CC BY
79
МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДЫ ГЕНДЕРНОГО АНАЛИЗА
ББК 81.055.52
Н. К. Радина
«КУЛЬТУРНЫЙ КОНФОРМИЗМ» АВТОБИОГРАФИЧЕСКОГО ТЕКСТА (На материале мужских и женских автобиографий)
Автобиография — широко известный литературный жанр (собственное жизнеописание, произведенное автором текста), рожденный в поздней античности как результат усиления интереса к отдельной человеческой личности [23]. Исследователи автобиографических текстов разделяют их на два основных вида: ориентированные на описание собственных приключений (как у Б. Челлини) и автобиографии-философствования (как у М. Монтеня). Благодаря известной автобиографии И. В. Гёте в научных дискуссиях проблематизировано соотношение вымысла и реальности в автобиографических произведениях [6].
Поначалу автобиографии были ориентированы на представление исключительно незаурядных жизней, но уже в XIX в. появляются примеры написания автобиографий самых обычных людей. В XX в. автобиография не только литературный жанр, но и элемент определенного социального статуса: ряд профессий требует от соискателей написания автобиографии при приеме на работу. Кроме того, во второй половине XX в. с развитием социологии, психологии и социальной антропологии автобиографии создаются благодаря использованию исследователями биографического метода (см., напр.: [3, 8]).
Значительное число публикаций, посвященных автобиографии, убедительно свидетельствует, что в качестве исследовательского материала автобиография по-прежнему находится в центре внимания социогуманитаристики. В историческом аспекте автобиография оказывается «источником» фактов прошлого [14], а также отражает формы самопрезентации, характеризующие ту или иную историческую эпоху [7]. В социальной и педагогической антропологии автобиография оказывается ценна своей субъективностью, позволяющей
© Радина Н. К., 2014
Исследование осуществлено в рамках программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2013—2014 гг., проект № 12-01-0203 «Герменевтика автобиографического текста: гендерные аспекты».
увидеть мир Другого как бы изнутри, с точки зрения иных ценностей и позиций [15]. В социологии автобиография рассматривается в контексте анализа социального опыта, в психологии — как слепок психологических особенностей, например автобиографической памяти и психологических травм [3].
В целом социогуманитаристика интерпретирует автобиографию исключительно в феноменологическом или герменевтическом ключе, методики количественного анализа, как правило, не используются (за редким исключением: см., например, работы А. Кроника [12]). Действительно, если учесть, что автобиография ценна субъективностью, деталями, качественная методология и качественные методы, без сомнения, оптимальны. Тем не менее, поскольку современная виртуальная коммуникация дает обилие автобиографических текстов (блоги, дневники в сети Интернет и др.), существующих в виде готового материала для компьютерной обработки, буквально — материала для создания корпусов текстов, создается пространство для практики количественных методов, способных «считать» закономерности, общее, стандартное, присущее многим, в автобиографическом тексте.
Однако возникают вопросы: в каких исследовательских областях количественные методы релевантны для изучения автобиографического текста? какие исследовательские задачи могут быть решены при смещении фокуса с частного, индивидуального, отраженного в качественных методах, на количественное, общее, в изучении которого опираются на количественные методы? Представляемое исследование было направлено на идентификацию культурных сценариев, реализованных в индивидуальной жизни, «запакованных» в автобиографическом тексте. Акцент на социологическом и социально-психологическом видении автобиографии предполагал определение роли культуры в конструировании индивидуальной истории («культурные рамки», в границах которых люди строят свое поведение, свое «Я», свою индивидуальную историю). Поскольку наиболее очевидное воздействие на социальное развитие личности оказывает гендерная культура общества, культурные скрипты извлекались из женских и мужских автобиографий.
Гендерная социализация как матрица жизненного сценария и жизненной истории
В социальных науках индивидуальное развитие личности рассматривают как детерминированное тремя основными факторами: биологическим (наследственность), социокультурным и субъектным (ценности, саморегуляция и др.). В современной социогуманитаристике, особенно в русле постмодернистских версий социального, субъектность прочитывается в контексте формирования культурой структуры самопонимания и самоопределения индивида [1]. В психотерапевтическом модусе культурного влияния проблематизируются «доминирующие нарративы» культуры: индивид открыт в поиске построения «Я» культурным установкам и скриптам, интериоризируя общепринятое, «нормальное», доминирующее, даже в случае внутреннего конфликта «культурного» и «субъектного». Таким образом, культура, «запаковываясь» в саму «идентичность» человека, может быть «распакована» благодаря «рассказу о себе» [19].
Другая значимая теоретическая идея для данного исследования — идея непрерывного воспроизводства культуры. Так, человеческая культура стремится к воспроизводству себя на групповом уровне (сохранение традиций, социокультурных стандартов и норм) и на индивидуальном (на пространстве персональной и социальной идентичности своих носителей) [9]. Следовательно, индивид, социализируясь, воссоздавая и осознавая свою идентичность, пытается подстроиться не под абстрактные культурные образцы, а под конкретные нормы социальной группы конкретного исторического периода [7].
Среди полифонии «культурного клавира» особое место занимает гендер-ная культура общества, очерчивающая границы «приемлемого» для представителей мужской и женской групп. Социальное конструирование гендера — ключевая тема современных гендерных исследований в социальных науках (см., напр.: [2, 8, 9, 10, 16, 21]). Мужские и женские культуры, предписывающие правила на уровне поведения, аффективных предпочтений и когнитивных схем для «нормального индивида», создают исторически и культурно укорененных мужчин и женщин. Следовательно, гендерная социализация, благодаря которой индивид становится маркированным в социуме как «мужчина» или «женщина», «шлифует» персональную идентичность, формируя соответствующую «повествовательную идентичность», которую возможно обнаружить в рассказанной жизненной истории.
Ключевые характеристики мужской и женской культур в социогуманита-ристике изложены в рамках «гендерных теорий». Женскую культуру описывают посредством центрированности на человеке (главным образом, на воспроизводстве детей, а также на заботе о нуждающихся в помощи), локализации в приватном, семейном, как ориентированную на эмоциональную сферу, вторичную в социальных иерархиях по отношению к мужским позициям. Мужскую культуру представляют как сосредоточенную на власти и доминировании, наиболее очевидное пространство для реализации — публичное, способ функционирования — инструментальный (см., напр.: [2, 9, 10]). Гендерная культура создает формы «порядка» как своеобразной организации элементов культуры, чувствительные к историческим и экономическим изменениям общества. В рамках «гендерных порядков» в социальных науках описывают «гендерные контракты» — системы социальных и психологических паттернов, наиболее желательные для воспроизводства и одобряемые обществом.
Одна из значимых объяснительных схем, интерпретирующих различия между мужской и женской культурами, — психоаналитическая интерпретация Н. Ходоров, связывающая различия в разрешении эдипова комплекса у мальчиков и девочек с последующим конструированием ими социальных отношений [22]. В ситуации благополучного разрешения эдипова комплекса для мальчиков мать является их главным эротическим и эмоциональным объектом, у девочек же эротическим объектом является отец, а эмоциональным — мать, т. е. объектный мир женщин более сложен, чем объектный мир мужчин. Поскольку родительская опека детей обоего пола лежит на женщине, утверждает Н. Ходоров, люди обоих полов ищут возвращение к первоначальному эмоциональному единству с женщиной.
Методы, методики и материалы исследования1
В качестве эмпирического материала были использованы тексты автобиографий мужчин и женщин с разным уровнем образования, проживающих в малых городах и сельской местности Нижегородской области (всего 82 автобиографии, 46 женских (весь корпус женских автобиографий — 48 530 словоупотреблений) и 36 мужских (весь корпус мужских автобиографий — 28 335 словоупотреблений)). Количественный анализ текстов автобиографических интервью был выполнен на основе программы Mystem, производящей морфологический анализ текста, и программы для подсчета частотности на базе результатов Mystem . Далее предполагалось следовать двум основным линиям анализа.
Согласно первой линии, используемые рассказчиками «вербальные единицы» с высокой частотностью были проанализированы в контексте реконструируемых социальных сетей (в русле индивидуальной психологии А. Адлера [20]). Согласно второй линии анализа, частотность стала основой семиотического анализа нарративного дискурса (семиотический квадрат А.-Ж. Греймаса) [5]. Семиотический анализ нарративного дискурса, по А.-Ж. Греймасу, предполагает извлечение семантических оппозиций, для чего используется семиотический квадрат, определяющийся тремя типами отношений: оппозиции и S2), комплементарности и ~S2), противоречия и ~S1) [13]. С опорой на семиотический квадрат в автобиографических текстах идентифицировались ключевые значения — основа культурных скриптов, которые далее подвергались гендерному анализу.
Поскольку гендерная социализация, захватывающая все жизненное пространство индивида, по-разному проявляется на разных возрастных этапах, было решено анализировать социальные сети выборки как в целом (групповые оппозиции: мужчины и женщины), так и дробно (по возрастам). Были проанализированы автобиографические тексты молодежи (4 женских и 8 мужских интервью), взрослых на этапе средней взрослости (32 и 22 соответственно) и поздней взрослости (10 и 6 соответственно)3.
Анализ женских автобиографий
Из данных частотного анализа были исключены служебные слова, а также слова с небольшой частотностью (меньше, чем число интервьюируемых). Для женщин «пороговым значением» по частотности стало значение 45. Кроме того, все числа, характеризующие частотность, были поделены на число интервьюируемых, поэтому при анализе имеют место средние показатели по употреблению в тексте автобиографии того или иного слова. Ядро/центральная часть социальной сети женщины, таким образом, представлена мамой (5), мужем (4,9), ребенком (ребенок, дитя — 5,3), отцом (3), дочерью (2,7), родителя-
1 Выражаю благодарность компьютерному лингвисту А. Н. Одинцовой за помощь в обработке данных и участие в дискуссиях относительно особенностей конструирования семиотического квадрата А.-Ж. Греймаса.
2 Авторы — О. Н. Кукушкина, Т. С. Елипашева.
3 В исследовании используется возрастная периодизация, принятая в психологии: взрослость ранняя (20—40 лет), средняя (40—60 лет) и поздняя (60 лет и далее) [11].
ми (2,3), подругой (2). Периферийная часть социальной сети — брат (1,9), сестра (1,8), друг (1,8), бабушка (1,5), сын (1,4). Очевидно, что автобиографии женщин в контексте психоаналитической версии гендерного анализа дважды «закольцованы»: центральная часть социальной сети представлена как инфантильным треугольником прошлых отношений в семье родителей (героиня, ее мать и отец), так и современным треугольником отношений взрослой состоявшейся женщины (героиня, ее ребенок, как правило — дочь, и муж). Наличие двух систем координат эмоционально-значимых отношений свидетельствует о социальной и эмоциональной зрелости интервьюируемых женщин.
Периферийная часть включает расширенную родительскую семью, в том числе и бабушку, что проблематизирует женскую родословную линию семьи героини.
Своего отца я никогда не видела. Мать выгнала его из дома, когда я была еще маленькая. С бабушкой у нас были теплые отношения, и о ней у меня остались хорошие воспоминания. Мы жили вчетвером: бабушка, мать, я и брат. Бабушка всегда брала меня и моего брата с собой в поездки к родственникам. Пекла нам пирожки и вообще очень вкусно готовила. В садик я не ходила — была с бабушкой, и мне это очень нравилось (55 лет, образование среднее специальное).
Если рассматривать женщин трех возрастов (ранней, средней и поздней взрослости), то их социальная сеть трансформируется следующим образом:
— молодые женщины находятся в состоянии условного перехода из семьи родителей в собственную семью (центральная часть социальной сети представлена мамой (11,25), братом (9,3), мужем (8,3), отцом (6) и ребенком (5), на периферии присутствует подруга (3,5));
— социальная сеть женщин средней взрослости как бы ослабевает, при этом особенно страдает ее мужская составляющая (центральная часть представлена мамой (4,5), мужем (4,1), родителями (2,8), на периферии ребенок (2,3), сестра (2), бабушка (1,7) и подруга (1,7));
— у женщин поздней взрослости социальная сеть сосредоточена вокруг своей семьи и стареющих родителей (центральная часть включает маму (6,3), мужа (5) и ребенка4 (3,9), периферийная — дочь (3,2), отца (2,8) и подругу (1,6)).
Таким образом, принципиальных изменений в социальной сети у женщин в процессе жизни не происходит, динамика лишь отчасти затрагивает ее состав: с возрастом в ней начинают преобладать женщины.
Определение частотности лексем в интервью позволило установить значимые сферы жизни женщин, посредством которых они представляют свою историю жизни:
— детство (детство, детский сад — 2,9);
— образование (школа (4,5), учиться (1,2), училище (1,2));
— работа (работа (3,6); работать (2,7));
— романтические отношения и замужество (любить (2), любовь (1), свадьба (1), замуж (1));
— рождение детей (рожать, рождение (1,6), рождаться (1,7));
4 Ребенок в данном случае может быть своим или ребенком детей (внуком или внучкой).
— создание и обустройство семьи (семья (1,7), дом (2,6), квартира (1,7);
— переезды (город (1), деревня (1,1));
— рефлексия о судьбе и времени (жизнь (5,1), хороший (4,3), человек (2,9), время (2,7), всегда (2,2), отношения (1,2), сейчас (1,8), большой (1,2)).
Социальный контракт работающей матери, описанный социологами, изучающими женскую социализацию второй половины XX в. на основе использования качественных методов, просматривается в результатах обработки интервью методами корпусной лингвистики.
Рождение дочки Наташи было настоящим счастьем, она была спокойным ребенком, непробивная, вся в отца. Я даже в декрете не была: дочка родилась 6 июля, а в августе я уже вышла на работу в интернат. Мы жили пока еще в частном доме, было много забот, скучать некогда. С рождением ребенка все пустоты заполнились, а муж ушел на второй план. Мне нравилось быть мамой и женой, готовить, убираться (60 лет, образование среднее специальное).
Интервьюируемые женщины эмоционально и подробно рассказывают о своем опыте становления во внесемейном социуме (лексема «работа»).
На швейную фабрику идти не хотелось, да и время как раз тяжелое настало: все разваливалось, производство вставало. Устроилась я в Центральную районную больницу, где мама работала. Ясное дело — санитаркой, в терапевтическое отделение. Работа грязная, тяжелая, вокруг одни пожилые люди — немощные, без заботы близких, а зарплата мизерная (32 года, образование среднее специальное).
Поворотные события (наиболее яркое и характерное для большинства — замужество) также отражены в частотности соответствующих лексем (помимо того что непосредственно описаны в интервью).
До замужества веселая жизнь. <...> Потом замуж вышла. Говорят, когда важные события в жизни происходят, зуб мудрости вырастает. Вот один вылез, когда замуж вышла, а второй — когда сына родила (37 лет, образование среднее специальное).
Кроме того, женщины позиционируют себя в контексте активности, определяя свои действия посредством следующего:
— понятий «жизнь» и «память» (жить (3,3), помнить (2,8));
— желаний и их осуществления (хотеть (2,7), хотеться (1,5), делать (1,4));
— коммуникации (сказать (2,3), говорить (1,5), нравиться (1,1), помогать
(1,5));
— контроля за «движением по жизни» (появляться (1,2), оставаться (1,2), ездить (1), уходить (1,3), заканчивать (1), уезжать (1)).
Также необходимо отметить реконструкцию принадлежности, общности в женских интервью, открывающуюся посредством анализа частотности местоимений: я (25,7), мы (13,6), свой (1,8), наш (1,6). «Я» в интервью женщин встречается лишь в 2 раза чаще, чем «мы», если же учесть наречие «вместе» (1,2), очевидно, что женский мир — это мир, разделенный с теми, кто женщине близок и дорог.
Разговариваю с кем-то, а все равно я одна. Муж, как это тебе сказать, вроде стенки, где-то ты прислонилась, прижалась. И что-то у вас общее, вы как-то переговорили, перетерли. Все как-то совместно и вроде как подпорка какая-
то. А здесь одиночество. <..> Все вспоминаешь, как замуж вышла... Все мысли уже делю не с мужем, а одна (72 года, образование среднее специальное).
В данном исследовании частотность лексем и значительный объем текстов были использованы с целью поиска семантических оппозиций в интервью для построения семиотического квадрата по А.-Ж. Греймасу.
В качестве ключевых слов для семиотического анализа были взяты обобщающие категории, наиболее полно представляющие жизненные истории интервьюированных женщин: работа, семья, двигаться, наше. Следовательно, согласно семиотическому квадрату, в любой истории женской жизни будут воспроизведены (см. отношения комплементарности / ~S2) на рис. 1) темы востребованности, развития и стремления к изменениям, потребности в родных людях, с которыми женщина будет хотеть разделить то, что считает своим.
S1 S2
Работа Безделье
Семья Одиночество
Двигаться Остановиться
Наше Чужое
~S2 ~S1
Востребованность Безработность
Родной Чужой
Развитие Покой
Совместное Чье-то
Рис. 1. Семиотический квадрат: женская автобиография
Так и живем потихоньку. Подруга, с которой мы вместе живем, родила сына без мужа, и мы вместе теперь его растим. Малыш очень болезненный, как у многих медиков. Теперь жизнь по расписанию. Работаю на двух работах, благодаря чему хоть что-то можем себе и ребенку позволить. Мы же как родные (32 года, образование среднее специальное).
Социально-антропологический, социологический и социально-психологический контекст гендерных исследований в области женской культуры согласуется с полученными данными, т. е. семиотический квадрат адекватно отражает особенности современной женской культуры, ориентированной как на заботу в приватной сфере, так и на востребованность во внесемейном кругу, в публичной сфере (в профессии).
Важно и то, что методы корпусной лингвистики в совокупности с интер-претативными методами анализа (выделение центра и периферии, построение семиотического квадрата) позволили «считать» показатели, значимые для специалистов в социальной сфере при изучении тех или иных социальных и психологических феноменов (характеристики социальной сети, направленность активности, отношение к жизни), т. е. оказались релевантными инструментами для извлечения социокультурной информации из текстов.
Анализ мужских автобиографий
Центральная часть социальной сети мужчины предельно лаконична: мама (3), друг (2,5), отец (2). На периферии — ребенок (1,8), родители (1,6), жена (1,5), бабушка (1), брат (1). Важно отметить, что у женщин по частотности упоминаний в тексте интервью муж вытеснил отца, у мужчин — жена не выдержала «соперничества» с мамой.
Если рассматривать мужчин трех возрастов (ранней, средней и поздней взрослости), то их социальная сеть трансформируется следующим образом:
— у молодых мужчин центральная часть социальной сети представлена мамой (3,3), отцом (3) и другом (2,5), периферийная — девушкой (1,3), ребенком (1,3) и бабушкой (1,3);
— у мужчин средней взрослости в центре мама (2,8), друг (2,8), отец (2,2), на периферии — жена (1,7), бабушка (1,1);
— у мужчин поздней взрослости границы между периферией и центром размыты (ребенок (1,8); жена (1,8), родители (1,25), отец (1,25), брат (1,25), друг (1,25)).
Реконструкция социальной сети по материалам мужских интервью показывает, что мужчина оказывается действительно ориентированным на собственную семью, как правило, ближе к пенсионному возрасту: у более старших рассказчиков упоминания жены и ребенка в автобиографии начинают доминировать.
После армии вернулся, так сразу и женился. С женой мы еще до армии дружили. Вместе гуляли, в походы ходили. Живем мы хорошо, двое детишек у нас с ней. Сейчас-то она у меня лежит парализованная. А раньше первой красавицей была. Мои друзья все в нее влюблены были, а она выбрала меня. Я когда в армию уходил, все цветы в садах сорвал, всю комнату цветами завалил. Как только из армии вернулся — сразу к ней свататься. С тех пор вместе (68 лет, образование среднее).
Еще одна значимая деталь — вероятная материнская депривация5 героев интервью. Невысокая доля упоминаний матери при общей обедненной социальной сети (низкая доля упоминаний значимых людей), наличие достаточно высоких показателей на общем фоне у друга, отца и бабушки — все эти характеристики жизненной истории позволяют с большой долей вероятности предположить депривационную эмоциональную среду развития у интервьюируемых мужчин — жителей небольших городов и поселков [18].
С другой стороны, в автобиографии роль матери уравновешивается ролью отца.
В детстве — одно из ярких воспоминаний... <...> Мы взяли без спроса моторную лодку. <...> Уплыли очень далеко, а мотор у лодки сломался. Кругом вода, никого. Меня охватил страх, что никто не знает, где мы, и нас никогда не найдут. <...> Просидели в лодке до самого вечера, уже начинало темнеть. Вдруг услышали звук мотора приближающейся лодки, потом я раз-
5 Материнская депривация (в психоанализе) — в современной интерпретации эмоциональная депривированность — недостаточность эмоциональных контактов в детском возрасте, на этапе взрослости характеризуется дальнейшими нарушениями привязанности.
глядел в лодке отца. <..> Я не знаю, как и где отец нашел еще лодку, но в то время я думал, что он герой (42 года, образование среднее специальное).
Контекст эмоциональной депривированности обусловливает деформацию социальных показателей зрелости мужчины — осознания ответственности перед собственной семьей (женой и ребенком). Из рассказа о себе уходит категория «жена» как определенная социальная роль в мужской жизни. Вместо жены в ряде интервью появляется женщина (и мать, и жена — женщины, появление женщины, таким образом, можно рассматривать как некое промежуточное состояние между инфантильностью (привязанностью к заботящейся о мальчике матери) и зрелостью, способностью заботиться самому о жене и детях).
Сейчас, думаю, в моей жизни многое изменится. Встретил хорошую женщину. Мы вместе живем. Я снова стал ощущать радость. Даже стал строить планы на будущее. Но пока об этом говорить не хочу, боюсь спугнуть счастье (40 лет, образование высшее).
Романтические отношения, счастливые и неудачные влюбленности, встреча с будущей женой отражены в большинстве автобиографий, однако, как и в данном случае, интервьюируемые мужчины рассказывают об этом, не называя происходящее, не используя привычные стандартные маркеры, как женщины (например, свадьба и т. д.), возможно, поэтому романтическая составляющая не реализуется в частотности, оказывается «невидимой» для выбранного исследовательского инструмента.
И как-то была командировка. <..> И там моя жизнь полностью изменилась... приобрела смысл, так сказать. <..> Когда мы приехали в Воркуту, начали обустраиваться, искали квартиру для съема. <..> Дверь открыла молодая девушка, которая сказала, что квартира рядом уже занята. <... > Потом я увидел, что живет она с мамой, а мужчины в доме я так и не замечал. Набрался смелости и пригласил ее вечером прогуляться. <..> Так мы уже почти 3 года вместе (32 года, образование высшее).
Определение частотности лексем в интервью позволило выявить значимые сферы жизни мужчин, посредством которых они представляют свою историю жизни:
— рефлексия о судьбе и времени (год (8,2), жизнь (3,3), хороший/хорошо (3,5), один (2,6), человек (2,1), время (2,4), этап (1,6), момент (1,3), сейчас (1,3));
— образование и социальные институты (школа (3,4), учиться (2,3), армия (2), институт (1));
— работа (работа (2,6), работать (2,2), заниматься (1));
— создание и обустройство семьи (дом (1,6), семья (1,4), квартира (1,3), рождаться (1,3), любить (1,1)).
Мужская жизнь в созданном подкорпусе автобиографий — напряженное пространство переживания своего существования во времени и социальных институтах, наиболее ярко представлены школа и армия.
Ломали нас в армии капитально. Домой вернулся с другими взглядами. Мир после армии не казался белым и пушистым. Мои радужные очки потерялись где-то там (38 лет, образование среднее специальное).
Воспроизводя свою активность в рассказе о жизни, мужчины употребляют как наиболее частотные глаголы «помнить» (2,8) и «жить (2,4), а также гла-
голы движения (пойти (1,7), ходить (1,5), начинать (1)), коммуникации (сказать (1,4)), социальной активности (учиться (2,3), работать (2,2)) и желания (хотеться (1)). Напряженность в мужской истории можно связать и с осторожностью, с которой мужчины концептуализируют в рассказе свою жизнь, даже сферу желаний описывая безлично (хотеться).
В традиционные каноны доминантной мужской культуры вписывается лишь представление интервьюируемыми себя посредством местоимений: я (34), мы (9,3), сам (1), свой (1) («я» в мужских автобиографиях звучит в 1,5 раза чаще, чем в женских, при этом доминирование «я» над «мы» очевидно (2/1 у женщин и 3,5 /1 у мужчин)).
Система оппозиций семиотического квадрата А.-Ж. Греймаса и ключевые слова (слова с наибольшей частотностью и некоторые обобщения) представлены следующим образом. В любой истории мужской жизни будут воспроизведены (см. отношения комплеменарности (81 / ~S2) на рис. 2) темы инициативы, востребованности, активности и индивидуализма.
81 Время Работа Жизнь Индивидуальное 82 Безвременье Безделье Смерть Общее
~82 Инициатива Востребованность Активность Отдельное Выжидание Безработность Апатия Совместное
Рис. 2. Семиотический квадрат: мужская автобиография
В целом мужская версия автобиографии органично вписана в классические стандарты мужской культуры: активность в публичной сфере, инициативность и сосредоточенность на собственном «Я» [2, 24, 25]. Своеобразное «запаздывание» в социальной зрелости отчасти обусловлено социокультурными особенностями среды взросления интервьюируемых (семьи с низким социально-экономическим статусом), отчасти особенностями мужской культуры, ориентированной на доминирование и девиацию [10, 17].
Были разные интересы: на рыбалку сходить — у меня до сих пор такое увлечение, с друзьями похулиганить. Можно сказать, что я практически жил на улице. <...> Если домой явишься — мать гулять не отпустит, ругать начнет за плохие отметки или за то, что соседние сараи обокрали (30 лет, образование среднее специальное).
Инициатива в мужских историях сопряжена с опасностями и требованиями «отвечать» за инициативу, «держать удар».
После возвращения из армии я получил еще один стресс. Я решил заняться частным предпринимательством. Порядка года я занимался. Мое дело прогорело. Я ушел оттуда с большими долгами. В этот момент... Есть такая поговорка: «Друг познается в беде». Очень многие люди проявили себя с разных
сторон. Я бы сказал, все проявили себя с отрицательной стороны. В этот момент я остался один (32 года, образование среднее специальное).
Недостаточная частотность не позволяет некоторым значимым для «мужской культуры» темам «пробиться» и стать «видимыми» в анализе. К примеру, тема правонарушений и преступлений — обратная сторона требований к инициативности и активности мужчин со стороны мужской культуры — не нашла отражения в количественных показателях частотности.
Таким образом, семиотический анализ на основании частотности, не акцентируя детали и опуская содержательные нюансы, позволяет увидеть картину в целом, «схватить» наиболее общее. Интервью мужчин, их самопрезентация в истории, позволяет сделать выводы о сохранности общего направления в воспроизводстве мужской культуры на уровне построения идентичности конкретного, отдельного человека. Тем не менее косвенные признаки (отсутствие явной ориентации на доминирование, сдержанность, отраженная в ограниченной частотности глаголов, описывающих движение и волеизъявление, и т. п.) позволяют предположить недоминантную версию мужественности (или «мягкую доминантность») у авторов мужских биографий [16].
Интерпретация результатов и выводы
Качественные и количественные методы в программе исследования выполняют разные задачи. Качественные методы незаменимы на этапе изучения абсолютно нового исследовательского пространства, количественные — на этапе уточнения полученной информации, на этапе поиска закономерностей. Методы корпусной лингвистики в изучении вербального материала в социальных науках (дневники, автобиографии, блоги и др.) могут быть рассмотрены также в контексте экспресс-диагностики.
Благодаря экспресс-диагностике при изучении автобиографических текстов было выяснено, что социальные сети в историях жизни женщин представлены как более разнообразные и насыщенные. Женщины воспроизводят в автобиографиях систему отношений, свидетельствующую о социальной и личностной зрелости, а мужские истории жизни содержат элементы, указывающие на признаки эмоциональной депривации, пережитой в детском возрасте. Если учесть, что все интервьюируемые в выборке (и мужчины, и женщины) происходили из семей с низкими социально-экономическими ресурсами, можно предположить, что женская социализация извлекает необходимые ресурсы для развития практически из любого социального материала, а мужская — более уязвима, чувствительна к недостаточности социальной среды.
Женские автобиографии — и это отражено в частотности словоупотреблений — иллюстрируют современные представления о гендерном контракте работающей матери, а мужские автобиографии при анализе дают слепок с недоминантной версии традиционной мужской культуры. Тем не менее и мужчины, и женщины в автобиографиях демонстрируют «культурный конформизм», воспроизводя приемлемые для себя стандарты и нормы гендерной культуры. При этом женщины реконструируют собственную востребованность посредством объединения, включенности, а мужчины — посредством автономии, тем самым поддерживая в несколько модернизированном виде классические психоаналитические схемы понимания «мужского» и «женского».
Частотность лексем, описывающих рождение детей и замужество у женщин, а также армию у мужчин, позволяет предположить, что среди социальных институтов, отвечающих за воспроизводство гендерной культуры, именно материнство, замужество и армия являются ключевыми тендерными маркерами. Это свидетельствует о воспроизводстве патриархатного гендерного порядка, когда значимость/статус женщины детерминируется ее востребованностью у мужчин (поэтому важно, замужняя женщина или нет) и способностью к деторождению. Что же касается мужчины, его значимость «культурно» определяется включенностью в военизированные, закрытые для женщин мужские сообщества. При этом выбор «замужество» у женщин основывается на социальном влиянии, а армия является принудительной мерой, ее не выбирают. Пространство автобиографий реконструирует андроцентричный мир, и, следуя Д. Гилмору, возможно предположить, что запрос социума на «боевитую мужественность» характеризует понимание современного мира в контексте угроз и недостаточности ресурсов [4].
Индивидуальные характеристики, детали автобиографий при количественном экспресс-анализе теряются, однако интерпретативный метод на основе семиотического квадрата А.-Ж. Греймаса позволяет реконструировать общую систему значений для всей выборки, что в ряде случаев представляется полезным.
Таким образом, данную экспресс-диагностику можно рекомендовать для изучения текстов автобиографического характера, например из сети «Интернет», при условии обоснованного и тщательного формирования их корпусов.
Библиографический список
1. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции / пер. З. Баблояна. Харьков : ХЦГИ ; СПб. : Алетейя, 2002. 168 с.
2. Берн Ш. Гендерная психология. СПб. : Прайм-ЕВРОЗНАК ; М. : ОЛМА-ПРЕСС, 2004. 408 с.
3. Биографическое интервью / Е. Н. Астафьева, О. Е. Кошелева, Е. Ю. Мещеркина, В. В. Нуркова. М. : Изд-во УРАО, 2001. 87 с.
4. Гилмор Д. Становление мужественности: культурные концепты маскулинности. М. : РОСПЭН, 2005. 264 с.
5. Греймас А.-Ж. Структурная семантика : поиск метода / пер. с фр. Л. Зиминой. М. : Академический Проект, 2004. 368 с.
6. Елизаветина Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М. : Наука, 1982. С. 235—263.
7. Зарецкий Ю. П. История субъективности и история автобиографии: важные обновления // Неприкосновенный запас. 2012. № 3. С. 218—232. URL: http://magazines.russ.ru/nz/2012/3/z18-pr.html (дата обращения: 03.01.2014).
8. Здравомыслова Е., Тёмкина А. Создание гендерной идентичности: методика анализа интервью // Гендерные исследования. 2000. № 5. С. 211—225.
9. Клёцина И. С. Психология гендерных отношений : дис. ... д-ра психол. наук. СПб., 2004. 39 с.
10. Кон И. С. История и теория мужских исследований // Гендерный калейдоскоп / под ред. М. М. Малышевой. М. : Academia, 2002. С. 188—242.
11. Крайг Г., Бокум Д. Психология развития. СПб. : Питер, 2007. 940 с.
12. Кроник А., Ахмеров Р. Каузометрия : методы самопознания, психодиагностики и психотерапии в психологии жизненного пути. М. : Смысл, 2008. 284 с.
13. Методы анализа текста и дискурса : пер. с англ. / С. Тичер, М. Мейер, Р. Водак, Е. Веттер. Харьков : Гуманитарный центр, 2009. 356 с.
14. Право на имя: биографии XX века. Биографический метод в социальных и исторических науках : Междунар. чтения памяти В. В. Иофе : сб. докл. СПб. : НИЦ «Мемориал» : ЦНСИ : ЕУ СПб, 2004. 192 с.
15. Природа ребенка в зеркале автобиографии : учеб. пособие по педагогической антропологии / под ред. Б. М. Бим-Бада, О. Е. Кошелевой. М. : Изд-во УРАО, 1998. 431 с.
16. Пушкарёва Н. Л. «Странные мужчины» в русской национальной традиции // Государственный фольклорный центр «Астраханская песня». Научный отдел : материалы конференций. URL: http://www.astrasong.ru/c/science/article/348/ (дата обращения: 03.01.2014).
17. Радина Н. К., Никитина А. А. Социальная психология мужественности : социально-конструктивистский подход. М. : БОРГЕС, 2011. 172 с.
18. Радина Н. К., Павлычева Т. Н. «Значимые» в историях жизни выпускников интернатных сиротских учреждений // Социальная психология и общество. 2010. № 1. С. 124—135.
19. Рикёр П. Повествовательная идентичность // Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика : (московские лекции и интервью). М. : Academia, 1995. С. 19—37.
20. Сидоренко Е. Терапия и тренинг по Альфреду Адлеру. СПб. : Речь, 2000. 347 с.
21. Тартаковская И. Н. Мужчины и женщины в легитимном дискурсе // Гендерные исследования. 2000. № 4. С. 246—265.
22. Ходоров Н. Психодинамика семьи // Хрестоматия феминистских текстов : пер. / под ред. Е. Здравомысловой, А. Тёмкиной. СПб. : Дмитрий Буланин, 2000. С. 140—165.
23. Эйдельман Т. Автобиография. URL: http://files.school-collection.edu.ru/dlrstore/ 6032bbff-78f6-c764-3048-81e3fb637f9b/1002876A.htm (дата обращения: 03.01.2014).
24. Encyclopedia of Men and Masculinities / ed. by M. Flood, J. K. Gardiner, B. Pease, K. Pringle. New York : Routledge, 2007. 744 с.
25. Levant R., Richmond K. A review of research on masculinity ideologies using the Male Role Norms Inventory // J. of Men's Studies. 2007. Vol. 15, № 2. P. 130—146.
ББК 76.025.2
Н. Г. Жидкова
МОСКОВСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ КИНОФЕСТИВАЛЬ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «СОВЕТСКИЙ ЭКРАН» (1959-1969 гг.): ГЕНДЕРНЫЙ АНАЛИЗ
В 1959 г. в Москве впервые состоялся международный кинофестиваль1. Принципиально новое мероприятие, отличающееся от каких-либо предшествующих событий в мире советского кино, активно отражалось в СМИ. Правила подачи материала о кинофестивале сформировались не сразу. Тем интереснее наблюдать процесс формирования визуальной и вербальной фестивальной идеологии в советских журналах. Как отражалась в СМИ тема Московского международного кинофестиваля (ММКФ), как складывались правила репре-
© Жидкова Н. Г., 2014
1 Фактически в первый раз международный кинофестиваль в Москве состоялся в 1935 г., но периодическим культурным событием стал только с 1959 г.
