CC BY
64ОБЩЕНИЕ
Культурные механизмы адаптации либеральных ценностей в правительственных кругах России в первой четверти XIX века
Дмитрий Тимофеев
Статья написана по результатам исследования процесса адаптации либеральных ценностей представителями правительственной элиты в России первой четверти XIX века. Методологическим основанием исследования послужил тезис о непосредственной взаимосвязи между повседневно окружающей индивида социокультурной средой и тем, как им расставляются смысловые акценты при усвоении идей и ценностных установок, выработанных «чужой» культурой. В соответствии с данным подходом был проведен просо-пографический анализ жизни и деятельности членов высших правительственных учреждений.
В ходе изучения источников личного происхождения и материалов официального делопроизводства выявлены представления правительственной элиты того времени о содержании и методах либерализации отечественной экономической и социально-политической системы. Автор приходит к выводу
об определенном синкретизме сознания европеизированной части российского дворянства. С помощью либеральных ценностей им устанавливались идеальные цели общественного развития, с помощью традиционных, вполне патерналистских, — определялись методы достижения этих целей. Сосуществование столь разнонаправленных поведенческих ориентаций свидетельствует
о наличии своеобразного механизма адаптации элементов «чужой» культуры, функция которого — в корректировке заимствованных идей посредством наделения новым смыслом близких по значению привычных понятий.
Центральное место в системе межкультурных коммуникаций занимает процесс адаптации идей и ценностных установок, выработанных в рамках «чужой» культуры, к условиям сложившейся ранее традиции. Особое значение данный процесс приобретает тогда, когда заимствованные идеи формируют цель и идеологическое обоснование реформ. Инициируемые правящими кругами преобразования
Дмитрий Владимирович Тимофеев, доцент кафедры истории дореволюционной России Челябинского государственного университета, Челябинск.
ускоряют взаимодействие традиции и инновации, делают его более значимым фактором внутреннего развития страны. В этих условиях результаты заимствований зависят не только от способности принимающей стороны проводить сознательный отбор только тех элементов «чужой» культуры, которые, не разрушая основ существующей в обществе традиции, могут такому развитию помогать, но и от адекватности «перевода» заимствованных ценностных установок в привычные для данной культурной среды термины и понятия.
Необходимость разрешения проблемы «переводимости» политических идеологий подтверждается историческим опытом заимствования либеральных идей в России XIX века. Многочисленные попытки внедрить либеральные ценности приводили к неоднозначным последствиям: с одной стороны, инновации способствовали интенсификации экономического и общественно-политического развития страны, с другой — обостряли существовавшие внутренние проблемы.
Методологическим основанием изучения процесса «перево-димости» либерализма, на наш взгляд, может стать признание его органичной связи с сознанием человека, с мировоззренческими ценностными установками. Обращенность либерализма к сознанию обусловливает необходимость реконструировать социокультурную среду становления мировоззрения потенциальных адептов либеральных ценностей. Содержательно термин «социокультурная среда» включает в себя весь комплекс формирующих мировоззрение факторов окружающей действительности. Это внутрисословный статус рода; привычные нормы межличностных взаимоотношений; особенности воспитания; доступность и качество образования; доминирующие в данной социальной страте представления о месте, роли и характере взаимодействий различных сословий между собой; уровень материального благополучия и состав семьи; представления о назначении и функциях власти; традиционно значимые понятия и поведенческие установки. Исследование мировосприятия человека, сложившегося под воздействием окружающей его системы социальных взаимосвязей, позволяет понять причины и механизмы адаптации либеральных ценностей в России.
Конкретно-историческое изучение проблемы «переводимости» либерализма посредством выявления основных характеристик социокультурной среды его распространения, на наш взгляд, может оказаться результативным только при соблюдении двух взаимосвязанных друг с другом условий. Во-первых, необходимо сознательное
ограничение исследователем количества изучаемых персоналий. Определенная общность интеллектуально-эмоционального фона может возникнуть только у представителей относительно однородной по своему составу социальной группы. Во-вторых, все представители исследуемой группы должны иметь доступ к информации о смысле и содержании либерализма, достаточный для понимания основных его теоретических положений уровень образования, а также возможность проявлять свою приверженность либеральным принципам в сфере практических действий. В России первой четверти XIX века данными качествами в полном объеме обладали представители правительственной элиты — министры и члены кабинета министров, председатели различных департаментов Государственного Совета.
Детские и юношеские годы: факторы первичной социализации
В общем виде процесс освоения человеком всего спектра социокультурных взаимосвязей сопровождался расширением «видимых горизонтов», увеличением объема доступной информации, знакомством с мнением окружающих людей и выработкой собственной позиции по наиболее актуальным проблемам. Хронологически этот процесс не совпадал с формальными рамками нахождения дворянина на государственной службе, охватывал более продолжительный период жизни — с того момента, когда впервые осознавалась необходимость соблюдать общепринятые в ближайшем окружении правила поведения, появлялся осознанный интерес к причинам их существования, и до конца жизни.
В 60—80 годах XVIII века первичная самоидентификация будущих членов правительственной элиты России, формирование у них представлений о своем месте и месте своего ближайшего окружения проходили в родительской семье. Неосознанно удовлетворяя присущую каждому человеку потребность в стремлении знать, на какой ступени социальной лестницы стоишь, каким образом можно проявить свое «я», не нарушая при этом принятых в рамках своей социальной группы «границ приличия», ребенок усваивал общепризнанные в дворянской среде образцы поведения, нормы и стереотипы.
С первых лет жизни особое значение имел характер внутрисемейных отношений: отношения родителей между собой и отношения между взрослыми и детьми были первым примером для подражания, задавали определенные правила поведения, которых
ребенок вынужден был придерживаться. Во второй половине
XVIII века внутрисемейные отношения строились на принципах иерархизма и покровительства, на всесилии главы семьи, зависимости функций, прав и обязанностей каждого члена семьи от его пола и возраста, на приоритете общесемейных интересов над индивидуальными. Иерархия в повседневной жизни дворянской семьи воспринималась детьми как сама собой разумеющаяся норма. В соответствии с ней они обязаны были всячески выказывать почтение к родителям, например, обязательно обращаться к ним на «Вы» даже в узком семейном кругу и публично целовать руки в знак благодарности за что-либо \
Практически все представители дворянской элиты первой четверти XIX века первоначально получили традиционное для дворянской среды домашнее образование. Его стиль и методы не выстраивались специально в соответствии с какой-либо педагогической системой. Родители не жалели ни денежных средств на обучение, ни времени на поиск хорошо зарекомендовавших себя учителей. Однако после утверждения кандидатуры гувернера роль родителей в процессе воспитания и обучения делалась минимальной: они контролировали периодичность и продолжительность занятий, но в сам учебный процесс вмешивались лишь в исключительных случаях. Данное обстоятельство, на наш взгляд, оказало большое влияние на процесс адаптации либеральных ценностей. На вершине бюрократической пирамиды такой, патерналистский по своей сути, стиль управления был взят в качестве образца взаимоотношений между государством и личностью: личность, обладая неотчуждаемыми «естественными правами», в целях защиты ее собственных интересов, а также для поддержания социального компромисса и обеспечения прогрессивного развития всего общества, могла и должна была быть окружена заботой со стороны государства.
Одновременно с признанием иерархичности внутрисемейных отношений, осознанием необходимости соблюдать диктуемые взрослыми правила поведения в родительском доме происходило первичное знакомство с ключевыми для самоидентификации дворянина категориями «честь», «долг», «достоинство». Постепенно в сознании ребенка складывался идеальный образ дворянина: ему надлежало быть честным, смелым, образованным. Соответствовать данному образу предписывали и усваиваемые с детства нормы христианской морали, задававшие близкие дворянскому понятию о чести модели поведения2. В идеале христианин, как и любой представитель благо-
родного дворянского сословия, — внутренне целостная личность, в действиях, оценках, суждениях и даже помыслах которой не должно быть принципиальных противоречий. Умышленная ложь, предательство, невыполнение взятых ранее обязательств, внезапная и неаргументированная смена высказанной публично позиции считались недостойными действиями как с точки зрения христианской морали, так и дворянских стереотипов поведения. Как следствие, дворянин с детства должен был выработать привычку к самоконтролю, научиться сопоставлять возможные последствия своих поступков с морально-этическими нормами своей социальной группы.
Именно поэтому в дальнейшем многие представители дворянской элиты, аргументируя свою позицию по тому или иному вопросу, достаточно часто оперировали морально-этическими категориями. Показательным примером в данном контексте являются письма князя А. Чарторыйского (Чарторижского) к Александру I, в которых он смело критиковал деятельность императора, объясняя свой, подчас очень резкий тон так: «Мне недостаточно быть чистым, прямым и честным в моих поступках, я хочу быть таковым и в моих чувствах, даже в помыслах. Для меня главное — сохранить уважение к самому себе, во-вторых, сохранить к себе уважение тех, кого я привык любить и почитать»3.
Не менее важным фактором формирования идеального образа дворянина было чтение. Влияние книжной культуры на сознание ребенка определялось прежде всего тем, что в доме каждого уважающего себя дворянина второй половины XVIII века имелась достаточно обширная библиотека, включавшая сочинения самого разного происхождения и жанра. Там можно было найти модные европейские романы, исторические сочинения, государственные акты, официальные бумаги, письма. Например, домашнее собрание книг графа С. К. Вязмитинова, по меркам высшего дворянства отнюдь не считавшееся большим, насчитывало около 600 наименований печатных и рукописных книг4.
Знакомство дворянских детей с домашними книжными собраниями начиналось со сказок и романов. Читая модные европейские романы или исторические сочинения, рассказывавшие о «великих людях», ребенок погружался в мир героев, которым хотелось подражать. «Я всегда пленялся добрыми примерами, — писал о своих детских впечатлениях после прочтения романов министр юстиции И. И. Дмитриев, — и охотно желал им следовать»5. Литературные образы героев постепенно вселяли уверенность, что люди живут для
того, чтобы их имена были вписаны в историю, и одновременно порождали желание действовать во имя достижения каких-либо «великих целей». Благодаря чтению трудов либеральных европейских мыслителей, подобная цель приобретала более конкретные очертания, неразрывно связывалась с такими понятиями, как «общественное благо» и «естественные права» личности на свободу, собственность и безопасность.
Наряду с формированием в сознании ребенка идеального образа дворянина родительский дом был важен еще и как место первичной социализации. Именно в нем, исподволь осваивая «мир взрослых», ребенок внимательно следил за тем, как они себя ведут и с ближайшими родственниками, и с теми, кто приходил на званые обеды, вечера, балы. Нередко дети с интересом прислушивались к беседам гостей об искусстве, литературе, политике и военных подвигах6. Подражание взрослым, стремление как можно быстрее обрести право в полной мере причислить себя к благородному дворянскому сословию укрепляли связь поколений и способствовали воспроизводству традиционных представлений о причинах и назначении сословного деления общества, роли государства и правилах функционирования власти во всех ее проявлениях, привычных нормах межличностных взаимоотношений внутри дворянского сословия.
Кроме этого, в процессе первичной социализации дворянин осознавал значение такого важного критерия оценки внутрисословного статуса своей семьи, как наличие недвижимой собственности и крепостных крестьян. Особенно важен был второй критерий, так как во второй половине XVIII — первой половине XIX века основным показателем материальной состоятельности дворянина считалось именно количество крепостных. В дворянских кругах того времени достаточно четко разделяли собственников на три основные группы: мелкопоместные дворяне, владевшие не более чем 20 крепостными, среднепоместные — от 20 до 100 «душ мужского пола» и крупнопоместные — от 100 до 500 и более душ7. Обладание крепостными было признаком, отделявшим родовое дворянство не только от всех свободных «состояний» Российской империи, но даже и от тех представителей своего же сословия, кто получил за службу лишь личное дворянское достоинство и не имел права покупать крестьян. На практике особый статус земле- и душевладельца был дополнительной гарантией стабильной платежеспособности дворянина: количество крепостных прямо влияло на размер банковской ссуды, предоставляемой дворянину под залог собственного имения8. Более
того, оно оказывало непосредственное влияние на объем и характер отдельных привилегий. Так, правом активного участия в голосовании при вынесении каких-либо важных решений в губернских дворянских собраниях имели только собственники более 100 крестьянских душ мужского пола9.
На фоне указанного выше деления внутрисословный статус будущих представителей правительственной элиты России был достаточно высок. Все они, за исключением лишь, пожалуй, М. М. Сперанского, владели в среднем от 500 до 10 000 крепостных. При этом особенно важным для становления мировоззрения обстоятельством было то, что значительная часть собственности была получена ими по наследству и с детства воспринималась как естественная и неотчуждаемая собственность рода.
Обладание крупной недвижимой собственностью и крепостными крестьянами оказывало двойственное воздействие на сознание дворянина. С одной стороны, он с детства осознавал, что собственность — это основа благосостояния рода и ее необходимо беречь и приумножать для того, чтобы передать детям. С другой, уже с детских лет, являясь пока всего лишь номинальным собственником родового имения, дворянин имел возможность общения как с дворовыми людьми, так и с крепостными крестьянами и мог своими глазами увидеть разницу между поведением, стилем общения, уровнем «просвещенности» дворянина в лице своих родителей или их друзей и привычками «невежественного» крестьянина. В дальнейшем полученные таким образом впечатления побуждали внимательно присмотреться к крестьянину, понять, что от него следует ожидать и как он может отреагировать на попытки правительства разработать оптимальный для всех заинтересованных сторон проект отмены крепостного права.
Двойственность влияния повседневно окружающей дворянина культурной среды сохранялась и вне стен родного дома. Важным этапом в становлении мировоззрения дворянина было его пребывание в учебных заведениях самого разного типа и профиля: частных пансионах, инженерных и артиллерийских училищах, кадетских корпусах, гимназиях и иезуитских училищах, российских и европейских университетах.
В учебных заведениях первой ступени, к которым относились частные пансионы, школы, гимназии, училища и т. д., параллельно с изучением преподаваемых предметов преследовалась и более важная цель: подготовить ребенка к будущей службе по гражданской
или военной части, дать ему четкое представление о существовавших тогда правилах субординации и нормах поведения в обществе. Подтверждением этого опять могут служить мемуары Дмитриева. Вспоминая обучение в частном пансионе Кобрита, он писал: «Коб-рит ...позволяя предлагать ему вопросы, всегда охотно отвечал на них и сообщал между тем какие-либо полезные сведения. Он объяснял нам обязанности чинов, рассказывал иногда военные анекдоты и знакомил нас с отличными того времени полководцами»10. В результате круг получаемой в ходе занятий информации был шире, нежели это предусматривалось рамками изучаемых дисциплин.
Таким образом, в ходе домашнего воспитания и обучения в различных учебных заведениях дворянин к 15—16 годам усваивал нормы поведения российского дворянства и получал необходимые для поступления на службу знания. И в большинстве случаев те и другие ориентировали его на традиционные нормы.
Активное усвоение элементов европейской культуры происходило чуть позднее, в возрасте 18—22 лет, в процессе получения высшего образования. Многие из тех, кто впоследствии станут сенаторами, министрами, председателями различных департаментов Государственного Совета, в юношеские годы были студентами или «вольнослушателями» таких известных европейских университетов, как Виттенбергский, Геттингенский, Гессенский, Женевский, Лейденский, Лейпцигский, Лондонский, Магдебургский, Стокгольмский, Страсбургский, Упсальский 11. Именно в этот период впервые происходило знакомство молодого дворянина с Европой — уже не по книгам Вольтера, Дидро, Руссо, Гольбаха, Гельвеция, Рейналя, Монтескье и других авторов, сочинения которых легко можно было найти в домашних библиотеках, и не по рассказам учителей-иност-ранцев, а посредством личных наблюдений, ежедневно подталкивавших к сравнению нравов, традиций и обычаев европейцев с тем, к чему привык у себя на родине. Прожив в Европе несколько лет, многие российские студенты и «вольнослушатели» по возвращении домой еще более ясно видели культурные отличия России от европейских стран, замечали несовпадение темпов развития по целому ряду социально-экономических показателей.
В ряде случаев размышления над проблемой применимости основных либеральных принципов в России сопровождались установлением личных контактов с европейскими философами и экономистами. Так, Н. С. Мордвинов на протяжении многих лет переписывался с И. Бентамом, Ш.-Л. Сисмонди, М. Джойем; с Бентамом были лично
знакомы также А. Чарторыйский, Н. И. Салтыков и М. М. Сперанский; братья С. Р. Воронцов и А. Р. Воронцов, С. П. Румянцев и Н. П. Румянцев в юношеские годы встречались с Вольтером, а чуть позднее были в дружеских отношениях с одним из наиболее последовательных сторонников экономической теории А. Смита А. К. Штор-хом, который по приглашению Н. П. Румянцева в 1796 года прибыл в Россию и прожил в ней несколько лет.
Обучение за границей и установление личных контактов с некоторыми известными европейскими учеными были наиболее действенными факторами складывания личностно ориентированной системы ценностей. Постепенно в сознании будущих членов Государственного Совета формировалась идеальная модель общественного устройства, при котором свободная личность с рождения обладает стремлением к счастью и в условиях «естественного» конкурентного соревнования может стать главной движущей силой развития по пути к «общественному процветанию».
Опыт государственной службы и самооценка возможностей
Не менее противоречивое воздействие на мировоззрение дворянина оказывал личный опыт государственной службы. Как правило, первые ступени служебной лестницы будущие члены Государственного Совета преодолевали в армии, а затем переходили на гражданскую службу. С самого начала своей карьеры они знали, что для успешного продвижения по службе им необходимо негласное покровительство. Ожидать его можно было от какого-нибудь высокопоставленного родственника либо от друзей семьи. Наличие у соискателя лучшего «места» рекомендательного письма давало возможность не только получить желанную должность, но и успешно «выйти в свет», где отношение к молодому дворянину во многом зависело от положения его родителей и влиятельности покровителя. Например, Г. Р. Державин с первых лет пребывания на действительной службе отчетливо осознавал необходимость в покровителях, которые, по его словам, были у большинства его товарищей12. Таким образом, в процессе освоения новых «правил игры» в сознании дворянина приобретали более конкретные очертания уже известные ему с детства понятия «забота» и «покровительство». Позднее, находясь на вершине бюрократической пирамиды, он воспроизводил усвоенные в юности нормы и сам выступал в роли покровителя.
К воспроизводству традиционных стереотипов подталкивало все, что было связано со службой. Вне зависимости от того, находился ли дворянин на своем рабочем месте или присутствовал на званом обеде, везде он должен был придерживаться правил поведения, главным из которых было строгое соблюдение субординации. О существовании внутрисословной иерархии напоминало многое — от различий в обращении, форменной одежде и количестве лошадей, выдаваемых на почтовых станциях, до порядка распределения лучших мест в театре13 и правил оформления писем. (В последнем случае нижестоящий должен был, кроме фамилии, всегда указывать еще и свой чин, а дату отправления писать внизу листа, тогда как чиновник, стоящий хотя бы на одну ступень выше, мог писать только свою фамилию, а дату указывал в верхней части листа.) При такой регламентации дворянин должен был быть сдержан и терпелив, ибо от этого во многом зависело, насколько благоприятно будут складываться его отношения с другими представителями дворянского сословия.
Вместе с тем иерархичность отношений воспитывала у будущих членов правительственной элиты не одну только привычку соотносить свое поведение с общепринятыми нормами; она также укрепляла чувство собственного достоинства. Дело в том, что универсальными критериямив оценки, четко определявшими внутрисословный статус дворянина, наряду с количеством душ были «чин» и «титул». Такая система координат позволяла многим будущим членам Государственного Совета еще до восшествия на престол молодого императора Александра I причислять себя к дворянской элите. Проведенный нами анализ показал, что 46,6% из них имели наследственный титул князя, графа или барона, а еще 26,5% получили титул в награду за службу в царствование Екатерины II или Павла 114. На фоне заметного увеличения доли нетитулованного дворянства, в последней трети XVIII — первой четверти XIX века достигавшей 44—45%15, принадлежность к титулованному повышала самооценку представителей исследуемой социальной группы, укрепляла уверенность в моральном праве помогать императору управлять страной.
Не менее сильное воздействие на самооценку оказывало и особое положение в чиновничьей иерархии. Как подчеркивал в письме от 23 января 1817 года проживший в России 14 лет известный европейский мыслитель Жозеф де Местр, «когда имеешь важные дела в России, нужно всегда помнить о чине, чине и чине16, и никогда не терять его из виду» 17. И по этому параметру большинство будущих
членов Государственного Совета имели достаточные основания причислять себя к дворянской элите: 37 из 44 человек, начав действительную службу в 1770—1780 годах, к 1801 году получили чины действительного статского советника, тайного советника или действительного тайного советника, что соответствовало первым трем классам Табели о рангах18.
С восшествием на престол Российской империи Александра I и созданием Государственного Совета наличие титула и высокого чина было дополнено еще одним важным для самосознания дворянина обстоятельством. По «Указу Правительствующему Сенату 30 марта 1801 г.» и «Наказу Совету от 5 апреля 1801 г.» многие представители исследуемой социальной группы были официально приглашены в Непременный Совет, а с сентября 1802 года некоторые из них были назначены министрами или товарищами министра. Приглашение на службу в новые государственные структуры воспринималось как признание верховной властью всех прежних заслуг, наличия всех необходимых государственному деятелю способностей и талантов, значительно повышало самооценку.
В том же направлении действовали сложившиеся в первые десятилетия XIX века особенности восприятия правительства образованной частью российского общества. По свидетельству современников, первая половина царствования Александра I была ознаменована ростом оптимистических ожиданий; основывались они на уверенности, что новое руководство страны способно эффективно и безболезненно решить ряд социально-экономических проблем. Эти ожидания были хорошо известны в правительственных кругах России, поскольку некоторые министры и члены Государственного Совета были активными участниками дискуссий в различных литературных салонах и кружках. Так, с 1803 года по приглашению адмирала Мордвинова в его доме иногда собирался литературный салон жены А. Н. Оленина, на заседания которого приходили Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский и др.19 В доме Н. П. Румянцева устраивались публичные чтения отдельных глав «Истории государства российского» 20. Еще одной точкой соприкосновения правительственной элиты и образованного российского дворянства было общество «Беседа любителей русского слова». Его участники нередко проводили свои вечера у Державина; его собрания посещали тот же Мордвинов, Дмитриев и Сперанский.
Огромный интерес к правительству стимулировал у высокопоставленного дворянина стремление проявить себя лучшим образом —
и не с помощью «выслуживания» внешних атрибутов в виде наград или каких-либо иных знаков внимания верховной власти, а через признание обществом конкретных результатов своей деятельности. Ведь с момента вступления в должность сенатора, министра, председателя Департамента Государственного Совета и т. д., дворянин оказывался в центре общественного внимания и отчетливо понимал, что каждое его действие оценивалось современниками в самых разнообразных формах — от сплетен и анекдотов, рассказывавшихся на балах или званых обедах, до уважительного обсуждения в салонах или упоминания в письмах и мемуарах.
Формированию нового отношения к службе способствовали и происходившие на протяжении последней трети XVIII — начала
XIX века изменения в самосознании дворянства21. В результате чтения романов и историко-философских трудов знаменитых европейских мыслителей менялось представление о роли человека в обществе, ослаблялось ощущение ежеминутной подотчетности начальству. Большую роль сыграло дарование дворянину права самостоятельно принимать решение, будет он служить или нет: оно означало определенную свободу действий, личного выбора. К началу XIX века все это привело к признанию существования у каждой свободной личности собственных интересов и личной семейной истории, где все, что касается частной жизни дворянина, не менее значительно, чем дворцовые перевороты, войны, революции и т. п. Теперь частные события были представлены в письмах и воспоминаниях наряду с общенациональными — как в равной степени интересные и уникальные. Подтверждением сказанному могут служить стиль и содержание мемуаров Дмитриева, Державина, Вяземского, Жихарева22.
Воспитанное с детства чувство собственного достоинства, подкрепленное в дальнейшем особым положением в системе государственного управления и достаточно высоким уровнем общественного доверия правительству, с одной стороны, рост индивидуализма, знакомство с теоретическими постулатами либеральных европейских мыслителей, с другой, предопределили сдвиги в мироощущении дворянина, поиск им новых способов самореализации. Для тех, кто был включен в состав Сената, Комитета министров или Государственного Совета, главным таким способом становится активная разработка проектов различных преобразований. Ярким примером осознания целесообразности участия в законотворческой деятельности является «Всеподданнейшее прошение адмирала Мордвинова»; в нем автор предлагает императору ввести его в состав недавно
образованного Государственного Совета, мотивируя свою просьбу тем, что, «заседая в Совете...», он «...мог быть полезен»23.
Стремление лично участвовать в работе «на благо Отечества» сопровождалось конструированием идеального образа государственного деятеля. Прежде всего, по мнению одного из членов Государственного Совета, участники законотворческого процесса «...имеют обязанность быть в суждении своем свободными...» и «...каждый долженствует в делоотправлениях пребывать без малейшего уничижения человеческого достоинства»24. Довольно широко было распространено представление о том, что государственный деятель должен обладать достаточным для всестороннего рассмотрения того или иного вопроса объемом знаний, умением выявлять противоречия между существующими правовыми нормами и действительностью. Самыми же главными качествами любого индивида, причастного к управлению страной, считались честность и внутренняя цельность личности. Последнее означало, что любой дворянин мог занимать высокие посты в системе государственного управления только тогда, когда был полностью согласен с общим направлением правительственного курса; в противном случае он должен был по собственной инициативе подать прошение об отставке.
Именно такой идеальный образ государственного деятеля нарисовал в личном письме Александру I князь Чарторыйский, объясняя в марте 1806 года причину своего желания уйти в отставку: «Какая польза Вашему Величеству оставлять на посту министра ...который чувствует себя лишенным энергии и неспособным с должным усердием постигать и исполнять приказания, противоположные его убеждениям, если бы даже по своему характеру он и мог быть Вашим послушным орудием»25. По его мнению, власть не должна относиться к министрам или другим представителям правительственного окружения как к безмолвным инструментам воли монарха, министры должны понимать смысл и цели проводимых в стране преобразований. Князь прямо апеллирует к либеральным ценностям: «Ваше Величество всегда сочувствовали либеральному образу мыслей, поэтому Вы не пожелаете осуществить до крайности деспотичный принцип, — требовать от человека слепого исполнения приказаний, против которых возрастает его совесть»26. Наличие у государственного деятеля права на собственное мнение даже в том случае, если оно не совпадало с мнением императора или большинства членов Государственного Совета, признавалось неотъемлемым условием исполнения дворянином своего социального долга.
Идеалы организации внутри-и межсословных взаимодействий
Как поиск дворянином новых способов самоидентификации и самореализации соотносился с распространенными в дворянских кругах представлениями о социальной структуре и оптимальных нормах межсословных взаимодействий?
В сознании дворянина российское общество представлялось в виде пирамиды сословий с четко разграниченными функциями. На вершине ее находился император, управляющий страной совместно с «приуготовленным образованием и воспитанием» дворянством, ниже располагались купечество и городское население, а основание составляло крестьянство. Считалось, что характер межсословных взаимодействий в рамках этой системы предопределен природой любого общества, сущностные характеристики которого выражались в терминах «единосложность», «сложность в разделении», «неразрывный союз всеобщего целого... одной части с другой»27. При таком понимании общество — сложнейшая система взаимодействий отдельных индивидов, где повседневное поведение каждой личности влияет или может повлиять не только на отношения внутри своей социальной страты, но и на поведение людей, принадлежащих иным стратам. С точки зрения членов Государственного Совета необходимо было придумать такие механизмы исполнения социальных обязательств представителями каждой страты, которые гарантировали бы сохранение социального мира и поступательное продвижение России по пути к «общественному процветанию».
Конструирование идеальных моделей межсословных отношений в кругах правительственной элиты начиналось, как правило, со связки «дворянство — император». Решающее значение при этом имели перемены в господствовавшем в XVIII веке отношении к Государю. Поскольку его благосклонное расположение укрепляло самооценку дворянина, российский самодержец оставался фигурой социального соотнесения дворянства в целом; вместе с тем в сознании европеизированной части дворянства произошла десакрализация образа монарха. С этого времени дворянин пытался ответить для себя на вопрос, мысленно обращенный к императору: «Каким образом можешь Ты самому себе обещать, что никакое облако человеческой слабости не покроет ясности понятий...»28. И, не находя удовлетворительного ответа, мог позволить себе сомневаться в правильности принимаемых самодержцем решений.
Нередко представители дворянской элиты подчеркивали, что любой человек, находящийся на российском престоле, вне зависимости от его личных качеств не способен единолично управлять, тем более эффективно проводить «благотворные преобразования» в таком огромном государстве, как Российская империя. Для многих данное утверждение казалось очевидным, не требующим доказательств. В. П. Кочубей, размышляя в одной из записок Александру I над проблемой «как действительно Государю обнять все отрасли управления...», убеждал императора в ошибочности распространенного в кругах консервативного дворянства взгляда, будто монарх всеми делами обязан управлять единолично: «Правило сие не может быть совместно и для малых государств, а в больших оно совершенно пагубно» 29. Правителю нужна помощь, и для управления страной «есть люди», которые в силу своих личных и профессиональных качеств «...имеют к тому более времени, и более к тому привычку»30.
Прямым следствием десакрализации образа монарха была корректировка представлений о социальной функции императора. Сравнительный анализ многочисленных записок, писем, «мнений» и «голосов» Кочубея, Сперанского, Мордвинова и др. показывает, что примерно с 1806 года в представлениях дворянской элиты российский самодержец был наделен не только старыми неоспоримыми правами наследственного правителя, но и новыми обязанностями, исполнение которых становилось одним из главных критериев признания его «просвещенным», оценки его царствования.
Главная обязанность императора — анализ поступающих к нему от образованного дворянства предложений и определение на их основе стратегических целей развития страны. Конкретный же механизм достижения этих целей должны были бы, сообразуясь с общим направлением движения, указанным самодержцем, разрабатывать и воплощать в жизнь министры, сенаторы, члены Государственного Совета. Это предполагало постоянное согласование позиций по наиболее важным общественным проблемам и совместную корректировку итоговых решений. Речь шла не об ограничении властных полномочий российского самодержца, а о целесообразности его более тесного и систематичного взаимодействия с образованной частью российского общества.
В поисках приемлемого варианта практической реализации идеала «помощи» монарху некоторые члены Государственного Совета предлагали обратиться к опыту европейских стран. Именно там можно было бы заимствовать общие принципы взаимодействия
верховной власти и общества. В качестве возможного образца — при условии приспособления европейского опыта к российским условиям — все чаще называли органы сословного представительства. Такой «инструментальный» подход к европейскому опыту характерен для трактата Сперанского «Введение к уложению Государственных законов»31, записки «Для составления Палат Государственных»32 Мордвинова, проекта «Государственной уставной грамоты Российской Империи»33 Новосильцева, а также «Конституционной Хартии Царства Польского»34, разработанной при активном участии Новосильцева и Чарторыйского.
Вторым по значимости субъектом социальных отношений для дворянина было крестьянство. Зависимость от него личного благосостояния и финансовой стабильности государства порождала функционально-прагматичное отношение к этому сословию. Аргументируя необходимость улучшения положения крестьянства, члены Государственного Совета нередко прямо подчеркивали, что «сие сословие наиболее дружно наполняет листы государственных доходов подушными оброками ...а потому и благосостояние сего сословия должно наиболее ублажать» 35. Признание личной и общественной значимости земледельческого труда кристаллизовалось в конце концов в формуле «крестьянин есть коренной гражданин отечества», а чрезмерная эксплуатация крестьян и жестокое обращение с крестьянами стали восприниматься как свидетельства невежества владельцев, их грубости, неумения управлять собственностью.
Наряду с чисто прагматическими соображениями, увлечение либеральными идеями, равно как и впечатления, вынесенные из опыта повседневного общения с крепостными во время летних посещений родовых имений, подталкивали к восприятию крестьянина человеком со своей индивидуальной судьбой и своими чувствами 36. Уверенность в интеллектуальном превосходстве дворянина над мужиком, конечно, не исчезла, но ослабела; на смену презрительному отношению к крестьянам как к людям иной породы, людям второго сорта, приходит понимание их трагической отсталости.
Для представителей правительственной элиты России было очевидно, что крестьянин не способен отойти от своих сиюминутных потребностей, осмыслить важнейшие государственные проблемы, что он больше доверяет слухам и домыслам, нежели информации, исходящей от помещика или правительства. Справедливость такого рода суждений неоднократно подтверждалась делами, разбиравшимися в Министерстве юстиции, Департаменте законов Государ-
ственного Совета и различных особых комитетах. Самым «воспиту-ющим» в этом смысле было участие в работе Комитета охранения общей безопасности. Например, на одном из первых его заседаний рассматривалось дело о распространении опасных слухов крепостными людьми некоего надворного советника Тузова. Они публично рассказывали, будто Наполеон в ультимативной форме потребовал от императора Александра I освободить всех крепостных, угрожая, что «...в противном случае война будет всегда»37. Вниманию членов комитета были представлены показания свидетелей и признания обвиняемых. Большинством членов комитета появление в крестьянской среде слухов о намерении Наполеона «...взять Россию и сделать всех вольными» 38 было воспринято как яркое подтверждение наивности крестьян.
В совокупности все указанные выше факторы обусловили переплетение в умах дворянской элиты патерналистских и либеральных ценностей. «Покровительство» по отношению к крестьянину должно было стать привычной нормой поведения каждого дворянина. В идеале помещик должен был проявлять «отеческую заботу» о благосостоянии своих крестьян, которые, по выражению Мордвинова, «...в отношении помещиков их суть домочадцы»39. В некоторых случаях такой тип взаимоотношений с крепостными крестьянами члены Государственного Совета пытались реализовать на практике. А. А. Аракчеев, например, создал для поддержки собственных крестьян своеобразный заемный банк, в котором все проживающие на территории его обширных земельных владений крепостные могли получить кредит или ссуду на постройку дома, покупку скота, ликвидацию последствий стихийных бедствий 40.
На распространение и утверждение этого идеала взаимоотношений дворянства с неграмотным крестьянством огромное влияние оказывали отдельные законодательные акты, прямо устанавливавшие ответственность дворянина за жизнь подвластных ему крепостных крестьян. Одним из таких «государственных установлений» был указ Александра I Правительствующему Сенату от 14 апреля 1822 года. В нем объявлялось, что помещик обязан обеспечивать всех находящихся в его распоряжении крестьян необходимым количеством хлеба в неурожайные годы. В противном случае правительство оставляло за собой право применить по отношению к нерадивому помещику достаточно жесткие санкции41. И конечно же, только патерналистская модель взаимоотношений, при которой покровительство над крестьянами осуществляют сразу и помещик, и надзирающее над
всеми государство, могла, по мнению многих представителей правительственной элиты, обеспечить мирное решение сложнейшей проблемы освобождения крестьян от крепостной зависимости. Она была положена в основу проектов отмены крепостного права, представленных Аракчеевым, Мордвиновым, А. Б. Куракиным, С. П. Румянцевым.
По отношению к свободным сословиям предлагалась несколько иная модель взаимодействия; однако и при ее выработке существенную роль сыграли разборы поступавших в Сенат и Государственный Совет жалоб и прошений от жителей городов, равно как и размышления о причинах низкой эффективности системы местного самоуправления. Те и другие убеждали многих представителей правительственной элиты в политической индифферентности даже тех слоев городского населения, которые, казалось бы, должны были быть заинтересованы в осуществлении на деле основных либеральных принципов.
Пассивность купечества и владельцев промышленных предприятий, отсутствие у них всякого интереса к общественным делам, прямо не связанным с их коммерческой деятельностью, былы очевидными. Кочубей не без сожаления констатировал, что «...лучшие люди из купечества уклоняются от должностей городских и к занятию оных почти с принуждением определяются»42. Мышление торгово-промышленных кругов России было преимущественно утилитарным, к любым теоретическим моделям общественного переустройства они относились как к бесполезной и нежизненной схеме, на обсуждение которой не стоит тратить время и силы. И потому, как полагало большинства Государственного Совета, они не могли стать помощником верховной власти.
Однако одно признание не отменяло другое: аполитичность экономически наиболее активной части городского населения не снижала ее общественной значимости, той, по мнению многих представителей европеизированного дворянства, огромной роли, которую торгово-промышленные круги играли в развитии российской экономики. Поэтому наилучшей формой межсословного взаимодействия дворянства с городским населением считалась деятельность, направленная на создание максимально благоприятных условий для развития частного предпринимательства.
Многие в Государственном Совете считали, что в первую очередь надо законодательно оформить принцип неприкосновенности частной собственности, защитить права собственника от посягательства
со стороны кого бы то ни было, в том числе и государства. Одним из шагов в этом направлении могло стать создание правового прецедента — принятие к рассмотрению дел о материальной компенсации убытков гражданам, пострадавшим от действий правительства, и решения в пользу истцов43. Важным методом стимулирования экономической активности граждан были признаны развитие банковского кредита, снижение ставки прямых и количества косвенных налогов.
В то же время, памятуя о ежегодном увеличении дисбаланса в «росписи государственных доходов и расходов», большинство участников обсуждений в Государственном Совете, хотя и соглашалось с указанными выше предложениями, но предпочитало действовать максимально осторожно. На немедленном внедрении всех без исключения либеральных принципов в общероссийском масштабе не настаивали, своевременным полагали проведение лишь частичной либерализации отношений между государством и личностью. Дескать, в настоящий момент со стороны правительства возможна посильная помощь не целым социальным группам, а отдельным предпринимателям, обратившимся в Государственный Совет с соответствующей просьбой. Эта тактика бросается в глаза при изучении протоколов заседаний департамента Государственной экономии Государственного Совета. При обсуждении в департаменте жалоб на неправомерные действия местных властей, прошений и споров между гражданами неоднократно принимались постановления о списании с частных лиц недоимок казне, если они по каким-либо причинам были не в состоянии погасить задолженность, а также об установлении государственной «опеки» над предприятием в случае разорения производства и неспособности коммерсанта исполнять свои финансовые обязательства перед другими гражданами.
В качестве одного из способов подготовки к полномасштабной либерализации экономических отношений часто фигурирует также то, что на современном языке называется информационной поддержкой. По инициативе правительства издавались специальные газеты и журналы, рассказывавшие о новейших технологиях во всех сферах хозяйственной деятельности (яркие примеры — «Журнал полезных изобретений» или «Повременное издание о полезных изобретениях»); оказывалась непосредственная научно-техническая помощь отдельным предпринимателям через всевозможные комитеты и общества («Вольное Экономическое общество», «Московское общество сельского хозяйства», «Комитет по улучшению земледелия»). Предполагалось, что благодаря прямой правительственной
поддержке и организации специальных каналов трансляции лучших достижений европейской науки образуется обратная связь между властью и обществом, повысится степень доверия к правительству, а это, в свою очередь, позволит достичь позитивных результатов при проведении преобразований.
* *
*
Различия в источниках социокультурных влияний, сопровождавших дворянина на протяжении его жизни, — будь то характер отношений в семье, общепринятые критерии оценки внутрисословного статуса и норм межсословного взаимодействия, или же изучение трудов ведущих европейских мыслителей и неоднократные посещения Европы, — приводили к тому, что на уровне отдельной личности одновременно сосуществовали, дополняя друг друга, либеральные ценности, ориентировавшие на максимальное личностное развитие отдельного индивида, и традиционные патерналистские представления об идеальных взаимоотношениях между человеком и государством.
Цели развития устанавливались под влиянием взятых на Западе принципов, достичь же их представлялось возможным с помощью традиционных методов. Как необходимые и актуальные воспринимались лишь те элементы либерализма, которые могли быть органично адаптированы повседневно окружающей дворянина социокультурной средой. Такой алгоритм принятия либеральных ценностей в России первой четверти XIX века, на наш взгляд, отражает общую закономерность процесса заимствования: первоначальная интеграция привнесенных новшеств в рамках сложившейся социокультурной среды сопровождается корректировкой или наделением новым смыслом привычных понятий.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См. подробнее: Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало ХХ вв.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 тт. Т. 1. СПб., 2000. С. 257; Муравьева О. С. Как воспитывали русского дворянина. М., 1995. С. 176—183.
2 Все представители правительственной элиты первой четверти XIX века, в состав которой входили министры, члены особых комиссий и председатели департа-
ментов Государственного Совета, исповедовали христианство: из 44 человек, данные о конфессиональной принадлежности которых удалось найти, 81,8% были православными, 4,5% — католиками, 13,6% — лютеранами. Подсчитано по: Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской Империи. Главы высших и центральных учреждений 1802—1917. Биобиблиографический справочник. СПб., 2001.
3 Мемуары князя Адама Чарторижского и его переписка с императором Александром I. В 2 тт. Т. 2. М., 1913. С. 204.
4 См. подробнее: Любавин М. А. Библиотека графа С. К. Вязмитинова // Монархия и народовластие в культуре Просвещения. М., 1995. С. 59—64.
5 Дмитриев И. И. Сочинения. М., 1986. С. 271-272.
6 См.: Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь // Русские мемуары: избранные страницы XVIII в. М., 1988. С. 182.
7 Марасинова Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII в. (по материалам переписки). М., 1999. С. 10; Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 86.
8 Тургенев Н. И. Россия и русские. М., 2001. С. 69.
9 См.: Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 87-88; Развитие русского права в первой половине XIX века / Отв. ред. Е. А. Скрипилев. М., 1993. С. 59.
10 Дмитриев И. И. Сочинения... С. 270.
11 См.: Государственные деятели России XIX — нач. XX в. Биографический справочник М., 1995; Шилов Д. Н. Указ. соч. С. 274, 276, 299, 324, 346, 455, 465, 472, 556, 573.
12 См.: Державин Г. Р. Записки из известных всем происшествий и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина // Державин Г. Р. Записки, 1743-1812: полный текст. М., 2000. С. 17-18, 23, 29, 81- 82, 84.
13 Дмитриев И. И. Указ соч. С. 285.
14 См.: Тимофеев Д. В. Восприятие либеральных идей правительственной элитой России в первой четверти XIX века. Канд. дис. Челябинск, 2002. Приложение 5. С. 202.
15 См. подробнее: Миронов Б. Н. Русский город в 1740—1860-е годы: демографическое, социальное и экономическое развитие. Л., 1990. С. 137-140; Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. С. 222.
16 Выделено автором письма.
17 Письма Жозефа де Местра из Петербурга в Сардинию // Русский архив, 1912. № 2. С. 224.
18 Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 203.
19 Минаева Н. В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX века. Саратов, 1982. С. 89.
20 Козлов В. П. «История государства Российского» Н. М. Карамзина в оценках современников. М., 1989. С. 14.
21 См. подробнее: Марасинова Е. Н. Указ. соч. С. 61-133, 158-202.
22 См.: Вяземский П. А. Записные книжки М., 1992; Державин Г. Р. Указ. соч.; Дмитриев И. И. Указ. соч.; Жихарев С. П. Записки современника. В 2 тт. М., 1989.
23 Архив графов Мордвиновых. В 10 тт. Т. 3. СПб., 1902. Док. № 699. С. 54.
24 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI, 1826. Д. 18/14. Л. 3, 5.
25 Мемуары князя Адама Чарторижского и его переписка... С. 93.
26 Там же.
27 РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI, 1826. Д. 18/14. Л. 5, 6, 27.
28 РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI. Д. 52/48. Л. 18-19.
29 РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI, 1826. Д. 14. Л. 21.
30 Там же.
31 РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI. Д. 65 а. Л. 9-206.
32 Архив графов Мордвиновых. Т. 4. СПб., 1901. С. ГУ-У.
33 Антология мировой политической мысли. В 5 тт. Т. 3. Политическая мысль России в Х — первой половине XIX века. М., 1997. С. 647-654.
31 См.: Конституционная хартия 1815 года и некоторые другие акты бывшего Царства Польского. СПб., 1907.
35 РГИА. Ф. 994. Оп. 2. Д. 124. Л. 18.
36 Марасинова Е. Н. Указ. соч. С. 215.
37 РГИА. Ф. 1163. Оп. 1. Т. XVI, 1807. Д. 4. Л. 1.
38 Там же. Л. 13.
39 См.: Мнение адмирала Мордвинова по делу о продаже людей без земли // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1859, апр.-июнь. Кн. II, разд. V. С. 2.
40 См. подробнее: Сахаров А. Н. Александр I и Аракчеев // Отечественная история. 1998. № 4. С. 28; Федоров В. А. М. М. Сперанский и А. А. Аракчеев. М., 1997. С. 81.
41 РГИА. Ф. 994. Оп. 2. Д. 156.
42 РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI. Д. 223. Л. 3.
43 См.: Архив Государственного Совета. В 10 тт. Т. 4. Царствование императора Александра I (1810- 19 ноября 1825 г.). Журналы по делам департамента государственной экономии. СПб., 1881. Стб. 1453-1454.
