CC BY
44
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ФОЛЬКЛОР
УДК 82: 1
Т. Н. Фоминых
Культурфилософские аспекты рассказа П.П. Муратова
«Ловля сирен»
В статье речь идет о культуфилософских аспектах рассказа П.П. Муратова «Ловля сирен» (1922). Подчеркивается его связь с авторской эссеистикой («Предвидения», «Антиискусство», «Искусство и народ»). Культурфилософская подоплека рассматриваемого произведения выявляется в сопоставлении его с впервые вводимым в научный оборот рассказом Муратова «Война птиц» (1923), а также с популярным романом Г.Уэллса «Женщина с моря».
The article deals with cultural and philosophical aspects of the Muratov’s story «Catching Serenas» (1922). Its relationship with author’s essays such as «Foresight», «Antiart», «Art and the people» is emphasized here. Cultural and philosophical background of the work under review is detected by comparing it with the scientific story by Muratov «The war of birds» (1923) which is first of this kind regarded from a scientific point of view as well as with the popular novel by Wells’s «Lady from the Sea».
Ключевые слова: сирена, миф, культурфилософия, эссе, Муратов.
Key words: serenas, myth, philosophy of culture, essays, Muratov.
Рассказ «Ловля сирен» (1922) относится к числу малоизвестных произведений П.П. Муратова. Как и в других муратовских рассказах, в нем современность, увиденная сквозь призму мифа, неразрывно связана с древностью. Автор, понимая под мифом систему неких немногих раз и навсегда данных «прототипов», универсальных «первосущностей», стремился обнаружить их присутствие в повседневной жизни современного человека.
Нам уже приходилось замечать, что сирена, один из центральных образов рассматриваемого произведения, отсылая к античной мифологии, заставляет вспомнить о том, как мимо острова, где обитали морские чаровницы, некогда проплыли, счастливо избежав гибели, Одиссей и аргонавты [5, с. 52]. Очевидные переклички с мифом не исключают и его весьма заметного переосмысления. Так, герои мифа были озабочены тем, как проплыть мимо острова невредимыми, муратовские ловцы сирен устремляются навстречу опасности, предпринимая попытку поймать в свои сети одну из обитательниц морских пучин. Прочитать рассказ - значит, понять смысл отмеченного «расхождения» с мифом.
На наш взгляд, как и в других произведениях Муратова (например, в комедии «Кофейня»), в «Ловле сирен» трансформация мифа обусловлена авторской культурфилософией, выраженной в
статьях «Предвидения» (1922), «Антиискусство» (1924), «Искусство и народ» (1924). Обратимся к тем идеям этих статей, которые нашли в данном рассказе непосредственный отзвук и определили его концепцию.
Среди них следует выделить, прежде всего, представления о народном - «органическом», «пейзажном», «природном» - человеке, противостоящем человеку пост-европейскому, «неорганическому», «непейзажному», «неприродному». Существенной для понимания данного рассказа оказывается также мысль о том, что современный человек, форсируя силы природы, борясь с природой, становится нарушителем естественного порядка вещей. Он слишком самонадеянно считает себя «покорителем природы и господином мира»: в действительности он всего лишь заложник неподвластных ему механических энергий, раб того джина, которого сам же выпустил из бутылки. С этой мыслью связаны представления, согласно которым, «научное миропонимание» является в большей степени социальным злом, чем добром; наука, выступая в роли «тирана естества», убивает миф, которому не остается места в пост-европейском мире.
Коллизия «Ловли сирен», как кажется, напрямую связана с данными утверждениями. В основе произведения лежит ситуация вторжения человека в природный мир. Выбор в качестве главных героев именно рыбаков принципиален. В статье «Искусство и народ», размышляя о замене парусного рыбачьего флота флотом моторным, Муратов риторически вопрошал: «Наверно, добыча рыбы от этого выиграла. Но не исчез ли там рыбак - древняя разновидность народного человека? Не сменил ли его индустриальный работник, занимающейся ловлей рыбы и... нисколько, однако, не становящийся рыбаком от этого?». Автор, сравнивая моторную лодку с парусной, задавал вопрос: «Можно ли сказать, что она [моторная лодка. - Т.Ф.] плывет, как плывет весельная или парусная лодка?». Отвечая на него, он утверждал: «Конечно, нет, скорость ее так велика, что она бежит по воде, высунувшись из нее носом. Не бежит, конечно, но у нас нет имени для этого, в высшей степени цельного, неестественного и неприродного движения. И, наряду с этим, как природен парус, как пейзажен он не в поверхностном, но в очень глубоком значении слова!» [1, с. 95-96]. Считая рыбаков представителями древней разновидности природных людей, Муратов именно их делает героями своего рассказа и противопоставляет им людей «неприродных».
Гребцы во главе со своим вожаком - плоть от плоти природного мира. Они, хотя и вступают в единоборство с природой, но опираются исключительно на собственные - естественные - физические силы, и в этом смысле их поединок с природой выглядит борьбой равных. Они не форсируют силы природы [термин Муратова. - Т.Ф.], а приспосабливаются к ним. Автор подчеркивает их единство с внешним
миром. Чтобы отправиться в путь, например, они ожидают час прилива: «Мы дождались прилива, и волна благополучно подняла нас на своем гребне» [2, с. 8]. Из «механических средств» в их распоряжении - весла, сети и гарпун. Гребцы рассчитывают только на «силу своих мускулов, способную извлечь из морской глубины любую тяжесть», на опыт и хладнокровие своего вожака, в портрете которого не случайно подчеркиваются детали, указывающие на его связь с природным миром: беззубый рот «в ореоле седой шерсти щек», словно обтянутые «кожей морского зверя» руки.
Не мене интересен в свете обсуждаемой проблемы и повествователь. О нем почти ничего не известно, кроме того, что он не натуралист. Размышляя о цели задуманного им предприятия, он замечает: «Я не был натуралистом, как мой предшественник, слишком дорого поплатившийся за попытку проникнуть в тайну природы, но, может быть, природа менее ревниво бережет свои тайны от того, кто не является по профессии их испытателем» [2, с. 8]. Очевидно известное по статье «Искусство и народ» негативное отношение к разного рода «испытателям естества», противопоставление им тех, кто рассчитывал на прикосновение к тайне ненаучным путем, кто всегда готов был оказаться «лицом к лицу с новой иллюзией».
Примечательно и то, что природа у Муратова отомстила как натуралисту, так и не натуралисту: оба посягали на неведомое, тщательно скрываемое ею. Только если первый заплатил за свою дерзость жизнью, то второй отделался конфузом и царапинами на руке. Гибель несчастного естествоиспытателя, о которой в небольшом рассказе речь заходит дважды, воспринимается как возмездие природы за стремление человека вырвать у нее ее тайны.
О том, сколь значимой для Муратова была отмеченная мысль, свидетельствует и его рассказ «Война птиц» (автографы обоих рассказов хранятся в фонде В.Я. Ирецкого в РГАЛИ). Герои данного произведения живут среди туземцев. С целью совершить «великие открытия» они отправляются в земли, куда еще не ступала нога белого человека. Нарушив покой обитателей этих земель - огромных птиц, один вид которых внушал ужас, герои становятся их потенциальной добычей. Из птичьего плена несчастных спасает только случай: в тот момент, когда они уже попрощались с жизнью, хлынул ливень, заставивший птиц испугаться воды и отступить. Финал истории подтверждал справедливость слов героя, от лица которого ведется повествование: «Господь милостлив к матросам и пьяницам» [3, с. 45]. Жестоко наказан был только Дженкинс, тот, кто затеял этот поход ради того, чтобы не только увидеть допотопных птиц, но и «раздобыть одну из них живой или мертвой». Именно он решается на отчаянную вылазку, которая и оказывается для него роковой: «Я видел, как раскрывшийся клюв схватил Дженкинса выше локтя. Было уже поздно броситься ему на помощь. Когтистая лапа со страшной
силой ударила его в грудь» [3, с. 44]. Автор подчеркивал, что, в отличие от своих спутников, Дженкинс наделен пытливым умом: только он обратил внимание на птичью кость в руках колдуна, пришедшего избавить его от недуга, по этой кости он сумел вычислить размер птичьей особи, которой кость принадлежала. Он понял, что эти птицы должны быть «фунтов в десять ростом». Стремление проверить свой расчет заставило его уговорить товарищей отправиться в путь. Он натуралист, его любопытство носит естествоиспытательский характер. И гибнет он согласно той же логике, что и натуралист из рассказа «Ловля сирен», в то время как «дети природы» («матросы и пьяницы»), отделавшись испугом, остаются целы.
В «Ловле сирен» природа предстает в виде обитательниц морских пучин. Сирена, являясь одним из распространенных в искусстве символов, позволяет соотнести муратовский рассказ с широким кругом произведений, одним из которых может быть роман Г. Уэллса «Женщина с моря» (1902), в русском издании 1909 года имевшим подзаголовок «Наяда. Рассказ, сотканный из лунного света», с тем, чтобы выяснить традицию, которой следовал Муратов, обратившись к известному образу. Напомним: роман Уэллса начинается с
рассуждений рассказчика о том, что все «легенды о морских девах невольно вызывают сомнения», что он сам «не далее, как год назад» относился к подобным рассказам «в высшей степени скептически». Однако, замечал далее рассказчик, история, услышанная им от троюродного брата Мельвиля, заставила изменить привычный взгляд и посмотреть иначе «на все подобные старинные легенды» [4, с. 3]. Приведенное признание, согласно авторской логике, призвано убедить в достоверности центрального события романа - появления морской женщины.
Главный герой Гарри Чаттерис, которого ждет завидная политическая карьера, слава, «все блага высокого положения», оказывается перед выбором: вернуться к любящей его и еще недавно любимой им мисс Аделине, девушке его круга, или жить со «странным, загадочным существом, явившимся с моря». В концептуальном отношении принципиальное значение приобретают разговоры Мельвиля с наядой (мисс Уотерс), с Чаттерисом и мисс Аделиной. Наяда не скрывает, что Чаттерис нравится ей, что она вышла из моря ради него, и не видит никаких препятствий, чтобы выйти за него замуж. Она, утверждая законность естественных желаний, полагает, что люди делают то, что не нужно, и воздерживаются от всего, что может дать им счастье. Мисс Уотерс считает, что обитатели земли, дорожа какими-то ничтожными мелочами и ничего не стоящими пустяками, находятся во власти нездорового и ненормального сна: мисс Аделина, например, абсолютно «не реальна»: «Весь ее организм, все ее существо составлено из фантазии и самомнения.
Она заимствовала свой характер из книг. <...> Она гонится за призраком, за миражом, представляющим собою какой-то ignis fatuus, - блестящий блуждающий огонек, тень фантастического миража! Vanitas vanitatum, суета сует!» [4, с. 66]. Наяда убеждена, что ее возлюбленный начинает понимать: его якобы «настоящая жизнь» -сон, она «не имеет никакой цены», потому что «есть на свете сны, гораздо более сладкие», «есть на свете другие, лучшие сны».
Мельвиль, напротив, считает «иллюзией» и «обманом» наяду («Это только маска красоты!»), однако соглашается с тем, что влечение к ней - наваждение; оно «выше нашего понимания». Чаттерис знает, что сближение с морской дамой грозит ему гибелью, но не способен понять, как смерть может явиться в столь обольстительном, столь «прекрасном и чарующем виде». Герой ничего не может поделать с неодолимой силой страсти. Сколько ни пытается он убедить себя в том, что он «мужчина и должен поступать так, как подобает мужчине», что «это был сон», который окончился и исчез, что он должен вернуться к действительности, убежать от несчастья и гибели ему так и не удается.
Итак, в основе обоих произведений лежит античный миф. В обоих задействовано лишь его ядро. Оба автора, отталкиваясь от мифа, рассказывают «другую» историю. В обоих случаях миф существует в виде популярных «рассказов», к которым герои поначалу не питают особого доверия. Муратовский искатель иронизирует по поводу «россказней суеверных моряков старой расы» о морских женщинах. Отправляясь в плавание, он теряется в догадках, что «было истиной и что вымыслом» в этих старинных преданиях. Сразу по возвращении на берег он старается вообразить гибель молодого рыбака «самым естественным образом», а, отвечая на приветствия слуг и заказывая завтрак в гостинице, чувствует, как ловля перестает казаться ему достоверной. Однако, заметив возле локтя «глубокий запечатлевшийся след мелких острых зубов морской женщины», он утрачивает всякие сомнения в правдоподобности происшедшего с ним и пересматривает свои прежние взгляды.
Оба произведения прочитываются как свидетельства подлинности мифа, который из «суеверий» и «россказней» переходит в разряд «истинных происшествий». Этим приемом и тот, и другой автор пользуются с целью подчеркнуть актуальность поднимаемых ими проблем, главной среди которых оказывается проблема взаимоотношений человека и природы. Она в фокусе того и другого произведения. В обоих - речь идет о намеренном вторжении одного мира в другой. Разница в том, что у Уэллса вторжение в жизнь людей предпринимает морская нимфа, у Муратова морскую нимфу ловит человек. У Уэллса встреча героя с морской женщиной оказывается для него роковой; у Муратова герой, обессилев в схватке со
сверхъестественной пленницей, ценой отказа от обладания ею спасает себе жизнь.
Можно заметить и другие отличия между сопоставляемыми произведениями. Уэллс очеловечивает наяду: она не только, вопреки законам биологии, долгое время живет на суше, но и критически «мыслит», ведет полемику; именно она озвучивает авторскую критику нравов английского общества, погрязшего в рационализме и не способного на «живые» чувства, излагает авторский взгляд на свободную любовь, выступая в роли ее апологета. У Муратова обитательницы моря не беседуют с людьми и не являются рупором авторских идей, что, конечно не означает, что их образ лишен идейной нагрузки. Они воплощают природную стихию непосредственно: резвятся на морском просторе, издают пленительные по красоте звуки, кусаются, вступив в единоборство с человеком, демонстрируют физическое превосходство над ним. За их получеловеческим обликом скрывается «животное» нутро. Они в большей степени, чем морская дама Уэллса, напоминают тех существ, с которыми сталкивались античные герои. Муратов, подчеркнем еще раз, предлагает комическую аранжировку темы, которая и в мифе, и у Уэллса приобретала трагическое звучание.
Список литературы
1. Муратов П.П. Искусство и народ // Муратов П.П. Ночные мысли / сост. Соловьев Ю.П. - М.: Прогресс, 2000. - С. 91-11І.
2. Муратов П.П. Ловля сирен // Независимая газета. - 1997. - 4 июня. -№ 101. - С. 8. Рассказ цитируется по этому изданию без ссылок на него в тексте.
3. Муратов П.П. Война птиц // РГАлИ. Ф. 2227. Оп. Ед. хр. 248. Л. 35-45
4. Уэллс Г. Женщина с моря. - М., 1909.
5. Фоминых Т.Н., Баженова Т.М. Миф в рассказе П.П.Муратова «Ловля сирен» // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. - 2009. - Вып. 6. - С. 51-59.
