CC BY
110
ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ
УДК 159.9
Т. В. Евгеньева
Кандидат исторических наук, доцент, факультет политологии МГУ имени М. В. Ломоносова, факультет социологии и политологии Финансового университета при Правительстве Российской Федерации E-mail:etv133@mail.ru
Tatiana V.Evgenyeva PhD (History), Associate Professor, Faculty of Political Science, Lomonosov Moscow State University,
Faculty of Social and Political Science, Financial University under the Government of Russian Federation
Крым в пространстве российской
идентичности: образно-символическое измерение
В статье анализируются результаты исследования символов российской идентичности, концептуальным базисом которого стали идеи П. К. Гречко о ментальных основаниях идентификации личности. В центре исследования—мен-тальные основания идентичности российской нации, репрезентируемые через систему образов и символов в период после реинтеграции Крыма.
В статье сделан вывод, что образно-символическое пространство «крымского консенсуса» оказалось стереотипизированным и не таким монолитным, как можно было подумать, обращая внимание на коммуникативную его сторону. Подчеркивается необходимость поиска новых смыслов, способных сформировать более прочные ментальные основания российской идентичности.
Ключевые слова: идентификация, ментальные основания, российская идентичность, образно-символическое пространство, «крымский консенсус», осознаваемое и неосознаваемое восприятие, проективные методы, культурно-исторические символы, пространственно-географические символы.
Концептуальным основанием предлагаемого исследования стали идеи П. К. Гречко о ментальных основаниях идентификации личности, а также о вытекающем из этого принципиальном отличии идентификации, нацеленной на приобщение чело-
Как цитировать статью. Евгеньева Т. В. Крым в пространстве российской идентичности: образно-символическое измерение // Ценности и смыслы. 2017. № 4 (50). С. 20-33.
века к той или иной культурной общности, от социализации, опирающейся на нормативную сторону включения его в общество. Эти идеи были сформулированы им в серии статей 2009-2011 гг. [8; 9].
В этом контексте исследовательский интерес представляют основные содержательные элементы ментальных оснований российской идентичности, не только выраженные в форме ценностей, норм и идеалов, но и репрезентируемые массовым сознанием через систему образов и символов и именно в этой форме существующие в коллективном дискурсе, транслируемые в межличностном общении и массовой коммуникации.
В концепции П. К. Гречко «идентичность — это ментальное (ценности, нормы, идеалы) приобщение индивида к той или иной человеческой общности. Есть здесь, конечно, и внешняя атрибутика, порой вызывающе отличная, но ситуация в целом держится на ментальных узах, пусть на первый взгляд и не видимых» [9, с. 296].
Одним из наиболее значимых видов такой общности в современном мире остается нация. При определении этого понятия мы будем опираться на консенсус, сложившийся в современной мировой научной мысли, в котором нация определяется прежде всего не как исключительно этнокультурный феномен, но и в качестве специфической общности, формируемой в рамках государства, имеющей не только политическую, но и ментальную природу.
В российской науке указанный подход представлен в трудах представителей школы этнополитологии, возглавляемой академиком В. А. Тишковым, где нация определяется в качестве не этнического, а политического сообщества [25].
Начиная со второй половины прошлого века, теоретической базой анализа национально-государственной идентичности является классический конструктивистский подход, сформулированный в рамках теории национализма (концепции воображенных сообществ Б. Андерсона [1], национализма Э. Геллнера [5], «изобретения традиции» Э. Хобсбаума [30]), а также культурно-исторические подходы к пониманию нации (Э. Смит [24], К. Калхун [17]).
В большинстве российских исследований идентичности доминирует, как правило, социологический подход [7; 21], который не всегда дает возможность выявить ментальную сторону идентичности.
Концепция и методология исследования
На кафедре социологии и психологии политики факультета политологии МГУ имени М. В. Ломоносова была разработана политико-психологическая концепция, которая стала основанием долгосрочного научно-исследовательского проекта «Формирование национально-государственной идентичности в современной России» (2003-2018 гг.). Итоги отдельных этапов проекта представлены в ряде публикаций автора [10; 12; 13; 14].
В рамках этого проекта национально-государственная идентичность определяется как психологическая (П. К. Гречко определяет ее как «ментальная») самоассоциация личности с геополитическим образом определенного национально-государственного конструкта, имеющая в своем основании персональные фреймы (ценности и представления), закрепляющаяся и проявляющаяся через систему символических репрезентаций. Она представляет собой постоянно развивающийся баланс между глубинными политико-культурными, образно-символическими и коммуникативными компонентами. Подробнее данный подход представлен в предыдущих публикациях автора [11; 22].
Исследование, по результатам которого была написана данная статья, проводилось в периоды 2014-2015 гг. после реинтеграции Крыма в состав Российской Федерации и 2016-2017 гг. в нескольких регионах РФ, в том числе в Москве. Целью исследования было выявить и проанализировать образно-символическое содержание того контента, который властные политические элиты транслировали в эти периоды гражданам, с одной стороны, и трансформации, происходившие (или не происходившие) в образно-символическом пространстве массового сознания под влиянием этого контента.
Существенное теоретико-методологическое значение для исследования, помимо идей П. К. Гречко, имеют также современные теории, разработанные в рамках современной политической психологии и политической культуры:
- теоретическая модель политического восприятия, разработанная под руководством профессора Е. Б. Шестопал, позволяющая выявить рациональные и неосознаваемые компоненты политических образов [23];
- классические теоретические работы, посвященные природе политических символов, логике их зарождения и существования К. Юнга
[27], М. Элиаде [26], А. Н. Лосева [19], Э. Кассирера [18].
- концепция символической репрезентации политических явлений и процессов, связанной с теориями «символической власти» П. Бурдье [3], социального конструирования реальности П. Бергера и Т. Лукмана [2], символической политики М. Эдельмана [29]. В современной российской гуманитарной науке эта концепция представлена в проекте исследования символической политики, инициированного О. Ю. Малиновой [20] в ИНИОН РАН, результаты которого опубликованы также в серии сборников «Символическая политика», изданных в 2012-2017 гг.
Выбор методов исследования определялся задачей выявить как осознаваемые, так и неосознаваемые компоненты представлений респондентов о России в качестве оснований для идентификации со страной и государством.
Вербальный уровень исследования представлял собой фокусированные интервью, включающие открытые и закрытые вопросы, и метод неоконченных предложений («Россия — это...», «Я представляю будущее России как.»).
Проективные методики («Нарисуйте Россию в виде дома» и «Нарисуйте Россию в виде несуществующего животного») были направлены на выявление символической значимости тех или иных элементов представлений о внутреннем социальном и политическом устройстве России (дом) и о ее силе и влиянии в современном мире (несуществующее животное).
Метод картоидов («Обозначьте на контурной карте, где, по вашему мнению, должны проходить границы России») позволял оценить неосознаваемую составляющую восприятия респондентами России как образа единого (или фрагментарного) пространства, представить символическую пространственную и временную модель страны.
Данные методики позволили представить целостный многоаспектный образ России на разных этапах ее развития, в рамках которого российские граждане идентифицируют себя как социокультурную общность через систему образов и символов.
Символика референдума о статусе Крыма в 2014 году
Политический кризис на Украине, начавшийся осенью 2013 года и вылившийся в многомесячную массовую акцию в центре Киева,
получившую название «Евромайдан», и последующее отстранение от власти президента Украины В. Януковича спровоцировали протест-ную активность жителей юго-восточных регионов. Наиболее серьезную форму эти выступления приобрели на Крымском полуострове, большинство населения которого было русским или русскоязычным и идентифицировало себя с Россией. Для понимания этой ситуации можно еще раз вспомнить концепцию П. К. Гречко об исключительно ментальном характере идентичности, которая дает основания для осмысления видимого противоречия между сознательным принятием этим большинством гражданства Украины и сохранением российской идентичности на ментальном уровне.
На этом фоне центральной задачей организаторов референдума о статусе Крыма в марте 2014 года было актуализировать эту идентичность, используя знакомые большинству образы и символы, и сформировать поведенческие модели, чтобы обеспечить и высокий процент явки, и значимое количество голосов за вхождение Крымского полуострова в состав Российской Федерации.
В процессе подготовки референдума агитация на рациональном уровне велась прежде всего на основании анализа политических и социально-экономических преимуществ присоединения к России. В ней чаще всего встречались языковые конструкции и выражения, символизирующие определенные экономические показатели, значимые для населения: «повышение зарплат», «рост пенсий», «поддержка образования», или более абстрактные — «стабильность» и «безопасность»,— противопоставляемые «повышению цен», «экономическому кризису» и «наступлению фашизма» на Украине.
Одновременно в образно-символическом пространстве политической рекламы были активно задействованы историко-культурные и пространственно-географические символы.
Особое внимание уделялось актуализации образов и символов, в которых Крым и его жители были неотъемлемой частью российской истории — как во времена Российской империи, так и в советский период.
Американский исследователь, представитель психоаналитического направления Вэмик Волкан сформулировал два понятия, поясняющие идентифицирующую роль ряда исторических символов,— «избранная травма» и «избранная слава» [4]. Основными событиями,
воспринимаемыми в качестве «избранной славы», стали две обороны Севастополя — в 1854-1855 и 1941-1942 гг. Образы этих двух периодов в истории Крымской и Великой Отечественной войн стало своеобразным символическим мостом, соединяющим историю имперской, советской и современной России в единое целое.
Символическое пространство «избранной славы» дополнялось образами героев Крымской войны 1853-1856 гг., обороны и освобождения Севастополя в 1941 и 1944 гг., изображениями Андреевского флага, георгиевской ленты, советской красной звезды, орденов и военных наград, отсылающих к общему российскому и советскому славному прошлому.
Образы военных сражений и побед русской армии на территории Крыма транслировались не только его жителям, но и на всей российской территории в качестве символического обоснования необходимости «возвращения» полуострова, «воссоединения» его с Россией. Они свободно воспринимались массовым сознанием, для которого эти события были естественным элементом исторической памяти.
Вторым серьезным направлением символической политики стала активная трансляция пространственно-географических символов. Американский исследователь, представитель когнитивной географии Дж. Голд подчеркивал, что любой географический образ основан на пространственном и атрибутивном знании [6]. Под атрибутивным он понимал ассоциации, связанные с названием и особенностями местности. Значительная часть таких ассоциаций носит стереотипизирован-ный и символический характер. Представители культурной географии Дж. Андерсон, Д. Н. Замятин, Н. Ю. Замятина и др. также подчеркивают значение атрибутивного (ассоциативного) знания в формировании политико-географических образов [28; 15; 16].
С этой точки зрения мы можем оценивать самый тиражируемый плакат, на котором визуальное изображение Крымского полуострова, окрашенного в цвета российского флага, противопоставлялось красно-черному рисунку с находящейся в центре его свастикой. Эти образы дополнялись стилизованными картинками традиционно русской, как правило сельской жизни в сочетании с образами современного города с счастливыми жителями и устремленными ввысь домами, с одной стороны, и стереотипизированными «фашистами», «бандеровцами» и т.д., с другой.
В работах, посвященных проблеме идентичности, П. К. Гречко неоднократно подчеркивал роль значимого Другого в процессе идентификации [8]. При подготовке референдума жителям Крыма предлагался выбор между двумя вариантами Другого: Украиной — негативным символом, предметом психологической отстройки, и Россией — предметом позитивной идентификации.
Впоследствии эта уже ставшая привычной система исторических и пространственно-географических символов была дополнена событием, до этого момента не занимавшего большого места в российской истории,—принятием крещения киевским князем Владимиром в крымском городе Херсонес, на которое был перенесен акцент в теме крещения Руси. В результате такого перенесения акцентов были решены две взаимосвязанные задачи, направленные уже не столько на население Крыма, сколько на российское массовое сознание в целом.
Во-первых, территория Крыма приобретала символический статус пространства начала российской государственности, во-вторых, разрушалась ассоциативная связь этого процесса с Киевом, находящимся на территории современной Украины (можно вспомнить заявления украинских политиков о том, что в Киеве в 988 году произошло не крещение Руси, а крещение Украины).
В исследованиях политической мифологии этот процесс определяется как конструирование сакрального пространства, наделяемого особыми мистическими характеристиками, в котором герои становятся мифологическими героями, погибшие приобретают статус сакральной жертвы, а любое политическое противостояние оценивается в контексте борьбы добра со злом.
Основные содержательные элементы «крымского консенсуса»: система образов и символов массового сознания
Продуктом информационных кампаний 2014-2015 гг. стало появление в российском политическом дискурсе нового концепта, определяемого рядом авторов в качестве нового основания российской идентичности,— «крымского консенсуса».
«Крымский консенсус» интерпретируется одновременно как своеобразный внутриэлитный контракт и как согласие между властью и обществом по поводу некоторого набора ценностей и смыслов, принимаемых в качестве оснований идентификации. Он стал отражением
специфической социокультурной и политической ситуации, включавшей, помимо реинтеграции Крыма, еще несколько взаимосвязанных факторов: восстание на востоке Украины, санкции и контрсанкции, актуализировавшие в массовом сознании стереотипизированный образ «враждебного Запада» и его «агентов влияния» внутри России, подрывающих российскую государственность. Каждый из них нашел свое выражение в совокупности новых исторических, культурных и политических образов и символов, активно транслируемых официальными СМИ и легко воспринимаемых массовым сознанием россиян, расширив образно-символическое пространство российской идентичности.
В процессе анализа результатов исследований 2014-2015 гг. в рамках проекта «Формирование национально-государственной идентичности в современной России» были выявлены смысловые элементы российской идентичности, отражающие новые тенденции в трансформации массового сознания.
Реинтеграция Крыма, активно продвигаемая СМИ в качестве центрального элемента российской политики, актуализировала в сознании граждан пространственно территориальные образы и символы, популярные в середине 2000-х [14], и практически утратившие свой идентификационный потенциал к началу 2010 г. [10; 11]. Анализ кар-тоидов показал, однако, наличие противоположных представлений о желаемом будущем России, для которых пространство — это не объективно существующая территория, а значимый символ личной идентификации со страной и государством. Эта тенденция была характерна прежде всего для представителей молодого поколения, тогда как многие респонденты старшего возраста проецировали на образ будущего уже ставшие привычными реальные границы современной России.
Символическая территория будущей России для одной группы респондентов отражала ассоциативную связь процесса расширения территории с усилением мощи и геополитического влияния российского государства в современном мире. Отсюда — тенденция расширения территории за счет бывших республик Советского Союза (в большей степени — европейской части, в минимальной — Центральной Азии) или регионов Российской империи. В картоидах появляется Аляска, практически забытая с середины 2000-х и вернувшаяся, правда в иронической форме, в политический дискурс (можно вспомнить анекдоты про Аляску — Айс-Крым и т.д.
Интересно, что многие респонденты, на волне большого потока информации выделяя Крым или восточную часть Украины, забывали при этом отметить Калининградскую область, что говорит об особенности восприятия территории России на образно-символическом, а не рациональном уровне.
Вторая, меньшая группа, также опирающаяся на образно-символический уровень восприятия, и, как правило, принадлежащая к молодому поколению, обозначала будущую территорию России в виде пространства до Урала или даже условную Московию — нечетко прорисованное пространство вокруг Москвы. Интересно, что на вопросы о том, зачем это нужно респонденту и что должно произойти с оставшимися территориями, четкого ответа не находилось (иногда могли появиться абстрактные «китайцы»), а типичной мотивировкой такого выбора служило настроение неудовлетворенности, канализируемое в форме недовольства абстрактной «властью». При этом пространство России воспринималось не как свое, а скорее как принадлежащее этой «власти» («Эта страна»).
Можно предположить, что в восприятии этой части молодежи, живущей в основном в Москве и крупных городах, активная информационная кампания по возвращению Крыма, развернутая официальными государственными СМИ и воспринимаемая как пропаганда действий «власти», актуализировала еще не до конца осознанное и поведенчески ориентированное желание продемонстрировать свой протест.
Вторая тенденция трансформации образно-символического пространства российской идентичности в этот период — усиление рассогласованности в восприятии России как страны и как государства.
Увеличивается число молодых респондентов, для которых Россия — это прежде всего Родина, «моя страна», «мой дом». Эта тенденция к росту идентификации молодежи с Россией как страной стало продолжением процесса, наметившегося еще в начале 2010-х [12].
Особая значимость этого направления идентификации связана с непосредственным отражением в нем ментальной стороны идентичности, на которую в своих исследованиях обращал внимание П. К. Гречко [8; 9]. Более половины ответов проективных рисунков изображают не Россию-государство или его институты, а Россию-страну и ее народ с его культурой, традициями и образом жизни.
В то же время растет число расколов в оценке респондентами российского государства и его институтов.
С одной стороны, условные патриоты-государственники строят свою идентичность на идентификации с позитивным образом российского государства. В символическом пространстве ответов и проективных рисунков доминирует государственная символика, изображение Кремля и президента, различные военные атрибуты, призванные обозначить силу и мощь России. В проективных рисунках дом изображается в виде крепости, а несуществующее животное снабжено мощными когтями и клыками. Почти не встречаются образы, связанные с достижениями спорта (успех Олимпиады в Сочи был слишком быстро вытеснен допинговым скандалом) или культуры, что особенно характерно для молодежи, подобная ориентация которой поддерживается все большей концентрацией государственных СМИ на тематике военной силы или геополитического влияния Российского государства.
В этом контексте более конкретным становится образ внешнего врага. На первом месте — США и Украина, далее — Евросоюз, который воспринимается как единый субъект, Грузия (еще не забыт конфликт августа 2008, о котором периодически напоминают СМИ) и Польша.
Относительно новым явлением стала конкретизация образа внутреннего врага, к которым представители этой группы относят лидеров несистемной оппозиции, правозащитников и оппозиционных журналистов — «пятой колонны», ассоциированной с врагом внешним и разрушающей основы российского государства.
Хотелось бы подчеркнуть, что эти тенденции стали объективным подтверждением теоретических заключений П. К. Гречко не только о месте и роли значимого Другого в формировании идентичности, но и о соотношении между внешним Другим и Другим, найденным «внутри» нас, на нашей собственной территории [8].
Особенность пространства идентичности этой группы — когнитивная простота и стереотипизированность составляющих его образов и символов.
С другой стороны, это период роста разнонаправленных негативных ассоциаций, связанных с оценкой как внутреннего социально-политического положения граждан России, так и геополитической активности российского государства. Негативными характеристиками наделяются в первую очередь представители двух абстрактных социальных групп: чиновники и депутаты (как правило, определяемые как коррумпированные). При этом популярный в 2000-е негативный образ
олигарха исчезает из ответов и рисунков, а ближе к 2016 г. в качестве негативного символа все чаще используется слово «власть». Второй, еще более абстрактный социальный образ — народ — представлен в качестве бедной и бесправной общности.
В проективных рисунках дом — нищее, полуразрушенное строение, окруженное непривлекательными пустырями и вырубленными деревьями, либо, наоборот, привлекательное здание, в котором на более высоких этажах живут счастливые чиновники, а народ толпится где-то внизу или в подвале. Интересное противоречие можно заметить при сопоставлении рисунка дома и несуществующего животного. Нищему дому соответствует страшное, агрессивное существо, желающее завоевать земной шар.
Единственный представитель власти, образ которого остается вне влияния выявленных расколов,— это Президент Российской Федерации В. В. Путин, воспринимаемый большинством вне контекста социальных и политических отношений, а в качестве своеобразного абсолютного символа российской идентичности.
Справедливости ради следует отметить, что образ Крыма в качестве символа России также присутствует в этот период во всех категориях ответов, однако с различными, часто противоположными знаками («агрессия» и «аннексия» или «возвращение» и «восстановление справедливости»), а при обозначении настоящего времени часто используется словосочетание «после Крыма».
В этот период исторические события, связанные с местом Крыма в истории России (военные действия, обороны Севастополя и др.), занимают значительное место в коммуникативном пространстве, однако слабо представлены в системе исторических символов респондентов.
Князь Владимир, несмотря на продвижение в медийном пространстве его образа в качестве символического основателя государства после принятия христианства на территории Крыма, появлялся в ответах достаточно редко, чаще всего в момент дискуссий по поводу установки ему памятника в Москве. А в более поздних исследованиях 20162017 гг. тема Крыма как символического пространства российской государственности почти перестала появляться. Можно предположить, что такой результат частично связан с уходом этих сюжетов из коммуникативного пространства, а период, когда они были в нем широко представлены, оказался слишком коротким для принятия массовым
сознанием относительно новой интерпретации привычных исторических образов и символов.
В целом пространство исторических символов оставалась достаточно бедным. Сохранился небольшой набор событий, которые большинство респондентов называют в качестве наиболее значимых в российской истории, на первом месте среди которых — победа в Великой Отечественной войне и полет Юрия Гагарина, то есть те образы, которые представители старшего поколения сохранили в памяти, а молодежь восприняла во многом в процессе личного общения с ними.
Отдельно следует отметить серьезный рост позитивных ассоциаций, которые вызывает образ И. В. Сталина, символизирующий, по мнению респондентов, силу и величие страны и государства («При Сталине нас все уважали и боялись»), с одной стороны, и справедливое социальное устройство общества («При Сталине не было коррупции») — с другой.
Прочие исторические события и персонажи появляются в ответах редко и ситуативно, иногда на фоне очередного юбилея, популярного телесериала или публикации, обсуждаемой в социальных сетях.
Выводы
На основании анализа результатов исследований можно сделать вывод, что образно-символическое пространство «крымского консенсуса» в сознании значительной части россиян и особенно представителей молодого поколения было, во-первых, достаточно упрощенным и стереотипизированным, а, во-вторых, не таким монолитным, как можно было подумать, принимая во внимание его внешнюю коммуникативную сторону.
Если в 2014-2015 и начале 2016 гг. высказывались предположения, что «крымский консенсус» станет новым центром конструирования российской нации, то к концу 2016 года эксперты начинают ставить вопрос о спаде интереса к образу Крыма, ослаблении его символического значения для идентификации граждан со страной и государством.
Исследования 2016-2017 гг. подтверждают экспертные оценки. Крым из эмоционально окрашенного символа объединения «русского мира» и укрепления государства трансформировался в достаточно нейтральный образ одного из российских регионов, не самого благополучного и нуждающегося в поддержке.
В этом контексте возникает вопрос не только о сохранении при-
вычных образов и символов, но и о поиске новых смыслов, способных сформировать более прочные ментальные основания российской идентичности.
Литература
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Кучково поле, 2016. 416 с.
2. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995. 323 с.
3. Бурдье П. Социология социального пространства. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. 288 с.
4. Волкан В., Оболенский А. Национальные проблемы глазами психоаналитика с политическим комментарием // Общественные науки и современность. 1992. № 6. С. 41-42.
5. Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991. 320 с.
6. Голд Дж. Психология и география: Основы поведенческой географии. М.: Прогресс, 1990. 302 с.
7. Гражданская, этническая и региональная идентичность: вчера, сегодня, завтра / рук. проекта и отв. ред. Л. М. Дробижева. М.: Российская политическая энциклопедия, 2013. 485 с.
8. Гречко П. К. Идентичность — современные перспективы // Ценности и смыслы. 2009. № 2. С. 38-53.
9. Гречко П. К. Личностная идентичность: перспективы и ресурсы конструирования // Вопросы социальной теории. Научный альманах Института философии РАН. 2011. Т. V. С.293-318.
10. Евгеньева Т. В. Историческая память и национально-государственная идентичность в современной России // Ценности и смыслы. 2012. № 5. С. 27-37.
11. Евгеньева Т. В. Национально-государственная идентичность российской молодежи: структурное измерение и политико-психологические особенности // Перспективы развития политической психологии: новые направления, М.: Изд-во МГУ, 2012. С. 199-205.
12. Евгеньева Т. В., Нечаев В. Д. Проблема формирования национально-государственной идентичности российских школьников. Анализ результатов исследования гражданской и национальной самоидентификации старшеклассников // Ценности и смыслы. 2014. № 1. С. 7-22.
13. Евгеньева Т. В., Титов В. В. Образ «врага» как инструмент формирования политической идентичности в сети Интернет: опыт современной России // Информационные войны. 2014. № 4, С. 22-27.
14. Евгеньева Т. В., Титов В. В. Формирование национально-государственной идентичности российской молодежи // Полис. 2010. № 4. С. 122-134.
15. Замятин Д. Н. Образ страны: структура и динамика // Общественные науки и современность. 2000. № 1. С. 107-115.
16. Замятина Н. Ю. Когнитивно-пространственные сочетания как предмет географических исследований // Известия РАН. Серия географическая. 2002. № 5. С. 32-37.
17. Калхун К. Национализм. М.: Территория будущего, 2006. 288 с.
18. Кассирер Э. М. Философия символических форм. СПб., 2002. Т. 2. 279 с.
19. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Философия. Мифология. Культура. М.: Изд-во политической литературы, 1991. 320с.
20. Малинова О. Ю. Конструирование смыслов: Исследование символической политики в современной России. М.: ИНИОН РАН, 2013. 421 с.
21. Политическая идентичность и политика идентичности: в 2-х т. / под ред. И. С. Семененко. Том 1. Идентичность как категория политической науки. Словарь терминов и понятий. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. 208 с. Том 2. Идентичность и социально-политические изменения в XXI веке. М.: РОССПЭН, 2012. 471 с.
22. Политическая социология // Национально-государственная идентичность в современной России / под ред. Т. В. Евгеньевой. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2013. С. 298-316.
23. Психология политического восприятия в современной России / под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. 423 с.
24. Смит Э. Д. Национализм и модернизм: критический обзор современных теорий нации и национализма. М.: Праксис, 2004. 464 с.
25. Тишков В. А., Шабаев Ю. П. Этнополитология. Политические функции этничности. М.: Изд-во МГУ, 2011. С. 68.
26. Элиаде М. Аспекты мифа М.: Инвест-ППП, 1996. 240 с.
27. Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. 304 с.
28. Anderson J. Understanding cultural geography: Places and traces. L.; N.Y.: Routledge, 2010-212 p.
29. Edelman M. The Symbolic Uses of Politics. Urbana: University of Illinois Press, 1985. 232 p.
30. Hobsbawm E. Inventing Traditions // The Invention of Tradition / ed. by E. Hobsbawm, R. Terence. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 1-15.
