CC BY
53
© 2009
А.В. Головнёв
КУЛЬТУРЫ БОЛЬШИХ ПРОСТРАНСТВ СЕВЕРНОЙ ЕВРАЗИИ
В докладе дается обосновывание деления циркумполярной области, включающей Арктику и Субарктику, на пять устойчивых этнокультурных ареалов и ракрывается вклад сообществ Северной Евразии в ее освоение. Северная Евразия в системе социальных и культурных связей была создана подвижными культурами открытых пространств. В судьбе России пересекались норд-русская (новгородская) и орд-русская (московская) традиции. Эти традиции, по мнению автора, до сих пор определяют соотношение российского гражданства и русской этничности, централизма и регионализма.
Ключевые слова: этнология, Крайний Север.
По стилю движения и адаптации культуры разделяются на локальные (local culture) и магистральные (long-range culture). Культура, основанная на экоадап-тации и сосредоточенная на конкретном экотопе, может быть названа локальной; культура, охватывающая большое пространство, связывающая собой несколько локальных культур и использующая их ресурсы, — магистральной. Локальная культура осваивает биоресурсы, магистральная — социоресурсы. Магистральная культура всегда подвижнее локальной, поскольку она вырастает на преимуществе в движении и развивает технологии мобильности в конкуренции с культурами-соперницами. При статусном превосходстве магистральной культуры локальная обладает устойчивостью и живучестью благодаря непосредственной связи с землей и ее ресурсами. Главную роль в посредничестве играет военно-политическая, религиозная или торговая элита, объединяющая своей активностью локальные культуры и создающая тем самым новые пути контактов и взаимоотношений. Язык магистральной культуры становится, как правило, вторым языком локальных групп; нередко то же самое происходит с культом и системой власти. Посредством торговли, религии, войны, политики, экономики магистральная культура колонизует локальные сообщества и создает социальную иерархию. Любое взаимодействие сообществ — прежде всего диалог их элит, агентов управления. Сохраняя власть над базовой локальной нишей, элита может подчинить соседние группы, усложнив и пространственно расширив свою управленческую функцию. К числу магистральных культур севера Евразии в поздней праистории и истории относятся прежде всего мобильные культуры открытых пространств — степных, морских и тундровых кочевников (древних тюрок, монголов, северных германцев, эскимосов-туле, ненцев, якутов).
Если на юге Евразии развивались сложные иерархизированные промысло-во-производящие схемы с весомой долей растительноядности, то на севере доминировали охотничьи схемы с преобладанием плотоядности. Южане разрабатывали интенсивные стратегии, приближавшие их к неолитической/городской
революции, тогда как северяне развивали прежние экстенсивные стратегии, толкавшие их к колонизации новых земель. Освоение Арктики было пиком ми-грационно-адаптационной стратегии, сопоставимым по уровню с успехами оседло-адаптационных стратегий Юга. Кочующий Север в то время развивал технологии движения, тогда как оседающий Юг совершенствовал мастерство в освоении обжитого пространства в формах земледелия, домостроительства, гончарства.
В освоении Северной Евразии древние охотники достигли необитаемых ныне высоких широт. Археология острова Жохова (76° с.ш., Восточносибирское море, архипелаг Де-Лонга, среднеиюльская температура 0° С) показывает, что 8,5 тыс. л.н. жители Арктики преодолевали громадные расстояния, охотясь на северных оленей и белых медведей. По аналогии с пещерными медвежатниками палеолита можно допустить, что жоховские люди были умудренными медведеведами и умелыми медведеводами. Причина дальних сезонных рейдов состоит не в скудости биоресурсов или перенаселенности Яно-Индигирской низменности. Насыщенность Жоховской стоянки медвежьими останками (с присутствием человеческих), реконструируемые приемы промысла наводят на мысль о сложном диалоге человека и зверя, выходящем за рамки гастрономических интересов.
Образ человеко-медведя, переданный в найденной на памятнике скульптуре и просматривающийся в деятельностной схеме жоховского охотника, соответствует древней мифогероике, согласно которой дальние походы и медвежьи ристалища были обусловлены не столько хозяйственными нуждами, сколько идеей уподобления человека могучему зверю, включая его дар освоения северных пространств.
Возможно, Жоховская стоянка открывает картину адаптации, когда охотники каменного века вырабатывали схему «хозяина Арктики». Все циркумполярные культуры созданы охотниками-мигрантами каменного века, хранившими традиционные мотивы-действия палеолита: контроль над большим пространством, схемы «зверя» и «пастыря». Мобильные и «хищные» группы охотников, осваивавшие Север, не только по экономической нужде, но и по характеру деятельности были способны добраться до Америки, «Земли Санникова» и пуститься в рискованное плавание по холодному морю. Циркумполярный мир был образован не одной культурой, а несколькими, и механизм его существования изначально состоял во взаимодействии разных культур.
Циркумполярная область, включающая Арктику (тундру) и Субарктику (бо-реальные леса), с древности делилась на пять устойчивых этнокультурных ареалов: нордический палеогерманский на севере Европы, палеоуральский на севере Восточной Европы и Урала, восточносибирско-палеоазиатский на северо-востоке Азии, палеоэскимосский в Арктике от Берингоморья до Гренландии и палеоиндейский в лесной полосе Северной Америки. Морские и тундровые кочевники, связавшие своим движением пространство Арктики, более всех повинны в создании призрака циркумполярной культуры, который будоражит умы исследователей многих поколений. Покорение Арктики викингами и эскимосами-туле случилось на пике длительного развития северной мореходной культуры в условиях кратковременного потепления VIII—XI вв.
Природа открыла ледовые шлюзы, и вслед за отступившими льдами в Арктику из Атлантики и Пацифики стремительно ворвались морские кочевники. Выйдя в высокие широты, они, подобно взрывной волне, раскатилась по всей Арктике: викинги от Лабрадорского моря на западе до Карского на востоке, эскимосы от Гренландии на востоке до Колымы на западе.
Берингийские китобои культуры пунук—туле жили в крупных селениях и при этом мигрировали на огромные расстояния, подобно «оседлым кочевникам» Скандинавии. Основательность жилищ эскимосов пунук и туле указывает не столько на оседлость, сколько на вкус к монументальным сооружениям из китовых костей, а обилие остатков жизнедеятельности свидетельствует скорее об эпизодической избыточности культуры, чем ее экономной сбалансированности. Археология показывает бурный рост вооруженности в эпоху пунук—туле. Охота на кита сродни морскому сражению и рождает идеологию господства над стихиями и пространством, легко переносимую на общественные отношения. Промысловая экспедиция китобоев, насчитывавшая от 3 до 8 байдарных команд (30—70 мужчин), при случае превращалась в военную или пиратскую флотилию. По-видимому, дальние рейды за мигрирующими китами носили не только и не столько промысловый, сколько военно-колонизационный и торговый характер. Одним из памятников этой культуры является Китовая Аллея на острове Ыттыгран. Отсутствие на острове памятника-поселения указывает на то, что Китовая Аллея создана не оседлыми жителями, а морскими кочевниками, для которых море было не преградой, а торной дорогой. Китобои могли использовать лежащий на перекрестке путей остров как базу разделки и хранения добытых поблизости китов, а также как места торжища и ритуалов.
На Пегтымельской галерее петроглифов культура пунук—туле представлена сюжетами морской охоты и промысла дикого оленя. Возможно, у скал Пегты-меля проводились празднества и ритуалы, связанные с завершением летних промыслов на море и на суше. Именно в стиле диалога морских и речных охотничьих историй читается череда сцен промысла китов и оленей на наскальных рисунках. Арктические эскимосы-мореходы создали обширную сеть колоний, вовлекая в торговые, военные и брачные отношения местных жителей, от предков юкагиров и чукчей на западе до групп бирнирк и дорсет на востоке. Не исключено, что на Чукотке, как и в самоедских тундрах, арктические мореходы вызвали движение континентальных охотников, послужившее толчком к развитию военно-торгового и транспортного оленеводства.
Крупнейшие очаги арктического оленеводства, саамский, ненецкий и чукотский, находились в непосредственных связях с центрами морской культуры: тундры саамов и ненцев примыкали к «северному кольцу» викингов, тундры чукчей — к морским путям эскимосов-туле. Оленные кочевья начинались там, где кончались морские, и были их сухопутным продолжением, обеспечивая торговые контакты между отдаленными территориями. Некоторые поведенческие характеристики буквально роднят кочевников моря и тундры. Как некогда викинги захватывали друг у друга корабли, считая власть над морем залогом господства на земле, так за оленьи стада сражались со своими соседями ненцы, сознавая, что именно олени дают ключ к обладанию тундрой. Тех и других оседлые жители сел и городов называли пиратами и разбойниками. Те и другие
славились необычайной подвижностью и воинственностью. Возможно, мореходы пробудили в тундровых охотниках вкус к торговле и войне, который со временем дал рост новой кочевой культуре (стартовой площадкой крупностадного оленеводства было использование домашних оленей в качестве товара и транспорта, в том числе для стремительных военных набегов на «боевых нартах»). Эпоха морских кочевников в Арктике сменилась эпохой тундровых кочевников.
С момента становления кочевничества оленеводы пускались в дальний путь не столько вслед за своими стадами, сколько в направлении селений промысловиков, имея в виду то торговлю, то грабеж. В свою очередь промысловики видели в оленеводах то угрозу, то выгоду, но всегда — посредничество в тундровых связях. Своими кочевьями самоеды связали бьярмов Европы (северных пермян), арктических промысловиков (сихиртя), восточных гыдано-таймыр-ских охотников энцев (мандо) и нганасан (тавги), многочисленные локальные группы обитателей тайги (хаби), включая предков манси, хантов, селькупов, ке-тов. Главным признаком воздействия магистральной самоедской культуры было повсеместное распространение ненецкого оленеводства — по тундрам от Белого моря до Таймыра, а также в северной тайге.
Северная Евразия в системе социальных и культурных связей создана подвижными культурами открытых пространств, прежде всего кочевников морей и степей. В судьбе России эти пути пересеклись в виде норд-русской (новгородской) и орд-русской (московской) традиций. Подобно викингам на море, монголы в степи развернули гигантскую социальную сеть, основанную на той же триаде война—дань—торг, только доля торговли в ней была ничтожна в сравнении с военно-данническим промыслом. Монгольская культура больших пространств пересекла своими магистралями всю срединную Евразию, захватив на окраинном западе Нижнюю Русь в качестве локальной культуры. На стыке монгольской (ордынской) и нижнерусской культур сформировалась новая, московская (по названию ее форпоста) культура, основанная на жестком централизме власти и военно-данническом промысле.
Норд-русская традиция не пресеклась с разгромом Новгорода. По природе не нуждающаяся в крепкой столице, она распространилась по Северу Евразии, особенно ярко отобразившись в культуре русских поморов. Деятельностная схема орд-русской традиции, немыслимая без мощного центра и основанная на административно-налоговом промысле, реализовалась в создании иерархической структуры «малых копий» Москвы. Противостояние этих традиций — нордизма и ордизма — до сих пор отзывается в конфликтах российского гражданства и русской этничности, централизма и регионализма. Впрочем, можно вести речь и об их срастании в синтетическую русскую культуру в широком спектре ее вариаций. Именно сдвоенная магистральность русской культуры, вобравшей в себя традиции нордизма и ордизма, а также славянскую локальную адаптивность, стала двигателем эпохальной экспансии, приведшей к образованию России и до сих пор сохраняющая ее на просторах Северной Евразии.
CULTURES OF THE BIG SPACES OF NORTHERN EURASIA A.V. Golovnyov
The paper gives grounds on divisions of the Circumpolar area including Arctic regions and Subarctic region, in five steady ethnocultural areas and reveals the contribution of communities of Northern Eurasia to its development. Northern Eurasia has been created by mobile cultures of open spaces in system of social and cultural connections. Destiny of Russia crossed the northen - Russian (Novgorod) and the horde — Russian (Moscow) traditions. These traditions, in opinion of the author, till now determine the ratio of the Russian citizenship and Russian ethinic origin, centralism and region unity.
Keywords: ethnology, Circumpolar North.
© 2009
М. Лавенто
СААМСКАЯ ХИЖИНА В ЛОВОЗЕРО (КОЛЬСКИЙ ПОЛУОСТРОВ): АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
В докладе вводятся в научный оборот материалы исследовательского проекта «Дом, очаг и хозяйство на Крайнем Севере» («Home, Hearth and Household in the Circumpolar North»/ «HHH»). Анализируя результаты раскопок на Кольском полуострове, автор прослеживает развитие саамского жилища с древности до XVIII в.
Ключевые слова, Крайний Север.
«Дом, очаг и хозяйство на Крайнем Севере» («Home, Hearth and Household in the Circumpolar North»/ «HHH») — это исследовательский проект, выполненный в сотрудничестве с норвежскими, финскими и российскими археологами в 2007-2009 гг. Главная цель проекта — исследование малоизвестных периодов поселений саамской культуры по всей северной территории саамского региона. Раскопки проводились на стоянках, которые предварительно были датированы IV-XVII вв. н.э. Основное внимание отводилось изучению последнего периода железного века и времени существования зимних деревень. Всего на различных стоянках было раскопано более десяти жилищ-полуземлянок. Планировалось получить данные о структурах поселений на стоянках, об образе жизни и об использовании внутреннего устройства построек. Важной частью данного проекта было исследование изменений, произошедших со временем во внутреннем пространстве жилищ.
Большинство полевых раскопок проводились в северной части Финской Ла-
