CC BY
22
УДК 130.2 DOI: 10.36809/2309-9380-2021-33-9-13
Науч. спец. 09.00.13
Галина Андреевна Брандт
Гуманитарный университет, доктор философских наук, доцент, профессор кафедры хореографического искусства
и художественной культуры, Екатеринбург, Россия e-mail: gbrandt@bk.ru
Культурные логики современности: этическая доминанта
Аннотация. В статье исследуется смена оптики философского рассмотрения этического поля. Прослеживается процесс перемещения традиционного этического дискурса из над-культурного метафизического измерения во внутри-культурное. Анализируется познавательная стратегия постмодернизма, в которой этика лишается своей метафизической природы и становится феноменом культуры, подверженным ее логикам. В фокусе рассмотрения новая, еще становящаяся, культурная парадигма, означенная как «метамодернизм», адепты которой выделяют три «культурные логики современности» — модерн, постмодерн и метамодерн. В статье выявляется этическая доминанта каждой из этих логик.
Ключевые слова: культурные логики современности, этическая доминанта, структура восприятия, структура чувств, ирония, постирония.
Galina A. Brandt
The Liberal Arts University, Doctor of Philosophical Sciences, Associate Professor, Professor of the Department of Choreographic
Art and Artistic Culture, Ekaterinburg, Russia e-mail: gbrandt@bk.ru
Cultural Logics of Contemporaneity: Ethical Dominant
Abstract. The article examines changing optics of philosophical consideration of the ethical field. The process of moving the traditional ethical discourse from the supracultural metaphysical dimension to the intracultural one is traced. The cognitive strategy of postmodernism is analysed. Ethics is deprived of its metaphysical nature and becomes a cultural phenomenon subject to its logics. The focus is on a new, still emerging, cultural paradigm designated as "meta-modernism", the adherents of which distinguish three "cultural logics of modernity" — modernity, postmodernity and metamodernism. The article reveals the ethical dominant of each of these logics.
Keywords: cultural logics of contemporaneity, ethical dominant, structure of perception, structure of feelings, irony, post-irony.
Введение (Introduction)
Понятие «культурная логика современности» активно используется теоретиками метамодернизма, прежде всего авторами самого термина «метамодернизм» Тимотеу-сом Вермюленом и Робином ван ден Аккером. Собственно, данное явление — метамодернизм — и рассматривается ими как «доминирующая культурная логика современности». В современности, однако, по их мнению, есть и иные культурные логики: модерна и постмодерна. Все они отличаются друг от друга «структурами восприятия»: «Всякая структура восприятия выражается в различных культурных практиках и в широком спектре эстетических воспри-имчивостей. Эти практики и восприимчивости формируются социальными условиями (и формируют их)...», они «...создают "дискурс", который выражает общие культурные настроения и сходный образ действий, "делания" и мыслей» [1].
Своей задачей мы видим исследование того, как в различных культурных логиках эпохи трансформируется этическая парадигма, ее ценностная доминанта.
Методы (Methods)
Очевидно, что сам термин «культурные логики», или «культурные доминанты», мог появиться только в парадигме философии культуры, поскольку он предполагает оптику вне-находимости по отношению к тому или иному культурному периоду. Поэтому философско-культурологический подход в статье является основополагающим, но так как здесь осуществляется попытка рассмотреть каждую логику изнутри, герменевтика также оказывается значимым методом настоящего исследования. Постмодернистский подход меняет сам статус этического, в этой оптике мораль не над-, а внутри-культурное образование. Наконец, в статье используются новые методологические инструменты, предложенные
© Брандт Г. А., 2021
Вестник Омского государственного педагогического университета. Гуманитарные исследования, 2021, № 4 (33), с. 9-13. Review of Omsk State Pedagogical University. Humanitarian Research, 2021, no. 4 (33), pp. 9-13.
метамодернистской теорией, — категории «структура восприятия», «структура чувств», «постирония».
Результаты и обсуждение (Results and Discussion)
Во-первых, обратим внимание на то, что рассмотрение этического поля в парадигме культуры, понимаемой в широком смысле как способ жизни людей, — явление само по себе относительно новое, не свойственное не только домодернистскому времени, но и самому модерну. Если обратиться к моральной теории Канта — общепризнанной вершине этики эпохи модерна, то сразу бросится в глаза, что она располагается в над-культурной сфере. Это прерогатива «мира свободы», в то время как социокультурные конвенции человеческих отношений Кант относит, наряду с природными детерминантами, к «миру необходимости». Категорический императив, этот «голос Бога» в душе человека, есть краеугольный камень кантовской и, по сути, всей общеевропейской модернистской этики. Эта этика принципиально метафизична и императивна, она вне-положена человеческому бытию, в том смысле, что мораль предшествует поведению человека, его суждениям и оценкам. Человек может ее в разной степени присваивать, личностно перерабатывать или сознательно отвергать (понимая масштаб ответственности своего протеста против «голоса Бога»), но изначально мораль существует как внешний императив, как кодекс предписаний: от «не убий» до «относись к человеку всегда только как к цели».
Всё это было свойственно этическому сознанию вплоть до последней трети ХХ в. Впрочем, если быть точными, эти свойства сохранились и до сих пор. Просто доминантной постепенно становилась другая познавательная стратегия, которая утверждала принципиально иную парадигму самой дислокации этического поля. Согласно этой стратегии, она лишилась своей метафизической природы и переместилась в область «физики», социальной физики человеческих отношений, т. е. стала феноменом культуры, подверженным ее логикам, социальным условиям, дискурсам, образам действий, мыслям и настроениям. Это не значит, что моральные императивы совсем исчезли из этического сознания, в целом просто они оказались «не в фокусе», перестали «работать», оказались выхолощенными.
Речь идет о познавательной стратегии постмодернизма. Можно спорить о том, является ли постмодерн отдельной эпохой или это кризисный этап модерности, в любом случае моральные метаморфозы, происходящие в этот период, чрезвычайно значительны. Изменились социальные условия, а вместе с ними и «образы действий», деланий, мыслей, настроений. Эта новая социальная реальность, как свидетельствует Т. Адорно, «...имеет в наши дни такую огромную власть, она требует от человека такой исключительной изворотливости, подвижности и приспособляемости, что любая деятельность на основе общих принципов становится просто невозможной» [2, с. 141]. Иными словами, считают постмодернисты, эта новая реальность продуцирует неэффективность «общих принципов», они перестают быть императивами, перестают быть правилами, обязательными к исполнению. Правила эти всегда, конечно, нарушались, но при этом люди знали, что нарушают
какие-то непреложные основы. Здесь же речь о стирании, исчезновении самих основ.
Адорно прямо пишет о парадигмальном сдвиге этического сознания с кантовских моральных опор: «Кантов-ские нравственные принципы предполагают некое прочное, цельное Я, которого больше не существует. Тот, кто сегодня действует на основе общих принципов, кажется безнадежным педантом. <...> „.Самажизнь искажена, изуродована настолько, что ни один человек уже не способен самостоятельно жить правильно.» [2, с. 141, 191] Некое прочное, цельное Я Канта имеет причину своей «цельности и прочности» в метафизических моральных основаниях, в принципах «должного»: поступать, как должен поступать Человек — представитель человечества. В постмодерне этот Человек перестает восприниматься всерьез, находясь в новом типе реальности, люди иронизируют над ним как над определенной мыслительной конструкцией, над пафосом его претензий на императивность и универсальность.
Этика постмодернизма, утверждают исследователи, принципиально не-нормативна и не-метафизична. Она спонтанна, ситуативна, базируется на конкретной эмоции, а не на общем рациональном основании. Это подробно исследовал З. Бауман, когда утверждал, что в современном мире человек поступает тем или иным образом не в результате давления моральных универсалий, а в ситуации «неотвратимой неизбежности». Он пишет, что нравственные поступки не совершаются человеком, они «случаются», случаются спонтанно-«эмерджентно», «нравственное состояние» возникает из «первичной сцены» человеческой встречи «лицом-к-лицу»: «Мораль в ситуации хаоса возникает эмерджентно внутри скоротечных солидарностей, моральные Я не ищут себе этических оснований, но создают их в процессе самосоздания» [3, р. 17-18] (здесь и далее перевод наш. — Г. Б.). Такого рода эмерджентные мотивы и поступки возникают, по Бауману, из спонтанных чувств, эмоций человека, оказавшегося в сцене лицом-к-лицу с Другим.
По сути, об этом же неоднократно писал и российский исследователь С. С. Хоружий. Его идея «смерти этического субъекта» базировалась на том, что моральная ситуация сегодня ведет «...в конечном итоге к необходимости отбрасывания всех эссенциалистских позиций, включая и такие фундаментальные принципы, как этическая норма...» [4, с. 88]. Однако в конечном итоге становится понятно, что этический субъект не умер, но сменил свои базовые принципы. Не норма, не императив, не долг служат для него причиной совершения моральных действий, в противоположность эссенциалистской позиции Хоружий выдвигает идею феноменологической этики, которая имеет принципиально опытный характер. В ее основании лежит «...классическая феноменологическая установка: заключение в скобки реальности, лежащей за пределами пережитого (субъектного) опыта...» [4, с. 95]. В этическую сферу им вводится новое понятие — энергийность, исследователь актуализирует здесь традицию взгляда на человека как на «определенное энергийное образование». Иными словами, сама энергия встречи человека с человеком, которая возникает в конкретном опытном переживании, — вот, что оказывается пружиной развертывания нравственных отношений людей в современности. Очевидно, что понимаемая таким
образом природа современного морального сознания Хоруже-го во многом совпадает с идеями Баумана, с его убеждением, что сегодня источник нравственных побуждений находится исключительно в эмоционально-чувственной сфере. Бауман прямо указывает, что моральный стимул обязательно предполагает «необходимый энергетический заряд для участия друг в друге» [3, p. 17-18].
М. Фуко в конце жизни обратился к проблеме морали, он «...разрабатывал проблематику эстетики существования; ...писал о новой генеалогии морали, которая должна была заменить отжившие метанарративы» [5, с. 157]. Фуко мыслит мораль как искусство жить («эстетику существования») и моральные установки понимает как «техники жизни», этику как «форму, которую следует придать своему поведению и своей жизни». И в этом смысле определяющим фактором оказывается феномен «заботы о себе» или «техник себя». Фуко уточняет, что всю жизнь он акцентировал внимание на других «техниках»: техниках производства, техниках сигнификации, техниках подчинения. Но в данный момент его мысль сконцентрировалась на техниках, «...которые позволяют индивидам осуществлять — им самим — определенное число операций на своем теле, душе, мыслях и поведении, и при этом так, чтобы производить в себе некоторую трансформацию, изменение и достигать определенного состояния совершенства, счастья, чистоты, сверхъестественной силы. Назовем эти техники техниками себя» [6, с. 431].
Теоретики метамодернизма признают еще только становящийся характер этого явления. Оно проявляется сегодня в самых трудно теоретически определяемых общественных настроениях, для обозначения которых ими введена методологическая категория «структура чувств»: «метамодернизм представляет собой структуру чувства, возникшую в 2000-х годах и ставшую доминантной культурной логикой западных капиталистических обществ» [7, с. 50]. «Структура чувств» представляет собой самую верхнюю, надстроечную, эмоционально-неуловимую, но при этом отчетливо ощутимую часть «структуры восприятия». Структура чувств — это «восприятие, эмоция, столь распространенная, что ее можно назвать структурной», это определенная форма чувственности, («некоторые считают его [метамодернизм] чем-то вроде культурной надстройки в классическом марксистском понимании этого слова...») [7, с. 52]. Структуре чувства, как свидетельствуют исследователи, трудно дать четкое определение, эта эмоция или восприятие, которое «...присуще каждому из нас, каждый его осознает, но вот дать ему точное определение очень и очень трудно, если, конечно, вообще возможно» [7, с. 52]. На этой тонкой границе и располагается прежде всего взаимотяготение и противостояние пост- и метамодернизма. Поскольку, с одной стороны, все вышеприведенные «постмодернистские критические озарения», в принципе, очень ценны для метамодернизма и его адептам очень важно их сохранить. Но, с другой, для них не менее значимы и традиционные моральные ценности («старые человеческие истины»), их всеобщий и вневременной смысл. Ключевым понятием в этом противостоянии оказывается «ирония», являющаяся, как известно, принципом постмодернизма вообще, а в отношении традиционной ценностной парадигмы в особенности.
Метамодернисты прямо называют иронию определенным «этосом» постмодернизма, видят в ней его базовую «...установку, которая трактует мир и язык через едкую практику симптоматического, скептического или параноидального чтения» [8, с. 156]. Приведем в этой связи понимание характера «ироника» Р. Рорти: «Я использую слово "ироник" для обозначения людей, готовых примириться со случайностью своих, его или ее, самых главных убеждений и желаний, — тех, кто является историцистом и номиналистом в достаточной мере, чтобы отказаться от мысли, что эти главные убеждения и желания соотносятся с чем-то за пределами досягаемости времени и случая» [9, с. 19]. Своей неотложной творческой задачей метамодернисты считают выявление «трансцендентных ограничений иронии» — ответом на этот постмодернистский вызов стал метамодернистский проект «постиронии». Один из исследователей метамодерна — филолог Ли Константину в своей статье «Четыре лика постиронии» поясняет: «...Теорию новой культурной доминанты, какой бы она ни была, в принципе нельзя предлагать, предварительно не обратившись к проблеме иронии. Здесь я использую термин "постирония" не для того, чтобы поименовать концепцию того или иного периода или же новую культурную доминанту; постирония в данном случае означает усилия, направленные на то, чтобы выйти за рамки проблем, которые ирония создала в современной жизни и культуре» [8, с. 156-157]. При этом он подчеркивает, что не нужно путать «постиронию» с «анти-иронией», поскольку для метамодернизма важно, как уже упоминалось, сохранить постмодернистские критические достижения, но использовать их «для обсуждения или представления исключительно старых человеческих истин, связанных с духовностью, чувствами, обществом и идеями» [8, с. 163], то есть всего того, что находится как раз «за пределами досягаемости времени и случая».
Вообще метамодернисты не устают повторять, что данная культурная логика полифонична, отмечена «...колебаниями, а не синтезом, гармонией, примирением и т. д. .Эти колебания можно назвать условным обозначением доминирующей модели, в рамках которой различные ощущения поворота находят свое выражение в сегодняшних репрезентациях искусства.» [7, с. 41]. Константину также утверждает, что отчетливее всего переход от пост- к метамодерниз-му, в частности, можно проследить через искусство. И автор подробно анализирует произведения американских писателей, работающих в этой «новой культурной логике».
Заключение (Conclusion)
В завершение размышлений о метамодернистской культурной логике, рассмотренной через призму этической доминанты, надо заметить, что есть потребность проследить, как с этой «логикой» обстоят дела в современной российской культуре и, прежде всего, по вышеуказанным причинам, в искусстве. Причем речь идет об искусстве, создатели которого, сошлемся еще раз на статью, «.редко полагают, что могут повернуть часы вспять (постмодернизм нельзя игнорировать или отмахиваться от него), но при этом стремятся восстановить то, что постмодернизм нарушил или погубил...» [8, с. 163-164]. Есть ли стремление
художников, отдавших в свое время дань постмодерну, восстановить Высшие смыслы, без которых межчеловеческие — и, конечно, этические прежде всего — связи видятся им поверхностными, неустойчивыми, хаотичными и потому глубоко неудовлетворительными?
Назовем здесь только одно имя — драматурга, кино-и театрального режиссера, актера Ивана Вырыпаева, весь творческий путь которого мог бы стать яркой иллюстрацией постепенной смены этих культурных логик. В начале 1990-х этот молодой человек из Иркутска взорвал российский театр своей пьесой, затем спектаклем (национальная театральная премия «Золотая маска»), потом фильмом (номинация «лучшая режиссура» на самом престижном российском фестивале «Кинотавр») под названием «Кислород». Автор бросил открытый вызов главным заповедям христианской культуры, открыто иронизируя над ними: его герой — паренек Саша из маленького провинциального городка, танцуя, в наушниках, не слышал, как Господь проповедовал «не убий» и «не прелюбодействуй». Поэтому, влюбившись в московскую рыжеволосую девочку Сашу, которая вся была сплошной «кислород», он зарубил в огороде лопатой свою черноволосую скучную жену и взмыл с Сашей над обыденностью и земным шаром вообще. Вырыпаев откровенно утверждал главную ценность современности — «кислород», свободу
дыханья, желанья и поступка. Пьесы, спектакли, фильмы Вырыпаева последнего времени кардинально меняют ценностную направленность, например в широко идущей на современных сценах пьесе «Пьяные» самым сокровенным желанием (которое можно открыто выразить только тогда, когда рацио с его ограничениями отключено: отсюда «пьяные») самых разных людей — директора кинофестиваля и офисных менеджеров, банкиров и их жен, модели и сотрудника строительной компании, проститутки и просто «красивой девушки» — оказывается «слышать шепот Господа в своем сердце» [10]. Тоска по Вечному, Высшему, надличностному началу в наше неопределенное, суетное, непредсказуемое никакими логиками время — вот, что, убедительно показывает Вырыпаев, определяет состояние современного человека.
По всей видимости, можно согласиться с представителями, утверждающими возникновение нового — мета-модернистского — направления культурного вектора, что сегодня европейское человечество становится свидетелем как диахронного, так и синхронного существования трех разных культурных логик. В каждой из них доминирует своя этическая направленность. Однако этическая доминанта метамодернизма во многом являет собой попытку синтеза разнонаправленности модерна и постмодерна.
Библиографический список
1. Аккер Р., Вермюлен Т. Что такое метамодернизм? // Двоеточие. 2014. № 23. URL: https://dvoetochie.org/2014/06/19/ metamodernism (дата обращения: 10.09.2021).
2. Адорно Т. В. Проблемы философии морали / пер. с нем. М. Л. Хорькова. М. : Республика, 2000. 239 с.
3. Bauman Z. Life in Fragments: Essays on Postmodern Morality. London : Blackwell, 1995. 237 p.
4. Хоружий С. С. Кризис классической европейской этики в антропологической перспективе // Этика науки. М. : ИФРАН, 2007. C. 85-97.
5. Бокарева О. Б. Периоды структурализма и постструктурализма в биографии Мишеля Фуко // Международный журнал гуманитарных и естественных наук. 2019. № 1-1. С. 155-159. DOI: 10.24411/2500-1000-2018-10447
6. Табачникова С. Мишель Фуко: историк настоящего // Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / пер. с фр., коммент. и послесл. С. Табачниковой. М. : Касталь, 1996. C. 396-443.
7. Аккер Р., Вермюлен Т. Периодизируя 2000-е, или Появление метамодернизма // Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма / под ред. Р. Аккера, Э. Гиббонса, Т. Вермюлена ; пер. с англ. В. М. Липки. М. : РИПОЛ классик, 2020. С. 34-60.
8. Константину Л. Четыре лика постиронии // Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма / под ред. Р. Аккера, Э. Гиббонс, Т. Вермюлена ; пер. с англ. В. М. Липки. М. : РИПОЛ классик, 2020. С. 155-177.
9. Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность / пер. с англ. И. Хестановой, Р. Хестанова. М. : Русское феноменологическое о-во, 1996. 282 с.
10. Вырыпаев И. Пьяные // Книгогид : сайт. URL: https://knigogid.ru/books/1039421-pyanye/toread (дата обращения: 10.08.2021).
References
Adorno T. W. (2000) [Probleme der Moralphilosophie]. Moscow, Respublika Publ., 239 p. (in Russian)
Akker R., Vermeulen T. (2014) Chto takoe metamodernizm? [What is Metamodernism?]*, Dvoetochie [Colon]*, no. 23. Available at: https://dvoetochie.org/2014/06/19/metamodernism/ (accessed: 10.09.2021). (in Russian)
Akker R., Vermeulen T. (2020) Periodiziruya 2000-e, ili Poyavlenie metamodernizma [Periodizing the 2000s, or the Emergence of Metamodernism]*, Akker R., Gibbons Eh., Vermeulen T. (eds.) [Metamodernism: Historicity, Affect, and Depth After Postmodernism]. Moscow, RIPOL klassik Publ., pp. 34-60. (in Russian)
Bauman Z. (1995) Life in Fragments: Essays on Postmodern Morality. London, Blackwell Publ., 237 p. (in English)
Bokareva O. B. (2019) Periody strukturalizma i poststrukturalizma v biografii Mishelya Fuko [The Periods of Structuralism and Post-Structuralism in Michel Foucault's Biography], Mezhdunarodnyi zhurnal gumanitarnykh i estestvennykh nauk [International Journal of Humanities and Natural Sciences], no. 1-1, pp. 155-159, doi: 10.24411/2500-1000-2018-10447 (in Russian)
Khoruzhii S. S. (2007) Krizis klassicheskoi evropeiskoi ehtiki v antropologicheskoi perspective [The Crisis of Classical European Ethics in an Anthropological Perspective]*, Ehtika nauki [Ethics of Science]*. Moscow, IFRAN Publ., pp. 85-97. (in Russian)
Konstantinu L. Chetyre lika postironii [Four Faces of Postirony]*, Akker R., Gibbons Eh., Vermeulen T. (eds.) [Metamodernism: Historicity, Affect, and Depth After Postmodernism]. Moscow, RIPOL klassik Publ., pp. 155-177. (in Russian)
Rorty R. (1996) [Contingency, Irony, and Solidarity]. Moscow, Russkoe fenomenologicheskoe obshchestvo Publ., 282 p. (in Russian)
Tabachnikova S. (1996) Mishel' Fuko: istorik nastoyashchego [Michel Foucault: The Historian of the Present]*, Foucault M. Volya k istine: po tu storonu znaniya, vlasti i seksual'nosti. Raboty raznykh let [The Will to Truth: Beyond Knowledge, Power and Sexuality. Works of Different Years]*. Moscow, Kastal' Publ., pp. 396-443. (in Russian)
Vyrypaev I. P'yanye [Drunk]*, Knigogid [Knigogid]*. Available at: https://knigogid.ru/books/1039421-pyanye/toread (accessed: 10.08.2021). (in Russian)
* Перевод названий источников выполнен автором статьи / Translated by the author of the article.
