Научная статья на тему 'Культурная память и опыт в практиках конструирования будущего обыденным сознанием'

Культурная память и опыт в практиках конструирования будущего обыденным сознанием Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

CC BY
237
37
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
КУЛЬТУРНАЯ ПАМЯТЬ / CULTURAL MEMORY / ОБЫДЕННОЕ СОЗНАНИЕ / EVERYDAY CONSCIOUSNESS / КОГНИТИВНАЯ АКТИВНОСТЬ / COGNITIVE ACTIVITY / ПРОШЛОЕ / PAST / БУДУЩЕЕ / FUTURE

Аннотация научной статьи по социологическим наукам, автор научной работы — Крокинская Ольга Константиновна

В статье представлены результаты исследовательского проекта, направленного на изучение феномена «культурная память» и когнитивной работы обыденного сознания в рамках этого феномена. С этой целью анализируются результаты опросов по теме «Конструирование будущего на базе социального прошлого», полученные методами формализованного опроса и изучения свободных нарративов, созданных респондентами. Выявлены две модальности представлений о будущем: будущее как «плохое прошлое» и будущее как «хорошее прошлое». Эмпирически подтверждается факт когнитивной работы обыденного сознания с социальными конструктами макрои микроуровня социума, выдвигаются предположения о ряде ментальных операций, на которые она способна.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Cultural Memory and Experience in the Practice of Designing the Future in Everyday Consciousness

The article presents the results of the research project aimed at understanding the phenomenon of “cultural memory” and the cognitive work of ordinary consciousness as part of this phenomenon. For these purposes, the author analyses the results of a formalized survey and free narratives on the topic “Designing the future on the basis of the social past”. The author reveals two modalities of representations about the future: the future as a “bad past” and the future as a “good past”. The author empirically confirms the existence of the cognitive work of ordinary consciousness with the social constructs of macroand micro-level of society, and puts forward a number of assumptions about the mental operations for which it is capable. The mass consciousness constructs the image of the “future as a bad past” in the form of an authoritarian ideocracy with market economy. This model includes such features as a single state ideology, enforced consensus and repression; tendency to monarchy, work, housing, health and education guarantees together with income inequalities, shortages of goods and rationing. The image of the “future as a good past” distinguishes such structures as social institutions and practices; terminal values; instrumental values and behavioral attitudes. However, the majority of the responses reflect human qualities, mainly ethical, related to the pre-Soviet and Soviet periods: honor, nobility, dignity; heroism, courage, collectivism.

Текст научной работы на тему «Культурная память и опыт в практиках конструирования будущего обыденным сознанием»

ИССЛЕДОВАНИЯ ПАМЯТИ

О.К. Крокинская

КУЛЬТУРНАЯ ПАМЯТЬ И ОПЫТ В ПРАКТИКАХ КОНСТРУИРОВАНИЯ БУДУЩЕГО ОБЫДЕННЫМ СОЗНАНИЕМ*

В статье представлены результаты исследовательского проекта, направленного на изучение феномена «культурная память» и когнитивной работы обыденного сознания в рамках этого феномена. С этой целью анализируются результаты опросов по теме «Конструирование будущего на базе социального прошлого», полученные методами формализованного опроса и изучения свободных нарративов, созданных респондентами. Выявлены две модальности представлений о будущем: будущее как «плохое прошлое» и будущее как «хорошее прошлое». Эмпирически подтверждается факт когнитивной работы обыденного сознания с социальными конструктами макро- и микроуровня социума, выдвигаются предположения о ряде ментальных операций, на которые она способна.

Ключевые слова: культурная память, обыденное сознание, когнитивная активность, прошлое, будущее.

Введение

Проблематика будущего в современной социальной мысли чрезвычайно актуализирована. Проходивший в Вене в июле 2016 г. Форум Международной социологической ассоциации был посвящен теме «Будущее, которого мы хотим: глобальная социология и борьба за лучший мир». Авторы программной статьи в рамках публикаций Форума (Иванов, Асочаков 2016), раскрывая базовый характер будущего как предмета социологии, называют ныне идущий научный процесс концептуальным поворотом к возобновлению исследовательской повестки будущего в социологии. Пятый Всероссийский социологический конгресс «Социология и общество: социальное неравенство и социальная

* Статья подготовлена в рамках проекта «Антропология жизненного пространства современного полиэтничного мегаполиса», поддержанного РГНФ. При ее написании использованы данные, полученные в проекте «Образы прошлого как фактор формирования социальных ожиданий россиян» (РГНФ, 2013—2015 гг.).

Крокинская Ольга Константиновна — доктор социологических наук, профессор кафедры социологии и религиоведения Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена ([email protected])

Krokinskaya Olga — Doctor of Sociology, Professor, Department of Sociology and Religious Studies, The Herzen State Pedagogical University of Russia ([email protected])

справедливость» (Екатеринбург, 19-22 октября 2016 г.) включал в программу специальную сессию «Будущее как проблема социологической науки». Наконец, ВЦИОМ объявляет для VII Социологической Грушинской конференции весной 2017 г. тему «Навстречу будущему. Прогнозирование в социологических исследованиях». Социологическая публицистика также активно работает с этим понятием, создавая разнообразные контексты его рассмотрения.

Вместе с тем возобновление тематики будущего глубоко проблематизирует ее, особенно для нашей страны. В немалой степени потому, что еще недавно более или менее понятная перспектива движения России в общем цивилизаци-онном направлении сегодня «закрылась» и высветилась оборотная сторона медали — инерция, застой, стагнация и даже движение вспять современности — архаизация. В результате обсуждение будущего идет в паре не с настоящим, которому оно, по идее, должно наследовать, а с прошлым. Мы видим это не только в характерных заголовках СМИ, но и в позициях научных сообществ: «Есть ли будущее у возврата в прошлое» (Рубцов 2014), «Нет сигналов к образу будущего, которое сулит позитивные изменения» (Пастухов 2015), «Мы мыслим о будущем, исходя из прошлого» (Эткинд 2013), значение прошлого опыта страны обсуждается в категориях угрозы будущему (Наше прошлое: ностальгические воспоминания или угроза будущему 2015), звучат голоса об остановленном социальном времени (Кордонский 2015; Крокинская 2015), впрочем, встречаются и не пессимистические подходы (Кузнецов 2013). Эти работы не всегда представляют собой академические штудии и фундаментальные научные труды. Часто это оперативно полученные экспертные высказывания, зафиксированные в массмедиа, однако у нас нет оснований из-за этого ими пренебрегать, т. к. они определенно звучат в ответ на сверхактуальный запрос общества о характере его современной динамики.

Этим рефлексивным всплеском, действительно, ясно обозначено возобновление повестки будущего в социологии. И тогда надо хотя бы кратко обозначить ее глубокую ретроспективу и долгую динамику: от единичных примеров социально-философских утопий (Платон, Т. Мор, Т. Кампанелла) — к научным теориям (К. Маркс) и актуальным моделям (Д. Белл, О. Тоффлер), и от них — к массовым представлениям. Эпистемологический дрейф переводит будущее из формата мечты в формат проектов, делает предположения о нем все более убедительными и умопостигаемыми. Это расширяет аудиторию, к которой они были обращены, и вовлекает ее в рефлексию о будущем, в том числе практическую, прагматическую. В результате в современном обществе кроме экспертов есть и массовые субъекты такой рефлексии. Это — люди, граждане, которые каким-то образом фиксируют будущее в своих представлениях и учитывают его в своих жизненных планах.

Основной исследовательский вопрос

Наличие обыденных жизненных планов референции с определенными образами будущего не требует доказательств, но нас интересует другое — социальное и культурное будущее. Здесь локализуется наш основной исследовательский вопрос: способна ли массовая ментальность, обыденное / повседневное сознание рефлексировать о будущем на социетальном уровне, а не только

в связи с планами на год, два, три в жизненных стратегиях людей? Возможно ли это в отсутствие государственной идеологии и направленной пропаганды, как это было в советские времена, когда образ социального будущего, коммунизм, был определен, ясен и принят народом страны? Можно ли говорить о когнитивной работе массового, повседневного, обыденного сознания на этом уровне?

Посылкой к такому вопросу служит убеждение в том, что все виды социальных изменений, независимо от формата, в котором они происходят (реформы сверху, революции, эволюция), реально осуществляются только при решающем участии «низовой» социальной культуры и первичных субъектов социальной активности — индивидов, сообществ, общества в целом, в ситуации принятия или непринятия ими месседжа и вектора изменений.

Обнаружение подобных способностей, если оно произойдет, должно сообщить нам важные сведения о том, на какую культурную основу лягут стимулы предлагаемых инноваций — политических, экономических, культурных; имеют ли они перспективу быть принятыми и в какие гибриды, возможно, сложатся. Будущее в любом случае не предопределено, но можно ли сказать, что оно формируется совсем не зависимо от воли и намерений людей? Какие элементы прошлого все же участвуют в конструировании будущего, коль скоро оно конструируется в определенной мере и повседневной жизнью?

Краткая характеристика исследовательской программы

Все следующие материалы характеризуют объект исследования, обыденное сознание, только для топохрона Санкт-Петербург 2013—2015 гг., т. е. с учетом уникальной ситуации, сложившейся в эти годы в стране и в городе. Выборка исследования квотная, нерепрезентативная, имеющая характерный для Санкт-Петербурга как мегаполиса крен в область высшего образования и высокой квалификации населения. Среди опрошенных, численность которых составила 484 человека от 18 до 70 лет и старше, имеют среднее и среднее специальное образование 36 %, незаконченное высшее (студенты) — 13 %, высшее образование и ученую степень — 50 %. Это несколько выше, чем статистически достоверный уровень (примерно на 10 %), но для работы качественными методами, которые преимущественно используются в представляемом здесь проекте, это особого значения не имеет. Метод опроса — раздаточное анкетирование с самозаполнением в присутствии интервьюера, интервьюеры — студенты социологического факультета СПбГУ, их работа оплачена из средств гранта. Часть исследовательских вопросов, обсуждаемых в статье, изучались с помощью формализованных шкал и в расчете на количественный анализ, часть — путем включения в анкету элементов качественного исследования, позволивших работать с дискурсами и нарративами.

Указанными методами исследованы три модальности когнитивной работы обыденного сознания с категориями прошлого и будущего: моделирование будущего на базе прототипов прошлого с негативным отбором (будущее как «плохое прошлое») и с позитивным отбором (будущее как «хорошее прошлое»), а также способность прогнозировать будущее в отрыве от прототипов (подробнее см.: Крокинская 2015).

Будущее как плохое прошлое: ожидания и оценки

Эта часть исследования осуществлялась на базе номинативной шкалы, включающей ряд ключевых элементов (структур, событий, фактов), имевших место в истории России в прошлом. Респонденты отвечали на вопрос «Могут ли в будущем нашей страны так или иначе повториться (или в новых формах проявиться) следующие элементы прошлого?» В задачу респондента входила оценка возможности, а также желательности или нежелательности их повторения уже в качестве неких образцов (архетипов, паттернов). В табл. 1 и на рис. 1 представлены полученные результаты.

Сформированная таким образом модель вероятного будущего в глазах жителей Санкт-Петербурга 2014 г. выглядит ухудшенным образом настоящего, сегодняшнего времени, а при прогнозе повторения архетипов советского времени — часто нежелательным его вариантом. Это страна с единой государственной идеологией, принуждением к единому мнению и политическими

Таблица 1

Возможность и желательность / нежелательность повторения архетипов (паттернов) прошлого

% от числа опрошенных в целом по выборке, 2014 год, 484 чел.

Могут Для Вас это

Архетипы (паттерны) прошлого повто- жела- нежела-

риться тельно тельно

Единая государственная идеология, принуждение 47 6 44

к единому мнению

Революции 42 6 39

Раздробленность на отдельные самостоятельные территории («княжества», малые государства) 38 4 40

Политические репрессии 35 2 38

Насильственное присоединение территорий* 33 5 34

Дефицит товаров и их нормированное 33 1 35

распределение («карточки»)

Конституционные (государственные) гарантии

права на труд, жилье, здравоохранение, 33 36 2

образование

Освободительные войны 31 12 24

Плановая экономика 28 19 11

Монархия и передача власти по наследству 22 5 23

Относительное равенство в доходах 16 13 7

Ничто из этого повториться (или вновь появиться) не может 8 4 5

* Опрос проходил осенью 2014 г., уже после присоединения Крыма, а значит, ответы предполагают возможность еще каких-то других присоединений.

Рис. 1. Желательность / нежелательность повторения архетипов (паттернов) прошлого (2014, % от числа опрошенных)

репрессиями; с тенденцией к монархии и передаче власти по наследству, раздробленная на отдельные самостоятельные территории (т. е. с тенденцией к распаду); обещающая гражданам государственные гарантии на труд, жилье, здравоохранение и образование, но при отсутствии равенства в доходах; при этом относительно сытая, не допускающая дефицита товаров и их нормированного распределения. Иными словами, авторитарная идеократия с (все-таки!) рыночной экономикой. Сочетание рынка и его потребительских удобств с нон-демократическими структурными элементами делает всю конструкцию эклектичной, неустойчивой и, казалось бы, нереальной. Но для нашего исследования важно, что предложенные для оценки модельные элементы разных типов социального устройства массовым сознанием «принимаются к рассмотрению» и участвуют в конструировании абриса будущего в вероятностном подходе. А, кроме того, гибридный характер наступившего настоящего неожиданно убеждает, что и социальная эклектика также возможна.

Часть из этих вероятных повторений для опрошенных желательна, часть нежелательна. В целом не желая повторения прошлого, что особенно заметно по рис. 1, участники опроса все же частично признают желательным возобнов-

ление в будущем плановой экономики — 28—30 % ответов во всех возрастных сегментах, относительного равенства в доходах — 17—19 % в старших группах (26—49 лет и 50—70 лет) и 25 % у молодых (18-25 лет), и особенно государственных гарантий на труд, образование и здравоохранение — 50—54 % в старших группах и 63 % у молодых. Остается неясным, вытекают ли экономические ожидания молодых людей из их осознанных политических установок или они выступают следствием зависимости, низкого статуса и потребности в помощи со стороны семьи и государства, что, в отсутствие иных структурных и институциональных основ, легко порождает именно патерналистские социалистические установки.

Спустя два года после этого замера мы имеем возможность подтвердить довольно высокую степень адекватности прогноза, сделанного не экспертами, а обычными людьми, единственной опорой которых в оценках стали их представления о прошлом и ощущения от повседневности в настоящем. Предчувствия их не обманули, динамика ситуации идет в русле намеченных векторов, и это означает, что далее мы можем еще внимательнее относиться к результатам когнитивной работы повседневного сознания и доверять им, несмотря на то, что они получены не объективными средствами науки, а субъективными инструментами опыта — ощущений, настроений, сравнений, ожиданий.

Несколько промежуточных методологических замечаний

Мы редко задумываемся о том, какого рода задачи решает наш респондент, когда он отвечает на вопросы анкеты. В данном случае понимать это очень важно, т. к. это сложные когнитивные задачи. Отвечающий должен идентифицировать и отрефлексировать имеющиеся у него образы прошлого и будущего, артикулировать свои, не очень четкие, представления, извлечь из них то, что соответствует запросу социологического инструментария, и преобразовать эту информацию для точного ответа на вопрос, а именно — произвести ее оценку на приемлемость относительно предложенных критериев. Материал, с которым работает в данном случае обыденная ментальность — это социальные смыслы разнообразных фактов и артефактов действительности. А вот что собой представляет совокупный феномен, который мы здесь наблюдаем? Его работа должна быть способна охватить и пространство прошлого опыта, и горизонт ожиданий грядущего, и помочь произвести требуемый отбор.

Представляется, что этот феномен — культурная память. Это понятие входит ныне в арсенал философии, истории, культурологии, антропологии, этнологии, краеведения, педагогики и на сегодняшний день может считаться неплохо разработанным. Точнее, оно аккумулирует вокруг себя целое исследовательское поле так называемых memory studies, которое считается одним из парадигмальных «поворотов» в гуманитарной науке конца XX — начала XXI вв. Теоретической базой для всех них являются несколько работ Мориса Хальбвакса (Хальбвакс 2007: 28—29) и супругов Ассман — Яна и Алейды (Асс-ман 2004; Ассман 2014; Assman 1999; Assman 2010). Этими учеными обоснованы различающиеся по содержанию концепты коллективной, социальной, исторической и собственно культурной памяти, с помощью которых явление памяти удалось увидеть за рамками индивидуального человеческого суще-

ствования и исследовать объективированным. В этом отношении к мемориальному повороту причисляют также труды Л.С. Выготского и М.М. Бахтина (Васильев 2012). В настоящее время работы в этой области идут в нескольких направлениях: продолжается разработка понятия «культурная память» (Образы прошлого... 2003; Васильев 2015; Культурная память в контексте... 2015; Репина 2016), в качестве объяснительной категории вместе с понятием «историческая память» оно участвует в исследованиях этнокультурных процессов, применяется к описанию сложных фактов социальной истории России (Эт-кинд 2015; Кочеляева 2015; Коротецкая 2016) и практик сохранения культурного наследия.

Таким образом, на общем фоне возросшего влияния конструктивистского подхода к пониманию реальности культура перестала пониматься лишь как статичное хранилище продуктов человеческой деятельности: она все более обнаруживала способность представать в виде многочисленных общественных репрезентаций, формируемых и сменяемых в потоках «рефрейминга» (Ассман 2014) — изменения социальных рамок памяти. Это позволило задать концепт культурной памяти более операционально и применять его в эмпирических социологических исследованиях.

Для социологии важны уже самые первые идеи М. Хальбвакса о возможности рассмотрения индивидуального феномена памяти в социальном контексте и изучения ее внеиндивидуальных форм, создаваемых под давлением «социальных рамок памяти» — фреймов, контекстов, групп, полей, в которых осуществляются диалоговые практики работы индивидуальной памяти с культурой и формируется идентичность сообществ (№шег 2000; М18г1а1 2003).

Социологические исследования, так или иначе связанные с тематикой культурной памяти как памяти о прошлом в современном массовом сознании России, проводятся регулярно и касаются широкого спектра фактов истории и культуры. Они дают возможность проследить динамику представлений и служат индикаторами социальных настроений. Так, чаще других, в режиме многолетнего мониторинга всеми крупными социологическими компаниями (ВЦИОМ, ФОМ, Левада-центр и др.) проводятся опросы на тему о национальной гордости россиян. В них значительная часть содержания касается истории и культуры страны, что позволяет отнести полученные данные именно к надыиндивидальной, социальной или коллективной памяти, а выявленные опросом количественные приоритеты лишь подтверждают это. Отечественных исследователей социальной / культурной памяти более всего привлекает феномен и динамика исторического сознания (Тощенко 2000; Бойков, Мерку-шин 2003; Покида, Зыбуновская 2016, Коротецкая 2016 и др.) В работах этого направления исследуется и измеряется отношение общества к самым разным историческим фактам, среди которых находят себе место и память о войне, и путч ГКЧП, и празднование Пасхи, и установка памятников историческим личностям, и сами исторические личности. Иными словами, «мемориальный поворот» в социогуманитарных науках оказывает влияние и на эмпирическую социологию.

Международные и кросскультурные исследования подобного рода нам не встречались. Из-за высокой историко-культурной специфики стран и проблем

создания адекватного универсального инструментария сделать это, наверное, трудно.

Проект, представленный в данной статье, тематически входит в обозначенное исследовательское поле, но по предмету и методу является оригинальным и точных аналогов не имеет.

Далее культурной памятью будем называть надындивидуальное семантическое и семиотическое образование, сегмент семиосферы как пространства и условия множественных коммуникаций (Лотман 2001), в котором сохраняются и удерживаются лишь наиболее значимые, жизненно важные для той или иной коллективной идентичности символы и смыслы — идеи, ценности, установки, стереотипы, мифологемы. Понятийно она связана с коллективными представлениями Э. Дюркгейма и относится в его классификации к социальным фактам, обладающим по отношению к индивиду высокой определяющей, формирующей силой. Культурная память постоянно производится и перепроизводится в различных социальных или коллективных контекстах в соответствии с их идентичностью и для поддержания их идентичности. В этом смысле можно говорить о практиках культурной памяти и рассматривать их как один из каналов социокультурного наследования.

Культурная память может воплощаться материально — в памятных местах и предметах, знаковых, канонизированных произведениях искусства, в струк-турации календарного времени, позволяя наполнять его социальными смыслами (религиозные и светские праздники) и т. д. Она может быть развитой и купированной, если пресекаются какие-то традиции ее складывания. У одной и той же общности возможны различные модели культурной памяти в зависимости от того, как сообщество и его отдельные группировки выделяют значимые и знаковые элементы прошлого. Складываясь на протяжении истории, в основном, естественным путем устной традиции и ритуальных практик, сегодня она испытывает давление со стороны социальных сил, находящихся в борьбе за ценности и доминирующую картину мира. В этих условиях она может создаваться искусственно и навязываться с помощью пропаганды определенных явлений, событий, фактов и персоналий.

Культурная память может быть рассмотрена в качестве инструмента работы общества с образами прошлого и будущего. В свете этого предположения наличие в массовом сознании концептов каких-то явлений, да еще в форме ожиданий («может повториться»), уже есть культурная предпосылка априорной готовности к их реальному осуществлению. В случае, если они снова поступят на «рабочий стол» конструирования социального порядка, вероятность их реставрации — независимо от отношения к, казалось бы, «спящим» архетипам — окажется более высокой. Ибо архетипы как «социальные формы» (Г. Зиммель) несут с собой «ДНК» породившей их идеологии, ее культурные «мемы» и ментальные программы.

Влияние феномена культурной памяти довольно явственно проступает в результатах исследования работы обыденного сознания с конструктами прошлого и будущего в модальности иного порядка, чем ранее представленный, и в другом, мало формализованном подходе. Об этом — следующий раздел статьи.

Будущее как хорошее прошлое: свободное конструирование

Ранее мы убедились, что обыденное сознание способно проецировать прошлое на будущее и оценивать вероятное воспроизводство паттернов прошлого как благоприятное и неблагоприятное. Но, может быть, мы просто подсказали нашим респондентам эти формы? Ведь они работали с закрытым вопросом анкеты, где возможные варианты уже были сформулированы и предложены для оценивания. Встает задача проверить релевантность модели «будущее на базе прошлого» каким-то другим методом и материалом.

Такая возможность в программу исследования была заложена, и это позволило обратиться к собственным способностям аудитории моделировать или проектировать будущее, на этот раз под девизом «Взять все хорошее» — так часто звучащем в непрофессиональных аудиториях, среди обычных людей, в нормальной для них ситуации обсуждения того, что было, и того, что должно быть. То есть в такого рода запросе обыденному сознанию мы будем иметь дело с достаточно привычным ему, аутентичным кругом идей и операций.

Соблюдение правила компетентности респондента в обращенных к нему вопросах социологических исследований — важнейшее методологическое требование, позволяющее получить в опросах максимально достоверный исходный материал. Люди охотно говорят о том, что знают, в чем разбираются, и даже во времена советской социологии фоном к ответам на формализованные вопросы шел ценнейший нарратив о живой социальности, которую даже наилучшим образом составленная анкета не в состоянии была зафиксировать. Социолог, особенно на производстве, выступал в роли той самой жилетки, в которую можно было поплакаться и тем самым оставить память о подспудных реалиях тогдашнего общества.

В нашем случае участникам исследования было предложено смоделировать будущее путем популярной в массовом сознании методологии «взять из прошлого все хорошее». Фактически такая работа представляет собой мысленный эксперимент по социокультурному наследованию. Поскольку подобная познавательная посылка создана самим повседневным сознанием и привычна ему, мы посчитали возможным попросить респондентов проделать такую сложную когнитивную работу. Методически идея заключалась в том, чтобы с помощью опроса в режиме свободного формулирования ответов на материале имеющегося комплекса представлений о прошлом респонденты произвели отбор культурных (социокультурных, социально-исторических) качеств и свойств российского социума по признаку приемлемости и ценности для современной России и ее будущего. То есть работали бы в режиме, имитирующем эволюционный отбор и наследование. «Наследственным материалом» отбора становился, таким образом, опыт поколений — социокультурные «наработки» и со-циопсихические характерологические свойства российского общества за прошедшие примерно 100-120, может быть, 150 лет — т. е. за тот период, социальная повседневность которого как-то различается массовым сознанием.

Инструментом сбора данных для поставленной цели послужила конструкция из 5-ти открытых вопросов с общей формулировкой «Что, на Ваш взгляд, стоило бы позаимствовать на будущее из опыта предыдущих и нынешних поколений?» Для оценки и отбора по критерию ценности для будущего выделен опыт

нескольких поколений российских граждан — 1) досоветский, 2) советский, 3) ранний постсоветский (1980-90-е гг.) и современный, с двумя концентрами — 4) современная молодежь и 5) все ныне живущие возрастные группы. Таким образом, мы получили возможность изучить 5 срезов феномена «позитивный опыт поколений», выстроить их динамику и оценить с позиций настоящего, а также с перспективой на будущее. В 2014 г. ответили на открытые вопросы 432 человека, получено и обработано 2972 ответа. Обработка произведена методами качественного и количественного анализа полученных массивов высказываний (группировка по близости смыслов, контент-анализ), конструирование номинативных шкал, отражающих глубинные структуры и смысловые модели социокультурного и социопсихологического наследования, а также дискурс-анализ образовавшихся семантико-семиотических облаков и их динамики.

В процессе группировки и типологизации полного массива высказываний создана универсальная для данного исследования шкала примерно из 50 позиций, которая дает возможность многомерных описаний позитивного опыта разных поколений и возможность их сравнения между собой. В самом общем виде шкала состоит из 4-х крупных блоков, характеризующих важнейшие системные свойства и структуры общества: 1) социальные институты и практики; 2) терминальные ценности; 3) инструментальные ценности и поведенческие установки; 4) человеческие качества; в них выделены более частные смысловые кластеры и детализированы конкретные признаки опыта поколений, предположительно полезного для наших дней и будущего (табл. 2).

В вариациях выбора характерных признаков той или иной эпохи довольно быстро стала угадываться определенная система.

Так, человеческие качества респонденты более склонны брать у досоветских и советских поколений (честь, благородство, достоинство; героизм, мужество, коллективизм), а также предлагают свои, личные (приспособляемость, способность преодолевать трудности); инструментальные ценности и поведенческие установки — у современной молодежи (стремление к переменам, владе-

Таблица 2

Распределение ответов на вопрос об эволюционно полезных элементах исторического опыта поколений

% от числа ответивших на открытые вопросы, N=432 чел.

Эволюционно полезные Полезные элементы опыта поколений

элементы исторического досо- совет- постсо- современной из личного

опыта поколений ветских ских ветских молодежи опыта

Институты и практики 37 23 5 4 39

Терминальные ценности 23 29 9 8 10

Инструментальные

ценности и поведенческие 3 30 39 56 22

установки

Качества личности 71 69 31 37 73

ние технологиями, знание иностранных языков), терминальные ценности, хоть и небольшое их количество, находят, в большей или меньшей степени, у всех поколений, но в основном, досоветских и советских (любовь к Родине, вера в будущее), а институты и институциональные практики в предложенном контексте плохо различают во все эпохи (кроме образования, которое «прописано» респондентами, главным образом, в досоветском и советском периодах, и семьи, семейных ценностей, как правило, патриархальных, относящихся почти исключительно к досоветскому периоду и досоветским поколениям).

Потому ли, что респонденты отвечали на вопрос об опыте поколений, или потому, что образы исторического времени лучше выражены в повседневном сознании через человеческие образы и характеры (здесь многое сделали кино и художественная литература), но основной объем ответов составляют характеристики человеческих качеств. Их общий массив удалось сгруппировать в несколько смысловых кластеров (от 7 до 9 в разные исторические эпохи), из которых универсальными оказались семь: 1) пассивно-депрессивные; 2) возвышенно-аффективные; 3) когнитивные; 4) социально-трудовые; 5) социально-правовые; 6) социоэтические; 7) коммуникативные.

К первым двум разрядам (пассивно-депрессивные и возвышенно-аффективные) отнесены качества, базирующиеся на психофизическом статусе человека, уровне его жизненной активности и поэтому мало зависящие от социальных воздействий — эмоции, характер, темперамент: пассивно-депрессивные качества в спектре терпение — смирение — покорность — терпеливость; возвышенно-аффективные в спектре героизм — стойкость — смелость — подвиг. Остальные пять рубрик типологически группируют, напротив, социально зависимые, формируемые качества, связанные с характером среды и культуры. (табл. 3)

Таблица3

Эволюционно необходимые человеческие качества разных поколений

% от числа ответивших на открытые вопросы, N=432 чел.

Человеческие качества %

Коммуникативные (коллективизм, дружба, доброта, отзывчивость и др.) 74

Социоэтические (честь, достоинство, порядочность верность) 61

Возвышенно-аффективные (героизм, стойкость, смелость) 41

Социально-трудовые (трудолюбие, работоспособность, ответственность) 41

Когнитивные (ум, мудрость, точка зрения) 33

Пассивно-депрессивные (терпение, терпеливость) 23

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Социально-правовые (законопослушность, дисциплина) 5

Заимствовать в опыте поколений опрошенные предлагают, в первую очередь, коммуникативные и социоэтические качества, высоко ценят возвышенно-аффективные, трудовые и когнитивные, в меньшей степени, но все же отмечают необходимость или неизбежность пассивного терпения — и практически не востребуют качества социально-правового характера. В последнем случае мы имеем дело с глубоким социальным дефектом незначимости права

и правил для массовой и обыденной ментальности нашего населения, который наблюдается в разных исследованиях на протяжении многих лет. В картине мира и в семантико-семиотическом поле культурных значений правовые установки артикулируются крайне слабо (Крокинская 2008).

Небезынтересна дифференциация принадлежности человеческих качеств разным поколениям, с точки зрения опрошенных. Согласно данным табл. 4, идеальный или, по крайней мере, желательный для будущей России человек, совсем не фантастический, а укорененный в отечественной истории и культуре, должен соединить в себе лучшие черты всех поколений, причем не только традиционных, во многом уже мифологизированных, но и современных, ныне живущих, в том числе, молодых, в человеческих качествах которых отложился и оказал формирующее влияние многообразный и не всегда позитивный социальный опыт.

Таблица 4

Принадлежность эволюционно полезных качеств разным поколениям по сравнению с современными поколениями (по самоопределению выборки)

% от числа ответивших на открытые вопросы, N=432 чел.

Полезные качества Распознаются у следующих поколений:

Участники исследования (самоопределение) Досоветские поколения Советские поколения Постсоветские поколения Современная молодежь

Коммуникативные 25 12 22 7 8

Социоэтические 17 29 8 2 5

Когнитивные 10 3 2 4 14

Социально-трудовые 10 11 16 2 2

Пассивно-депрессивные 6 8 4 3 0,2

Возвышенно-аффективные 6 4 15 11 5

Социально-правовые 0,5 2 2 0,5 -

В том, что касается человеческих качеств, культурная память оказывается довольно тонким инструментом различения и запечатления особенностей прошлого. Так, для разных исторических эпох, для разных поколений страны она выделяет характерные паттерны, архетипы и символы, подолгу сохраняя в их репрезентации аутентичный дискурс. Но все же со временем он размывается, и в текстах, с помощью которых наши современники, особенно молодые, передают свои представления о прошлом, начинают существовать внеисторические или модернизированные нарративы. Например, для досоветского времени: находчивость, креативность, развитие, приспосабливаться к изменениям, неординарность, при неразвитых технологиях добиться хороших результатов в промышленности и сельском хозяйстве.

Один из самых интересных фактов такого рода — появление в ранее дихотомической оппозиции «пассивно-депрессивные / возвышенно-аффективные качества» некоего срединного показателя, обозначившего в этой полярно организованной картине «нормальный центр». Между терпением и покорностью, с одной стороны, и героизмом, самоотверженностью, с другой, — появляются спокойствие и толерантность. Этот «нормальный центр» существует в досоветском периоде, там он выражен пасторальным рядом благочестивость, безропотность, спокойствие, безмятежность, естественность, спокойная и размеренная жизнь, степенство; далее, в качествах советского периода, он почти полностью отсутствует (названо две единицы — спокойствие, уравновешенность) — и вновь возникает для постсоветского поколения и у взрослых, и у молодых (стрессоустойчивость, хладнокровие, спокойствие; стабильность, лояльность). Ситуация вновь начинает производить давнюю формулу спокойствие, сдержанность, уравновешенность. Элементов спокойной, нейтральной психофизики в различаемом опыте прошлого откровенно мало, но для характеристики культурной памяти как инструмента отображения ушедшей реальности это интересный признак: очевидно, она способна фиксировать явления и сильно, и слабо выраженные (хотя бы тем, что не замечает их). Другой срединный признак между пассивностью и аффектом — тоже простые, «спокойные», становящиеся обычными активность и инициатива. Они полностью отсутствуют в памяти о досоветских, советских и постсоветских поколениях; в слабой степени обозначаются участниками выборки для себя — и взрывом значений проявляются для современной молодежи, давая уже 11 % нарративных единиц, выделенных всеми возрастными группами опрошенных: активность, инициативность, рискованность, азартность, авантюризм, изобретательность, кураж, бесстрашие перед новизной, амбициозность, стремительность, неугомонность, неуспокоенность, энергичность, увлеченность, бодрость, легкость на подъем. Таким образом, мы наблюдаем существенное новое, аутентичное лишь постсоветскому времени, явление.

Иными словами: сложный период постсоветского транзита породил новые приспособительные качества, отвечающие характеру изменений в социуме*, способные создавать более гибкую и многофакторную структуру реагирования, чем жесткие терпение и пафос. Как она будет развиваться в ситуации наблюдаемой ныне угнетенной социальной динамики, пока неясно.

Полная картина желательных человеческих качеств для настоящего и будущего страны демонстрирует следующие приоритеты (жирным шрифтом выделены позиции, повторяющиеся чаще других):

— честь, достоинство, благородство, гордость, доблесть;

— честность, порядочность, верность, надежность;

— героизм, мужество, отвага, стойкость, смелость, воля;

— доброта, доброжелательность, дружелюбие, открытость, отзывчивость, искренность, общительность, великодушие;

* В высшей степени ярко и убедительно это выглядит при анализе инструментальных ценностей и поведенческих установок, здесь не представленных из-за ограничений объема статьи.

— коллективизм, взаимовыручка, дружба, товарищество, сплоченность;

— уважение к людям, уважение старших;

— трудолюбие, работоспособность, ответственность;

— ум, неординарное мышление, новаторство, талант, творчество, индивидуальность;

— упрямство, решительность, раскрепощенность;

— терпение, терпимость, толерантность.

Совсем неплохой портрет, однако состоит он чуть ли не сплошь из дефицитных черт, особенно на верхних позициях. Не сразу бросается в глаза, но в итоге проявляется довольно четко, что, решая задачу «взять из прошлого все хорошее», массовое сознание, в конечном счете, берет то, чего не хватает в настоящем. Кажется, здесь мы имеем дело с явлением так называемых ценностей по отсутствию, когда ценится не то, что есть, а то, чего нет. В данном случае то, чего сегодня нет, — это этика, позволяющая делать моральный выбор и этим создавать общественный климат, достойный человека.

Разумеется, трудно отрицать тот возможный довод, что реальное заимствование опыта, типовых социальных реакций, форм социального поведения, содержания социальных регуляторов (норм, ценностей), выражающих эпоху символов, а также, в особенности, человеческих качеств происходит в живых практиках социальной жизни — взаимодействии, труде, обучении, воспитании, подражании. Но не станем исключать и тот факт, что развитие рефлексивных средств культуры позволяет совершать такие заимствования «через голову» практики — идеальным и даже идеалистическим путем: через знания, образы, эмоции и иные восприятия, в том числе, с помощью искусства и литературы. В последнем случае — конструируя идеалы и идентифицируясь с ними, подражая и целенаправленно строя свое поведение в той или иной роли. Ведь, наверное, прав Дж.Г. Мид, когда говорит о формировании личности через принятие роли другого, и, наверное, не проходит даром то, что пел В. Высоцкий о «книжных детях»: «.. .Мы на роли предателей, трусов, иуд в детских играх своих назначали врагов,. (а) на роли героев вводили себя.».

Некоторые выводы

Представляется, что на основе исследовательских данных, представленных в этой статье и в других сопутствующих публикациях, можно сделать некоторые выводы, побуждающие к дальнейшему изучению предмета, — как чисто академическому, так и прикладному.

1. Обыденное сознание (сознание повседневного быта, улицы, кухни, разговоров в курилке) является одновременно как продуктом, так и субъектом (квазисубъектом) среды, сформированной повседневной и массовой культурой общества. Базой его когнитивной активности являются живой, собственный, опыт, остаточные знания, полученные в системе образования и «обработанные» массовой культурой (кино, ТВ, художественная и популярная литература), а также результаты направленной на него деятельности по формированию конъюнктурно приемлемых социальных представлений. В этом качестве оно участвует в реальных процессах трансформации современной ментальности, в чем-то способствуя ее развитию, а в чем-то тормозя его.

2. Обыденное сознание способно оперировать конструктами не только настоящего, но также прошлого и будущего. Свои когнитивные операции оно совершает как на социетальном уровне — с помощью «подсказок», специально сконструированных шаблонов (прототипов, паттернов), так и на микроуровне социума — в свободном дискурсе, самостоятельно распознавая социальные паттерны и шаблоны, участвующие в интеракциях (как правило, это поведенческие установки и человеческие качества).

3. Выйти за рамки стереотипов у обыденного сознания инструментов нет, или они не найдены. Впрочем, ощущение выхода за рамки у него может складываться. Так, на темпоральные признаки наступления застоя оно отвечает изменением ощущений в динамике среды (Крокинская 2015). В частности: оно реагирует на ситуационные контексты; различает модусы социального движения и застоя; готово видеть в прошлом образцы для будущего; из этих образцов оно что-то готово сохранять для будущего, а от чего-то готово (и хочет) отказаться.

4. Культурная память обыденного сознания позволяет ему отбирать и оценивать с точки зрения предлагаемых критериев значимые, ключевые, субъективно достоверные элементы, маркирующее ту или иную историческую эпоху относительно точно. С помощью этих элементов путем разнообразной комбинаторики, в т. ч. экстраполяции, могут конструироваться другие социокультурные контуры, в том числе, контуры будущего.

При этом понятно, что реальное будущее не может и не должно рождаться исключительно на базе проективной деятельности ни обыденного, ни массового сознания, т. е. путем репродукции и экстраполяции опыта. Оно должно содержать представления о неизбежных, неминуемых и постоянных изменениях, как приходящих извне, так и рождаемых внутри общества, его интеллектуальной активностью и практиками. В противном случае общество лишается возможности реагировать на случайные и неслучайные, но столь же неизбежные, неминуемые и перманентно происходящие реальные изменения во внешней и внутренней среде его существования.

Понятно также, что все вышесказанное должно быть проверено на более широких общностях, чем население Санкт-Петербурга — поликультурного мегаполиса с развитой экономической инфраструктурой, высокообразованным населением и европейской открытостью, что делает его коллективную память и его коллективную идентичность неординарными и в масштабах России не тиражируемыми.

Литература и источники

Ассман А. Рефреймируя память. Между индивидуальными и коллективными формами конструирования прошлого // Гефтер. Интернет-журнал. 28.03.2014. [http://gefter.ru/archive/11839]. Дата обращения 26.07.2016.

Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. Пер. с нем. Б. Хлебникова. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004.

Бойков В.Э., Меркушин В.И. Историческое сознание в современном российском обществе: состояние и тенденции формирования // Социология власти, 2003, 2: 6-18.

Васильев А.Г. Культурная память / забвение и национальная идентичность: теоретические основания анализа // Культурная память в контексте формирования национальной идентичности России в XXI веке: Коллективная монография. Новый ин-т культурологии; отв. ред. Н. А. Кочеляева. М.: Совпадение, 2015: 29—57.

Васильев А.Г. «Осевое время» memory studies: российский след // Международный журнал исследований культуры International Journal of Cultural Research. 2012, 1(6): 6-11.

Иванов Д., Асочаков Ю. Будущее как предмет социологии // Телескоп, 2016, 3 (117): 15-21.

Кордонский С. Мы живем в остановленное время // Интервью компании ТВ-2, г. Томск, 18 ноября 2015 г. [https://cont.ws/@putanik/149377]. Дата обращения: 26.07.2016.

Коротецкая Л.В. Холокост как социальная и культурная конструкции памяти: фактор травмы и позиция жертвы // Социологические исследования, 2016, 3: 107-117.

Кочеляева Н.А. Проблемы взаимодействия механизмов памяти и забвения в формировании гражданского общества // Культурная память в контексте формирования национальной идентичности России в XXI веке: Коллективная монография / Новый ин-т культурологии; отв. ред. Н.А. Кочеляева. М.: Совпадение, 2015: 58-72.

Крокинская О. Думать о будущем, когда время остановилось // Наше прошлое: ностальгические воспоминания или угроза будущему. Материалы VIII социологических чтений памяти В.Б. Голофаста. СПб., СИ РАН, 9-11 декабря 2014 г. СПб.: Эйдос, 2015: 73-86.

Крокинская О.К. Народная теория нормативного нигилизма и проблема нравственности // Материалы III Всероссийского социологического конгресса «Социология и общество: пути взаимодействия» (Москва, 21-24 октября 2008 г.). [http://www. isras.ru/publications_bank/1228050590.pdf]. Дата обращения: 26.07.2016.

Кузнецов Е. Будущее как практика: как и зачем думать о будущем // Полит.ру. Лекции. 2013. 30 мая. [http://polit.ru/article/2013/08/23/kuznecov/]. Дата обращения: 26.07.2016.

Культурная память в контексте формирования национальной идентичности России в XXI веке: Коллективная монография / Новый институт культурологии; отв. ред. Н.А. Кочеляева. М.: Совпадение, 2015.

Лотман Ю.М. Память культуры // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001: 614-621.

Наше прошлое: ностальгические воспоминания или угроза будущему? Материалы VIIIсоциологических чтений памяти Валерия Борисовича Голофаста. СПб., СИ РАН, 9-11 декабря 2014 г. / Редактор и составитель О.Б. Божков. СПб.: Эйдос, 2015 г.

Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала нового времени / Под ред. Л.П. Репиной. М.: «Кругъ», 2003.

Пастухов В. Нет сигналов к образу будущего, которое сулит позитивные изменения // Социологи рассказали, чего россияне ждут от Нового года. Лента.Ру. 2015. 11 января. [http://lenta.ru/articles/2015/01/11/2015/?f]. Дата обращения: 26.07.2016.

Покида А.Н., Зыбуновская Н.В. Динамика исторической памяти в российском обществе (по результатам социологического мониторинга) // Социологические исследования, 2016, 3: 98-107.

Репина Л.П. Историческая память и современная историография // Новая и новейшая история, 2004, 5: 33-45.

Репина Л.П. События и образы прошлого в исторической и культурной памяти // Новое прошлое. The new past, 2016, 1. [http://newpast.sfedu.ru/archive/chtoby-pomnili-1-2016/stat'ya-5/]. Дата обращения 26.07.2016.

Рубцов А. Есть ли будущее у возврата в прошлое / Метафизика власти: Эта убийственная стрела времени // Ведомости, 11.07.2014, 3628. [http://www.vedomosti. ru/opinion/articles/2014/07/11/eta-ubijstvennaya-strela-vremeni]. Дата обращения: 26.07.2016.

Тощенко Ж.Т. Историческое сознание и историческая память. Анализ современного состояния // Новая и новейшая история, 2000, 4: 3—14.

Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007.

Эткинд А. «Мы судим о будущем, исходя из прошлого» // Культурная эволюция: наука и образование, 14.07.2013. [http://yarcenter.ru/articles/science/education/my-sudim-o-budushchem-iskhodya-iz-proshIogo-66417/]. Дата обращения: 26.07.2016.

Эткинд А. Кривое горе: Память о непогребенных. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

Assman A. Erinnerungsräume: Formen und Wandlungen des kulturellen Gedächtnisses. München: C.H. Beck, 1999.

Assmann A. Re-framing memory. Between Individual and Collective Forms of Constructing the Past, in: K. Tilmans, F. van Vree and J. Winter (eds.). Performing the Past: Memory, History, and Identity in Modern Europe. Amsterdam University Press, 2010: 35—50.

Misztal B. Theories of Remembering. Maidenhead-Philadelphia, 2003.

Namer G. Halbwachs et la mémoire sociale. P.: L'Harmattan, 2000.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.