CC BY
73
Главная Наука Общество Оборона Блог Научное издание Контакты Наши авторы Энциклопедия
2013-1(1) 2014-1(2) 2017-3(12) 2017-4(13) 2014-2(3) 2015-1(4) 2015-2(5) 2016-1(6) 2016-2(7) 2016-3(8) 2016-4(9) 2017-1(10) 2017-2(11) 2018-1(14)
Kimsa ОБЩЕСТВО OEÜPOHA noo-jouma!. НАУКА. ОБЩЕСТВО. ОБОРОНА
f йВ
Наука. Общество. Оборона (noo-journal.ru). - 2016. - № 3 (8)
Популярное
Россия на пути
укрепления
государственности
Симфония Русской идеи
Трамп и США - главный противник России
Без знания прошлого нет будущего
Военно-историческая наука действительно в упадке
Патриотические сводки от Владимира Кикнадзе
Рубрики
Противодействие фальсификациям отечественной истории
Жарский А.П., кандидат военных наук; Михайлов А.А.,
доктор исторических наук, доцент
Zharsky A.P., Candidate of Military Sciences;
Mikhaiiov A.A., Doctor of Historical Sciences, Associate Professor
Крушение Русской императорской армии на исходе Первой мировой войны (по материалам воспоминаний и дневников русской военной эмиграции)
The collapse of the Russian Imperial Army at the end of World War I (based on the memoirs and diaries of Russian military emigration)
Аннотация. В статье на основе анализа и обобщения материалов воспоминаний русской военной эмиграции освещаются трагические события февраля - марта 1917 г., приведшие к крушению как Русской Императорской армии, так и зиждившейся на ее основе Российской империи.
Ключевые слова: Русская армия, русская военная эмиграция, Приказ №1, выборные войсковые комитеты, институт комиссаров.
Summury. On the basis of analysis and generalization of materials memories Russian military emigration highlights the tragic events of February - March 1917, which led to the collapse of both the Imperial Russian Army, and was based on its basis the Russian Empire.
Keywords: Russian army, Russian military emigration, order number 1, elective soldiers' committees, the institution of commissars.
«Нации могут долгое время существовать с негодными общегосударственными и юридическими установлениями, так как законы и права постоянно унаследываются - метко заметил немецкий военный историкXIX века Макс Йенс — ... но военные учреждения, которые так же гнилы, тянут весь народ неумолимо в пропасть, так как их пригодность или негодность решает вопрос: быть или не быть?».
Не секрет, что события, произошедшие на исходе Первой мировой войны (100-летие со дня окончания которой мы отмечаем в 2018 г.), стали одной из причин великих потрясений, постигших нашу Родину в начале XX века Крушение одного из главных ее «союзников» — Русской Императорской армии стало одной из основных причин крушения и самого государства. В этой связи нам представляется, что читателю могут быть совсем небезынтересны воспоминания некоторых участников событий 1917-го (как предостережение грядущим поколениям нашей страны).
Освещение распада Российской Императорской армии, описание конкретных событий и попытки разобраться в причинах, их породивших, занимали чрезвычайно видное, даже ведущее место в воспоминаниях, научных трудах, публицистике военной эмиграции. При этом многие авторы, особенно в первые послереволюционные годы, искренне полагали, что век советской власти будет недолог, и их знания и опыт потребуются «освобожденной» России. Конечно, глубина освещения событий, подходы и оценки отдельных авторов значительно различались в зависимости от их политических взглядов, возраста, личного опыта, места в служебной иерархии и т. п. Тем не менее большинству этих работ присущи и некоторые общие черты, продиктованные самой принадлежностью к офицерскому корпусу, на которых мы и остановимся ниже. Однако, прежде чем посмотреть на основные причины крушения Русской Императорской армии глазами военной эмиграции, несколько слов о том, что (по мнению авторов) могло стать прологом к событиям, приведшим к катастрофе, а именно как все начиналось.
Утром 27 февраля 1917 г. в Петрограде старший фельдфебель учебной команды запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка Т.И. Кирпичников призвал солдат батальона не выполнять приказы командиров по подавлению развернувшихся в столице волнений. Штабс-
Кадры и наука ОПК России
Миграционные и демографические риски
Олимпиада по военной истории
Наши партнеры
'liiail'Htitmitniiil
ЖУРНАЛ
"НА СТРАЖЕ РОДИНЫ"
В
51 ■*»■
41 а 39 t
капитан И.С. Лашкевич, прибывший в расположение части для оглашения приказа командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта С.С. Хабалова о «недопущении беспорядков во время войны», был убит выстрелом в спину. Затем взбунтовавшийся батальон под руководством Кирпичникова двинулся поднимать соседние полки. К мятежным солдатам присоединилась толпа. Их продвижение сопровождалось истреблением полицейских отрядов, разгромом окружного суда, арсенала и др. «Встречавшихся офицеров, — писал А.И. Деникин в «Очерках русской Смуты», — обезоруживали, иногда убивали» [1. с. 111].
Февральские события оказались для армии и флота России совсем не таким уж и бескровным, как это иногда представлялось в некоторых наших исторических трудах. Позже, 1-3 марта, прокатилась волна убийств офицеров флота в Кронштадте, Ревеле, Гельсингфорсе, происходили нападения солдат на офицеров во многих частях армии.
Поражает даже не столько полная безнаказанность совершенных преступлений, как тот факт, что Временное правительство всячески их поощряло. Так, Кирпичников был произведен в чин подпрапорщика, награжден Георгиевским крестом, врученным ему лично генералом Л.Г. Корниловым (и это, заметим, не за боевые заслуги, а за убийство офицера, своего командира!) [2] и от Волынского полка избран в состав Петроградского совета. Фотографии «солдата революции номер один» были распечатаны во многих газетах. Мы так подробно остановились на данном факте потому, как полагаем, что эти события и можно считать началом конца Русской Императорской армии. Все дальнейшее, излагаемое нами здесь (по материалам воспоминаний и дневников русской военной эмиграции) и приведшее наши вооруженные силы к полной катастрофе, в определенной степени можно считать последствиями февраля 1917 г.
Характеризуя дальнейшие события (февраль-март 1917 г.), большинство авторов, военных мемуаристов полагали, что большую роль в нараставшем распаде армии сыграл изданный Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов пресловутый Приказ № 1 (от 1 марта 1917 г.).
«Злейший враг России, писал контр-адмирал А.Д. Бубнов, — не мог бы придумать более действительного способа для моментального уничтожения ее военной мощи, чем тот, который придумали составители своего приказа» [3, с. 229]. П.Н. Краснов в мемуарном очерке, опубликованном в начале 1920-х гг., утверждал, что Приказ № 1 разрушил армию и стал первопричиной Брестского мирного договора. Сходную точку зрения значительно позже высказал генерал от инфантерии Н.А. Епанчин, командовавший в 1917 г. 5-й стрелковой Финляндской дивизией. После довольно подробного разбора в мемуарах Приказа № 1 он сделал следующий вывод: «До этого приказа порядок в армии еще держался, но со дня объявления о его исполнении начался развал армии, который довел ее до окончательной разрухи, а Россию — к тирании большевиков» [4, с. 446]. Подробно содержание и роль Приказа № 1 рассматривал также А.И. Деникин, который, помимо прочего, указал на то, что основные положения документа были глубоко внедрены в сознание солдат революционерами еще до его публикации [1, с. 138].
Пункты приказа, диктовавшие, среди прочего, отказ от сложившихся в русской армии ритуалов и символики, воспринимались офицерами (и не без оснований) как разрушение самих основ воинской службы. В этой связи генерал-майор Э.А. Верцинский дает в мемуарах весьма красочную картину новшеств: «1 марта еще не меньше половины солдат при встрече отдавала честь, затем это заметно уменьшалось с каждым днем. Одновременно стали солдатами старательно отпускаться и вычесываться из-под папах живописные чубы, и прорвало какое-то всеобщее лущение семечек; сплеванная подсолнечная шелуха в изобилии валялась на всех улицах и общественных местах. У часовых свобода очень скоро проявилась в том, что они стали сидеть на посту, приставив винтовку к стенке» [5, с. 10]. Очень сходный портрет «революционного солдата» дает и П.Н. Врангель, прибывший в Петроград в начале апреля, примерно через месяц после отъезда Верцинского: «Занятия в казармах нигде не велись и солдаты целый день и большую часть ночи проводили на улицах. <...> Без оружия, большей частью в расстегнутых шинелях, с папиросой в зубах и карманами, полными семечек солдаты толпами ходили по тротуару, никому не отдавая чести и толкая прохожих» [6, с. 34].
Кадет Псковского корпуса В.К. Айзов в явно сатирических тонах описал смотр, устроенный в Пскове в марте 1917 г. командующим Северным фронтом Н.В. Рузским: «Сперва прошли учащиеся не учащиеся, телеграфисты не телеграфисты, черт их там разберет; за ними штаб генерала Рузского: писаря, перемешавшиеся в «братском единении» с офицерами. Потом проковыляли четыре девицы, по тетрадке поющие: «Мы жертвою пали». За девицами последовала какая-то часть, за нею ученики, за учениками еще толпы с музыкой и красными знаменами...» [7, с. 26].
С юным кадетом вполне солидарен генерал-лейтенант Б.В. Геруа. Повествуя про церемонию по поводу присяги Временному правительству в Луцке, он язвительно заметил, что марш войск «скорее напоминал деревенский крестный ход с той разницей, что вместо икон и хоругвей несли лес красных знамен и плакатов» [8, с. 170].
П.Н. Врангель с презрением и злой иронией вспоминал, что в середине марта Амурский
1712315176774
казачий полк вышел на парад по случаю своего (полкового) праздника под красными знаменами. «Подъехав к выстроенному для парада полку, — пишет он, — я с удивлением увидел вместо сотенных значков в большинстве сотен красные флаги. Для флагов этих казаки, видимо, использовали «подручный материал», и на флаг одной из сотен, очевидно, пошла юбка из красного ситца с какими-то крапинками» [6, с. 31]. По собственным словам П.Н. Врангель участвовать в церемонии отказался и объявил командиру полка Е.Г. Сычеву строгий выговор, сделав при этом основной упор на то, что красные флаги не соответствуют уставным требованиям.
Интересно заметить, что многие кадеты и юнкера сделали своеобразной формой протеста новым порядкам именно неукоснительное следование всем требованиям службы. В.К. Айзов красочно описал в мемуарах, как во время злосчастного смотра кадеты специально прошли строем, «соблюдая строгое равнение и взводную дистанцию, давая ногу» [7, с. 26-27]. Юнкер располагавшегося в Киеве Николаевского артиллерийского училища Н. Апостолов отмечал в мемуарах: «Дисциплина и традиции поддерживались строго. Почти у всех юнкеров в изголовье кровати, рядом с иконкой красовался, как и раньше, старый кадетский погон с сохранившимся на нем шефским вензелем» [9, с. 52].
Погоны и кокарды вообще часто становились своеобразным символом верности присяге и офицерскому братству. Выпускник Пажеского корпуса писал в мемуарах о своих соучениках: «...Расставание с эполетами казалось им чуть ли не предательством» [10, с. 144]. Поэтому именно погоны и воинские ритуалы нередко становились также поводом для конфликтов между солдатами и офицерами в действующей армии и тылу. Погоны вообще, а офицерские погоны в особенности стали восприниматься как символ старого режима. Уже в первые дни революции солдаты срывали погоны с офицеров, а офицеры, считая утрату погон позором, часто оказывали самое ожесточенное сопротивление [11]. Так, например, 8 марта 1917 г. за отказ снять погоны беснующейся толпой солдат и матросов на Литейном проспекте был убит выдающийся отечественный баллистик, профессор, член-корреспондент Российской и ряда иностранных академий наук генерал-лейтенант Н.А. Забудский.
Одним из следствий этого злополучного приказа, по мнению некоторых авторов воспоминаний, стала возрастать враждебность солдат по отношению к офицерам. Э.А. Верцинский вспоминал: «Эта вдруг прорвавшаяся непримиримость, даже ненависть к офицерам была для большинства совершенно неожиданной, в особенности в боевой обстановке, где условия жизни офицеров и солдат мало разнились между собою и где ежедневная возможность смерти всех уравнивала» [5, с. 15].
Большинство мемуаристов при этом сходились во мнении, что первоначально «революционная зараза» охватила тыл, а на фронт проникла позже, в результате деятельности революционеров-агитаторов и контактам фронтовиков с солдатами тыловых частей.
Генерал-лейтенант П.Н. Краснов, командовавший в то время 2-й сводной казачьей дивизией, отмечал, что пока «дивизия стояла на позиции в непосредственной близости к неприятелю, она держалась». Однако после того, как в апреле казаков отвели в тыл, начался быстрый распад: «Как только казаки дивизии соприкоснулись с тылом, они начали быстро разлагаться. Начались митинги с вынесением самых диких резолюций. <... > Масса в четыре с лишним тысячи людей, большинство в возрасте от 21 до 30 лет, т. е. крепких, сильных и здоровых, притом не втянутых в ежедневную тяжелую работу, болтались целыми днями без всякого дела, начинали пьянствовать и безобразничать. Казаки украсились алыми бантами, вырядились в красные ленты и ни о каком уважении к офицерам не хотели и слышать» [12, с. 131].
Э.А. Верцинский, возглавивший в марте 1917 г. штаб 18-го армейского корпуса, стоявшего в Карпатах, отмечал в мемуарах: «Первые впечатления на фронте были довольно удовлетворительные; революционный развал армии сюда еще не докатился, и войска вначале внешне сохраняли воинский вид. Однако в корпус вскоре стали наезжать из столицы разные лица с поручениями. Преимущественно это были социалисты разных толков, заботившиеся о расширении и углублении революции» [5, с. 13].
Другим не менее пагубным явлением, способствовавшим разложению армии, по мнению большинства авторов, стала деятельность в армии так называемых выборных комитетов. «В первый месяц революции, — писал А.И. Деникин, — правительство и военная власть не принимали никаких мер ... к введению в известные рамки этого опасного явления». В комитетах же, по его мнению, преобладали люди, готовые угождать всем «инстинктам» избравшей их «солдатской массы» [1, с. 275].
Особую опасность, как полагал Деникин, представляло стремление комитетов «вторгаться и в чисто боевые, тактические распоряжения начальников, затрудняя донельзя или ставя иногда в положительную невозможность ведение операций». Деникин также привел множество примеров того, как практически все попытки офицеров, работая в комитетах, подчинить их себе, заканчивались провалом. Такая ситуация сложилась даже в Ставке верховного главнокомандующего, где «комитет стал трибуной для агитации против начальства», вмешивался в дела командования и выносил постановления «подчас вызывающие,
оскорбительные, деморализующие» [1, с. 171].
Б.В. Геруа вспоминал о деятельности комитетов в исключительно мрачных тонах: «...Самым ужасным была безысходная глупость всех этих нескончаемых разговоров. «Товарищи» мешались буквально во все, требуя объяснить, почему такая-то дивизия стояла на позиции на два дня дольше, чем другая; почему такой-то полк переводится на другой участок, не является ли происходящая перегруппировка контрреволюцией и т. п.» [8, с. 176]. Сходной точки зрения держался П.Н. Краснов: «Новые порядки, введенные Временным правительством, отсутствие какой бы то ни было власти у начальников, передача в руки комитетов всех полковых дел быстро расшатывали армию» [12, с. 132].
С недоверием были встречены офицерами также меры Временного правительства по реорганизации вооруженных сил, в том числе деятельность т. н. «Поливановской комиссии» («Особой комиссии по реорганизации армии на демократических началах» под председательством генерала от инфантерии А.А. Поливанова), учрежденной по приказу военного министра А.И. Гучкова в марте 1917 г.
А.И. Деникин писал о ней в чрезвычайно резких тонах: «Ни один будущий историк русской армии не сможет пройти мимо поливановской комиссии — этого рокового учреждения, печать которого лежит решительно на всех мероприятиях, погубивших армию. С невероятным цинизмом, граничащим с изменой Родине, это учреждение, в состав которого входило много генералов и офицеров, назначенных военным министром, шаг за шагом, день за днем проводило тлетворные идеи и разрушало разумные устои военного строя» [1, с. 268]. Наиболее вредными, с точки зрения Деникина, были решения комиссии в военно-судебной сфере, лишение командиров дисциплинарной власти, придание легитимности комитетам. «Военные члены комиссии, — утверждал он, — как будто соперничали друг перед другом в смысле раболепного угождения новым повелителям, давая обоснование и оправдание своим авторитетом их разрушающим идеям» [1, с. 268].
Стоит отметить, что во многих мемуарах вообще очень часто звучат обвинения в адрес представителей командования и военной администрации, стремившихся подстроиться под требования времени. Казачий офицер (в годы Гражданской войны — войсковой атаман Забайкальского казачьего войска) Г.М. Семенов отметил в своих мемуарах: «К сожалению, старшие войсковые начальники, в видах собственной карьеры и установления хороших отношений с новым начальством, весьма часто держали себя не на высоте и даже подыгрывались под новые направления в правительстве и стране» [13, с. 62].
Сходное суждение высказывал А.И. Деникин, имевший политические убеждения, очень отличавшиеся от убеждений Семенова. «Рядовое офицерство, — писал он, — несколько растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащий тон с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, игравший на слабых струнках Совета и нового правящего рабоче-солдатского класса, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры» [1, с. 144].
По понятным причинам особо резко осуждались в эмигрантской мемуаристике те военачальники, которые не только активно поддерживали Временное правительство, но позже перешли на сторону Советской власти. Очень часто в карьеризме и беспринципности обвиняли, например, А.А. Брусилова [14, с. 103].
Н.А. Епанчин рисует малопривлекательный портрет командующего 11-й армией генерал-лейтенанта А.Е. Гутора, поощрявшего, по его мнению, «братание» с «товарищами». «Сам Гутор, — пишет мемуарист, обшил воротник, обшлага и прорезь на груди своей защитной рубахи широкими красными полосами; парные часовые у его дома тоже имели красные обшивки, банты, перевязи на штыках» [4, с. 475]. Интересно, что Б.В. Геруа, которому также выпало служить с Гутором, характеризует его несколько более благожелательно, считает его лояльность революционным порядкам следствием стремления продолжать в качестве военачальника борьбу на фронте [8].
Отношение военных мемуаристов к А.И. Гучкову, занимавшему пост военного министра в марте-мае 1917 г., было довольно противоречивым. П.Н. Врангель писал, что само «назначение военным министром человека не военного, да еще во время войны, не могло не вызвать многих сомнений» [6, с. 32]. А.И. Деникин отмечал, что Гучков задолго до революции установил контакты с видными военными молодого возраста и делами армии интересовался давно. Оба военачальника решительно осуждали проведенную министром чистку офицерского состава. А.И. Деникин, в частности, утверждал: «Массовое увольнение начальников окончательно подорвало веру в командный состав и дало внешнее оправдание комитетскому и солдатскому произволу и насилию над отдельными представителями командования. Необычные перетасовки и перемещения оторвали большое количество лиц от своих частей... переносили их в новую, незнакомую среду, где для приобретения этого влияния требовались и время, и трудная работа в обстановке, в корне изменившейся» [1, с. 262].
По данным А.А. Керсновского, в этот период «армия, переживавшая самый опасный час своего существования, была обезглавлена. Были отрешены половина корпусных командиров (35 из 68) и около трети начальников дивизий (75 из 240). Во главе военных округов были поставлены авантюристы, наспех произведенные в штаб-офицерские чины. Московский военный округ получил зауряд-подполковник Грузинов — друг Гучкова. Киевский — некто Оберучев, социалист-революционер из разжалованных подпоручиков. Алексеев (Верховный главнокомандующий, генерал от инфантерии. — Авт.) решил протестовать против разрушительной работы комиссии Поливанова, но в последнюю минуту оробел...» [15, с. 239].
«Смена такого огромного количества начальников отдельных частей и высших войсковых соединений одновременно, — писал П.Н. Врангель, — и замена их людьми чуждыми этим частям, да еще в столь ответственное время, не могло не отразиться на внутреннем порядке и боеспособности армии» [6, с. 34].
Отрицательную оценку ротации кадров давал также Э.А. Верцинский, полагая, что она расчистила путь к высоким должностям расчетливым карьеристам: «Более беспринципные начальники стали заигрывать с солдатами в явный ущерб для армии и строить свое преуспевание на показной революционности» [5, с. 15].
Гораздо более неприязненное отношение, порой настоящую ненависть вызывал у большей части авторов А.Ф. Керенский. Весьма резкие оценки многие мемуаристы давали учрежденному — после назначения Керенского военным и морским министром — институту комиссаров, в основе которого, по утверждению А.И. Деникина, лежало «недоверие к командному составу». Еще больший вред, по мнению ряда авторов, нанесла армии «Декларация прав солдата», введенная в действие приказом Керенского от 9 мая 1917 г. «Эта «декларация прав» <...>, — отмечал А.И. Деникин, — окончательно подорвала все устои старой армии. Она внесла безудержное политиканство и элементы социальной борьбы в неуравновешенную и вооруженную массу...» [1, с. 300].
Офицерам претила также сама манера поведения Керенского во время его визитов на фронт, показной, по их мнению, демократизм, «заигрывание» с солдатами. Генерал-лейтенант П.К. Кондзеровский с насмешкой вспоминал, как во время посещения Ставки Керенский не подал руки никому из генералов, но зато принялся здороваться с отдавшими ему рапорт ординарцами, которые «были в полном замешательстве, не зная, как поступить и что делать с находящейся в правой руке винтовкой» [16, с. 129]. Весьма неприязненную характеристику дал А.Ф. Керенскому Б. Геруа, который увидел в нем сходство с «Гришкой Отрепьевым» [8, с. 189].
Многие мемуаристы писали также о подрывной деятельности большевиков и очень часто — о поддержке революционной пропаганды Германией. Весьма экспрессивно по данному поводу выразился, например, генерал-лейтенант А.П. Будберг в своем «Дневнике белогвардейца»: «Немцы с искусством Мефистофеля использовали свое знание современной русской души и при помощи Ленинской компании вспрыснули нам яд, растворивший последние жалкие корочки, в которых еще наружно держалась русская армия; уничтожение дисциплины, проклятый принцип «постольку-поскольку» и пораженческая пропаганда обратила нас в опасные для всякого порядка вооруженные толпы...» [17]. Впрочем, «немецкий след» в происходивших событиях видел и гораздо более сдержанный А.И. Деникин.
«В безобразной обстановке комитетов, съездов, митингов и резолюций, — пишет А.А. Керсновский, — Ставка и штабы фронтов продолжали разрабатывать планы летнего наступления». И как один из первых результатов развала военной организации государства, по мнению большинства мемуаристов, стал провал этого наступления русских войск (в июле 1917 г.). А.И. Деникин, назначенный 31 мая на должность главнокомандующего армиями Западного фронта, так описывает состояние подчиненных ему корпусов: «Один командир корпуса вел твердо войска, но испытывал сильнейший напор войсковых комитетов, другой боялся посещать свои части; третьего я застал в полной прострации и в слезах после какой-то резолюции недоверия». С болью пишет Деникин и о том, что офицерам приходилось уговаривать солдат идти в атаку, полемизируя одновременно с большевистскими агитаторами. «В мае-июне 1917 г., — утверждал Н.А. Епанчин, - наша армия уже не была организованной массой: это была развращенная и разнузданная толпа» [4, с. 478].
Являвшийся непосредственным участником событий на Юго-Западном фронте, П.Н. Врангель утверждал, что при первом же натиске противника «демократизированная армия» вышла из повиновения своим командирам и «бежала как стадо баранов».
«Основная болезнь армии, — писал Верцинский, — выражалась в утере воинской дисциплины и чувства долга. Поспешное отступление армии от Тарнополя и Калуша, часто переходящее в позорное бегство, сопровождалось погромами и разбоями». О насилиях войск над мирным населением писал также П.П. Скоропадский. Упоминал будущий украинский гетман также вредное влияние комитетов. «Во время боев, — писал он, — комитеты куда-то исчезали, и тогда было значительно легче работать. Как только противник был далеко, все эти учреждения снова делали свое отвратительное дело».
О том, как складывалась обстановка на фронте после неудачного наступления проникновенно
и драматично описывает А.А. Керсновский: «Именовавшиеся еще частями, толпы отказывались сменять товарищей . А те, не дожидаясь смены, покидали постылые окопы. И часто в этих опустевших окопах маячили одинокие фигуры в офицерских погонах — последние птенцы [гнезда] Петрова оставались на посту, зная, что разводящим здесь может быть только Смерть» [15, с. 242].
Вполне закономерно, что большая часть военных мемуаристов с симпатией и сочувствием вспоминали о выступлении генерала Л.Г. Корнилова. Разные по служебному положению и убеждениям, мемуаристы были однако едины во мнении, что провал корниловского выступления еще больше ускорил распад армии, а продолженная Керенским политика «демократизации» и гонения на офицеров сделали его необратимым. Фактическое уничтожении армии, в свою очередь, как полагали авторы, многократно облегчило большевикам захват власти.
И в заключение хочется привести слова А.И. Деникина, не потерявшие, как нам представляется, своей актуальности по настоящее время: «Армия в 1917 году сыграла решающую роль в судьбах России. Ее участие в ходе революции ... растление и гибель -должны послужить большим и предостерегающим уроком для новых строителей русской жизни».
Анализируя события последних лет и обращаясь к отечественной истории, невольно убеждаешься в пророческих словах члена Правительствующего Сената России, известного историка М.М. Бородкина: «Миролюбие не избавит нас от внешней опасности ... На мировой арене можно стоять только вооруженными». В этой связи, подводя краткий итог вышеизложенному, можно с полной уверенностью утверждать, что приведенные здесь воспоминания русской военной эмиграции, на наш взгляд, следует интерпретировать не иначе, как назидание потомкам: «Гибель армии всегда влечет за собой гибель государства».
Список литературы и источников
1. Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Крушение власти и армии, февраль-сентябрь 1917. М., 1991.
2. Впоследствии Т.И. Кирпичников отрицал, что был непосредственным убийцей Лашкевича и утверждал, что в офицера стрелял «неизвестный солдат». Однако весной 1917 г. он охотно принимал почести как «первый солдат революции».
3. Бубнов А.Д. В царской ставке. М., 2008.
4. Епанчин Н.А. На службе трех императоров. М., 1996.
5. Верцинский Э.А. Год революции. Воспоминания офицера Генерального штаба за 1917-1918 гг. Таллинн, 1929.
6. Врангель П.Н. Воспоминания. В 2 ч. 1916-1920. М., 2006.
7. Айзов В. Последние дни корпуса во Пскове // Досуг кадета-псковича. 1957. № 1.
8. Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни. Т. II. Париж, 1970.
9. Апостолов Н. Николаевское артиллерийское училище // Кадеты и юнкера в белой борьбе и на чужбине. М., 2003.
10. Гоаббе П. Она на Неву: Мои юные годы в России. СПб, 1995.
11. Колоницкий Б.И. Погоны и борьба за власть в 1917 году. СПб, 2001. 83 с.
12. Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Архив русской революции. Т. 1. Берлин, 1922.
13. Семенов Г.М. О себе (воспоминания, мысли и выводы). М., 1999.
14. Дрейер В.Н. На закате Империи. Мадрид, 1965.
15. Керсновский А.А. История Русской армии. Т. 4. М., 1994.
16. Кондзеровский П.К. В Ставке Верховного 1914-1917. Воспоминания дежурного генерала при Верховном главнокомандующем. Париж, 1967.
17. Будберг А. Дневник белогвардейца. Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2001.
Наука. Общество. Оборона (noo-journal.ru). - 2016. - № 3 (8)
