CC BY
76
Владимир МУКОМЕЛЬ
Ксенофобия как основа солидарности1
«Ксенофобия рождает ксенофобию, недоверие — взаимное недоверие» П. Штомпка2
Ксенофобные настроения, всегда присутствующие в обществе, получили широкое распространение в 2000-х годах. Если в 2002 г. слоган «Россия для русских» поддержали, в той или иной мере, 45% респондентов, то в октябре 2013 г. — 66%. Почти вдвое в этот период возросла доля респондентов, чувствующих враждебность к представителям других национальностей3.
Рост ксенофобии и межэтнической напряженности в обществе признается и специалистами, и политиками, и масс-медиа. Против кого направлена ксенофобия? Каковы глубинные, возможно, латентные факторы, обусловливающие рост ксенофобных настроений и агрессии к «чужим»? Имеется ли связь между распространенностью ксенофобии и функционированием социальных институтов, социальным устройством? В какой мере, если таковая связь присутствует, она — следствие конъюнктурных моментов, а в какой — результат предшествующего развития российского общества? Чем вызван всплеск ксенофобии последнего времени? Поиску ответов на поставленные вопросы и посвящена настоящая статья.
Объекты и дискурс ксенофобии
Ксенофобия в России имеет несколько измерений, из которых важнейшими являются этническое (этнофобии), миграционное (мигрантофобии), религиозное и конфессиональное (исламофобия, в первую очередь) и гражданское (наличие/отсутствие российского гражданства).
Преувеличенное значение этничности пронизывает многие аспекты общественных дискуссий по проблемам социально-экономи-
1 Расширенный вариант статьи публикуется в журнале «Мир России».
2 Штомпка П. Доверие - основа общества / Петр Штомпка: пер. с пол. .В.Морозовой. - М., Логос, 2012, с. 421.
3 Россияне о миграции и межнациональной напряженности. Левада-
Центр, Пресс-выпуск 5 ноября 2013.
ческой и политической жизни, а обсуждение социальных проблем, зачастую без всяких на то оснований, переводится в этническую плоскость. На смену марксистскому экономическому детерминизму пришел этнический детерминизм.
Этнофобии сегодня направлены в первую очередь на представителей «видимых меньшинств», визуально отличающихся от этнического большинства. Важную роль в формировании образа «чужого» играет его «пришлось»: даже принадлежность к этническому большинству не является барьером для мигрантофобий. (Что проявилось в 1990-х гг., когда вынужденные переселенцы — в подавляющем большинстве русские — столкнулись с неприятием местного населения). «Пришлость» не менее важна, чем этничность: традиционные для данной конкретной местности меньшинства рассматриваются этническим большинством как «свои».
Отметим два обстоятельства: во-первых, «пришлость» и гражданство являются подвижными характеристиками, зависящими, соответственно, от срока пребывания (и сопутствующего «укоренения» мигрантов в сознании принимающего населения) и одномоментного приобретения гражданства иностранцами. В отличие от них принадлежность к этнической группе, вероисповедание воспринимаются как принимающим населением, так и самими объектами ксенофобии, как нечто неизменное («навязанная идентичность»). Во-вторых, гражданство мигрантов значимо в повседневных контактах мигрантов с принимающим населением и властями, но никак не для обыденного сознания.
Из наличия вышеперечисленных векторов ксенофобии следует, что наиболее уязвимой группой будут являться представители мигрант-ских этнических меньшинств, не имеющие российского гражданства и исповедующие религию, не доминирующую в данной местности4.
4 Среднеазиатские мигранты, выходцы из Азербайджана, идеально подходят на роль «козлов отпущения». Хотя исламофобия имеет ограниченный отклик в публичном пространстве, исследования свидетельствуют о росте антиисламских настроений в обществе.
Россияне относительно толерантны лишь к приезжим из Украины, Молдовы, Белоруссии, визуально не выделяющимся в принимающем сообществе. В отношении других этнических групп у респондентов преобладает раздражение, неприязнь, недоверие. Большинство респондентов негативно относятся к соседству с семьей выходцев с Северного Кавказа (59,9%), иностранцев из Юго-Восточной Азии (57,3%), Средней Азии (55,0%), государств Закавказья — 52,0% . Среди сторонников лозунга «Россия для русских» неприятие мигрантов особенно выражено: среди них, например, 80,1% отрицательно отнеслись бы к соседству с выходцами из Северного Кавказа, положительно отнеслись бы к такому соседству 4,5%:. (И к мигрантам из других регионов России, независимо от их национальности, отношение соответствующее).
Рост ксенофобии в 1990-х объяснялся, во-первых, травматическим шоком, вызванным коренными социально-политическими и экономическими преобразованиями российского общества, во-вторых — ликвидацией сдерживающего правоохранительного начала. По мнению Л. Гудкова, например, ксенофобия выступает «суррогатом гратификации», фобии изменившегося порядка вещей легко переходят в ксенофобию2.
Что касается второго объяснения — ликвидации «социального запрета» (иногда увязываемого с возникшим идеологическим вакуумом3), то имеется и иная точка зрения. А. Малашенко подчеркивает, что Ксенофобия с большой буквы, сакрализовала отторжение любого культурного, социального, духовного компонента, не соответствующего советскому стандарту и преломлялась в религиозную фобию в виде атеизма, социальную фобию (обострение классовой борьбы) и этнофобии, в частности, антисемитизм. На бытовом уровне объектами этнофобии, помимо евреев, стали жители Средней Азии и Кавказа4.
В 2000-х рост ксенофобии сложно объяснить последствиями кризиса и травмы: население адаптировалось к социально-политиче-
1 Опрос ФОМ в октябре 2011 г. по заказу НИУ ВШЭ. Опрошено 24500 респондентов. Автор благодарит НИУ ВШЭ за предоставленную возможность использования данных вышеупомянутого исследования (далее МегаФОМ 2011).
2 Гудков Л. Чеченская война и «мы» // Неприкосновенный запас, № 5 (13), 2000.
3 ПутинВ.В. Большая пресс-конференция президента России в Кремле // Известия, 1 февраля 2007.
4 Солдатова Г.У., Макарчук А.В. Тренинг по профилактике ксенофобии. - М.: Генезис, 2006, http://psyfactor.org/lib/xenophobia2.htm. См. также: Шнирельман В.А. Советский парадокс: расизм в стране «дружбы народов»? // Антропология социальных перемен: сборник ст. / [отв. Ред. Э.Гучинова, г. Комарова]. - М.: РОССПЭН, 2011, с. 45.
ским и социально-экономическим реалиям. Практически сошли на нет фобии утраты ресурсов, характерные для 1990-х гг.5 Напротив, фобии утраты идентичности только усилились, однако изменился дискурс: масс-медиа и публичные политики предпочитают апеллировать к «культурной матрице», «культурному коду», «культурным скрепам» и т.п. При этом культура понимается как этнически имманентная, хотя «идея врожденной культуры, национального характера и тому подобное в современной социологии либо полностью дискредитированы, либо сданы в архив»6. «Культурный расизм», заменяющий иерархию рас биологического расизма на представления о несовместимости «культур», вреде их смешения, сегодня более распространен, чем «классический» расизм7.
Россияне полагают, что приток иноэтнич-ных мигрантов угрожает социальной стабильности. Превалирует точка зрения, что Россия не нуждается ни в иммигрантах, ни в трудовых мигрантах — с такой позицией солидаризировались 39% респондентов. Только 11% опрошенных верили, что «стране нужны и те, и другие мигранты», 15% полагали, что «нашей стране нужны только те мигранты, которые хотят остаться здесь жить навсегда», еще 26% — что «стране нужны только те мигранты, которые приезжают на заработки и не собираются здесь жить постоянно» и 9% уклонились от ответа8.
Возросшие в начале 2000-х масштабы миграции и их структурная трансформация сыграли определенную роль в росте ксенофобии, переориентации радикальных националистов на борьбу с наплывом иноэтничных мигрантов9, но достаточно ограниченную: еще в 1990-х исследователи указывали, что ксенофобия все больше принимает формы различных этнофо-бий и мигрантофобий. Да и политическая философия антимиграционизма, «в основе которой лежат расово-этнические аргументы и образы», по формулировке В.А. Тишкова, сформировалась еще в конце прошлого века10.
5 Левада Ю. От мнений к пониманию. Социологические очерки. 19932000. - М.: Московская школа политических исследований, 2000, с. 433.
6 Штомпка П., цит. соч., с. 243.
7 Осипов А. На пути к осмыслению проблем расизма // Расизм: современные западные подходы: сб. ст. /Пер. с англ., фр. Сост. А. Вер-ховский, А. Осипов. - М.: Центр «Сова», 2010, с. 15.
8 МегаФОМ 2011.
9 Бызов Л.Г. Представления и мечты россиян об устройстве России через призму ценностных и идейных противоречий общества // Россия реформирующаяся. Вып. 11: Ежегодник / отв. ред. М.К. Горшков. - М.: Новый хронограф, 2012, с. 162.
10 Толерантность как фактор противодействия ксенофобии: управление рисками ксенофобии в обществе риска / Под ред. Ю.П.Зинченко, А.В. Логинова. -М.: Федеральный институт развития, 2011, с. 570.
Вероятно, рост ксенофобии в различных ее проявлениях обусловлен не только внешними факторами, но и глубинными, фундаментальными факторами функционирования российского общества.
Социальное неравенство, институты и экспансия культуры недоверия
Запрос на трансформацию социальных и политических институтов сформировался не сегодня. Россиян не устраивает все возрастающее социальное неравенство, проявляющееся в неравенстве доходов: по этому показателю Россия занимает неприлично высокое место — коэффициент Джини, составлявший 0,387 в 1995 г., вырос до 0,420 в 2012 г.1
Реформы в ключевых областях, затрагивающих каждого россиянина, фактически провалились, и положение в правоохранительной сфере, судебной системе, пенитенциарной системе, в области здравоохранения, образования, социального обеспечения, борьбы с коррупцией мало кого устраивает.
73% респондентов не видят положительного эффекта от реформы полиции. Более половины респондентов не удовлетворены работой полиции своего города/района, 61% — не доверяет полиции. Сотрудники полиции вызывают антипатию, опасение, страх, возмущение и негодование у 54% россиян. 58% опрошенных полагают, что полиция не способна защитить его/ ее и членов их семьи от преступников2. Отчасти это так: количество убийств на 100 тысяч человек в России составляет 10,2 против 2,1 в странах ОЭСР3.
77% опрошенных в 2013 г. не были удовлетворены системой здравоохранения, причем на всем протяжении 2000-х большинство респондентов ежегодно фиксировали ухудшение качества медицинских услуг. Население возмущает не только качество медицинских услуг, но и их недоступность: 70% респондентов и членов их семей отказывались от лечения, восстановления здоровья из-за нехватки денег4.
Не лучше ситуация в сфере образования: по расходам на образование (4,1% ВВП
1 Распределение общего объема денежных доходов населения, Росстат, 2013, http://www.gks.ru/free_doc/new_site/population/urov/ urov_32g.htm.
2 Ежегодник « Общественное мнение - 2012», Аналитический Центр Юрия Левады, М., 2012, с. 106, 107).
3 Better life Index, OECD, 2013, http://www.oecdbetterlifeindex.org
4 Медицина, образование и ЖКХ в представлении россиян. Левада-Центр, Пресс-выпуск 10 сентября 2013; Общественное мнение - 2012, с. 70-72.
в 2008 г.), Россия занимала 110-е место в мире5. Проблема не столько в недофинансировании, сколько в качестве образования и его доступности. Состояние системы образования в стране оценивают негативно более двух третей респондентов. Равенство возможностей доступа к образованию — ключевой компонент социального государства, — подвергается россиянами сомнению: половина респондентов уверены, что они, их дети, внуки сейчас не смогут получить хорошее образование6.
Избирательное правосудие, социальное неравенство в сфере образования, здравоохранения, отсутствие социальных лифтов для молодежи, чувство незащищенности перед властями усугубляют неудовлетворенность повседневностью. По субъективной оценке удовлетворенности жизнью своих граждан Россия занимает место во второй сотне стран7.
Социальное неравенство порождает недовольство: «В условиях нелигитимности в общественном сознании подобных [социальных — В.М.] неравенств, они оказывают серьезное влияние на дестабилизацию российского общества и нарастание в нем социальных противоречий»8.
Для человека социального, для гражданина характерна вера в себя, вера в других людей, вера в совместно построенные институты. Еще в 1990-х гг. отмечалось: «В российском социуме низок уровень взаимного доверия людей, для него типичны взаимное безразличие, ограниченность реципрокного (т.е. основанного на взаимном исполнении обязанностей) поведения «родственно-дружеским» кругом, а чувство долга — масштабами семьи»9.
На протяжении 2004-2012 гг. вера в людей ослабевала10. Сегодня отмечается «системный дефицит доверия»: «Население вообще никому не верит и, более того, укрепляется в убеждении, что это нормальное и естественное для
5 The World Factbook, CIA, 2013, https://www.cia.gov/library/ publications/the-world-factbook/.
6 Общественное мнение - 2012, с. 74, 75.
7 The Happy Planet Index: 2012 Report, p.25, http://www.happyplanetindex. org/assets/happy-planet-index-report.pdf).
8 Горшков М.К. Социальные факторы консолидации Российского общества: социологическое измерение. - М., Новый хронограф, 2010, с. 3.
9 Дилигенский Г.Г. Становление гражданского общества: культурные и психологические проблемы // Гражданское общество в России: Структуры и сознание. - М., Наука, 1998, с. 230.
10 В эти годы Левада-Центр ежегодно задавал вопрос: «Как изменилась за минувший год Ваша вера в людей?». Отвечавших, что она ослабла, в среднем было в 2,5 раза больше тех, в ком она укрепилась. Рассчитано по: Общественное мнение - 2012. М.: Левада-Центр, 2012, с. 8.
общества состояние»1. Межличностное доверие ограничивается ближним кругом: семьей, родственниками, друзьями, хорошими знакомыми.
Низкий уровень межличностного доверия напрямую сказывается на росте ксенофобных настроений в первую очередь на прямых межличностных контактах с конкретными представителями меньшинств (этнических, мигрант-ских, религиозных и т.п.): «Взаимное недоверие, подозрительность становится одним из главных факторов, обуславливающих сохранение инто-лерантности в российском обществе»2.
Другой, более широкий круг доверия, опирающегося на стереотипы и предубеждения, охватывает категории людей, с которыми мы не сталкиваемся непосредственно, только наше представление соединяет их в реальные сообщества: члены этнической группы, религии, расы и т.п. А так как импульс доверия относится исключительно к людям, «чтобы его погасить, достаточно дегуманизировать, овеществить адресат доверия, лишить его человеческих черт: индивидуальности, само/утверждения, достоинства, автономии»3. Недоверие, базирующееся на деперсонализации, провоцирует ксенофобию ко всем членам воображаемого сообщества.
Особая проблема — институциональное доверие. С начала 1990-х гг. уровень доверия к отдельным государственным институтам стабильно низок4, причем неуклонно снижается с 2008 г.5.
Сокращается доверие не только к государственным институтам — мало доверяют публичным людям, организациям, режимам, с которыми имеется только опосредованный контакт, чаще всего через СМИ: крупному бизнесу, деловым и промышленным кругам, банкам, тем же масс-медиа.
В обществе идет экспансия культуры недоверия, для которой характерны аномия, нестабильность общественного порядка, непрозрачность институций, чуждость окружения, безответственность других людей и инсти-
1 Явлинский Г.А., Космынин А.В. Двадцать лет реформ - промежуточные итоги? (российское общество как процесс) // Мир России, 2011, № 2, с. 14.
2 Козырева П.М., Смирнов А.И. Доверие и его роль в консолидации российского общества // Социальные факторы консолидации Российского общества: социологическое измерение. -М., Новый хронограф, 2010, с. 171.
3 Штомпка П., цит. соч., с. 117, 157-158.
4 Общественное мнение - 2012, с. 76-77.
5 Голенкова З.Т., ИгитханянЕ.Д. Российский рабочий: социально-по-
литические ориентации // Россия реформирующаяся. Вып. 11: Ежегод-
ник / отв. ред. М.К. Горшков. - М.: Новый хронограф, 2012, с. 276-277.
тутов6. Не последнюю роль в эрозии культуры доверия играет социально-политическое устройство современной России, выстраивание вертикали власти и ее централизация снижает потребность власти в доверии граждан: «В случае полного контроля над каким-то явлением доверие, естественно, не играет никакой роли... Полная власть не требует доверия». При этом «чем сильнее граждане ощущают недоверие со стороны власти, тем меньше ей доверяют»7.
Становление культуры недоверия сочетается с низким уровнем лояльности и солидарности: нарастание недовольства сложившейся в стране ситуацией во всех группах россиян, наряду с нарушением базовых принципов справедливости, ощущение «неправильности» происходящего «приводит к нарастанию атомизации, разрушающей непосредственно переживаемое чувство органической общности нации и, тем самым, устои социальной солидарности россиян»8, что подрывает фундаментальные ценности россиян.
Эрозия традиционных ценностей и переформатирование солидарностей
Согласно кросс-культурным исследованиям, в российской культуре заложены ценности, которые в известной мере не служат барьером ксенофобии. Русская культура относится к культурам коллективистского типа с высоким уровнем избегания неопределенности и дистанции власти (по Г. Хофстеду), превалированием «традиционных» ценностей и ценностей «выживания» (по Р. Ингельхарту), выраженностью ценностей «принадлежности» к коллективу и ценностей «иерархии» (по Ш. Шварцу)9.
Анализ внутрироссийской дифференциации ценностей по Р. Ингельхарту показал, что 50% российских респондентов ориентируются на подчинение и слабо ориентируются на самостоятельное социальное действие. Для них характерно придание высокой важности иерархическим отношениям в обществе, получению и исполнению сигналов «сверху» и руководству стоящими ниже них в статусной иерархии. Прямым продолжением почтения к иерархии власти является высокая ценность «порядка»,
6 Штомпка П., цит. соч., с. 300 - 305, 414.
7 Штомпка П., цит. соч., с. 71, 379.
8 Тихонова Н.Е. О чем мечтают россияне: идеал и реальность / Под ред. М.К.Горшкова, Р.Крумма, Н.Е.Тихоновой. - М.: Весь Мир, 2013, с. 289.
9 См.: Лебедева Н.М. Этническая и кросс-культурная психология. -М.: МАКС Пресс, 2011.
приверженность диктуемым «сверху» запретам, в частности абортов и гомосексуализма, несамостоятельность, нерешительность. Недоверие окружающим сочетается у них с повышенным доверием властным фигурам.
Лишь у 3% российских респондентов альтернативные ценности инициативной автономии преобладают над ценностями встраивания в вертикаль власти (как светской, так и духовной). Преобладание ориентации на самостоятельность над ориентацией на подчинение сочетается у них с высоким уровнем доверия к окружающим. Промежуточных ценностей придерживается 46% респондентов, отвергающих регулирующие воздействия, идущие «сверху», но не выражающих готовности к собственному активному действию; уровень доверия к окружающим у них также невысок1 .
Отмечалось, что «господствующая система ценностей и убеждений обеспечивает легитимизацию социальных принципов распределения, а тем самым — и существующего неравенства. Сама легитимизация очень часто выступает как одобрение или поддержка общественным мнением этих форм»2. Это так — но до определенных пределов, когда сомнения в принципах распределения перерастают в сомнения в легитимности существующего порядка.
Власти отдают отчет в опасности размывания традиционных ценностей, дестабилизации основ культуры, в первую очередь — почтительности к власти, лояльности, признания легитимности сложившегося порядка.
Выход ищется, во-первых, в эксплуатации традиционных ценностей «порядка» и апелляции к «стабильности». (При игнорировании других ценностей, в частности — «справедливости». Запрос на «справедливость» в условиях возрастающего социального неравенства ведет к фрустрации, нарастанию агрессивных настроений3. В результате идет размывание электорального ядра сторонников власти, ее опоры).
Во-вторых, в пресечении различных форм неуправляемой инициативы и солидарности, идущих снизу и основывающихся на бескорыстии, готовности бескорыстной помощи. Благотворительность и волонтерство, идущие снизу, не в почете: власти готовы говорить лишь
0 специфически понимаемой «социальной от-
1 МагунВ., Руднев М. Ценностная гетерогенность населения европейских стран: типология по показателям Р. Инглхарта // Вестник общественного мнения. 2013, № 3-4 (113).
2 Хахулина Л. Субъективные оценки социального неравенства: результаты сравнительного международного исследования // Вестник общественного мнения, 2004, № 3, с. 45.
3 Тихонова Н.Е., цит. соч., с. 307.
ветственности бизнеса». Для власти характерно недоверие к сложным формам организации или мысли, солидарности и достижения, соответственно — недоверие к гражданскому обществу, любым добровольным, а не принудительным ассоциациям и связям, подавление стремления «к более сложным формам гратификации и солидарности»4.
В-третьих, что наиболее важно, — в переформатировании солидарностей и формировании иных оснований для лояльности власти; власть, инициирующая объединение представителей определенных социальных групп по общественно значимой проблеме, справедливо рассчитывает на лояльность членов общества, разделяющих ее взгляды и основания такой солидарности.
Власть, не нуждающаяся и не рассчитывающая на доверие граждан, нуждается в солидарности и лояльности к ней. Трудно представить солидарность и лояльность без доверия, альтернативой может служить, казалось бы, лишь страх. Сегодня формируются уникальные основания солидарности и лояльности: не доверие, не страх, а избирательное недоверие и избирательные страхи — недоверие к чуждым и страхи «чужих».
Основанием «новых солидарностей» все чаще выступают ксенофобные настроения сограждан, к которым апеллирует власть, опираясь на результаты социологических опросов. Высказывалось мнение, что за «борьбой с пропагандой гомосексуализма» ничего не стоит, кроме «тупой гомофобии / тупой ксенофобии / элементарного людоедства»5. Отнюдь: «норма, понимаемая как константа традиционализма, — единственное, что снимает все социальные границы»6.
Идеальной моделью переформатирования солидарностей стала кампания, развернутая после событий на Матвеевском рынке в Москве летом 2013 г. (и, в фантасмагорично истеричной форме продублированная после Бирюлево). Гонения на трудовых мигрантов, рейды на рынках и их закрытие, изоляция и высылка иностранцев формировали новые солидарности с властью, эксплуатируя негативные настроения по отношению к нескольким группам одновременно: а) к иностранцам, б) к кавказцам, в) к незаконным мигрантам, г) к торговцам, д) к криминалу, е) к коррумпированной полиции.
4 ГудковЛ.Д., ДубинБ.В., ЗоркаяН.А. Молодежь России. — М.: Московская школа политических исследований, 2011, с. 18.
5 Бычкова О. Чтобы никаких сомнений // Эхо Москвы, 13 июня 2013.
6 Берг М. О Путинской норме // Эхо Москвы, 24 июня 2013, http:// www.echo.msk.ru/blog/mberg/1101356-echo/.
При любых вариантах выстраивания «новых солидарностей», потенциальные объекты ксенофобии (этнические и религиозные меньшинства, мигранты, иностранцы) оказываются по иную сторону барьера, они — априори «чужие». Парадоксальным образом при этом «новые солидарности» объединяют как традиционалистов, так и их антагонистов, руководствующихся избирательной солидарностью, базирующейся на «этике ответственности, а не предписаниях традиции или коллективного заложничества»1. (По крайней мере, часть из них — как наиболее ярые борцы с ксенофобией, так и наиболее яркие ее пропагандисты являются представителями «модерного» типа личности. Не случайно ксенофобные настроения широко распространены в столицах среди высокообразованных, материально обеспеченных бизнесменов, руководителей высшего звена2).
Этническая солидарность занимает неподобающе значимое место в пространстве иных групповых солидарностей. В обществе доминируют представления о первостепенности прав групп, а не личности: 12% респондентов согласились с лозунгом «Россия для русских», 33% — с утверждением, что «Россия многонациональная страна, но русские должны пользоваться определенным преимуществом», 35% выбрали подсказку «Россия многонациональная страна, и все национальности должны пользоваться равными правами». Лишь 18% согласились с утверждением: «Важно обеспечить права личности, а не этнических групп», еще 3% затруднились с ответом3.
И хотя этническая солидарность может прямо коррелировать с гражданской4, социологи отмечают как неблагоприятный симптом, что солидаризация в немалой степени основана на обидах, особенно среди русских5.
Российское общество — мобилизационное, а «непременное условие мобилизационного состояния — обстановка постоянной «борьбы» (Левада 2001, с. 13). С непреходящими поисками «врагов», внутренних и внешних6. Дух
1 Гудков Л. Доверие в России: смысл, функция, структура //Вестник общественного мнения, 2012, № 2, с. 27.
2 Среди лиц с доходом свыше 60 тысяч рублей в месяц доля полностью одобряющих действия скинхедов была в 7 раз выше, чем среди всех респондентов (МегаФОМ, 2011).
3 МегаФОМ, 2011.
4 ДробижеваЛ.М., Рыжова С.В. Российская идентичность и межэтническая толерантность // Социальные факторы консолидации Российского общества: социологическое измерение. - М., Новый хронограф, 2010.
5 Дробижева Л.М. Этничность в социально-политическом пространстве Российской Федерации. Опыт 20 лет. /Л.М. Дробижева. - М.: Новый хронограф, 2013, с. 244.
6 См., например, список государств - врагов России с 2007 года
(Общественное мнение - 2012, с. 200).
конфронтации пронизывает все общественные дискуссии в России, а понятия ненасилия, терпимости, компромисса имеют явную негативную коннотацию. На всем протяжении 2000-х возможность массовых кровопролитных столкновений на национальной почве в стране допускали менее половины респондентов7. В октябре 2013 г. такую возможность допускали уже 62% опрошенных8.
В начале 2000-х высказывалось мнение, что единственный мобилизационный ресурс автократии — эксплуатация уязвленного национального достоинства русского народа9. Освоение технологии «новых солидарностей», сопровождающееся постоянным поиском и нахождением новых объектов ксенофобии, «новых чужих», существенно расширило ресурсы мобилизации: «буквально все, что ни происходит в стране ... начинает казаться сплошным гигантским, сложно организованным отвлекающим маневром, политтехнологическим фейком циклопического масштаба. Интеллектуальная и духовная жизнь Святой Руси начала XXI века перенасыщена. взрывами массовых эмоций, угаром вражды по всем горизонтам и азимутам»10.
Поиск расколов, поставленный на поток, с одной стороны, решает тактические задачи, с другой — ведет к сегментации общества, а не его консолидации.
За последний год озабоченность обывателей наплывом приезжих, мигрантов резко возросла: если в 2012 г. такого рода тревожность выражали 16% респондентов, то в 2013 г. — 27%и. При том, что объективных оснований тому нет: всплеск трудовых миграций пришелся на начало 2000-х, за последние три года численность мигрантов, работающих в России, стабилизировалась на уровне 4,5-6 млн. человек.
Несомненно, огромную роль в всплеске ксенофобных настроений сыграли события лета этого года, сопровождавшиеся истерией по поводу «проблем миграции»12. «Дельта» тревож-
7 Общественное мнение - 2012, с. 177.
8 Россияне о миграции и межнациональной напряженности. Левада-Центр, Пресс-выпуск 5 ноября 2013.
9 Паин Э.А. Этнополитический маятник. Динамика и механизмы эт-нополитических процессов в постсоветской России. - М.: Институт социологии РАН, 2004, с. 234.
10 Рубцов А. Философия опасности // Отечественные записки, 2013, № 2 (53).
11 Проблемы и тревоги россиян. Левада-Центр, Пресс-выпуск 3 сентября 2013, http://www.levada.ru/03-09-2013/problemy-i-trevogi-rossiyan.
12 Обсуждение «проблемы миграции» сводится к предложениям конкретных мер, подобных введению визового режима, ужесточения законодательства и т.п. Артикуляция «проблемы» отсутствует, хотя очевидно, что разные вызовы предполагают различные, часто взаимоисключающие, решения.
ности — конструкт, продукт пропаганды ксенофобии1.
Об этом свидетельствует то, что наиболее подвержены мигрантофобиям жители тех населенных пунктов, где, как они сами констатируют, мигрантов нет. И то, что образ «мигранта» для обывателя абстрактен2. (Сами мигранты взаимоотношения с принимающим населением оценивают также исходя из представлений, почерпнутых из масс-медиа3).
Маховик ксенофобии раскручивается: пропаганда формирует соответствующие общественные настроения, опираясь на которые и черпая фантастические сведения из них же, масс-медиа и политики вбрасывают все новые и новые порции ненависти к «чужим» в общественные дискуссии и информационное пространство.
Неадекватная реакция масс-медиа и политиков на события лета 2013 г. (Матвеевский рынок, выборы мэра Москвы, Бирюлево), не имеющая вроде на то видимых оснований, вполне логична: переформатирование солидарностей невозможно без соответствующей атмосферы, формирующей общественные настроения.
Представители меньшинств — удобные «козлы отпущения». Для политиков это способ канализации социального недовольства и завоевания популярности. Еще в начале 1990-х отмечалось: «Почти одинаковая по степени готовность сторонников различных течений поддерживать негативные этнические установки (а также соответствующие им действия, например, различные запреты, ограничения на передвижения, занятия по этническим признакам) приводит к сохранению и усилению потенциала ксенофобии в обществе»4.
Ксенофобия и мигрантофобии расползаются благодаря активизации этнических антрепренеров. В дискурсе «расизма», это не только,
1 «Клуб телепрессы» назвал антисобытием телесезона «Систематическое возбуждение ксенофобских настроений в политическом эфире государственного телеканала «Россия 1»».(РИА-Новости, 31 октября 2013, http://ria.ru/society/20131031/973443619.html).
2 В структуре повседневного сознания работающей российской молодежи понятие «мигранты» не связывается с определенными этническими группами, определенной конфессией или определенными образцами поведения. (Проект РГНФ 13-03-00494 «Анализ особенностей взаимной адаптации и потенциала интеграции молодых россиян и молодых мигрантов из Средней Азии и Закавказья», использовалась методика семантического дифференциала).
3 Политика интеграции мигрантов в России: вызовы, потенциал, риски: рабочая тетр. / [В.И. Мукомель]; [гл. ред. И.С. Иванов]; Российский совет по междунар. делам (РСМД). — М.: Спецкнига, 2013, с. 11).
4 Левада Ю. Новый русский национализм: амбиции, фобии, комплексы // Мониторинг общественного мнения, 1994, № 1, с. 17.
по мнению В.А. Тишкова, бытовой расизм, но и политический расизм, основанный на партийной идеологии и находящий отражение в партийных программах5 и практической деятельности, а также институциональный расизм, присущий таким социальным институтам как армия, школа, здравоохранение, социальная помощь, религиозные организации, государственный расизм, обнаруживающийся в законодательстве, практиках6.
Заключение
Осуждение ксенофобии, как правило, идет с этических позиций. Пора понять: ксенофобия не прагматична, сегрегированное общество лишено будущего.
Институционализация новых отношений невозможна без повышения доверия, а доверие невозможно без эффективных социальных институтов. Не реалистично уповать, что выходом из этого тупика станет появление анклавов с собственным, модерным типом социального капитала7. Адекватным ответом на вызовы, стоящие перед обществом, будут меры, направленные на создание климата доверия — в первую очередь, восстановление публичного доверия.
Особое значение приобретают инструменты согласования интересов разных социальных и политических групп. Необходим диалог, «промысел смысла»8, продуманная и прозрачная политика противодействия интолерантности, включающая принятие соответствующей государственной программы, создание общественного контроля над функционированием социальных и политических институтов, призванных противодействовать ксенофобии.
Без создания климата доверия, без институциональных преобразований, пусть даже символических, ксенофобия будет оставаться не только продуктом, но и инструментом функционирования российского общества.
5 В программах всех парламентских партий, за исключением «Единой России», присутствуют ксенофобные тезисы (Мукомель Владимир. Миграционная риторика в программных документах политических партий. КАРИМ-Восток - Консорциум прикладных исследований по международной миграции, 2012, http://www.carim-east.eu/media/exno/ Explanatory%20Notes_2012-51.pdf).
6 Толерантность.....с. 571.
7 Гудков Л. Д. Доверие., с. 42.
8 Штомпка П., цит. соч, с. 327.
