоянии героев, что подчеркивает идею произведений лагерной прозы: изображение силы личности в нечеловеческих обстоятельствах. Хронотоп лагеря, запечатленного писателями второй волны эмиграции, коррелирует с изображением лагерного пространства как «архипелага» писателями метрополии: неоднократно писателями подчеркивается оторванность от обыденной жизни, невозможность наладить даже минимальную связь с «материком» и его жителями. По мнению М.Е. Бабичевой [Воспоминания соловецких узников 2015, 111], эта художественная особенность во многом предопределяет изображение лагерной жизни: торжество человеческого духа А. Солженицына или облик проигравших за битву с действительностью В. Шаламова восходят к традиции воссоздавать в тексте внутреннюю борьбу человека, оторванного от большой жизни, что еще сильнее обостряет этот конфликт.
Антитеза, которая лежит в основе многих произведений о лагерях (противопоставление материковой жизни и жизни лагерной, жизни до заключения и во время / после), Г. Андреевым раскрывается через изображение особого топоса: «Тайга противилась, злилась, не давалась. Она раскидывала на пути непроходимые болота - неделями в них бросали тысячи бревен и тысячи тачек земли, щебня, возводили насыпь, - для того, чтобы, придя в какое-то утро, увидеть снова взъерошенную равнину» [Андреев 1959, 21]. Бытию человека автор противопоставляет могущество русской природы, борьба с которой будет проиграна, насколько усердно бы она ни велась. Шанса покинуть место заключения практически нет, потому что невозможно победить дикую стихию. Подобные пейзажи сопровождают героев Г. Андреева и в другом лагере - на Соловках: «Жизнь проходит где-то стороной, мы не участвуем в ней. Метели, лед, шуга крепче стен и решеток отгородили нас от мира, и здесь, на островах, мы варимся в собственном соку» [Воспоминания Соловецких узников 2015, 150]. Для художественного видения Г. Андреева проблема оторванности лагеря от реального мира не зависит от реального местоположения лагпункта. Действительность не нуждается в колючей проволоке: граница между нормальной жизнью и жизнью в заключении простирается на протяжении многих километров. Антитеза «мир лагеря» и «мир обычной жизни», лежащая в основе большинства текстов лагерной прозы, находит свое воплощение и в творчестве Г. Андреева.
В рассказе «В снежной могиле» С. Максимова мы встречаем похожую картину: «Красное огромное солнце подымалось из-за далекой горы в белесой, морозной дымке, окрашивая в розовый цвет убегающую снежную дорогу. Справа и слева уродливыми сугробами поднимались запорошенные ели и сосны, образуя грозную, неприступную стену» [Максимов 1952, 123]. По мнению рассказчика, в таком лагере не нужны никакие ограждения: суровая северная природа выполняет работу охранника намного лучше человека. Подобный лиризм изображения сурового лагерного пейзажа также является характерной особенностью лагерной прозы: безжизненность пространства позволяет сопоставить тюрьму с адом. Неоднократно в рассказах Максимова звучит мысль о невозможности преодоления стихии: в условиях суровой северной жизни ослабленное тяжелым физическим трудом, человеческое тело не способно выдержать испытание на прочность побегом, а потому путь борьбы изначально обречен, и смирение - единственно возможный путь выживания. Так, мы можем говорить о единстве лагерного топоса, изображаемого в литературе о ГУЛАГе, вопреки реальным географическим расстояниям лагпунктов.
Но отдаляет от прежней мирной жизни не только суровый русский лес. В рассказе «Стошестидесятый пикет» С. Максимова герой со злобой вспоминает «Записки из мертвого дома» Достоевского, потому что «у арестантов того времени был доступ к нормальной пище от вольного люда, а на рождество даже гусь» [Максимов 1952, 113]. А нынешние условия таковы, что жители деревень, которые волей случая оказывались близкими к лагерям, «лютой ненавистью ненавидели концлагерников, а концлагер-ники - жителей зырянских деревень. Ненависть с той и с другой стороны была обоюдная, и никакой пощады не было друг другу. Заключенные не могли простить вольному люду того, что вольный люд ловит их, выдает и стреляет, а вольный люд не прощал беглецам грабежей, сопряженных иногда с убийствами» [Максимов 1952, 93]. Таким образом, заключенные оказывались в положении, когда даже при большом сопротивлении практически не имели шанса сохранить в себе хоть сколько-нибудь человеческое, потому что разрыв с внешним миром сохранялся не столько географически, сколько идейно и нравственно: условия лагеря формируют нового человека, теряющего в себе человечность, который серьезно отличается от героя дореволюционной прозы на лагерную тему. Так выражается противопоставление писателями-«лагерниками» себя писателям «каторжной прозы», обусловленное существенным изменением положения заключенных и, как следствие, изменившимся восприятии лагерной жизни.
Мы можем наблюдать, что топос лагеря существенно влияет на формирование личности: разница между человеком, живущим на воле, и заключенным усугублялась не только социальным статусом. Особого внимания заслуживает также отражение особой психологии человека, оказавшегося в ситуации пограничья. Так, С. Максимов неоднократно использует сюжеты, в основе которых лежит сближение личностей: любовные связи, дружба, взаимовыручка, тоска за судьбу сокамерника и искреннее сочувствие тем, кому повезло меньше рассказчика, однако
каждый раз изображает ситуации исключительные, заставляющие человека совершать тяжелый нравственный выбор. Важной художественной особенностью лагерной прозы является изображение внутренней борьбы заключенного, пытающегося сохранить индивидуальные черты, однако многие эту борьбу проигрывали. «Здесь уже не было людей, здесь были звери. Звери заключенные, звери - энкаведисты», - пишет С. Максимов в «Стошестидесятом пикете» о том, как теряют свой облик не только заключенные, но и те, кому положено за ними следить [Максимов 1952, 113]. Суровая машина репрессий уничтожает личность любого человека, соприкасающегося с ней; шанса сохранить себя практически не остается, потому что так будет в любом месте заключения: «Все лагпункты нашего огромного лагеря походили один на другой, как похожи человеческие скелеты» [Максимов 1952, 129]. Стоит отметить, что автора интересуют события, выбивающиеся из привычной череды однообразных будней, и личность человека в экстремальной точке, что сближает его произведения с рассказами В. Шаламова [Коновалова 2010]. Так, в рассказе «Стошестидесятый пикет» С. Максимов приводит страшные истории о том, как люди превращаются в «саморубов» - отрубают себе конечности, чтобы попасть в лазарет, потому что это остается единственной возможностью хоть немного почувствовать себя достойным хорошего отношения, а затем оказаться в лагерь для инвалидов, где тело изнуряется намного меньше. Заключенных не останавливает даже продление срока на 2-3 года за «раскрытие» подобных манипуляций - в центре внимания автора ценность человеческой жизни и крах гуманистического сознания: ужасы происходящего описываются как повседневные бытовые зарисовки, а намеренное снижение драматического пафоса лишь сильнее подчеркивает трагизм происходящего.
С горечью рассуждает С. Максимов о том, что приспособиться к этой действительности могут только те, кому в честном обществе не заслужить уважения: «Есть люди хитрые, изворотливые, они за весь свой каторжный срок пальца о палец, как говорится, не ударят. Они устроятся парикмахером, поваром, каптером, завхозом...» [Максимов 1952, 23]. Неоднократно в сборнике прозвучит мысль о несправедливости социального устройства лагерей ГУЛАГ: самая тяжелая и изнуряющая работа достается «политическим» (фактически - интеллигенции), а возможность облегчить себе жизнь - «уркам», которые с радостью оперируют государственными лозунгами, издевательски объясняя свое выгодное положение отсутствием клейма «классовый враг».
«Но есть люди - по пять, по десять лет изо-дня в день катают тяжелую тачку. Это честные, скромные, покорные судьбе русские люди, попадающие в лагерь "за здорово живешь"» [Максимов 1952, 23]. В рассказе «Пианист» таким честным человеком предстает главный герой, которому судьба уготовила по-настоящему тяжелую участь. Всеволод Федорович - талантливый и умный пианист из Москвы; за что осужден, сам не знал, однако покорно и порядочно исполнял работу, из трех лет отбыл 2,5. Незадолго до конца своего срока, будучи сваебоем, он получает серьезную травму: на его руки падает бревно, что приводит к ампутации правой. Так, человек, перед
которым брезжила надежда на скорое возвращение к привычному укладу жизни и любимой работе, теряет самое главное - желание жить и бороться, которые не покидали его на протяжении всего срока пребывания в лагере. «Я смотрел на его сгорбленную, высокую фигуру и думал о том, что хорошо бы забраться на самый верх копра и броситься оттуда вниз головой, чтобы не видеть больше этих бесконечных человеческих страданий на терпеливой русской земле», - пишет С. Максимов об ужасной трагедии одного человека, смиренно ожидавшего своей участи и честно выполняющего свою работу [Максимов 1952, 30]. Автор рисует героя-интеллигента, в образе которого раскрывается трагедия целого социального слоя: изначально не приспособленный к тяжелому физическому труду, такой человек живет мыслью о возможности вернуться к делу всей своей жизни, это единственное, что дает ему возможность найти силы на преодоление нечеловеческих трудностей.
В фокусе внимания С. Максимова находится именно момент, когда даже самый стойкий и мужественный человек превращается в униженного, подавленного лагерной жизнью. Задача писателя - изобразить, как ломает человека действительность, в которой он оказался, насколько жесток репрессивный аппарат. Так, можно говорить о типологическом сближении автора с творчеством В. Шаламова, проза которого, по мнению многих исследователей, как раз ставит одной из основных задач - изображение деформации человеческой души под гнетом лагерной действительности. С.С. Бойко также обращает внимание на схожесть авторского инструментария и используемых художественных приемов: «Многие приемы схожи у С. Максимова и В. Шаламова. Сходство предопределено лаконизмом малой формы и задачей правдивого свидетельства. Мрачный колорит, абсурдность, характерные персонажи и происшествия - суть свойства инфернального мира, безотносительно к географической отдаленности Коми от Колымы. У обоих писателей рассказчик понимает природу волчьих законов и лично зависит от них, но внутренне он, насколько возможно, отстраняется от происходящего» [Бойко 2015, 73].
Совсем иначе изображается человеческий характер в прозе о лагерях Г. Андреева: рассказчик, наблюдает за происходящим, и его в первую очередь интересует внутреннее сопротивление обстоятельствам: величие человеческой души способно противостоять любым испытаниям даже тогда, когда сами герои почти потеряли надежду на возможность победы. Проза Г. Андреева философична, задача ее - проследить внутренний рост от практически отчаяния: «Тогда из этого непреоборимого молчания возникает вопрос, который будто бы кто-то шепчет мне на ухо: - А, может быть, те, что послали нас сюда, правы?..» [Воспоминания соловецких узников 2015, 118], - до искреннего удивления масштабам и неисчерпаемости силы: «Мы сами не знаем, до чего мы выносливы и крепки» [Воспоминания соловецких узников 2015, 156], «Я могу сейчас со всеми примириться и любовно, - мысленно, конечно, - даже всех обнять, вовремя вспомнив, что все люди братья» [Андреев 1959, 7].
Философский взгляд на пребывание в лагере, внутреннее сопротивление героев вопреки законам природы, вера в несгибаемость души человеческой
под гнетом испытаний роднит творчество Г. Андреева с прозой А. Солженицына: трудолюбивый человек, противящийся злу, способен сохранить себя даже в самых нечеловеческих условиях. Однако герои Г. Андреева все-таки с благоговением думают о возможном побеге, в том время как для солжени-цынских персонажей внутренняя свобода оказывается на первом месте.
Стоит также отметить, что лагерная проза Г. Андреева во многом восходит к «каторжной прозе» Ф.М. Достоевского, параллели заключаются в изображении нечеловеческих мук заключенных как адских мучений. Так, его герои «Соловецких островов» напрямую говорят о своей участи, наблюдая за осунувшимися, «вырубленными морозами», грязными, одинаково темными и одичавшими лицами окружающих их людей:
- Это похоже на ад, - говорю я. - Не хватает только жары и адского пламени. А люди как раз из царства теней.
- Нет, это только чистилище, - поправляет Стрешнев. Он сидит по-восточному, подогнув ноги и утомленно прислонившись спиной к стойке нар.
- Да, чистилище. Ад - это навсегда, вечность. А чистилище -временно. Каким бы долгим оно ни казалось, оно все равно пройдет. [Воспоминания соловецких узников 2015, 156]
М.Е. Бабичева отмечает, что православие становится для узников одним из самых мощных источников, из которых «черпают заключенные нравственные силы» [Воспоминания соловецких узников 2015, 110]. Безусловно, в связи с расположением концлагеря непосредственно в стенах бывшего монастыря, заключенные, возможно даже неосознанно, сопоставляют свою участь с мученическими испытаниями, однако стоит отметить, что возвращение к христианским мотивам - явление в целом присущее второй волне эмиграции, поскольку многие авторы, оказавшись за границей, получили возможность вернуться к истокам, а также оказались под влиянием «первой» эмиграции, для которой христианские идеи и мотивы лежали в основе художественного мировоззрения.
Если в художественном плане можно проследить типологическую близость изображения лагерной действительности и человеческого характера творчеству В. Шаламова, то идейно «лагерная проза» второй волны эмиграции все же близка задачам «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына: автор ставил перед собою цель воздействовать на мировое общественное мнение для изменения порядков в СССР [Бойко 2015, 67]. Эти задачи, абсолютно независимо от прозаиков и публицистов Русского зарубежья, А.И. Солженицын сформулировал для себя еще в середине 1950-х гг., находясь в ссылке. «Мир, конечно, не останется равнодушным! Мир ужаснется, мир разгневается, - наши испугаются - и распустят Архипелаг» [Солженицын 1996, 270].
Большой пласт творчества второй эмиграции подчиняется тем же задачам: оказавшись за пределами СССР, авторы стремились в своем творчестве говорить о том, что им нельзя было опубликовать внутри страны.
Безусловно, пережитые обстоятельства во многом повлияли на тон повествования, и исследователями неоднократно отмечалась острая политическая составляющая их произведений, что, однако, не умаляет их художественной ценности. Похожая ситуация складывалась и с произведениями лагерной прозы, которые часто отмечаются как малохудожественные и пропитанные навязчивым идеологическим пафосом, что в значительной степени сближает писателей второй эмиграции и «лагерников». Однако творчество писателей о ГУЛАГе - неотъемлемая часть истории русской литературы XX в., без изучения которой невозможно сформировать целостное представление о культурно-исторических процессах столетия.
Приведенное исследование позволяет говорить об аксиологической общности двух «рукавов» русской литературы XX в.: оказавшись далеко за пределами России, С. Максимов и Г. Андреев не знали о происходящих внутри страны литературных процессах, так же как В. Шаламов и А. Солженицын не могли быть знакомы с творчеством писателей-эмигрантов, однако рассмотренные нами произведения показывают, что реализация «реально-исторического» и «экзистенциального» принципов изображения лагерной жизни происходит и внутри, и вне литературного процесса метрополии, обнаруживая типологические сходства, реализующиеся на всех уровнях текста. Результаты работы могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества авторов русской эмиграции второй волны.
ЛИТЕРАТУРА
1. Агеносов В.В. Восставшие из небытия: антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции. М.: АИРО-XXI; Спб.: Алетейя, 2014. 734 с.
2. Андреев Г. Соловецкие острова // Воспоминания соловецких узников / отв. ред. иерей Вячеслав Умнягин. В 3 т. Т. 3: 1925-1930. Соловки: Изд. Соловецкого монастыря, 2015. 559 с.
3. Андреев Г. Трудные дороги. Мюнхен: Т-во зарубеж. писателей, 1959. 156 с.
4. Бабичева М.Е. На чужбине писали о Родине: проза второй волны русской эмиграции: библиографические очерки. М.: Пашков дом, 2020. 590 с.
5. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000. С. 9-193.
6. Бойко С.С. «Лагерная проза» как этап формирования литературы нового типа // Новый филологический вестник. 2015. № 3 (34). С. 65-78.
7. Васильева О.В. Эволюция лагерной темы и ее влияние на русскую литературу 50-80-х годов // Вестник Санкт-Петербургского университета. 1996. Сер. 2. Вып. 4 (№ 23). С. 54-63.
8. Коновалова Е.Е. Мифологема судьба в «Колымских рассказах» В. Шаламова // Известия ВГПУ. 2010. № 10. С. 144-147.
9. Максимов С.С. Тайга. Нью-Йорк Изд-во им. Чехова, 1952. 207 с.
10. Малова Ю.В. Становление и развитие «лагерной прозы» в русской литературе XIX-XX вв.: автореф. ... дис. к. филол. н.: 10.01.01. Саранск, 2003. 24 с.
11. Матвеева Ю.В. Белая эмиграция и ди-пи: творчество Г. Андреева (Хомякова) // Литературное зарубежье как культурный феномен. 2017. № 1. С. 188-206.
12. Поль Д.В. «Лагерная проза»: взгляд из ХХ1-го в. // 1920-е и 2020-е: взгляд сквозь столетие: материалы XXVI Шешуковских чтений / под. общ. ред. Л.А. Тру-биной. М.: МПГУ, 2022. С. 158-164.
13. Солженицын А. Бодался теленок с дубом: Очерки литературной жизни. М.: Согласие, 1996. 688 с.
14. СтариковаЛ.С. «Лагерная проза» в контексте русской литературы ХХ века: понятие, границы, специфика // Вестник КемГУ. 2015. № 2-4 (62). С. 169-174.
15. Сухих И. Эта тема пришла // Звезда. 1989. № 3. С. 193 - 200.
16. Умнягин В.В. Соловки в творчестве советских и несоветских писателей (на материале лагерной прозы Я.А. Бухбанда и Б.Н. Ширяева) // Stephanos. 2022. № 2 (52). С. 28-46.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Boiko S.S. "Lagernaya proza" kak etap formirovaniya literatury novogo tipa [Camp Prose as a Stage in the Formation of a New Type of Literature]. Novyy filologich-eskiy vestnik, 2015, no. 3 (34), pp. 65-78. (In Russian).
2. Konovalova E.E. Mifologema sud'ba v "Kolymksikh rasskazakh" V. Shalamova [The Mythologem of Fate in V. Shalamov's "Kolyma Tales"]. Izvestiya VGPU, 2010, no. 10, pp. 144-147. (In Russian).
3. Matveyeva Yu.V. Belaya emigratsiya i di-pi: tvorchestvo G. Andreeva (Khomya-kova) [White Emigration and Di-Pi: the Works of g. Andreev (Khomyakov)]. Literatur-noe zarubezh'ye kak kulturnyy fenomen, 2017, no. 1, pp. 188-206. (In Russian).
4. Starikova L.S. "Lagernaya proza" v kontekste russkoy literatury XX veka: ponyatie, granitsy, spetsifika [Camp Prose in the Context of 20th-century Russian Literature: Notion, Boundaries, Specifics]. Vestnik KemGU, 2015, no. 2-4 (62), pp. 169-174. (In Russian).
5. Sukhikh I. "Eta tema prishla" [This Theme Arrived]. Zvezda, 1989, no. 3, pp. 193200. (In Russian).
6. Umnyagin V.V. Solovki v tvorchestve sovetskikh i nesovetskikh pisateley (na materiale lagernoy prozy Ya.A. Bukhbanda i B.N. Shiryaeva) [Solovki in the Works of Soviet and Non-Soviet Writers (Based on the Material of Camp Prose by Ya.A. Bukh-band and B.N. Shiryaev)]. Stephanos, 2022, no. 2 (52), pp. 28-46. (In Russian).
7. Vasil'yeva O.V. Evolyutsiya lagernoy temy i eye vliyanie na russkuyu literaturu 50-80-kh godov [The Evolution of the Camp Theme and Its Influence on Russian Literature in the 1950s-1980s]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta, 1996, ser. 2, no. 23, pp. 54-63. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
8. Bakhtin M.M. Formy vremeni i khronotopa v romane. Ocherki po istoricheskoy poetike [Forms of Time and Chronotope in the Novel: Essays on Historical Poetics]. Bakhtin M.M. Epos i roman [Epic and Novel]. St. Petersburg, Azbuka Publ., 2000, pp. 9-193. (In Russian).
9. Pol' D.V. "Lagernaya proza": vzglyad iz XXI-го veka [Camp Prose: A Perspective from the 21st Century]. L.A. Trubina (ed.). 1920-e i 2020-e: vzglyadskvozstoletie: materialy XXVI Sheshukovskikh chteniy [1920s and 2020s: A View Through the Century: Materials of the XXVI Sheshukov Readings]. Moscow, MPGU Publ., 2022, pp. 158-164. (In Russian).
(Monographs)
10. Agenosov V.V. Vosstavshie iz nebytiya: antologiya pisateley Di-Pi i vtoroy em-igratsii [Risen from Non-Existence: An Anthology of Di-Pi Writers and the Second Emigration]. Moscow, AIRO-XXI Publ.; St. Petersburg: Aleteya Publ., 2014. 734 p. (In Russian).
11. Babicheva M.E. Na chuzhbine pisali o Rodine: proza vtoroy volny russkoy emi-gratsii: bibliograficheskie ocherki [They Wrote about Homeland in Exile: Prose of the Second Wave of Russian Emigration: Bibliographic Essays]. Moscow, Pashkov Dom Publ., 2020. 590 p. (In Russian).
(Thesis and Thesis Abstracts)
12. Malova Yu.V. Stanovlenie i razvitie "lagernoy prozy" v russkoy literature XIX-XX vv. [Formation and Development of "Camp Prose" in Russian Literature of the 19th - 20th Centuries]. PhD Thesis Abstract. Saransk, 2003. 24 p. (In Russian).
Коновалов Андрей Александрович,
Московский педагогический государственный университет. Кандидат филологических наук, директор Института изящных искусств МПГУ, профессор кафедры русской литературы XX-XXI веков Института филологии МПГУ. Научные интересы: история литературы русской эмиграции, русская литература ХХ в., детская литература. E-mail: aa.konovalov@mpgu.edu ORCID ID: 0000-0001-9311-3239
Петрова Анастасия Александровна,
Московский педагогический государственный университет. Аспирант кафедры русской литературы XX-XXI веков Института филологии МПГУ. Учитель русского языка и литературы АНО ОШ ЦПМ. Научные интересы: история литературы русской эмиграции, история русской литературы XX века. E-mail: nroslavceva@gmail.com ORCID ID: 0009-0002-4139-9196
Andrey A. Konovalov,
Moscow Pedagogical State University.
Candidate of Philology, Director of the Institute of Fine Arts of Moscow State Pedagogical University, Professor at the Department of Russian Literature of the 20th-21st Centuries of the Institute of Philology of Moscow State Pedagogical University. Research interests: history of literature of Russian emigration, Russian literature of the twentieth century, children's literature. E-mail: aa.konovalov@mpgu.edu ORCID ID: 0000-0001-9311-3239
Anastasia A. Petrova,
Moscow Pedagogical State University.
Postgraduate student at the Department of Russian Literature of the 20th-21st centuries, Institute of Philology, Moscow State Pedagogical University. Teacher of Russian language and literature. Research interests: history of literature of Russian emigration, history of Russian literature of the 20th century. E-mail: nroslavceva@gmail.com ORCID ID: 0009-0002-4139-9196
