CC BY
67уживаются друг с другом, а адаптационная среда в целом является для китайских мигрантов благоприятной.
Примечания:
1. Демографическая ситуация - реальность и перспективы: Аналитическая записка / Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Хабаровскому краю. Хабаровск, 2005.
2. Левин З.И. Менталитет диаспоры. М.: ИВ РАН «КРАФТ+», 2001.
3. Мотрич Е.Л. Население Дальнего Востока России. ИЭИ Владивосток - Ха-
баровск: ДВО РАН, 2006.
Сведения об авторе:
Строева Галина Николаевна - кандидат социологических наук, доцент кафедры экономической теории и национальной экономики Тихоокеанского государственного университета, г. Хабаровск.
Data on author:
Stroeva Galina Nikolaevna - candidate of sociology sciences, associate professor of the economic theory and national economy department of the Pacific state university, Khabarovsk.
УДК 321.01 © П.И. Осинский
Бун
КВАДРИГА ВЛАСТИ: РАЗМЫШЛЯЯ О ТЕОРИИ МИРОВОГО РАЗВИТИЯ МАЙКЛА МАННА
В статье анализируется теория мирового развития англоамериканского социолога Майкла Манна. Рассматривается вклад социолога в понимание исторического процесса, а также некоторые спорные утверждения его работы.
Ключевые слова: сети власти, идеологические сети, экономические сети, военные сети, политические сети.
P.I. Osinskiy Boone
THE QUADRIGA OF POWER: REFLECTING ON MICHAEL MANN'S THEORY OF THE WORLD HISTORY
This article analyses a theory of the world history developed by Anglo-American sociologist Michael Mann. The article examines his contribution to our understanding of the historical process as well as some debatable statements of his work.
Keywords: networks of power, ideological networks, economic networks, military networks, political networks.
Исследования, в которых разрабатываются новые теории мирового развития, выходят достаточно редко. Самая недавняя такая теория, концепция современной миросистемы, была предложена американским обществоведом-неомарксистом И. Уоллерстейном ещё в 1970-1980 гг. и уже, как полагают многие, успела порядком устареть. Потому недавняя, почти одновременная публикация двух заключительных частей четырехтомника «Источники социальной власти» (в 2012 и 2013 гг.), написанных Майклом Манном, которого сравнивают иногда, ни много ни мало, с Максом Вебером [1, р. 150], вызывает особенный интерес у обществоведов (первый том появился на свет в 1986 г., второй - в 1993 г.).
Данная статья, посвященная анализу теории Манна, состоит из трех частей. Первая, наиболее обширная часть, знакомит читателя с теоретическими принципами и историческим анализом Манна. Вторая, критическая, часть рассматривает некоторые спорные, на наш взгляд, положения его концепции. Третья, реконструктивная, часть пытается восполнить некоторые пробелы в аргументации социолога. Разумеется, учитывая объем четырехтомного исследования (2241 с.), предлагаемый обзор носит избирательный характер, оставляя за рамками рассмотрения многие интересные рассуждения и наблюдения ученого.
Несколько слов об авторе. Майкл Манн родился в пригороде Манчестера в 1942 г. Закончив Оксфорд, преподавал несколько лет в Университете Эссекса и Лондонской Школе Экономики, работая бок о бок с такими известными социологами как Джон Локвуд и Эрнест Геллнер. В 1970-е гг. Манн изучал проблемы развития британского рабочего класса и его самосознания, издав несколько монографий по этой тематике. Исследования классовой структуры общества привели его к выводу о том, что популярная тогда концепция исторического материализма, постулирующая примат экономических отношений, упрощает видение социально-классовой структуры и потому нуждается в пересмотре. Трехмерная концепция социальной стратификации Макса Вебера (богатство-престиж-власть) представлялась Манну многообещающей альтернативой. Несмотря на то, что в дальнейшем ученый отошел от анализа классов, именно идея многомерности социальных структур легла в
основу его масштабного проекта по исследованию мирового исторического развития, начатого в Великобритании и продолженного в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, после его переезда в США в 1987 г.
Социальная теория Манна исследует структуры власти и основывается на двух фундаментальных посылках [2]. Во-первых, сообщества конституированы властными структурами, или, согласно терминологии Манна, властными сетями. Сами по себе сообщества не несут атрибута целостности, они несистемны. В силу того, что они несистемны, они не имеют подсистем, подструктур, сфер отношений, различных измерений, компонентов и т.п. Соответственно, нет и главных, детерминирующих отношений, которые предопределяют ход развития. Во-вторых, властные сети, конструирующие сообщества, подразделяются на четыре типа: идеологические, экономические, военные и политические. В реальной жизни эти структуры перекрещиваются, сосуществуют в различных комбинациях. Они же кристаллизуются в организационных формах, то есть институциональных средствах достижения целей [3]. Задача Манна - показать трансформацию властных форм в ходе исторического процесса, как та или иная форма власти, или их комбинация выходит на первый план и двигает общество в том, или ином направлении.
В первом томе монографии рассматривается трансформация властных структур доиндустриального периода, начиная с ранних цивилизаций (Месопотамия, Индия, Китай, Египет, Греция, Рим), вплоть до перехода к промышленному капитализму и централизованным формам современной государственности, заканчивая повествование около 1760 г. [4]. Каким образом возникли отношения власти? Согласно Манну, главное условие возникновения властных отношений - это переход к оседлости, поскольку кочевой образ жизни позволял избегать закабаления властными структурами. Цивилизация - это ни что иное как фиксация и самозамыкание населения ("caging") в географически изолированном (или полуизолированном) анклаве. Неслучайно, что первые цивилизации возникли в долинах рек, где практиковалось ирригация и наносное земледелие [5]. Примечательно, что масштаб социального закабаления достиг максимального уровня в Древнем Египте, откуда попросту некуда было бежать, поскольку за пределами долины Нила простиралась пустыня. Это позволило создать вертикальные структуры церемониально-идеологической власти, способной мобилизовать кол-
лективную энергию для реализации масштабных монументальных проектов.
Кристаллизация властных структур представляла собой неравномерный процесс, приведший к возникновению двух типов сообществ: децентрализованных многосубъектных цивилизаций и централизованных империй. В качестве примеров первого типа Манн рассматривает древних финикийцев и греков. Хотя ни финикийцы, ни греки не создали централизованного государства, они достигли значительных успехов в экономике, политике и культурной жизни. Финикийцы были известны своей высокоразвитой письменностью и искусством торговли. В Греции отсутствие жестких иерархических структур власти позволило возникнуть таким уникальным институтам, как город-государство (полис), культ разума и борьба классов. В качестве примера второго типа цивилизаций автор приводит ассирийцев и персов. И те, и другие создали централизованные военизированные империи, ориентированные на геополитическую экспансию и лишенные сколько-нибудь значимых горизонтальных структур, неподконтрольных центральной власти. Рим возник изначально как локальное сообщество и превратился впоследствии в централизованную империю. Античное рабовладение, по мнению Манна, не представляло собой «господствующий способ производства». Даже в италийской части Древнего Рима первого века до нашей эры, когда рабовладение достигло наибольшего расцвета, рабы составляли от 30 до 40 процентов населения, в то время как в провинциях этот показатель был значительно ниже. Свободное и полусвободное крестьянство составляло большинство населения Рима. Впоследствии доля рабов неуклонно снижалась, доля полузависимых арендаторов (колонов) увеличивалась, и степень их зависимости от землевладельцев усиливалась.
Каким образом Рим оставался могущественной империей в течение целого ряда столетий? Вопреки распространенному мнению, центральный бюрократический аппарат империи даже в период ее апогея был минимальным, всего около 300 чиновников в Риме. Манн указывает на два принципиальных интегрирующих фактора. Во-первых, главным институтом государства была армия. Государство и армия были фактически одно и то же. Соответственно, армия выполняла функции, далеко выходящие за пределы ведения военных действий. В силу того, что местных ресурсов, как правило, было недостаточно для регулярного снабжения войск, легионы постоянно перемещались по завоеванным провинциям. Каждый легион (около 5000 солдат) представлял собой медленно передвигающийся военный лагерь. При этом, легионеры
строили дороги, каналы, укрепления, обеспечивали сбор налогов и набор рекрутов, подавляли восстания на завоеванных территориях. Манн утверждает, что Рим во многом держался на так называемой «легио-нерной экономике» своей армии. Во-вторых, христианство, возникшее в Иудее и распространившееся по другим провинциям, стало идеологическим интегратором империи. Вопреки марксистской интерпретации генезиса раннего христианства, оно возникло в условиях, когда Рим не испытывал ни экономического, ни духовного кризиса. Манн отрицает, что изначально христианами были рабы, городской пролетариат и сельская беднота. По его мнению, ранние христиане были в массе своей достаточно обеспеченными людьми, которые испытывали кризис идентичности и стремились найти моральное сообщество, к которому они могли бы принадлежать. Христианство, которое отвечало такого рода духовным потребностям, распространилось через целый ряд социальных сетей: родственные и соседские связи, связи чиновников и сборщиков податей, связи и перемещения военных, и, самое главное в этом ряду, связи и контакты торговцев и ремесленников. В совокупности, эти связи создали разветвленную инфраструктуру идеологической власти. Первоначально, власти преследовали христиан, однако после крещения императора Константина (в 312 г.) христианство стало господствующей религией Римской империи.
Анализ европейского средневековья, по мнению Манна, не может быть отделен от поиска причин возникновения капитализма. В этой связи, автор выдвигает два тезиса, подвергающие сомнению устоявшиеся взгляды историков по поводу происхождения капитализма. Во-первых, он подчеркивает позитивную роль христианства, которое сформировало нормативную матрицу генезиса капиталистических отношений. Несмотря на разобщенность феодальных структур, они функционировали в общем пространственном поле идеологии христианства, которая гасила наиболее острые социальные конфликты. Во-вторых, Манн полагает, что социально-экономические процессы, приведшие к возникновению капитализма, начались не в пятнадцатом или шестнадцатом веках, как полагает большинство историков, а гораздо раньше, в период с 800 по 1200 гг. Проблема в том, что эти сдвиги были постепенны, кумулятивны, и потому не столь заметны. К числу таких сдвигов Манн относит внедрение тяжелого плуга с железным наконечником, системы трехполья, а также появление водяных мельниц. Данные изменения позволили повысить урожайность зерновых культур, освободить часть населения от сельскохозяйственного труда и создать предпосылки для появления городов, ставших впоследствии цен-
трами торговли и ремесел. Таким образом, ученый отвергает однофак-торные объяснения генезиса капитализма (такие, например, как классовая борьба, великие географические открытия, революция в науке, Ренессанс, протестантская этика и т.д.).
Во второй части работы Манн рассматривает наиболее важные процессы Нового времени, связанные с промышленной революцией, выходом на первый план социальных классов и классовой борьбы, а также формированием современных государств, охватывая период мировой истории с 1760 по 1914 гг. Социолог утверждает, что в восемнадцатом веке две структуры власти, экономическая и военная, в равной степени преобладали в формировании институтов западной цивилизации. В ряде европейских государств «военная революция» привела к усилению централизованной авторитарной власти (Пруссия). В других странах экономические процессы и технологические сдвиги привели к возникновению промышленного капитализма (Англия). В девятнадцатом веке роль милитаризма в целом уменьшилась, в то время как капитализм вызвал поистине революционные изменения в экономике и классовой структуре европейских стран, выведя на первый план экономические и политические факторы. Роль же идеологического фактора, то есть христианства, заметно уменьшилась, хотя религия и продолжала играть определенную роль в жизни обществе.
Наиболее интересная часть дискуссии, на наш взгляд, посвящена анализу возникновения современного национального государства. Рассмотрев четыре теории государства (классовую, плюралистическую, элитистскую, институциональную) [6], Манн приходит к выводу, что ни одна их них не в состоянии убедительно объяснить разнообразие существующих форм государственности. В итоге, он выдвигает свою собственную теорию, назвав ее «так получилось» (или «сложилось как сложилось»). Данная концепция отвергает единую логику государство-образования, постулируя многообразие («полиморфность») государственных форм, возникших в результате воздействия самых разнообразных факторов. Тем не менее, изначально возникнув, государства испытывают процесс институциональной «кристаллизации» и складываются в более или менее централизованные политико-административные образования, устанавливающие свой контроль над другими формами общественной жизни.
Тем не менее, рост государственного аппарата в европейских странах не шел постоянно по восходящей линии. Манн выделяет три исторических фазы в развитии государства Нового времени. Первая фаза, охватывающая период с 1700 по 1815 гг., характеризовалась в боль-
шинстве европейских стран быстрым ростом государственной аппарата, обусловленным революцией в военном деле, возникновением национальных армий и резким увеличением военных расходов. Восемнадцатый век был эпохой оголтелого милитаризма. В ряде стран (таких как Пруссия, Швеция, Россия) военные расходы достигали 80-90 процентов всех расходов государства. Во второй период, с 1815 по 1870 гг., государственные расходы в абсолютном исчислении продолжают увеличиваться, однако доля этих расходов в пропорции к валовому национальному продукту сокращается. Эпоха наполеоновских войн закончилась, военные расходы сократились, наступила эпоха промышленного капитализма и политического либерализма. Экономика и гражданское общество растут в этот период быстрее, чем государственный аппарат. На третьем этапе, с 1870 по 1914 гг., государственная система вновь начинает разрастаться, опережая развитие экономики и гражданского общества. Главная отличительная черта этого периода заключается в том, что доля военных расходов уменьшается, в то время как доля невоенных расходов (направленных на развитие госсектора, транспорта, инфраструктуры, социальные программы) увеличивается. Одновременно растет численность чиновников, множатся их административные функции. Государственная система «обволакивает общество», социальная жизнь при этом национализируется, возникает идея национальной общности, национальная идентичность натурализируется в сознании людей.
Третий том четырехтомника Манна носит подзаголовок «Глобальные империи и революция, 1890-1945». Главное содержание этой эпохи заключалось, по мнению социолога, в геополитическом господстве мировых империй и политике империализма, приведшей к двум мировых войнам и эпохальным революциям. Раздел и эксплуатация мира ведущими капиталистическими державами свидетельствовали об усиливающейся глобализации властных структур. Тем не менее, процесс глобализации был прерван и отброшен назад тремя катаклизмами: первой мировой войной, великой депрессией, и второй мировой войной. Каждый из этих катаклизмов привел к революционным трансформациям в глобальной политике и экономике.
Остановимся на анализе Манном одной из таких трансформаций, которая началась в 1917 г. в России. Почему произошла революция 1917 г.? Отвечая на этот вопрос, Манн опирается на исходные посылки структурной теории революций, которая была разработана американским социологом Тедой Скочпол в 1970-е г. В своем сравнительном исследовании революций во Франции (1789), России (1917) и Китае
(1949) она утверждала, что эти события произошли в силу сочетания трех исторических факторов: (1) сильного давления на государство извне, приведшего к (2) военно-административному коллапсу государственно-бюрократической машины, в сочетании с (3) массовыми волнениями крестьянского населения. Манн полагает, что применительно к России данные положения нуждаются в серьезной корректировке. Во-первых, исследователь не согласен с акцентом на крестьянские выступления, справедливо указывая на решающую роль в революции рабочего класса и других слоев городского населения. Во-вторых, Манн указывает на определяющую роль военного фактора, то есть первой мировой войны. Он утверждает: «Скочпол и другие правильно подчеркивают роль политического кризиса, вызванного международными событиями, однако Россия в 1917 г. была не просто примером бюджетного кризиса вследствие чрезмерного вовлечения в войну. Это слишком мягкая оценка для катастрофы тотальной войны, вторжения, голодающего населения городов, и столпотворения беженцев... Не будь войны, будущее России не предвещало ничего хорошего для масс - в лучшем случае авторитарный режим, поддержанный эксплуататорским капитализмом, в худшем - дезинтеграция и хаос. Не будь войны, два главных достижения большевиков - захват и удержание власти и сохранение России в качестве великой державы - не имели бы столь серьезного воздействия на остальной мир» [7, с.190].
Столкновение европейских государств в двух разрушительных мировых войнах, вследствие которого эти государства утратили свое прежнее могущество и большую часть колониальных владений, заслонили быстрый экономический рост и геополитическую экспансию государства, которое со временем превратилось в самую могущественную империю современного мира, Соединенные Штаты Америки. Несмотря на то, что американцы не склонны считать себя империалистами, Манн утверждает, что американское правительство последовательно проводило имперскую политику, вначале утверждая свое господство на североамериканском континенте (выселяя и уничтожая коренное индейское население), затем в западном полушарии, а впоследствии и в глобальном масштабе. Уже в конце девятнадцатого века, Америка фактически аннексировала бывшие испанские колонии на Кубе, Пуэрто-Рико, и Филиппинах. Впоследствии эти страны получили формальную независимость, однако США продолжали доминировать в Южной Америке посредством экономического диктата и военного вмешательства. С 1899 по 1930 гг. США осуществили 31 военное вмешательство в дела других государств, т.е. в среднем одну интервенцию за год [7,
с.92]. Уже тогда начала складываться неформальная империя США, управляемая посредством «дипломатии канонерок».
Заключительный, четвертый том работы Манна, «Глобализации, 1945-2011», продолжает тему экономического и политического возвышения США и глобальной американской экспансии, рассматривая период после второй мировой войны. Эти процессы исследуются, опять-таки с точки зрения взаимодействия четырех структур власти (отсюда «глобализации» в подзаголовке). Для того чтобы осмыслить роль США в послевоенный период, Манн формулирует целый ряд понятий: прямая имперская политика, косвенная имперская политика, неформальная имперская политика (последняя, в свою очередь, подразделяется на «дипломатию канонерок», господство через подконтрольных местных лидеров, экономический империализм и гегемонию). Данный терминологический арсенал необходим в силу того, что политика США в отношении различных регионов мира была различной: в отношение Западной Европы, например, это была достаточно либеральная гегемония, замаскированная под лидерство; в отношение Азии она включала как прямые военные интервенции (Корея, Вьетнам), так и более мягкую гегемонию (в отношении Японии и некоторых других стран); применительно к странам Южной Америки, американская политика строилась на принципах «дипломатии канонерок» и правления через подконтрольных США диктаторов (не исключая, правда, и инцидентов военного вмешательства, таких как Гватемала, Никарагуа, Гренада); на Ближнем Востоке в разное время были опробованы практически все способы, правда, без особого успеха. В последние десятилетия американская политика сочетала принципы экономического империализма и прямого военного вмешательства (в Ираке и Афганистане). Превращение военных интервенций в рутинную форму американской внешней политики рассматривается сторонниками теории миросистемы (И.Уоллерстейн, К.Чейз-Данн) в качестве свидетельства упадка американской мировой гегемонии. Однако Манн, не скрывающий своей антипатии к политике империализма, полагает, что США, контролирующие мировую валюту и расходующие на военные нужды около 700 млрд долларов в год (что составляет половину всех мировых военных расходов), все еще обладают значительным потенциалом как экономической, так и военной власти. Будущее мира, по мнению Манна, зависит от того, сумеет ли Америка умерить свою глобальную экспансию.
В заключение, остановимся на осмыслении Манном событий последних десятилетий в России и Китае. Что касается России, то крушение неэффективной и авторитарной советской системы было, в конеч-
ном счете, неминуемо. Роль Запада в распаде СССР была, по мнению Манна, незначительной. Буш-старший до последнего поддерживал Горбачева как гаранта стабильности и потому был не против сохранения социализма в реформированном виде [8, с.197]. Коммунистический строй и СССР распались под грузом собственных противоречий. Тем не менее, логика реформирования могла быть иной. Манн считает, что упор должен был сделан, как в Китае, на экономическую реформу, а с политическими изменениями можно было подождать. Горбачев же не смог ни реформировать экономику, ни подавить оппозицию. Ошибки Горбачева и реализация Ельциным неолиберальной стратегии («шоковая терапия») сыграли роковую роль в падении российской общества в бездну, из которой оно стало выкарабкиваться лишь в 2000-е гг. Китайская модернизация оказалась более успешной в силу того, что руководство страны избрало более постепенный путь реформ, сохраняя при этом жесткий контроль над экономикой и системой власти. Изначально, реформы начались в сельском хозяйстве, где коллективным, муниципальным и семейным предприятиям были предоставлены дешевые кредиты и налоговые льготы. Впоследствии им было позволено продавать сверхплановую продукцию по рыночным ценам. С приватизацией крупных государственных предприятий не спешили. Коммунистическая партия сохраняла полный контроль над кадровыми назначениями и финансовыми операциями. Предпринимательство всемерно поощрялось, однако коррумпированных чиновников отстраняли от власти и сурово наказывали. Безусловно, в современном Китае много проблем, таких, например, как крайне высокий уровень социального неравенства (выше, чем в США и России!). Тем не менее, создав уникальную систему «капиталистического партийного государства», КНР добилась феноменальных темпов экономического роста и, продолжает развиваться высокими темпами по сей день, несмотря на глобальную экономическую рецессию.
Нетрудно предсказать, что «Социальные источники власти» вызовут волну комментариев и дискуссий в академической среде. В многотомном повествовании есть немало моментов, которые вызовут возражения специалистов. Тем не менее, монументальность работы, синтезирующей объемный исторический материал, не может, на наш взгляд, быть поставлена под сомнение. То, что Манн зачастую не имеет заранее подготовленных ответов, а размышляет, спорит, сомневается вместе с читателем, придает книге особый колорит. В ряде случаев, прежде
всего, когда дело касается политики современных Соединенных Штатов, автор не сдерживает собственных антипатий и дает весьма нелицеприятные оценки тем или иным политических партиям или лидерам. Тем не менее, в данной статье представляется целесообразным обсудить наиболее фундаментальные, по нашему мнению, проблемы, которые рассматриваются в теории Манна.
Уже в ранних откликах на первый том четырехтомника было отмечено, что работе присуща тенденция уделять больше внимания процессам, происходившим в Европе, нежели где-либо еще [9]. После довольно беглого обзора ранних неевропейских цивилизаций в начале первого тома, автор надолго покидает эти регионы, вернувшись к ним лишь в контексте анализа имперских трансформаций в двадцатом веке. Мы не склонны считать это серьезным упущением в силу того, что автор не ставил целью переписать мировую историю, а исследовал трансформации структур власти в тех сообществах, где они были наиболее кардинальными. Проблема заключается в другом. Слишком уж часто (особенно в четвертом томе) Манн принимает принципы и постулаты, утвердившиеся в англо-американской литературе как данность, и не пытается выйти за рамки господствующих парадигм. Например, демократия - это несомненная ценность, а отсутствие демократии - это серьезная проблема. Манн однозначно враждебен авторитаризму и тоталитаризму в любых их разновидностях. Достижения современных государств измеряются им стандартными параметрами, такими как рост национального валового продукта или индекс демократии. Ученый, как и многие западные социологи, критически относится к доктрине неолиберализма, однако не рассматривает всерьез альтернативных идеологических конструкций, если не брать во внимание его симпатию к государственному перераспределению доходов и социально-ориентированному государству всеобщего благоденствия. Дискуссия изменений последних лет идет, таким образом, в одномерном пространстве - больше неолиберализма и социального неравенства или меньше неолиберализма и социального неравенства. Эта парадоксальная одномерность является, на наш взгляд, следствием того, что, несмотря на то, что Манн выделил идеологическую власть в качестве одной из четырех основных структур власти и уделил немало внимания возникновению и распространению христианства, впоследствии анализ культуры и идеологии отошел на второй план [10]. Автор не рассматривает значимость того, что Китай, Индия, Ближний Восток, Латинская Америка - это цивилизации со своим культурно-историческим насле-
дием, со своими уникальными ценностями и нормами, среди которых либеральная демократия и капитализм не занимали центральное место.
Как и многие макросоциологи, Манн рисует масштабную панораму исторических трансформаций власти крупными мазками, оставляя в стороне детали и частности. Опять-таки, в этом нет ничего предосудительного, если при этом достаточно четко очерчиваются механизмы таких трансформаций. Что такое социальные механизмы? Социальные механизмы описываются как масштабные процессы в обществе, которые реализуются через мотивации и конкретные рационально-объяснимые действия индивидов. Если они не проясняют, всего, что мы имеем, это детерминирующие факторы, конечные результаты и большой знак вопроса посередине. Классическое описание социального механизма приводится в работе Джеймса Коулмэна «Основания социальной теории» [11]. Как известно, Макс Вебер утверждал, что протестантская религиозная доктрина способствовала развитию капитализма. Если оставить веберовский тезис в такой форме, то непонятно, как это происходило. Поэтому Коулмэн разъясняет, что (1) протестантизм сформулировал новые базовые ценности среди приверженцев этой доктрины, (2) новые ценности, провозгласившие накопление богатства неустанным трудом богоугодным делом, изменили характер экономического поведения людей, а (3) новый тип экономического поведения, ориентированного на производство прибыли и накопление богатства, способствовал утверждению и развитию капитализма. К сожалению, в повествовании Манна, во многих случаях описание такого рода социальных механизмов отсутствует. Рассмотрим, например, его теорию распространения христианства. Согласно Манну, христианство явило собой способ разрешения пяти противоречий, существовавших в Римской империи: универсальность-партикулярность, равенство-иерархия, децентрализация-централизация, космополитизм-однообразие и цивилизация-милитаризм [12, с. 306-307]. Далее ученый утверждает, что христианство не являлось религией бедняков и подробно описывает, как христианство распространялось через разнообразные социальные сети. Однако все это так и не объясняет, почему люди принимали христианство. Кризис идентичности звучит как слишком современное объяснение. Кроме того, неясно, почему этот кризис возник именно в данную эпоху и в чем конкретно он выражался [13]. Еще один пример -теория возникновения территориальных государств в эпоху средневековья. Манн утверждает, что экономическое развитие в эпоху позднего средневековья требовало административного регулирования, которое христианская церковь уже не могла предоставить. Был необходим ин-
ститут, который мог бы организовать рынки, регулировать контракты, организовывать продажу земли, предоставить гарантии неприкосновенности собственности, способствовать увеличению капитала. Допустим, что так оно и было. Однако опять-таки непонятно, кто именно предлагал и продвигал такого рода нововведения. Кто конкретно мог быть в них заинтересован?
Наконец, самый главный момент. Манн рассматривает структуры власти как равноположенные, хотя и перекрещивающиеся и взаимодействующие. На определенных этапах развития, то одна, то другая структура власти (идеологическая, экономическая, политическая, или военная) выходит на первый план и инициирует структурные изменения. Нетрудно заметить, что такой эвристический подход сам по себе мало что дает. Напрашивается вопрос - а разве может быть как-то иначе? До тех пор пока не выявлен устойчивый, репродуцируемый механизм взаимодействия властных сетей, данный подход остается не более чем удобным способом организации исторического материала, но не более того. Это, разумеется, не означает, что приоритет должен быть отдан какой-то одной структуре власти, например экономической. Вполне возможно, что на разных этапах мировой истории, то одна, то другая структура власти выходили на первый план. Однако в таком случае следовало бы вероятно объяснить, почему это происходило. В любом случае, трудно избавиться от ощущения, что что-то очень важное отсутствует в повествовании Манна.
По мере того, как повествование подходит к концу, понимание того, что именно в нем отсутствует, становится более отчетливым. Структуры власти формируются и функционируют в определенных пространственно-географических параметрах и потому не могут быть абстрагированы от них. Примечательно то, что в первом томе, обсуждая процесс *самозамыкания* ранних сообществ в речных долинах, Манн подчеркивал роль природно-географического фактора, однако впоследствии этот фактор исчезает из его поля зрения. В силу этого, дискуссия ряда процессов теряет историческую конкретику. Рассмотрим, к примеру, цивилизационный прорыв Европы и формирование капитализма в эпоху позднего средневековья. Как объясняет этот генезис сам автор? Два процесса, по его мнению, создали предпосылки для цивилизационного прорыва Европы. Во-первых, политическая «закупорка» Европы на востоке в силу распространения ислама и военно-политического давления монголов (здесь географический фактор пока
присутствует) и, во-вторых, интенсивное аграрное и торговое развитие на Западе, обусловленное нормативным умиротворением христианства, преобладанием относительно небольших феодальных государств и наличием многообразных полуавтономных сетей экономических отношений, вовлекающих в свою орбиту крестьян, феодальные усадьбы, городские торговые и ремесленные гильдии [12, с. 510].
Рассмотрим подробнее второй процесс - интенсивное аграрное и торговое развитие на Западе. Что касается сельскохозяйственного развития, которое было охарактеризовано выше, несомненно то, что интенсивное аграрное развитие с 800 по 1200 гг. явилось важной предпосылкой для более позднего экономического прорыва, но не более чем предпосылкой. Что же касается торговли, особенно межрегиональной торговли, развитие которой, по мнению многих историков, и привело впоследствии к утверждению раннего капитализма, то обсуждение торговых отношений занимает в книге удивительно мало места. Единственное, что отмечает Манн, так это то, что основные европейские торговые пути, связывающие северную Италию и регион, который охватывает ныне Бельгию, Голландию, северную Францию и северную Германию, т.е. два наиболее развитых региона, проходили по местам, где власть феодалов была слаба и их возможности контролировать торговлю были соответственно ограничены. В этом заключается, на наш взгляд, главное упущение автора. Видимо желая дистанцировать себя от исследователей миросистемы, Манн не рассматривает природно-географическую специфику Европы и развитие мореплавания как решающего фактора в развитие торговли. А ведь в начале первого тома автор приводит очень интересную статистику транспортных издержек в Риме во времена императора Диоклетиана. Стоимость перевозок грузов речным транспортом была в 5 раз выше стоимости перевозок по морю, а стоимость транспортировки повозками по суше была в 28-52 раза выше стоимости перевозок по морю [12, с. 136]. Если эти пропорции и изменились в средние века, то, скорее всего, в сторону дальнейшего удешевления морских перевозок (в силу перехода в двенадцатом веке от весельного к парусному мореплаванию). Это означает, что большая часть перевозок «товаров повышенного спроса» осуществлялась водным транспортом.
В географическом отношении, европейская цивилизация имела три серьезных преимущества в сравнение с восточными цивилизациями. Во-первых, Европа располагала чрезвычайно длинной и извилистой береговой линией и многочисленными реками, пригодными для навигации. Фактически, в Европе было два больших внутренних моря, Сре-
диземное море и Северо-Балтийская акватория (включавшая Северное и Балтийское моря). Интенсивное мореплавание в Средиземном море началось еще в эпоху античности и не прекращалось в раннее средневековье. Во-вторых, континент был наделён чрезвычайно разнообразным набором ресурсов, включая уголь, железную руду, древесину, смолу, изделия из кожи, пушнину, лен, коноплю, зерно, вино, соль, рыбу, китовое масло, мёд и т.д. Разнообразие ресурсов позволяло успешно торговать с Востоком и импортировать экзотические товары, предназначенные для потребления знати. Для того, чтобы иметь средства для покупки роскоши, феодалы заменяли столование и военную службу своих вассалов на денежные платежи. Вассалы, в свою очередь, должны были собирать денежный оброк с крестьян, которым необходимо было вывозить свою продукцию для продажи на местных рынках и ярмарках. Таким образом, происходило проникновение товарно-денежных отношений в европейскую феодальную экономику. В-третьих, наличие многочисленных горных хребтов (Альпы, Пиренеи), непроходимых болот и островов препятствовало завоеванию континента и установлению централизованной имперской власти, как это произошло на Востоке. Вместо этого, в Европе утвердилось то, что Манн назвал децентрализованной многосубъектой цивилизацией, состоящей из множества конкурирующих между собой независимых государств
[14].
До конца пятнадцатого века, средиземноморские города-государства Венеция, Генуя, Флоренция были главными центрами европейской торговли, ремесел и финансов. По мнению некоторых историков, по сравнению с этими городами современный капитализм не привнес ничего нового. Денежные банкноты, кредитование, банки, фьючерсы, бюджет - все эти институты капитализма возникли изначально в Генуе и Венеции. Тем не менее, экспансия турок, приведшая к падению Константинополя в 1423 г., привела к постепенному вытеснению венецианцев из восточного Средиземноморья и, в конечном счете, упадку Венеции. Центр торговли перемещается на запад (в это время возвышается Португалия) и в особенности в регион второго европейского внутреннего моря - Северо-Балтийской акватории. Брюгге и Антверпен, а впоследствии Амстердам и Ганзейские города становятся главными центрами межрегиональной торговли. Смещение торговых путей на запад и все более дальние экспедиции мореплавателей в Атлантике ведут к открытию Америки Христофором Колумбом и морского пути в Индию Васко да Гамой. Развитие торговли все более приобретает трансконтинентальный характер, а европейская миросистема расширяется, охватывая
все новые торговые форпосты и колониальные владения. Развитие торгового капитализма приобретает все более широкий характер и беспрецедентный динамизм, разлагая традиционные институты феодализма.
Второй момент, который требует, на наш взгляд, более глубокой и детальной проработки, касается недавних (и все еще продолжающихся) экономических и политических преобразований в Китае и России. Манн полагает, что бывшее руководство СССР выбрало крайне неудачную стратегию реформ, ориентированную на политические изменения, в то время как китайское руководство, сконцентрировавшись на сохранении управляемости общества и на постепенных экономических преобразованиях, выработало и реализовало на практике более успешную стратегию. Оценивая реформы Горбачева, он утверждает: «Падение [социализма] сопровождалось ошибками, случайностями, и непредвиденными последствиями. Пост фактум, скольжение по наклонной плоскости вниз создает впечатление неизбежности, несмотря на то, что более решительные действия, особенно следование китайском пути - вначале экономика - политика потом - могли принести иной результат. Горбачевские ошибки сыграли в этом процессе важную роль» [8, с. 198]. Поскольку данная оценка созвучна широко распространенному мнению о роли Горбачева в современной России, то имеет смысл проанализировать более широкий контекст преобразований в двух странах, учитывая не только субъективно-личностные, но и объективно-структурные факторы.
Несмотря на то, что СССР и КНР к концу 1970-х - начале 1980-х гг. представляли два крупнейших оплота государственного социализма, между двумя государствами существовали принципиальные различия. Когда Дэн Сяопин начал процесс реформирования экономики и общества в 1979 г., прошло всего тридцать лет с победы китайской революции. Китайское общество во многом еще сохраняло дух предшествующей революционной эпохи. Политическая бюрократизация и догматический ритуализм не достигли такой степени как в СССР, партийные кадры не утратили здорового крестьянского прагматизма, а общество сохраняло свою собственную динамику и внутренние импульсы развития. Несмотря на определенные успехи на пути индустриализации и урбанизации, большинство населения продолжало жить в деревне и было занято в сельском хозяйстве. Образованный средний класс, избавленный от старых специалистов в годы культурной революции и состоящий в основном из выдвиженцев снизу, был проникнут идеологией маоизма и прочно интегрирован в политические структуры власти. Начало постепенных реформ в сельском хозяйстве, главной отрасли
экономики, было логичным шагом на пути экономической модернизации и не требовало кардинальных изменений в политической системе и идеологии. Успех первоначальных реформ создал предпосылки для более глубоких изменений. Роль внешнеполитического фактора в осуществление реформ была незначительной. Китай следовал своим собственным путем модернизации и достиг на нем значительных успехов.
Когда М.Горбачев стал Генеральным Секретарем ЦК КПСС в 1985 г., внешне СССР был мощной индустриальной державой, завершившей переход к «зрелому социализму» и развивавшейся «на своей собственной основе». Доля городского населения (особенно в РСФСР) была достаточно высока; большинство населения была занято в промышленности, строительстве и на транспорте. Экономика страны держалась на крупных предприятиях-монополистах, многие из которых выпускали продукцию военного назначения. Роль сельскохозяйственного производства и доля сельского населения сокращались. Молодежь покидала деревню, а сельское население старело. Степень бюрократизации партийно-государственного аппарата и догматического ритуализма была очень высока. Разветвленная система государственного патернализма обеспечивала рабочих и служащих социальными благами, в то время как роль личной инициативы снижалась. В то же время, в стране сложился достаточно многочисленный городской средний класс, чей уровень образования и общей информированности все более часто вступали в противоречие с закостеневшими догмами и ритуалами официальной идеологии.
В этих условиях, реформы сельского хозяйства могли, вероятно, принести определенный результат, однако, главная проблема заключалась вовсе не в сельском хозяйстве, а в замедлении роста производительности труда и научно-технического прогресса в промышленности, особенно в сопоставлении с соответствующими показателями в странах Запада. Поэтому изначально основной упор делался на активизацию человеческого фактора и ускорение развития, прежде всего, в промышленности. Очень скоро, однако, реформы встретили сопротивление административно-командной системы и обслуживающего ее идеологического аппарата. Поскольку существующие институты были легитимизированы устоями коммунистической идеологии, дальнейшие преобразования не могли идти вперед без переформулирования этих устоев. Поэтому и была сформулирована новая модель социализма, предполагающая свободу дискуссий и известную степень плюрализма. Отказ от насилия и переход к свободе дискуссий привел к идеологической мобилизации образованного среднего класса, чей культурный капитал к
этому времени был на порядок выше, чем у номенклатуры. В итоге, номенклатура утратила монополию идеологической власти и, впоследствии, поддержку значительной части общества. Когда партийная верхушка попыталась осуществить путч в августе 1991 г., она была уже полностью деморализована. Могли ли реформы в СССР быть осуществлены иначе? Вероятно да, но вариации были бы незначительными. Проблема заключалась в том, что, в отличие от коммунистического Китая, советская индустриально-патерналистская система не могла быть реформирована без серьезных структурных изменений политических и идеологических институтов. Гибридные институциональные формы (например «социалистическая рыночная экономика») не работали и лишь усугубляли экономический кризис. К концу 1991 г. они полностью исчерпали себя.
В заключение, следует отметить, что, несмотря на имеющиеся концептуальные слабости и упущения в историческом анализе, многотомная работа Майкла Манна представляет серьезный интеллектуальный прорыв. Главная заслуга социолога - отход от скоропалительных обобщений и одномерных концепций исторического процесса. В этом смысле, Манн действительно сродни Максу Веберу, который также утверждал, что такого рода обобщения (что первично, а что вторично) весьма преждевременны. Вместе с тем, это, разумеется, далеко не окончательный вердикт истории. Вполне возможно, что в будущем ученые смогут идентифицировать относительно устойчивые механизмы взаимодействия властных структур и перевести историческое повествование на более высокий уровень обобщения. Надеюсь, что это сделает возможным конденсацию исторического материала в более компактной теоретической форме.
Примечания:
1. Hobson J. M. Mann, the State and War, in John A. Hall and Ralph Schroeder (eds.) An Anatomy of Power: The Social Theory of Michael Mann. Cambridge: Cambridge University Press. 2006.
2. Следует отметить, что власть, согласно Манну, это не столько принуждение, сколько коллективная способность достижения определенных целей.
3. Оба принципа, как и следовало ожидать, вызвали возражения некоторых социологов. Так, касаясь отрицания Манном полезности понятия общества, патриарх сравнительно-исторической социологии, Баррингтон Мур, усомнился в том, проходил ли Манн таможенный досмотр в своих путешествиях по миру и заметил ли он при этом наличие государственных границ (Moore 1988: 170). Другие социологи усомнились в правомерности выде-
ления военной власти в самостоятельную структуру, традиционно полагая, что военная сила - лишь способ достижения политических целей (Poggi 2006).
4. Данная дата (1760 г.) выбрана как окончание десятилетия, непосредственно предшествующего началу промышленной революции в Англии.
5. Манн, тем не менее, отвергает "гидравлическую теорию" восточного деспотизма Карла Виттфогеля, утверждая, что Виттфогель преувеличил масштабы централизованной ирригации и возможности инфраструктурной власти в древнем Китае и, кроме того, применил эту модель к сообществам, где централизованная ирригация не была развита (например, Древний Рим).
6. Классовая теория рассматривает государство в качестве политического инструмента господствующего класса. Плюралистическая концепция полагает, что государство балансирует интересы различных групп общества. Элитистская теория отождествляет государственную власть с правящей элитой общества. Институциональная теория рассматривает государство как совокупность исторически сложившихся и относительно устойчивых институтов, возникших для решения определенных проблем.
7. Mann M. The Sources of Social Power. Volume III: Global Empires and Revolutions, 1890-1945. - Cambridge: Cambridge University Press, 2012.
8. Mann М. The Sources of Social Power. Volume IV: Globalizations, 1945-2011. - Cambridge: Cambridge University Press, 2013.
9. Moore B. Jr. Review of the Sources of Social Power. Volume I: A History of Power from the Beginning to AD 1760 // History and Theory. - 1988. - №27.
10. Лишь в двух случаях Манн возвращается к анализу идеологии как фактора исторических изменений. В первом случае, это его критика культурологических концепций французской революции, преувеличивающих, по его мнению, роль идей в революционном процессе. Во втором случае, это анализ возникновения европейского фашизма в первой половине ХХ века, идеологического, по мнению Манна, движения.
11. Coleman J. Foundations of Social Theory. Cambridge, Mass. 1990.
12. Mann M. The Sources of Social Power. Volume I: A History of Power from the Beginning to AD 1760. - Cambridge: Cambridge University Press. 1986.
13. Сходная проблема с постулатом о позитивной, нормативно-регулирующей роли христианства в эпоху средневековья. Не совсем понятно, в чем конкретно она заключалась. Немало социологов утверждало, что господство монотеистические религий, напротив, сопровождалось усилением идейной нетерпимости и насилия в жизни общества (Collins 1974, Moore 2000). В своей рецензии на первый том "Социальных источников власти" Барринг-тон Мур отметил: "Мое весьма поверхностное изучение истории европейского средневековья оставило стойкое впечатление, что "нормативное умиротворение христианства" просто-напросто никогда не работало" (Moore 1988: 173).
14. Jones E. The European Miracle. - Cambridge: Cambridge University Press, 1981.
Сведения об авторе:
Ocm^m Павел Иванович - доктор философских наук, ассистирующий профессор департамента социологии Аппалачского государственного университета, г. Бун, США, e-mail: osinskyp@appstate.edu.
Data on author:
Osinskiy Pavel Ivanovich - doctor of philosophy science, assistant professor, department of sociology, Appalachian State University, Boone, USA, e-mail: osinskyp@appstate. edu.
УДК 323: 329 © Ежи Никиторович
Белосток
СПЕЦИФИКА ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТИ ЧЕЛОВЕКА ПОГРАНИ-ЧЬЯ В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННЫХ ТРЕБОВАНИЙ МНОГО-
КУЛЬТУРНОСТИ
Статья посвящена концепции многокультурности, которая опирается на вопросы культурных различий в пределах обществ отдельных стран, частью которых являются такие меньшинства, как языковые, этнические, религиозные, которые требуют определенных прав.
Ключевые слова: коммуникация, многокультурность, многоязычие, этнические движения.
Ezhi Nikitorovich Belostok
SPECIFIC FACTORS INFLUENCING HUMAN INTELLIGENCE IN BORDER REGIONS IN THE CONTEXT OF THE CONTEMPORARY DEMANDS OF MULTICULTURALISM
The article explores the concept of «multiculturalism», one approach to natters of cultural difference within societies and individual countries wherein various groups, be they in the linguistic, ethnic or religious minority, demand certain rights be respected.
Key words: communication, multiculturalism, multilingualism, ethnic movements.
