CC BY
35
ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА
И.Н. Фалалеева*
КУЛЬТУРНАЯ
И ПРАВОВАЯ СУБЪЕКТНОСТЬ ЭТНОСА: ИСТОРИКО-ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ СООТНОШЕНИЕ ПОНЯТИЙ В XIX в.**
Аннотация. В статье автор на примере законодательства и научной литературы XIX в. показывает, что субъектные качества этноса в правовой жизни и законодательстве проявляются его конкретно-историческими характеристиками. Перманентно являясь субъектом в культурном смысле, этнос не во все исторические периоды был явно маркирован свойствами субъекта права. В то же время этнический статус, как и половозрастной, для XIX в. следует считать дескриптивным, так как сам факт законодательного разделения подданных на россиян и инородцев свидетельствовал о наличии особых прав и обязанностей, соотнесенных с их «природным происхождением». При наличии этнополитической иерархии, свойственной России не в большей степени, чем другим империям, правосубъектность этносов проявлялась латентно, чаще в практике управления, чем в законодательстве, и синкретично как субъектность этноконфессиональная. Эта нерас-подобленность вытекала из самой природы «симфонии власти»: чтобы поддерживать стабильный правопорядок, российская монархия исходила из принципов православного патернализма. Именно в этом ключе следует трактовать такое важное для законодателя понятие, как «веротерпимость».
Исследование опирается на методику П. Бурдье, т.е. использование дискурсивных смыслов терминов для уяснения стадиальности процесса создания юридического кода этнических групп, населявших Российскую империю в XIX в. Условно выделяются два этапа становления правосубъектности этносов в законодательстве XIX в. Обосновывается, что дискурсивная легитимация этнической правосубъектности осуществляется через поддержание и использование традиционных общественных институтов различных этносов, а также посредством признания обычно-правовых систем народов России. Ключевые слова: этнос, иерархия статусов, обычное право, правовой плюрализм, сословная и этническая правосубъектность, культурная субъектность, историческая обусловленность, общественные институты, этноконфессиональная безопасность, юридический код группы.
Во многих гуманитарных науках категория субъекта является одной из основополагающих. Выделяют субъект права, политики, общения, познания и т.п. Поскольку все пере-
численные феномены суть проявления разных сторон культуры, само смысловое наполнение понятия «субъект» в разных областях знания имеет общие и особенные черты. Общим в пред-
© Фалалеева И.Н., 2014
* Фалалеева Ирина Николаевна — кандидат юридических наук, доцент кафедры теории и истории права и
государства Волгоградского государственного университета.
[falal@mail.ru]
400062, Россия, г. Волгоград, пр. Университетский, д. 100.
** Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ № 14-13-34010 «Этнокультурная правосубъектность народов Волго-Донского региона в исторической ретроспективе (Х1Х-ХХ вв.)».
ставлениях о субъекте следует считать его активность; это всегда актор, часто (у большинства исследователей) осмысленно действующий. В этом основная трудность объяснения субъект-ности этноса, так как осознанность действия группы возможна только через конкретных ее представителей. Автор исходит из премордиаль-ной трактовки сущности этноса. В этом случае этнос понимается как «исторически сложившаяся на территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксируемом в самоназвании (этнониме)»1.
Что касается культурной субъектности этноса, то доминирующим, по крайней мере в среде этнологов, считается, во-первых, языковой идентификатор, во-вторых — конфессиональный. Народное творчество любого этноса содержит ценностно особенное наследие, позволяющее не сомневаться в его культурной субъектности2. Вместе с тем в XIX в. этнокультурный облик «другого» воспринимался уже не только через фольклор, но и творчество национальных писателей, композиторов и т.п. Таким образом, культурная составляющая субъектности этноса демонстрирует диалектическую связь индивидуальных и коллективных начал, которая, как увидим позже, проявляется и в его правовой субъектности. Собственно этническая субъектность — это особый тип социальной связи, которая обеспечивает устойчивость внутриэтниче-ской структуры. Формой выражения этнической субъектности являются наличие общественных институтов и механизмов его функционирования3. Активность субъекта в поле действия государства и права делает его не только субъектом культуры, но и политики и права.
Если говорить об особенности в дисциплинарном осмыслении понятия «субъект», то нас более всего интересует та, что выделяется правоведами. Принято считать, что только государство может наделить того или иного участника общественных отношений свойствами субъекта права4, хотя существует не менее авторитетное мнение, согласно которому правосубъектность лишь признается государством, но не создается им5. Последовательными сторонниками концеп-
1 Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983.
2 Харабаева А.О. Аксиологические основания этноса // Вестник СВФУ 2010. Т. 7. № 4. С. 149-154.
3 Хоперская Л.Л. Современные этнополитические процессы на Северном Кавказе: концепция этнической субъектности. Ростов н/Д., 1997.
4 Вопленко Н.Н. Очерки теории права. Волгоград, 2009. С. 598.
5 Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское право-
ции правосубъектности этноса в современном отечественном правоведении являются П.М. Баранов6, Е.А. Казьмина7, А.Н. Кокотов8, Э.Т. Май-борода9, М.Б. Напсо10, П.А. Оль, Р.А. Ромашов11, Л.Л. Хоперская12.
Например А.Н. Кокотов, анализируя правовой статус этноса как коллективного субъекта, утверждает, что он включает в себя «правосубъектность этносов, а также правовой статус индивидов и организаций, их составляющих, и юридические процедуры взаимодействия указанных лиц. При этом правосубъектность этносов тождественна их правоспособности, которая, в свою очередь, не содержит юридических обязанностей»13. Обобщенное определение находим у Э.Т. Майбороды: «Этническая правосубъектность — это способность политически или социокультурно обособленного этноса иметь, реализовывать и приобретать права, нести юридические обязанности, являясь субъектом коллективных прав и свобод»14. Но если учесть, что право есть продукт культуры, то правосубъектность, по нашему мнению, произ-водна от этносубъектности, а не наоборот, как утверждает указанный выше автор.
При экстраполяции современных представлений о правосубъектности, особенно коллективного субъекта, на эпоху XIX в. возникают вопросы, на которые пока нет очевидных ответов. В частности, если право является той частью культуры, где более всего важен регулятивный аспект, то почему субъект права определяется лишь как способ, возможность обладания правами и обязанностями, а не как реально действующее правовое лицо? Почему субъект права характеризуется способностью обладания только правами и обязанностями, а не возмож-
отношение. Критика теории «хозяйственного права». М.,
2000. С. 53-55.
6 Баранов П.М. К проблеме правосубъектности народа // Конституционное и муниципальное право. 2005. № 9. С. 12-15.
7 Казьмина Е.А. Правосубъектность народа РФ // Мир науки, культуры, образования. 2011. №4 (29). С. 290-292.
8 Кокотов А.Н. Русская нация и российская государственность: конституционно-правовой аспект взаимоотношений: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 1995.
9 Майборода Э.Т. Этносубъектность: политико-правовые аспекты исследования // Вестник Ставропольского государственного университета. 2005. № 41. С. 41.
10 Напсо М.Б. Права народов и права человека: к вопросу о правомерности конституционного закрепления коллективных и индивидуальных этнических прав // Конституционное и муниципальное право. 2009. № 10. С. 10 -12.
11 Оль П.А., Ромашов Р.А. Нация (генезис понятия и вопросы правосубъектности). СПб., 2002.
12 Хоперская Л.Л. Современные этнополитические процессы на Северном Кавказе: концепция этнической субъ-ектности. Ростов н/Д., 1997.
13 Кокотов А.Н. Указ. соч. С. 6, 25.
14 Майборода Э.Т. Указ. соч. С. 40-45.
И.Н. ФАЛАЛЕЕВА
TEX RUSSICA
ностью, например, осуществлять правовую деятельность, не особым местом в правовой системе и другими моментами15?
Следует заметить, что в конце ХХ в. разработка проблем правосубъектности этноса в теории государства и права происходила на фоне так называемого этнического ренессанса, сопровождающегося парадом суверенитетов уже в самой Российской Федерации. В «нулевые» годы законодатель пересмотрел свое отношение к мобилизованной этничности и стал «обуздывать» ее политизацию как правовыми, так и административными методами. В итоге сегодня не юристы и этнополитологи, а именно философы наиболее близко подошли к решению проблемы сущности этноса16. Нам импонирует их неявный вывод о том, что биосоциальное обоснование субъектности этноса актуализируется и вследствие тектонических геополитических сдвигов, и вследствие усиления борьбы за ресурсы. Это означает, что в правовом измерении также будет продолжаться борьба за закрепление этнического статуса групп.
Гораздо менее разработан вопрос об исторической обусловленности особенностей этноса как субъекта права, смены «облика» этого рода субъектности в зависимости от конкретно-исторической стадии развития государства и права. Лишь некоторые теоретики касаются этого вопроса в ретроспекции. Например, как считает С.И. Архипов, «родовая связь лица с правопорядком» проходит различные стадии эволюции (родоплеменную, сословную, классовую, общегражданскую), которые современная наука постигает с позиций «методологического плюрализма», отнюдь не предполагающего полный отказ от лучших образцов классической научной методологии, доказавших необходимость исторического подхода к изучению социальных явлений17. Если вести речь о классической методологии, то следует вспомнить о таких категориях, как «тип государства и права». Автор же дает слишком общую характеристику этапов субъектности. Длительный переход от родовой стадии до буржуазной не учтен им вовсе, хотя это почти тысячелетие для нашего государства. Исторический период бессословности общества, формально-юридически отсчитываемый с третьего марта 1917 г.18, соотносим с предыдущим как возраст младенца с возрастом пожилого человека. Совершенно очевидно, что в рамках фео-
15 Архипов С.И. Субъект права: теоретическое исследование. СПб., 2004. С. 109.
16 Рыбаков С.Е. Философия этноса. М., 2001; Томашевс-кая Н.Н. Социальное бытие этноса: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. Волгоград, 2005.
17 Архипов С.И. Указ. соч. С. 121.
18 Сборник указов и постановлений Временного прави-
тельства. Вып. 2. Ч. 2. Пг., 1917.
дального типа Российское государство развивалось дольше всего. Даже сегодня в кризисные моменты истории ментальные пласты нашего обыденного правосознания, думается, по этой причине склоняются в оценке любой традиционной иерархии в социуме (половозрастной, сословной, этно-конфессиональной) как естественной, а значит во многом справедливой.
Совершенно верно подмечает Н.В. Дунаева: «Комплекс объект-субъектных характеристик права (в их нормативном, структурно-системном, ценностном, интерсубъективном, межсубъектном и иных аспектах) в каждой фазе его исторической эволюции, выражая, с одной стороны, степень востребованности обществом меры свободного поведения субъекта права (передвижения, волеизъявления, предпринимательской, трудовой, иной общественной активности), а с другой — заинтересованность и готовность самого субъекта воспользоваться юридическими правами и свободами, концентрируется в социальном содержании категории правосубъектности, которая носит философско-право-вой характер». То же можно сказать и про этнос, если принять его корпоративным субъектом: из указанной готовности, повышенного интереса, ищущего выход в оформлении коллективных, а не только индивидуальных прав различных категорий подданных, вытекает «заявительный» характер его правосубъектности.
Основная исследовательская проблема видится в том, что этническая и конфессиональная правосубъектность нечетко артикулированы в законодательстве. Закрепляя правовой статус группы, законодатель присваивает ему определенный юридический код — происходит поиме-нование определенных прав и обязанностей. Мы опираемся на теорию символического эффекта кодификации, разработанную П. Бурдье. Он утверждает, что кодификация правового статуса группы обозначает легитимацию ее существования. Говоря словами французского социолога, «иметь имя или занятие, утвержденное, официально признанное, значит существовать официально»19. Сам факт фиксации в правовых актах определенных прав и обязанностей, соотнесенных с этнической принадлежностью, уже можно рассматривать как признание существования субъектности этнических групп и легитимацию их правового статуса. Исторические этапы формирования юридического кода этнических групп часто лишь неявно, дискурсивно можно проследить по нормативным источникам XIX в., а в толковании этих скрытых смыслов могут помочь работы дореволюционных историков и юристов. На их мнение важно опираться потому, что они являются современниками эпо-
Бурдье П. Начала. Chose dites. М., 1994. С. 126.
19
хи, помимо доктринального добавляется своего рода метод «включенного наблюдения». Конструктивистские теории тогда еще не появились на свет, эволюция этносов в нации, сам процесс создания национальных государств происходили «на глазах» ученых.
Для XIX в. кажется лишним доказывать связь понятий «этнос», «территория», «власть». Суверенитет как концепт вырастает из этой триады20. Необходимость постоянного поддержания общественного порядка на огромном евразийском пространстве, разделенном на множество этнических и религиозных границ, отделяющих сообщества разного уровня культурного и экономического развития, была обусловлена самой природой государственной власти. «Дифферен-цированность интеграционной политики в форме "русификации" находилась в прямой зависимости от степени языковой, конфессиональной и культурной близости народов и опасности, которую представлял сепаратизм для формирования единого национального государства», — подчеркивает А.Ю. Бендин со ссылкой на Б.Н. Миронова21. Трудно не согласиться с выводами И.А. Исаева о том, что «бывшая не очень актуальной в рамках полиса проблема взаимодействия центра и периферии в империи приобретала особую и ощутимую значимость, здесь целостность территории могла быть обеспечена только использованием гибких и ассиметричных механизмов управления. Имперские власти вовсе не стремились уничтожить автономию отдельных территорий, но пытались использовать их особенности и традиции в общеимперских интересах»22.
Таким образом, имперская идеология по определению является патерналистской23; государство, решая вопросы управления социумом, в целях обеспечения безопасности прибегает к механизму этнополитической иерархии, который также естественен для империи, как половозрастная иерархия в традиционной культуре или сословная в государстве феодального типа.
Немаловажно, что понятие этнобезопасности сегодня разрабатывается этнополитологами. Так, Л. Савинов определяет этнобезопасность как эт-
20 Фалалеев А.В. Земля Войска Донского и Империя: в 3 т. Т. 1: Государственные начала донских казаков (политогенез на территории Поля — Подонья. Конец XIV-XVII вв.). Волгоград, 2011.
21 Бендин А.Ю. Веротерпимость и проблемы национальной политики Российской империи (вторая половина XIX — начало XX вв.) // Церковно-исторический вестник. 2004. № 11. С. 123; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — нач. ХХ вв.). СПб., 1999. Т. 1. С. 63.
22 Исаев И.А. Государство и территория: взаимодействие идей // Lex Russica. 2012. № 6. С. 1135.
23 Исаев И.А. Топос и номос: пространства правопоряд-
ков. М., 2007; Грачев Н.И. Империя как форма государства:
понятие и признаки // Вестник ВолГУ. Сер. 5 «Юриспруден-
ция». 2012. № 2 (17). С. 18-28.
нополитическое содержание национальной безопасности в условиях многосоставного общества как этносистемы24. При этом понятие этносисте-мы, введенное в научный оборот П.В. Черновым, трактуется как совокупность традиционных национально-этнических отношений с четко слаженной национально-этнической субординацией, которая не ущемляет в правах ту или иную часть системы, а наоборот, способствует ее прогрессу. Более того, оторванная часть системы не способна существовать автономно25.
Каждый субъект этносистемы как актор этнокультурной, в том числе этноконфессиональной, этноправовой политики, если взглянуть с позиции интересов, одновременно заботится и о самосохранении (консервация собственных норм), и о распространении своего влияния через внедрение собственной картины мира (пропаганда своих норм и приспособление к нормам доминирующего общества). Отсюда понятны в историографии критические оценки правовой политики Российской империи в отношении тех этнических и этноконфессиональных групп, к которым принадлежат сами исследователи26.
Для того чтобы глубже понять специфику этнической субъектности в Российской империи, необходимо рассмотреть особенности социальной стратификации в XIX в. Учет ментальности эпохи позволяет допустить проекцию сословной организации на этнополитическую. Различаются три аспекта государственно-правовой природы деления российского общества: политико-юридическая связь индивида с государством выражалась понятием «подданство»; принадлежность к конкретной социально-правовой страте — понятием «сословность»; индивидуальный правовой статус — понятием «состояние». При этом последние два в законодательстве исследуемого периода не были определены. На этих основаниях в России сформировался тип государственно-правовой системы, который, по мнению В.С. Нерсесянца, характеризовался тем, что «каждый является субъектом права и субъектом государства именно в качестве члена определенного сословия», а «вну-трисословное равенство людей в их правосубъектности и государствосубъектности сочетается с межсословным неравенством — неравенством государственно-правовых статусов разных сословий
24 Савинов Л. Этнобезопасность как политичекий феномен // Общество и этнополитика: Материалы третьей международной науч.-практ. интернет-конф. 01.04 — 01.05.2010. Новосибирск, 2010. С. 33-37.
25 Чернов В.П. Россия: этнополитические основы государственности. М., 1999. С. 69.
26 Например, Ю. Гессен критикует вероисповедную политику России, негативно трактуя понятие «веротерпимость» (Дорская А.А. Правовой статус подданного Российской империи в начале ХХ в.: вероисповедный аспект // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. 2002. Вып. 2. С. 220).
И.Н. ФАЛАЛЕЕВА
ТЕХ ЯПЭЗЩ
и их членов»27. Вместе с тем подданство являлось первичным, всесословным элементом и подразделялось на два иерархически выстроенных уровня: «природными обывателями» закон называл коренное население (великороссов, малороссов, белороссов, казаков28); «инородцами» — некоренное население, ведущее оседлый или кочевой образ жизни29. Следует особо оговориться, что термин «инородцы» не имел в XIX в. негативных коннотаций, а идеологический контекст термина «туземцы» — «коренное население» — претерпел серьезные изменения. Образец глубокого дискурсивного анализа этих понятий, включающего этимологический, находим у С.В. Соколовского30.
«Природные обыватели» подразделялись на «четыре главные рода людей» или четыре юридических состояния, каждому из которых «монаршей милостью» присваивались разные по объему и содержанию права и устанавливались юридические обязанности: дворянское, духовное, городских и сельских обывателей. Как подмечает Н.В. Дунаева, данные группы принято именовать сословиями, хотя в Своде законов этот термин употреблялся крайне редко. В научном юридическом языке, по мнению А.Д. Градовского, он прочно утверждается только к середине 1870-х гг. Приведу дальнейшие рассуждения Н.В. Дунаевой по интересующему нас вопросу более развернуто: «Свод Законов Российской империи закрепил смысл института сословной правосубъектности как установленной законом способности и возможности российского подданного иметь и осуществлять непосредственно сословные права и нести юридические обязанности. Сословная и личная правосубъектность соотносились как родовое и видовое понятия: обладать первой можно было лишь обладая второй, но личная правосубъектность могла и не сопровождаться сословной, хотя такие случаи не являлись типичными31. При этом, считает она, институт сословной правосубъектности не распространялся на треть населения России, так как 20 млн кре-
27 Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. М., 1999. С. 244.
28 См.: Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов и их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, вероисповеданий и прочих достопамятностей. Ч. 4: О народах монгольских, об армянах, грузинах, индийцах, поляках и владычествующих россиянах с описанием всех наименований казаков, также история о Малой России и купно о Курляндии и Литве. СПб., 1799. С. 72, 197 и др., где казаки описаны в составе господствующих россиян как ветвь славянорусского народа.
29 Свод Законов Российской империи. СПб., 1842. Т. 9: Законы о состояниях. Ст. 1; Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Т. 7. Ч. 1: О государственном устройстве. 1907. С. 171-185.
30 Соколовский С.В. Перспективы развития концепции этнонациональной политики в РФ. М., 2004. С. 126-150.
31 Дунаева Н.В. Между сословной и гражданской свобо-
дой: эволюция правосубъектности свободных сельских
обывателей Российской империи в XIX в. СПб., 2010. С. 29.
постных крестьян и дворовых людей считались несвободными по закону, фактически оставаясь вне прямого действия российского законодатель-ства32. Вместе с тем некоторые ученые, например И.А. Ильин, считали, что каждый человек в любую эпоху был субъектом права, различия только в их объеме33.
Эта дискуссия помогает различать противоречие между стремлением соотносить субъект-ность страты (крепостные крестьяне) и отдельной личности, принадлежащей к этой страте. Как увидим, то же неизбежно происходит при исследовании субъектности этноса.
Непосредственный интерес представляет вторая группа российских подданных, так как основанием ее выделения является национальный признак. Одним из первых законодательных актов, в котором встречается определение «инородцы», явилось Учреждение для управления Сибирских губерний, принятое 22 июня 1822 г. В соответствии с § 143 отд. II Учреждения «под именем инородных разумеются все племена обывателей не Российского происхождения, в Сибири обитающие»34. Очевидно, что в основу понятия положены два признака: происхождение и место проживания.
К концу века это понятие изменялось не только в законодательстве, но и в трудах ученых. Среди правоведов XIX в. наиболее точное определение дал А.Д. Градовский. По его мнению, к инородцам причислялись «некоторые племена, поставленные по их правам состояния и управлению ими в особое положение». При этом к данной категории относились не все, а только «лица нерусского происхождения, подвластные России»35.
Дореволюционные ученые также классифицировали инородцев по разным основаниям. Одна из классификаций была представлена Н.М. Коркуно-вым и В.М. Грибовским. В соответствии с ней инородцы подразделялись на две категории: восточных инородцев и евреев. Важнейшие различия между этими категориями, по мнению ученых, заключались в том, что принадлежность к еврейству обусловливалась не одним племенным происхождением как этнографическим признаком, но и религией. Следовательно, еврей, принявший христианство, переставал в глазах закона быть евреем и инородцем. Напротив, принадлежность к восточным инородцам была обусловлена только определенным племен-
32 Там же.
33 Ильин И.А. Теория права и государства / под ред. и с пред. В.А. Томсинова. М., 2003. С. 103-104.
34 Учреждение для управления Сибирских губерний // Полное собрание законов Российской империи. Собр. I. Т. XXXVIII. СПб., 1830. С. 358. Этот акт имел в качестве приложений девять Уставов, один из которых — «Об управлении инородцев».
35 Градовский А.Д. Указ. соч. С. 355.
ным происхождением. Потому принятие восточным инородцем христианства не влекло за собой выхода из состояния инородцев. Вместе с тем восточные инородцы, сделавшись оседлыми, могли без всякого ограничения или стеснения вступать в сословия городских или сельских обывателей и даже входить в состав российского дворянства инородной знати (например казахи — потомки султанов Валихановы, узбеки, сохранившие статус царствующих домов за Тимуридами — эмирами Бухары, и т.д.). Евреи же, несмотря на то, что они уже оседлые, не могли по своему желанию выйти из состояния инородцев36.
Н.Н. Андреянова, дав обстоятельный перечень и классификацию народов, включенных законодателем в понятие «инородцы», от Устава 1822 г. до Положения об инородцах 1892 г. и Закона о состояниях 1899 г., делает, по нашему мнению, поверхностный вывод о том, что проблема определения и классификации этносов существовала только в среде ученых. Законодатель же на протяжении всего XIX в. подвергал изменениям классификацию исключительно в связи с изменением границ Российской империи. Присоединение к России Закавказья, Средней Азии немедленно отражалось в законодательстве: в нем появлялись новые категории инородцев. В то же время продажа территорий в Северной Америке приводит к исчезновению ряда категорий инородцев. Из этого следует, что законодатель рассматривал этносы только как объекты управления, с чем трудно согласиться, так как само их различное номинирование в правовых актах и споры относительно классификации в научной среде уже говорят о юридизации отношений между этими социальными общностями. Думается, что разногласия в рядах ученых были вызваны сложностью осмысления проблемы правосубъектности таких общностей, как этносы. Многие права инородцев, в том числе на религиозные объединения, обучение, могли быть реализованы только несколькими лицами совместно, хотя и их индивидуальными действиями. Эта сложность в XIX в. была опосредована также тем, что для обозначения юридически значимых свойств группы, в силу своего непреходящего культурного значения, одновременно использовались такие маркеры (коды), как этнический — «инородцы» и конфессиональный — «иноверцы». В законодательстве и научной литературе эти понятия использовались несистемно, поэтому легальное и доктринальное значение этих терминов не всегда совпадало.
В связи с этим, на наш взгляд, больше внимания должно быть уделено исследованию дискурсивных смыслов терминов, имеющих отношение
к выявлению этнической правосубъектности37. Она часто выделялась «по умолчанию», была синкретична с конфессиональной, формулировалась в отрицательном смысле, проявляясь только при нарушении прав другой группы (например закон устанавливал коллективную ответственность еврейской общины за укрывательство дезертира38, запрет русским самовольно селиться на землях туземцев39 или казачьих войсковых землях). Точно так же юридически значимые состояния здоровья человека определяются законом в негативном смысле как состояния нездоровья, выступающие исключениями из общей презумпции о здоровье каждого человека. Этот синкретизм и охватывался понятием «прав состояния»,которое, по мнению М.М. Сперанского, включало в себя все исторически обусловленные противоречия: «Из различия прав гражданских, общих и особенных возникает различие, которое по самой необходимости допустить должно»40. Отдельные этносы острее осознавали угрозу ассимиляции, не были к ней индифферентны, а значит, законодатель должен был учитывать их повышенные притязания на признание собственных прав. Этот учет проявлялся спорадически либо как ответ на вызов (например, после восстаний 1830-1831 и 18631864 гг., а также вследствие усиления польского землевладения и католического прозелитизма в 9 приграничных западных губерниях Российской империи полякам было запрещено приобретать помещичьи имения; для евреев закон устанавливал ограничения, связанные с этноконфессио-нальной безопасностью41), либо как новый этап косвенного управления (к примеру, астраханские калмыки после 1847 г. утратили самостоятельный областной суд Зарго, Совет калмыцкого управления, они были переданы в управление из Министерства внутренних дел в Министерство государственных имуществ42).
Надо отметить, что и современные теоретики, и правоведы XIX в., увлеченные либеральными доктринами, разрабатывали, по преимуществу, проблемы личности как субъекта права, оставив в стороне вопрос о включенности ин-
36 Коркунов Н.М. Русское государственное право / под ред. и с доп. Н.Б. Горенберга. Т. 1. СПб., 1909. С. 356.
37 О том, как язык права образует относительно самостоятельное измерение его смысла, см.: Гаврилова Ю.А. Смысл права в общекультурном контексте // Правовая культура. 2013. № 2 (15). С. 37-38.
38 Дорская А.А. Указ. соч. С . 220.
39 § 31 ч. I, гл. V Устава об управлении инородцев от 22 июля 1822 г. // Полное собрание законов Российской империи. Собр. I. Т. XXXVIII. СПб., 1830.
40 Сперанский М.М. План государственного преобразования графа М.М. Сперанского (введение к Уложению государственных законов 1809 г.). М., 1905. С. 58.
41 Груздев В.В. Человек и право: исторические, общетеоретические и цивилистические очерки. Кострома, 2010. С. 91.
42 Комаджаев Е.А. Развитие калмыцкой государственно-
сти в составе России в XVII-XIX вв. // Каспийский регион:
политика, экономика, культура. 2010. № 1 (22). С. 75.
И.Н. ФАЛАЛЕЕВА
дивида в самые разные корпорации, чьи права исторически первородны по отношению к правам личности. Речь идет не о хозяйственных товариществах и акционерных обществах, а о корпорациях традиционных, организующих пространственно-временной континуум человека с глубокой древности. Эти корпорации — будь то сословия, религиозные общины, родовые кланы или даже урбанизированные диаспоральные этногруппы — к моменту реформ М.М. Сперанского, а затем и Александра II подошли уже с сложившейся правосубъектностью. Доказательством тому являются общественные институты, довольно успешно регулировавшие отношения как внутри этих корпораций, так и во взаимоотношениях с государством.
Можно также с уверенностью говорить, что «опытной площадкой» для законодательного воплощения этнической правосубъектности послужила политико-правовая автономия Земли Войска Донского (свернутая к 1871 г.). На материале казаков Войска как нельзя лучше видна многомерность понятия «прав состояния». Споры о том, кем являются казаки — сословием или этносом — не утихают до сих пор. Вместе с тем доказанным следует считать факт признания суверенитета Земли Войска Донского до ее включения в состав Российской империи в 1723 г. В этот период казаки руководствовались собственным писаным правом, нашедшим отражение в так называемых «Заветах Некраса». Из анализа данного правового памятника, скрупулезно проведенного А.В. Фалалеевым, прямо следует этническая природа правовой субъектности казаков Волго-Донского региона43. В рамках российской монархии правосубъектность казаков долго оставалась в неизменном виде, основываясь на принципе: «больше обязанностей — больше прав». Действительно, основная, атрибутивная обязанность казаков — охранять границы Российской империи освобождала их от некоторых обязанностей российских подданных, например от подушной подати и государственного земского сбора. При этом такие особые права, как право казачьего присуда — самостоятельного суда, право самостоятельно решать вопрос о принятии в казаки неказачьего населения, соляные и угольные монополии, право беспошлинной торговли в пределах войсковых территорий и т.п. не всегда сбалансированно обеспечивались законодателем44. Носителями коллективных
интересов в Земле Войска Донского были все субъекты обычно-правовых отношений, в том числе и отдельные казаки, но их правосубъектность, или праводееспособность, определялась Войском. Таким образом, в целях облегчения управления Российская империя признавала обычно-правовые комплексы присоединенных народов, в том числе и казаков Области Войска Донского, практически «одним пакетом». В целом же казаки, и конкретно казаки донские, определялись российским законодательством в качестве самостоятельной замкнутой группы как «войсковое сословие» лишь с 1835 г. в связи с принятием Положения об управлении45, регулировавшего специфический традиционный образ жизни казаков, связанный с военно-хозяйственным укладом. Фактически это состояние продолжалось до 1868 г., когда Высочайшим указом была определена возможность выхода казаков из «войскового сословия», одновременно «русским подданным» разрешалось селиться на войсковых казачьих землях46. При этом комплекс коллективных прав и обязанностей донских казаков сохранялся через функционирование традиционных институтов местного казачьего самоуправления.
На протяжении XIX в. можно выделить этапы или стадии постепенной дискурсивной легитимации прав этносов, населявших Российскую империю. На первом этапе законодатель определяется по отношению к инородцам Сибири. В Уставе 1822 г. предлагалось правовое решение проблем народов, образ жизни которых не вписывался в цивилизованные каноны социума XIX в. Этот документ содержал общую регламентацию наиболее важных отношений с участием инородцев в сфере налогообложения, землепользования, промыслов, самоуправления и защиты своих интересов47. Иерархия «оседлые», «кочевые», «бродячие» учитывала хозяйственно-культурный тип туземных народов в целях удобства управления отдаленными территориями. Устав в гл. V ч. I подробно излагает «общие права» кочевых инородцев. Так, § 26-30 регламентируют порядок землепользования; § 35 признает приоритет обычно-правовой системы каждого этноса, за исключением преступлений: «Кочующие управляются по степным законам и обычаям, каждому племени свойственном». В § 42 устанавливается важная льгота — освобождение от рекрутской повинности. Следуя
43 Фалалеев А.В. Земля Войска Донского и Империя. Т. 2: Государственно-правовое положение Земли Войска Донского (государственная организация и право Поля — По-донья, 1613-1723). Волгоград, 2012. С. 317-344.
44 Более того, эти исконные права стали называться в имперских правовых актах привилегиями, что свидетельствует о дискурсивной подмене, юридической перекодировке исконно присущих прав этногруппы на октроированные.
45 Положение об управлении Донского войска Ч. I, II и III с приложениями к наказу гражданскому управлению штатами и общими приложениями. СПб., 1835.
46 Казачий Дон: очерки истории. Ч. I. Ростов н/Д., 1995. С. 105.
47 Учреждение для управления Сибирских губерний //
Полное собрание законов Российской империи. Собр. I.
Т. XXXVIII. СПб., 1830. С. 394-411.
принципу веротерпимости, § 53 допускает традиционные языческие вероисповедания; § 58 закрепляет права инородцев как коллективных правовых субъектов на обучение на родных языках через учреждение особых школ. Предоставляемые инородцам права подкреплялись соответствующими обязанностями тех, от кого зависело их существование. Для этих целей и были созданы Сибирский временный комитет (18211838 и 1852-1864 гг.) и Кавказский комитет, действовавший под разными названиями (18401882 гг.). Они стали органами высшего управления и надзора за деятельностью администраций регионов48. Таким образом, государство устанавливало особую правосубъектность инородцев по этническому признаку.
Как доказала на сибирском материале И.Б. Ломакина, заинтересованные в родовой организации как наиболее эффективно управляемой административной единице, царские власти юридически легализовали прежний родовой принцип в качестве основополагающего в административно-правовых отношениях с туземцами. Она приходит к интересному заключению о том, что улусные общины были самостоятельными субъектами правоотношений, обладая определенным правовым статусом в лице своих представительных органов. В условиях «реанимированной» родовой системы управления они имели достаточно самостоятельный юридический статус как внутри рода, так и за его пределами. Однако в правоотношениях с российским государством приоритет закреплялся за родовой организацией, а не за улусной общиной49.
Второй этап следует отсчитывать с 60-х гг. XIX в., когда управление окраинами приобретает некоторую системность и даже научность. После присоединения Северного Кавказа создается модель военно-народного управления, при которой со стороны российской администрации учреждалось «наблюдение» за применением горского обычного права местными судами. Созданием Особой инструкции для управления горцами монархия решает задачи оптимизации управления новым регионом. Параллельно с военным освоением южных рубежей империи шла работа по выполнению исследовательского «госзаказа» такими учеными, как Ф.И. Леон-тович, М.М. Ковалевский50 и др. Они собрали огромный материал по юридической этнографии и провели первое глубокое изучение обыч-
но-правовых систем народов Северного Кавказа. Благодаря упомянутым исследователям, правовой плюрализм, или полиюридизм, был принят за основу правовой политики Российской империи не только в Сибири, но и на Кавказе. Если преступления безусловно наказывались по имперским законам, то при имущественных спорах законодатель разрешал использовать адаты, а в брачно-семейных отношениях приоритетом пользовался шариат51.
Отдельно следует остановиться на категории «веротерпимость», через которую выражалось право иных, неправославных конфессий исповедовать свою религию и одновременно обязанность воздерживаться от пропаганды своего учения среди народов России. Эта обязанность предписывалась отнюдь не только каноническим правом, но и уголовными установлениями. Так, Основные государственные законы, Устав о предупреждении и пресечении преступлений, Уложение о наказаниях уголовных и исправительных и другие нормативные акты содержали особые указания на этот счет52.
Российская монархия прямо заявляла о том, что в своей политике веротерпимости, направленной на поддержание устойчивого правопорядка, исходит из принципов имперского православного патернализма. Охраняя православие в качестве господствующей веры русских — оплота российской государственности, законодательство определяло все иные вероисповедания в качестве «иностранных». Поэтому неправославный прозелитизм рассматривался правительством и Церковью в качестве инструмента этнокультурной ассимиляции, направленной прежде всего против религиозного единства русского народа, а также религиозной самобытности этнических меньшинств53.
Подводя итоги сказанному, следует заметить, что наряду с индивидуальной, сословной, специальной, конфессиональной, законодатель выделяет и этническую правосубъектность. На протяжении XIX в. проявляются стадии дискурсивной легитимации прав этногрупп. Первая стадия для «восточных» инородцев — установление государственной опеки, включающее юридическое признание особых прав этносов, включая льготы (налоговые) при крещении и возможность перехода в сословие сельских обывателей при
48 Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1993. С. 153-154.
49 Ломакина И.Б. Особенности субъектного состава обычно-правовых отношений в этнической среде: на примере коренных народов Сибири // Правоведение. 2005. № 3. С. 148.
50 Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев: материалы по обычному праву народов Северного и Восточного Кавказа. Одесса. Вып. 1. 1882; Вып. 2. 1883; Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе. Т. 1-11. М., 1890.
51 Смирнова Я.С., Тайсаева С.К. Полиюридизм на Северном Кавказе (вторая половина Х1Х-ХХ вв.) // Обычное право и правовой плюрализм. М., 1999. С. 211.
52 Свод законов Российской империи. СПб., 1892. Т. 1. Ч. 1: Основные государственные законы. Ст. 40-43; Устав о предупреждении и пресечении преступлений // Свод законов Российской империи. Т. 14. СПб., 1890. Ст. 53; Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. СПб., 1886. Ст. 196; Свод законов Российской империи. Т. 11. Ч. 1. Ст. 253.
53 Бендин А.Ю. Указ. соч. С. 113-137.
И.Н. ФАЛАЛЕЕВА
оседании. Непременным следствием политики патернализма в этот период явилось намеренное возрождение родовой правосубъектности для оптимизации управления. На второй стадии продолжается развитие политики правового плюрализма и в других пограничных регионах. Для «новых инородцев», с утверждением доктрины «косвенного управления», устанавливается возможность использования собственных обычно-правовых комплексов, а также укрепляется опора монархии на род и сельскую общину этносов как фискальные институты. Наблюдается также консервация института круговой поруки при искоренении кровной мести (при этом выделяется такой признак правосубъектности, как деликтоспособность). Третья стадия (скорее аспект) имеет место и в первой, и во второй половине XIX в. Для «конфессионально опасных» и политически активных этносов иноверческий маркер выступает на первый план, ограничения
в имущественных и политических правах фиксируются в законодательстве по смешанному, этноконфессиональному принципу. Естественно, управление социумом не сводилось к этно-конфессиональной политике, но, как было показано выше, для XIX в это был ее важнейший аспект54. По меткому замечанию А.Ю. Бендина, последовательное проведение конфессиональных границ являлось одновременно практикой этнической демаркации в среде автохтонного населения с целью поддержания стабильности социума55.
Следует также признать, что амбивалентное использование метода «кнута и пряника», такого объяснимого для империи, не позволяет подвести этническую правосубъектность под современное «полноценное» определение, хотя сама историческая практика, точнее, правовая политика XIX в., постепенно вырабатывает это понятие.
Библиография:
1. Андреянова Н.Н. Понятие инородцев и их классификация в дореволюционной юридической литературе и законодательстве Российской империи XIX в. // Вестник Московского городского педагогического университета. — 2009. — № 2 (4).
2. Архипов С.И. Субъект права: теоретическое исследование. — СПб., 2004.
3. Баранов П.М. К проблеме правосубъектности народа // Конституционное и муниципальное право. — 2005. — № 9. — С. 12-15.
4. Бендин А.Ю. Веротерпимость и проблемы национальной политики Российской империи (вторая половина XIX — начало ХХ вв.) // Церковно-исторический вестник. — 2004. — № 11.
5. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. — М., 1983.
6. Бурдье П. Начала. Chose dites. — М., 1994.
7. Вопленко Н.Н. Очерки теории права. — Волгоград, 2009.
8. Воропанов В.А. Этнорелигиозный аспект сословных выборов в Российской империи (конец XVIII — первая половина XIX вв.) // История государства и права. — 2012. — № 7.
9. Гаврилова Ю.А. Смысл права в общекультурном контексте // Правовая культур. — 2013. — № 2 (15).
10. Георги И.Г. Описание всех обитающих в Российском государстве народов и их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, вероисповеданий и прочих достопамятностей. Ч. 4: О народах монгольских, об армянах, грузинах, индийцах, поляках и владычествующих россиянах с описанием всех наименований казаков, также история о Малой России и купно о Курляндии и Литве. — СПб., 1799.
11. Градовский А.Д. Начала русского государственного права. Т. 7. Ч. 1: О государственном устройстве. — СПб., 1907.
12. Грачев Н.И. Империя как форма государства: понятие и признаки // Вестник ВолГУ. Сер. 5 «Юриспруденция». — 2012. — № 2 (17).
13. Груздев В.В. Человек и право: исторические, общетеоретические и цивилистические очерки. — Кострома, 2010.
14. Дорская А.А. Правовой статус подданного Российской империи в начале XX в.: вероисповедный аспект // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. Вып. № 2. 2002.
15. Дунаева Н.В. Между сословной и гражданской свободой: эволюция правосубъектности свободных сельских обывателей Российской империи в XIX в. — СПб., 2010.
16. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. — М., 1993.
17. Ильин И.А. Теория права и государства / под ред. и с пред. В.А. Томсинова. — М., 2003.
18. Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории «хозяйственного права». — М., 2000.
19. Исаев И.А. Государство и территория: взаимодействие идей // Lex Russica. — 2012. — № 6.
54 Воропанов В.А. Этнорелигиозный аспект сословных выборов в Российской империи (конец XVIII — первая половина XIX в.) // История государства и права. 2012. № 7. С. 13-16.
55 Бендин А.Ю. Указ. соч. С.124.
20. Исаев И.А. Топос и номос: пространства правопорядков. — М., 2007.
21. Казачий Дон: очерки истории. Ч. I. — Ростов н/Д., 1995.
22. Казьмина Е.А. Правосубъектность народа Российской Федерации // Мир науки, культуры, образования. — 2011. — № 4 (29).
23. Ковалевский М.М. Закон и обычай на Кавказе. Т. Н!. — М., 1890.
24. Комаджаев Е.А. Развитие калмыцкой государственнности в составе России в XVII-XIX вв. // Каспийский регион: политика, экономика, культура. — 2010. — № 1 (22).
25. Коркунов Н.М. Русское государственное право / под ред. и с доп. Н.Б. Горенберга. Т. 1. — СПб., 1909.
26. Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. Вып. 1-2. — Одесса, 1882.
27. Ломакина И.Б. Особенности субъектного состава обычно-правовых отношений в этнической среде: на примере коренных народов Сибири // Правоведение. — 2005. — № 3.
28. Майборода Э.Т. Этносубъектность: политико-правовые аспекты исследования // Вестник Ставропольского государственного университета. — 2005. — № 41.
29. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — нач. ХХ вв.): в 2 т. — СПб., 1999.
30. Напсо М.Б. Права народов и права человека: к вопросу о правомерности конституционного закрепления коллективных и индивидуальных этнических прав // Конституционное и муниципальное право. — 2009. — № 10.
31. Нерсесянц В.С. Общая теория права и государства. — М., 1999.
32. Оль П.А., Ромашов Р.А. Нация (генезис понятия и вопросы правосубъектности). — СПб., 2002.
33. Рыбаков С.Е. Философия этноса. — М., 2001.
34. Смирнова Я.С., Тайсаева С.К. Полиюридизм на Северном Кавказе (вторая половина ХМ-ХХ вв.) // Обычное право и правовой плюрализм. — М., 1999.
35. Савинов Л. Этнобезопасность как политический феномен // Общество и этнополитика: материалы третьей международной научно-практической интернет-конференции. — Новосибирск, 2010.
36. Соколовский С.В. Перспективы развития концепции этнонациональной политики в РФ. — М., 2004.
37. Сперанский М.М. План государственного преобразования графа М.М. Сперанского (введение к Уложению государственных законов 1809 г.). — М., 1905.
38. Фалалеев А.В. Земля Войска Донского и Империя: монография в 3 т. Т. 1: Государственные начала донских казаков (политогенез на территории Поля — Подонья. Конец XIV-XVII вв.). — Волгоград, 2011.
39. Фалалеев А.В. Земля Войска Донского и Империя: монография в 3 т. Т. 2: Государственно-правовое положение Земли Войска Донского (государственная организация и право Поля — Подонья, 1613-1723). — Волгоград, 2012.
40. Харабаева А.О. Аксиологические основания этноса // Вестник СВФУ. — 2010. — Т. 7. — № 4.
41. Хоперская Л.Л. Современные этнополитические процессы на Северном Кавказе: концепция этнической субъектности. — Ростов н/Д, 1997.
42. Чернов В.П. Россия: этногеополитические основы государственности. — М., 1999.
Материал поступил в редакцию 31 июля 2014 г.
CULTURAL AND LEGAL SUBJECTIVITY
OF THE ETHNIC GROUP: THE HISTORICAL AND THEORETICAL RELATIONSHIPBETWEEN THE CONCEPTS IN THE XIX CENTURY*
Falaleeva Irina Nikolaevna
PhD in Law, Associate Professor of the Department of Theory and History of Law and State,
Volgograd State University
[falal@mail.ru]
Abstract
The article on the example of the legislation and the scientific literature of the XIX century shows that ethnic subjective quality of an ethnos in the legal life and legislation are manifested with its specific historical characteristics. Being permanently a subject in the cultural sense, ethnos was not clearly marked with the properties of legal subject in all historical periods. At the same time, ethnic status, as well as the one of gender and age, for the XIX century should be regarded as descriptive, since the fact of the separation of legislative subjects for Russians and foreigners reveals the presence of specific rights and obligations correlated with their «natural origin». In the presence of ethno-political hierarchy inherent to Russia not to a greater extent than to other empires, legal personality of ethnic groups manifested latently, more often in the management practice than in the legislation, and syncreticly as the ethno-confessional subjectivity. This dissimilarity stemmed from the nature of a «symphony of power»: in order to maintain a stable rule of law, the Russian monarchy based on the principles of the Orthodox paternalism. It is in this way should be interpreted such an important concept for the legislator as «tolerance».
The research is based on the method of Pierre Bourdieu, i.e. use of discursive meanings of terms in order to understand the stadiality of the process of creating a legal code of ethnic groups inhabiting the Russian Empire in the XIX century.
Conventionally, there are two stages of formation of legal ethnic groups in the legislation of the XIX century. It is proved that the discursive legitimation of the ethnic legal personality through the maintenance and use of traditional public institutions of various ethnic groups, as well as through the recognition of customary legal systems of the peoples of Russia.
Keywords
Ethnos, status hierarchy, customary law, legal pluralism, social class and ethnic legal personality, cultural subjectivity, historical causality, public institutions, ethnoconfessional security, legal code of a group.
References
1. Andreyanova N.N. The concept of aliens and their classification in the legal literature and pre-revolutionary law of the Russian Empire of the XIX century // Bulletin of the Moscow City Pedagogical University. — 2009. — № 2 (4).
2. Arkhipov S.I. Subject of law: theoretical research. — SPb., 2004.
3. Baranov P.M. On the problem of legal personality of a people // Constitutional and municipal law. 2005. № 9. — P. 12-15.
4. Bendin A.Y. Tolerance and problems of national policy of the Russian Empire (the second half of XIX — early XX centuries.) // Church History Bulletin. — 2004. — № 11.
5. Bromley Y.V. Essays on the theory of ethnos. — M., 1983.
6. Bourdieu P. The beginnings. Chose dites. — M., 1994.
7. Voplenko N.N. Essays on the theory of law. — Volgograd, 2009.
8. Voropanov V.A. Ethnoreligious aspect of class elections in the Russian Empire (the end of XVIII — first half of XIX century.) // History of State and Law. — 2012. — № 7.
* The work was financially supported by the Russian Humanitarian Science Foundation within the RHSF research project № 14-13-34010 «Ethnocultural legal personality of the peoples of the Volga-Don region in the historical retrospect (XIX-XX centuries)».
9. Gavrilova Y.A. The sense of law in the general cultural context // Legal culture. — 2013. — № 2 (15).
10. Georgi I.G. A description of all nations living in the Russian state and their everyday practices, customs, clothing, housing, religion, and other memorabilities. Part 4: On the Mongolian, Armenian, Georgian, Indian, Polish peoples and dominating Russians with the description of all kinds of Cossacks, also the story about the Little Russia and largely about Courland and Lithuania. — SPb. 1799.
11. Gradovsky A.D. The beginnings of the Russian state law: Vol. 7. Part 1: On the state system. — SPb., 1907.
12. Grachev N.I. Empire as a form of government: the concept and features // Newsletter of the Volgograd State University. Ser. 5 «Jurisprudence». — 2012. — № 2 (17).
13. Gruzdev V.V. Man and the Law: Historical, Theoretical and civilistic essays. — Kostroma, 2010.
14. Dorskaya A.A. The legal status of a citizen of the Russian Empire in early twentieth century: the religious aspect // Proceedings of the Russian State Pedagogical University named after A.I. Herzen. — Issue 2. — 2002.
15. Dunaeva N.V. Between class and civil liberties: the evolution of the legal personality of free rural inhabitants of the Russian Empire in the XIX century. — SPb., 2010.
16. Eroshkin N.P. History of state institutions of pre-revolutionary Russia. — M., 1993.
17. Ilyin I.A. Theory of Law and State / ed. by V.A. Tomsinov. — M., 2003.
18. Ioffe O.S. Selected works on the civil law: from the history of the civilistic thought. Civil legal relationship. Criticism of the theory of «economic law». — M., 2000.
19. Isaev I.A. States and territories: the interaction of ideas // Lex Russica. — 2012. — № 6.
20. Isaev I.A. Topos and nomos: spaces of law and order. — M., 2007.
21. Cossack Don: essays on the history. Part I. — Rostov on/D., 1995.
22. Kazmina E.A. Legal personality of the people of Russia // World of science, culture and education. — 2011. — № 4 (29).
23. Kovalevsky M.M. Law and custom in the Caucasus. Vol. I-II. — M., 1890.
24. Komadzhaev E.A. The development of the Kalmyk nationhood within Russia in XVII-XIX centuries // Caspian region: politics, economy, and culture. — 2010. — № 1 (22).
25. Korkunov N.M. Russian state law / ed. and added by N.B. Gorenberg. V. 1. — SPb., 1909.
26. Leontovich F.I. Adats of Caucasian highlanders. Materials on the customary law of the Northern and Eastern Caucasus. Issue 1-2. — Odessa, 1882.
27. Lomakina I.B. Features of the subject composition of customary legal relations in ethnic environment: on the case of indigenous peoples of Siberia // Jurisprudence. — 2005. — № 3.
28. Majboroda E.T. Ethnical subjectivity: political and legal aspects of the study // Newsletter of the Stavropol State University — 2005. — № 41.
29. Mironov B.N. Social History of Russia in the Empire period (XVIII — early twentieth centuries.): In 2 vol. — SPb., 1999.
30. Napso M.B. The rights of peoples and human rights: on the question of the legitimacy of the constitutional consolidation of collective and individual ethnical rights // Constitutional and municipal law. — 2009. — № 10.
31. Nersesyants V.S. General Theory of Law and State. — M., 1999.
32. Ol P.A., Romashov R.A. Nation (genesis of the concept and legal issues). — SPb., 2002.
33. Rybakov S.E. The philosophy of ethnic groups. — M., 2001.
34. Smirnova Y.S., Taysaeva S.K. Polyjuridizm in the North Caucasus (the second half of XX — XX centuries). // Customary law and legal pluralism. — M., 1999.
35. Savinov L. Ethnical safety as a political phenomenon // Society and Ethnopolitics: Proceedings of the Third International Scientific and Practical Internet Conference. — Novosibirsk, 2010.
36. Sokolovsky S.V. Prospects for the development of the concept of ethnic policy in the Russian Federation. — M., 2004.
37. Speransky M.M. Plan of the state transformation by count M.M. Speransky (introduction to the Legal Code of State Laws of 1809). — M., 1905.
38. Falaleev A.V. Land of the Don Cossack Host and the Empire: monograph in 3 vols. Vol. 1: State beginnings of the Don Cossacks (political genesis on territory of Don region. End of XIV-XVII centuries.). — Volgograd, 2011.
39. Falaleev A.V. Land of the Don Cossack Host and the Empire: Monograph in 3 vols. Vol.2: Sate and legal status of the Land of the Don Cossack Host (the state organization and the law of Don region, 1613-1723). — Volgograd: Publisher, 2012.
40. Harabaeva A.O. Axiological grounds of ethnos // Newsletter of the North-Eastern Federal University in Yakutsk. — 2010 — Vol. 7. — № 4.
41. Khoperskaya L.L. Modern ethnopolitical processes in the Northern Caucasus: the concept of the ethnic subjectivity. — Rostov on/D., 1997.
42. Chernov V.P. Russia: Ethical and geopolitical basis of statehood. — M., 1999.
