CC BY
63
Характеризуя культурное пространство России, ученые выделяют три важных фактора, определяющих современную коммуникативную ситуацию: 1) неоднородность языкового сообщества с точки зрения владения литературным языком; 2) значительность изменений, происшедших в русском языке в новой общественно-политической ситуации после 1985 г. По мнению О.Г. Ревзиной, «результатом этих изменений стал разрыв между кодифицированными нормами литературного языка и культуры русской речи и их едва ли не повсеместным несоблюдением в реальной языковой практике, стихийной и неряшливой»; 3) «воздействие неблагоприятных факторов, к числу которых относятся выдвижение на роль языкового авторитета средств массовой информации, включая интернет-СМИ, отсутствие либо неквалифицированный уровень корректоров в издательской практике и редакторов на телевидении, разношерстные и неквалифицированные издания разнообразных пособий и популярных изданий по русскому языку». Отметив эти черты, О.Г. Ревзина далее пишет: «По данным характеристикам современная языковая ситуация сравнима с ситуацией после 1917 г., когда возникла и была пресечена опасность разрыва с традицией, с великим языком русской литературы XIX в.» [6, с. 81-82].
В связи с этим попытаемся, отталкиваясь от названных и, безусловно, имеющих место черт современности, наметить ключевые проблемы. Во-первых, следует признать неоднородность языкового сообщества с точки зрения владения литературным языком, но при этом надо отметить еще одну, более важную, на наш взгляд, черту - бесструктурность языкового сообщества, т.е. отсутствие социально осознанной и институционализованной иерархии в отношении владения языком. Иными словами, владение или невладение литературным языком в современной России не связано жестко с социальной структурой общества, наличием особо выделенной культурной элиты. Обозначим это явление как проблему множественности элит и рассмотрим его более подробно.
Во-вторых, изменения, которые привели к «языковой неряшливости», касаются не только изменений в языке (скажем, в лексической системе), но и в первую очередь в преобладающих речевых стратегиях, которыми пользуются его носители. Иными словами, «неряшливость» не следствие появления новых слов и реалий, скорости протекания инновационных процессов [3], а один из постулатов современной коммуникативной стратегии. В рамках данной стратегии высоко ценятся новизна и креативность, но низко оцениваются точность и правильность, а также ясность, что вызывает конфликт не только с ортологией, но и с риторикой, если понимать последнюю в аристотелевском смысле. С упомянутым явлением связана проблема отношения носителей языка к норме. Это, разумеется, центральная проблема и, анализируя ее, нужно поставить вопрос о том, совпадает ли распространенная интерпретация отношения носителей языка к норме (коммуникативная гибкость нормы как свидетельство высокого уровня развития языка) с реальным отношением говорящих и пишущих к правильности и чистоте речи. В-третьих, выдвижение на первую роль СМИ - самостоятельная и очень важная проблема. Ее глубокая постановка, по нашему мнению, не сводится к проблеме квалифицированных корректоров. Речь должна идти о том, что норма, задаваемая средствами массовой информации, - иная по своей природе, чем норма, поддержанная авторитетом художественной литературы. Причем язык Интернета, письменных и устных СМИ имеет в этом отношении (в характере задаваемой нормы) свои особенности. В-четвертых, выстраивая параллели с ситуацией 1917 г., следует все же отметить и их ограниченность, а кроме того, отделить факторы, специфичные для российской действительности, от транснациональных, связанных с общими культурными и информационными процессами в современном мире.
В 20-е гг. XX в. язык русской классики имел живых носителей в виде «старой» интеллигенции. Речь шла о советизации этого языка и, соответственно, об ассимиляции его носителей. Другая проблема обусловливалась преодолением неграмотности. Обучение нормам литературного языка, следовательно, было обучением старому литературному языку (имевшему живых носителей) с учетом его советизации. Таким образом, проблема решалась в условиях сотрудничества представителей «старой» культуры и идеологов новой. Аналогичное сотрудничество осуществлялось
в послереволюционные годы и в производственной, и в военной сферах («буржуазный спец» под контролем «комиссара»).
Язык русской классики в 90-е гг. прошлого века уже значительно отдалился от живых носителей языка, сталкивающихся с совершенно иными, далекими от дореволюционной России реалиями. Вместе с тем носители советской культуры составляют большинство (а не тонкий слой общества) членов языкового сообщества. Социум к началу перестроечных процессов был значительно однороднее, нежели в 20-е гг. Проблему создавали двойственность самого советского языка 70-80 гг. (противопоставление по линии «официозное - оппозиционное», причем последнее не сводилось лишь к субкультуре или просторечию) и несоответствие новых реалий советскому языку.
Далее, возникает вопрос об отделении факторов, связанных со спецификой российской действительности, от факторов, обусловленных общим климатом эпохи постмодернити. И те и другие, бесспорно, влияют на ситуацию, касающуюся литературной нормы, но они требуют отдельного рассмотрения. Следует отметить, что именно отношение к норме в обществах постмодернити способно объяснить многое из того, что происходит сегодня, и создать ясное представление о том, что мы имеем дело не с техническими проблемами типа подготовки квалифицированных кадров, а с особой культурной парадигмой. Это выделяет в проблеме отношения к норме вообще аспект отношения к норме в обществах постмодернити. Авторы, усматривающие сдвиги в нормативном процессе, чаще всего связывают их с изменениями, произошедшими в российском обществе вследствие «перестроечных» процессов, т.е. с отменой внешней цензуры, появлением новых реалий и прочими социальными факторами, специфичными именно для российской действительности. Мыслится, что факторы эти стимулировали скорость языковых инноваций, в чем и заключается некоторая опасность для «языкового стандарта» [3]. Отмечается также особая роль языка средств массовой информации в формировании норм и представлений о норме, что также ассоциируется со специфическими социальными процессами, протекающими и в России, и во всей Восточной Европе как в «посткоммунистическом» пространстве. При этом происходящие в языке процессы характеризуют не только как тревожные, но прежде всего как объективные и даже положительные. Так, Э.Г. Шимчук пишет: «Из множества вопросов, связанных с определением состояния современного русского языка, выделю вопрос о возможном расшатывании и даже разрушении норм литературной речи. Ускорение развития нашего языка, усиление в нем личностного начала приводят к изменению самого понятия языковой нормы» [6, с. 85]. Расшатывание норм тем самым объясняется им скоростью развития инновационных процессов, т.е. особенностями российской действительности. Вслед за признанием этого факта автор продолжает: «Норма становится описанием допустимых языковых средств и возможностей их выбора. Освобождение языка от тоталитарно-административных предписаний предшествующего этапа означает возвращение к естественному развитию и свободное проявление новых тенденций в языке» [6, с. 85]. Очевидно, рост личностного начала он связывает с освобождением от тоталитарных предписаний, а значит, и с особенностями российской действительности. Причем такой процесс, как «рост личностного начала», видимо, оценивается положительно. Некоторые исследователи отмечают, что «радикальная эволюция речевых норм... чаще всего происходит в переломные периоды жизни социумов, при резком изменении общественных устоев. В настоящее время это более характерно для стран Восточной Европы, в которых после “шокового” вмешательства в политическую и экономическую жизнь цепной реакцией последовали изменения в культурной, социальной, а также языковой сферах, и менее характерно для социумов с континуальным политическим и социальноэкономическим развитием» [4, с. 111]. Это «... время далеко не однородное в плане политического устройства общества, в плане идеологии. Это время серьезных изменений в жизни социума - от тоталитаризма к демократии - и эти изменения не могли не отразиться в языке; язык менялся от “новояза” до “праздника вербальной свободы”» [7, с. 142-143]. Связь с общественными изменениями, притом определенного типа (шоковое вмешательство), сформулирована достаточно ясно. Однако отмечается, что снижение речевого стандарта в современной публичной коммуникации наблюдается
не только в русском языке и что подобная тенденция прослеживается также в большинстве языков мира [5, с. 201].
С нашей точки зрения, частые параллели с отечественной историей после 1917 г. верны лишь отчасти, да и специфика культурной ситуации в сегодняшней России лишь один из факторов, обусловивших сдвиг в нормативном мышлении носителей языка. Это же относится и к Восточной Европе. Вторым фактором является общий контекст культурной эпохи, именуемой постмодернити. Иное дело - наложение данного контекста на специфику культурной ситуации, что в самом деле порождает серьезное напряжение в системе функционирования языка.
Совершенно ясно, что в такой ситуации, с одной стороны, это обусловливает индивидуальное языковое экспериментирование, а с другой - снижает ощущение коллективной ответственности за сохранность языка в целом, в нашей терминологии - за гомеостат языка. Нетрудно увидеть в обоих проявлениях наиболее характерные черты ситуации, складывающейся вокруг языковой нормы. Индивидуальное экспериментирование - это активно изучаемое сегодня явление, которое в ряде работ оценивается положительно и связывается (с чем мы не согласны) со степенью зрелости литературного языка. Отсутствие коллективной ответственности за язык скорее осуждено публицистически, чем осмыслено научно. В нем принято отмечать частные моменты, такие как снижение культуры редакторско-корректорской работы, и связывать его со скоростью российских «перестроечных» процессов. Тем самым, во-первых, смешиваются национальная и временная специфика развития языка, во-вторых, игнорируются глубинные культурные процессы. Отсюда в современном описании нормы оказывается упущенным глобальный лингвофилософский аспект.
Язык образованных и в то же время правящих, а зачастую наиболее состоятельных слоев населения был языком элиты, скажем, в России XIX в. Дворянская элита, задававшая тон в литературе первой трети этого века, постепенно трансформировалась в более широкий класс образованных людей. Правда, В.В. Виноградов отмечал, что «в 30-40-е годы “светские стили” русского литературного языка, реформированные Карамзиным и его продолжателями, теряют господствующее положение» [1, с. 329]. Характерно, однако, что в эстетическом отношении «монополия» на задание нормы долгое время оставалась у дворянского сословия. Это нашло отражение, например, в критике «мещанского» стиля Н.Г. Чернышевского в «Даре» Владимира Набокова, встречающей сочувствие даже у современных читателей. Что же касается хороших манер, т.е. в первую очередь параязыковых норм, данное сословие, уйдя с исторической сцены, долго оставалось в области хорошего тона непререкаемым авторитетом. Лишь в 20-е и 30-е гг. ХХ в. эти нормы были потеснены попыткой создать облик нового, советского человека. Однако этот облик и в отношении языка, и в отношении параязыка оказался достаточно гетерогенным из-за признания высокого статуса русской классики при одновременной ориентации на «новояз», выдумывании новых ритуалов (октябрить вместо крестить и пр.), бравировании «простотой» и «неприглаженностью» и попыткой создать партийные нормы коммуникативного поведения.
Уже в советское время рейтинг человека с дипломом (иронически именуемым «корочкой») неуклонно падал. Авторитетные публицисты, такие как Д.С. Лихачев и А.И. Солженицын, всячески подчеркивали различие между понятием интеллигент и образованный. А.И. Солженицыну принадлежит слово образованщина. Сегодня констатируется: «... все более очевидным становится, что уровень полученного образования (тем более без учета его качества) является всего лишь формальным критерием, не гарантирующим ни корректности использования литературной нормы, ни тем более принадлежности индивидуума к числу ее носителей. Вряд ли можно оспорить и тот факт, что рост численности действительных носителей литературного языка в настоящее время существенно отстает от роста численности лиц, практически пользующихся данным феноменом, особенно в публичной коммуникации.
Проблему отношения к норме можно рассмотреть в двух аспектах. Первый - риторизация нормы, отношение к языковой норме как к риторической. В русле этого аспекта лежат современные идеи об изменении принципов кодификации нормы, о либерализации нормы, об интенциональных нарушениях нормы, т.е. все, что можно обозначить как «господствующие в науке представления об
отношении к норме». Второй аспект связан с языковой небрежностью как новой речевой стратегией и должен быть отграничен от первого. Сегодня небрежность рассматривается в качестве побочного эффекта скорости языковых инноваций, тогда как она составляет вторую, все еще не получившую должного осмысления сторону нового отношения к норме. Рассмотрим эти два аспекта отдельно.
В современной коммуникативной ситуации происходит сближение языковых и риторических норм сразу по двум линиям: смешение самих норм и отождествление двух принципиально различных типов нормы, тем самым происходит нечто, что можно обозначить как «риторизация нормы».
Примечательно, что В.Г. Костомаров, высказавший еще в 60-х гг. мысль о том, что «норму следует рассматривать не как нечто изолированное, а как систему норм, варьирующихся от случая к случаю» [2, с. 67], в 1998 г. писал: «Все естественные имманентные законы развития русского языка сейчас напряжены до предела, темп обновления зашкален, явно превышает допустимый предел. Границы литературного языка оказываются размытыми: периферийные явления завоевывают центр, нормы ослаблены и все более вариативны, резко меняются стилистические градации и стилевые закономерности» [3, с. 10].
Норма, «варьирующаяся от случая к случаю», является языковой, «дрейфующей» сначала через представление о стилевой дифференциации, а затем через ситуативную дифференциацию в сторону риторической нормы. Ортологический критерий правильности сменяется на риторический критерий эффективности. «Темп обновления» - это не просто скорость инноваций, но, с нашей точки зрения, своеобразное «триумфальное шествие» риторической нормы по уровням языка (от лексики к грамматике). Варьирующиеся ситуативно нормы оказались ослабленными и «все более вариативными», что не просто меняет стилистические градации, но разрушает саму стилевую дифференциацию.
Любопытно отметить и другое: истории литературных языков известен и обратный процесс -грамматикализации риторических норм. В России это особенно заметно в научном творчестве М.В. Ломоносова. Категория уместности («пристойности») и тогда была местом встречи языковой и риторической норм. Задача ораторской речи быть эффективной испытывала давление со стороны нормативной стилистики: «сначала выразись пристойно, а потом уже убеждай». В сегодняшней ситуации задача литературной нормы поддерживать способность языка к тонким различиям смысла и стиля испытывает давление со стороны эффективности: «если убедил, значит, был прав». Нам представляется, что в обществе сложилась некая коммуникативная стратегия, которую можно сформулировать как «примат новизны и креативности в сочетании со стилевой небрежностью». Такую стратегию активно поддерживают СМИ. Можно попытаться сформулировать постулаты этой модной коммуникативной стратегии, что позволит показать ее автономию не только от ортологии, но и от риторики.
Постулат первый. Если ты говоришь и пишешь броско и оригинально, тебе не обязательно говорить и писать правильно. Постулат второй и последний. Лучше говорить вычурно, чем прозрачно. Первый постулат представляет собой концентрированно выраженное отношение к ортологии, разделяемое, как нам кажется, громадным большинством журналистов и учащейся молодежью, в том числе студентами-гуманитариями. Известно, что в журналистской среде существуют свои представления о профессионализме того или иного издания. Но эти представления не связываются с грамотностью издания. Например, в одной из престижных газет можно найти до двух орфографических ошибок на одной полосе. Ярким фактом является и то, насколько мало РЯ-фирмы заботятся об орфографической и пунктуационной правильности. Орфографические ошибки встречаются также в ответственных документах, предназначенных для публикации. В ФГОС 3-го поколения бакалавриата по направлению 031300 - «Журналистика» в описании компетенции ОК-4 слово аргументировано (наречие) написано с одним - н. В букварях ФГОС «Школа 2100» после названия текстов везде стоят точки. И это не сознательная бравада наподобие распространенной в компьютерных рекламных обращениях манеры злоупотреблять двойными согласными: «Обррати внимммание», а молчаливо узаконенная небрежность. Второй постулат в предельной форме выражает отношение к риторике. Очень характерны в этом смысле материалы предвыборных кампаний. В
качестве примера приведем агитационный стих: Проголосуй за товарища Зю,/ Выбери правды и мира стезю, / Это не критика, это не блеф, / Это политика КПРФ. Трудно поверить в воздействующую силу подобного четверостишия, ассоциирующегося с так называемыми «садистскими стишками». Перед нами не риторика, а игра с языком, где главное - найти свежую рифму, высказаться пооригинальнее, но отнюдь не убедить. Теми же чертами «грешит» зачастую и коммерческая (!) реклама. Следовательно, второй постулат «небрежно-креативной» языковой личности действует отрицательно в риторическом отношении.
Источником анализируемой стратегии является, конечно, язык СМИ, в котором и ясность (ориентир классической риторики со времен Аристотеля), и уместность (главный ориентир стилистики, особенно функциональной), и правильность (ориентир ортологии) уступают место оригинальности, броскости, сенсационности.
Литература
1. Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв. М., 1982.
2. Костомаров В.Г., Леонтьев А.А. Некоторые теоретические вопросы культуры речи // Вопросы языкознания. 1966. № 5.
3. Костомаров В.Г. Русский язык нужен этому миру // Русская речь. 1998. № 2.
4. Нещименко Г.П. Динамика речевого стандарта современной публичной вербальной коммуникации: проблемы, тенденции развития // Вопросы языкознания. 2001. № 1.
5. Никольский Л.Б. Трансмиссия культуры и ее лингвистические последствия в афро-азиатских странах // Язык как средство трансляции культуры. М., 2000.
6. Русский язык сегодня. Русский литературный язык на современном этапе его развития: несколько оценочных суждений // Вестник МГУ. 2002. № 2. Сер. 9: Филология.
7. Ушуркова Т.Г. Газетная публицистика в зеркале стилистического словаря // Вестник МГУ. 2002. № 4. Сер. 9: Филология.
