CC BY
39
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2009. № 6
ГЛОБАЛЬНЫЙ КРИЗИС: ВЫЗОВЫ И ШАНСЫ ДЛЯ РОССИИ
КРИЗИС В ЗЕРКАЛЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Материалы круглого стола, состоявшегося 22 апреля 2009 г.
на факультете политологии МГУ имени М.В. Ломоносова
В статье, подготовленной по итогам прошедшего 22 апреля 2009 года на факультете политологии МГУ имени М.В. Ломоносова круглого стола "Кризис в зеркале политической психологии ", обсуждаются политико-психологические проблемы нынешнего социально-экономического кризиса. Участники круглого стола, ведущие отечественные политологи, анализируют, как кризис отразился на поведении политической элиты, меняется ли что-то в ее сознании и способности оперативно реагировать на изменяющиеся обстоятельства. В статье также показано, как меняется восприятие российской власти и политических лидеров рядовыми гражданами и как сам кризис отразился на политическом восприятии России за рубежом и внутри страны.
В круглом столе приняли участие ведущие ученые-политологи, политические психологи, журналисты, а также практикующие политики страны. Открыл круглый стол декан факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, доктор исторических наук, профессор А.Ю. Шутов, вела круглый стол доктор философских наук, профессор Е.Б. Шестопал, заведующая кафедрой социологии и психологии политики факультета политологии МГУ.
Ключевые слова: социально-экономический кризис, политическая элита, политическое поведение, политическое сознание, политическая власть, восприятие власти, политические институты, политические лидеры, политическая апатия и дестабилизация, политические настроения, образ власти.
Е.Б. Шестопал
Для участия в дискуссии мы пригласили не только политических психологов, но и политических аналитиков, политических журналистов, и все же центральным будет политико-психологический ракурс разговора.
Позволю себе высказать несколько предварительных соображений по данной теме. Мировой финансовый кризис не только вызвал серьезные экономические последствия, но и повлиял уже и повлияет еще на политическую сферу. В международных отношениях явно наметился новый этап, связанный с ростом недоверия стран друг к другу и протекци -онистских настроений. А.Д. Богатуров указывает на такое последствие кризиса, как деградация международного порядка, сложившегося после распада СССР, который был, по его мнению, безусловной ценностью.
Он также справедливо отмечает, что "в политико-психологическом смысле финансовый кризис сработал на формирование атмосферы чрезвычайности. Страны и правительства в такой ситуации находят извинительным поступать необычно, решительно и даже резко; все больше думают о собственном спасении, чем об учете чьих-то интересов"1. Но в еще большей степени последствия кризиса влияют на внутриполитическую ситуацию. Предметом нашего анализа будут те последствия кризиса, которые затрагивают российскую внутреннюю политику.
К сожалению, в психологической литературе эти проблемы пока не получили освещения. Есть работы по семейному кризису, по кризису среднего возраста и по другим чисто личностным и социально-психологическим видам кризиса. Но анализ кризиса социетального уровня отсутствует. При этом предлагаемые психологами меры по преодолению кризисов на личностном и межличностном уровнях неприменимы даже в качестве аналогии при поиске выхода из кризисов более высокого уровня.
Политологи и политики тоже только приступили к осмыслению данной проблемы2. Размышлениями, скорее, экономического характера делятся и представители бизнеса3. Не так давно М. Касьянов предположил, что если кризис продолжится, то в России могут начаться социальные волнения и даже революция. Но это заявление не является результатом серьезного анализа.
Но в целом и у нас в стране, и за рубежом ощущается явный дефицит как описания различных форм проявлений кризиса, так и поиска его глубинных причин и прогноза его политических последствий, без чего выработка государственных мер по его преодолению рискует свестись к "тушению пожара".
Если рассматривать нынешний кризис в контексте политико-психологического анализа, то прежде всего необходимо определиться, в чем этот кризис проявляется. В отличие от экономики, где его нередко сравнивают с нарушением функционирования сердечно-сосудистой системы человека и видят его в "закупорке" финансовых и товарных потоков, в сфере политики кризис проявляется в существенной разбалансиров-ке системы политических институтов, в потере ею управляемости и устойчивости. Но если посмотреть на кризис не только как на кризис институтов, но и как на кризис политических отношений и коммуникаций, то необходимо признать, что главные его причины кроются в таких
1 Богатуров А.Д. Контрреволюция ценностей и международная безопасность // Международные процессы, 2008. Т. 6. № 2 (17). С. 4.
2 См., например, публикацию Д. Бадовского в "Газете.ру", круглый стол "Господин Кризис, как Вас теперь называть?" в "Полисе" № 3 за 2009 г. Этот интересный материал фокусирует внимание больше на мегатрендах, моделях мироустройства и других глобальных и международных проявлениях кризиса, чем на внутриполитических его последствиях для России.
3 См. публикацию М. Прохорова в газете "Ведомости" от 11.11.2008 г.
трудноуловимых феноменах, как взаимоотношения власти и граждан и их восприятие друг другом.
Еще классики современной политологии Д. Истон и Дж. Деннис4 высказали постулат о том, что любая политическая система сохраняет устойчивость только до тех пор, пока существует поддержка гражданами власти. При этом поддержка трактуется в политической психологии и социологии прежде всего в терминах "доверия".
С этой точки зрения можно описывать кризис именно в терминах падения доверия населения к власти, которые и до глобального финансового кризиса в постсоветской истории России имели довольно высокий уровень. Специфика российской ситуации заключалась при этом в том, что происходило "раздвоение" отношения к власти: с одной стороны, власть как абстрактная категория не пользовалась ни доверием, ни симпатией населения, и в то же время верховный правитель, ее олицетворяющий и персонифицирующий в последнее десятилетие, вызывал намного более позитивное отношение со стороны граждан. Как показывают опросы, проводимые всеми ведущими центрами изучения общественного мнения, впервые за последние годы снижается доверие не только к органам власти в центре и в регионах (это не новое явление), но и к центральным, так сказать, символическим фигурам, которые олицетворяют власть как таковую, — доверие к фигурам президента и премьера5.
Некоторые политологи и политики полагают, что политическая апатия и демобилизация не страшны для управляемости системы и даже, наоборот, на руку властям, которые больше опасаются массовой мобилизации на фоне падения производства и уровня жизни населения6.
Действительно, кризис может проявляться как в форме острого протеста (вроде того, что был вызван монетизацией льгот в 2005 г.), так и в форме политической апатии и цинизма, полного ухода граждан в свои частные дела и отказа власти в доверии. И хотя, конечно, стихийные формы протеста и политическая радикализация населения — это более острая форма кризиса, здесь могла бы быть уместна медицинская аналогия: грипп, который не сопровождается повышением температуры, нередко более опасен, чем грипп с высокой температурой. Отсутствие политической реакции со стороны населения является проявлением снижающегося социального иммунитета. А если учесть, что этот процесс в России начался еще в 1990-е гг., то такая затяжная демобилизация населения может быть чревата серьезными политическим последствиями для страны. Между тем все меры по трансформации политической системы, которые до сегодняшнего момента предпринимаются центральной властью, свидетельствуют о том, что власть стремится ограничить участие граждан даже в самой простой электоральной форме. Развитие партийной системы
4 Easton D, Dennis J. Children and the Political System. N.Y.: McGraw-Hill, 1969.
5 См., например, данные Левады-центра и ФОМа за январь—апрель 2009 г.
6 См.: Бадовский Д. Указ.соч.
также идет фактически без включения граждан "снизу", на уровне поиска и отбора нового руководства партий. Да и включение в политическую систему новых акторов и замена одиозных представителей власти на разных этажах системы на новые лица идут достаточно хаотично, без ясных принципов этого отбора и объяснения населению, почему и за что отстраняются одни руководители и приходят другие.
Как показывает анализ поведения российской политической элиты, проведенный нами в рамках проекта "Человеческий капитал федеральной и региональной политических элит", в сознании представителей политического класса в ситуации кризиса не изменилось главное: они и сейчас, как и раньше, видят население не в качестве участника антикризисных мер, а только в качестве объекта их воздействия.
На обсуждение мы вынесли три вопроса, которые нам кажутся наиболее актуальными для политико-психологического анализа кризиса:
Первый вопрос касается элиты. Как кризис отражается на поведении политической элиты? Меняется ли что-нибудь в ее сознании? Насколько наша политическая элита способна быстро реагировать на меняющиеся обстоятельства?
Второй вопрос в соответствии с тем, о чем было сказано выше, касается взаимоотношения власти и общества. Изменилось ли и если да, то как восприятие российской власти и политических лидеров рядовыми гражданами? Стал ли образ власти в массовом сознании более близким и вызывающим доверие или граждане по-прежнему опираются лишь на собственные силы?
И третий вопрос, который хотелось бы поставить сегодня: изменилось ли восприятие России за рубежом и внутри страны под воздействием кризиса? Насколько место России под влиянием кризиса стало более или менее значительным?
М.Ю. Урнов
УСЛОВИЯ ДЕСТАБИЛИЗАЦИИ СЛЕДУЕТ ИСКАТЬ В ЭЛИТАХ
Я не думаю, что нам стоит обсуждать вопрос о том, есть кризис или его нет. Хорошо известно, что делается на биржах, как ведут себя валюты, что происходит на рынке труда и по какому поводу собираются эксперты и министры ведущих держав. Поэтому давайте исходить из того, что кризис налицо, и займемся своим профессиональным делом, т.е. обсудим, как он воспринимается в нашей стране, как ведут себя элиты и общественное мнение.
Говоря о политической элите, я могу опираться только на личные наблюдения за публичным поведением ее отдельных представителей: их словарем, тембром голоса, мимикой во время выступлений, стилистикой их PR-кампаний и т.д. Исходя из этих наблюдений, я склоняюсь к выводу, что наша политическая элита нынешний кризис воспринимает крайне серьезно и весьма тревожится по поводу его перспектив.
Одна из главных причин наблюдаемой на самом верху нервной реакции на кризис состоит, по-моему, в том, что группа, находящаяся сегодня у власти, не имела опыта управления страной в кризисных условиях.
Эта группа оказалась на вершине властной иерархии в предельно благоприятных условиях:
— рост мировых цен на нефть позволял не особенно задумываться о последствиях политических и управленческих ошибок: любая политическая ошибка (даже очень серьезная) демпфировалась мощным притоком долларов в страну;
— оживление экономики, в значительной степени связанное все с тем же ростом цен на нефть, обеспечивало повышение личных доходов и как следствие — положительное отношение к элите со стороны общества.
Последнее очень важно. Социологические данные свидетельствуют о том, что симпатии к власти со стороны населения постсоветской России зависят от оценок людьми собственного благосостояния и личных экономических перспектив. На Международной конференции в ГУ—ВШЭ в апреле 2009 г. было несколько очень интересных докладов по этому поводу.
И вдруг почти мгновенно ситуация изменилась. Долларовый ливень прекратился. Экономические реалии потребовали непривычно тонких политических решений; учета обстоятельств, которыми раньше пренебрегали; понимания того, что совсем не все запросы лоббистских групп могут быть удовлетворены, что политика не сводится к пиару и пр.
Резкие перемены всегда дискомфортны, тем более что в политической системе, сложившейся у нас за последние 10 лет, важнейшими крепежными элементами стабильности были высочайший рейтинг первого лица или двух первых лиц и наличие у властвующей группы ресурсов, достаточных для приобретения лояльности большей части региональных и профессиональных элит.
Сейчас рейтинг стал медленно ползти вниз, а ресурсы оказались в дефиците. Элита, как мне кажется, не вполне представляет, как себя вести в такой ситуации.
Наблюдается растерянность, успокаивание себя тем, что кризис скоро кончится. Между тем целостной антикризисной программы все еще нет. Отношение к проводимым мерам у населения неоднозначное. Все это происходит на фоне нарастающего давления различных лоббистских групп.
Прямым следствием такой нервозности является обострение вну-триэлитной борьбы. Судя по всему, усиливается конкуренция команд президента и премьера. Это видно хотя бы по соперничеству за присутствие на телеэкране. Но видна, разумеется, лишь верхушка айсберга.
Я далек от того, чтобы считать конкуренцию различных частей политической элиты чем-то отрицательным. По-моему, подобная конкуренция, если она институционализирована и прозрачна, является бла-
гом. Но сегодня в России уровень институционализации элитной конкуренции приближается к нулю. Кроме того, у нынешней политической системы нет встроенных стабилизаторов: нет системы сдержек и противовесов, нет и легитимных организаций, которые в той или иной критической ситуации могли бы, не нарушая Конституцию, взять на себя функцию восстановления политической стабильности.
Поэтому конкуренция внутри политической элиты, если она достигнет достаточно высокого уровня накала и широких масштабов, может привести к дестабилизации политической ситуации с плохо прогнозируемыми последствиями, что очень опасно.
Теперь об общественном мнении. Согласно социологическим данным, в обществе растет неудовлетворенность своей жизнью, оценки перспектив ухудшаются. Одновременно снижается склонность к выходу на улицы и иным протестным действиям. Иначе говоря, в обществе растет не агрессивность, а разочарованность и политическая апатия. Эти данные меня не удивляют: они укладываются (пока что) в теоретическую модель общественной агрессивности, которую я недавно описал в своей книге.
Однако отсутствие в обществе роста агрессивности не должно расслаблять политиков. Последствия общественной апатии могут быть не менее опасны, чем последствия общественной агрессивности. Нам с вами хорошо известно, что апатичное общество перестает быть сдерживающим фактором внутриэлитной борьбы. Опасность усугубляется, если апатия в обществе сочетается с нервозностью в элитах (а у нас нервозность наблюдается не только на высшем — федеральном — уровне элиты, но и на уровне региональных элит).
Если к общественной апатии и нервозности элит добавить упомянутое выше отсутствие встроенных политических стабилизаторов, то хрупкость и уязвимость нынешней российской политической ситуации станет очевидной.
Теперь несколько слов об условиях возможной дестабилизации. Таких условий два:
— отсутствие в элите консенсуса по поводу того, что нужно делать в условиях кризиса;
— сопоставимость сил (ресурсов) конкурирующих групп, находящихся в высших эшелонах власти.
Первое условие уже налицо. Чтобы убедиться в отсутствии единства на самом верху, достаточно почитать выступления наших политических лидеров и чиновников высшего звена. О том, что значительная часть чиновников среднего уровня разочарована в нынешнем политическом курсе, свидетельствуют последние социологические исследования, в частности исследование, проведенное группой "Николо М".
Второе условие пока отсутствует. Среди нескольких противостоящих групп одна является доминантной. Административных, финансовых, силовых и иных ресурсов у нее значительно больше, чем у соперников. Но кризис может привести к тому, что ресурсы конкурентов
6 ВМУ, политические науки, № 6
81
станут сопоставимыми, например, за счет переориентации на них других групп интересов.
Если это произойдет, конкуренция может выйти из латентной фазы в открытую, начнется поляризация (двухполярная, трехполярная и пр. — не важно), захватывающая региональные, силовые, экономические и прочие элиты. Вероятный итог — классическая ситуация открытой элитной борьбы без правил.
При этом большая часть населения продолжит мирно копать картошку, а противоборствующие элитные группы будут апеллировать к инстинктам и чувствам небольших, но зато хорошо организованных и активных групп "народа". Каков будет результат такой борьбы, — сегодня сказать невозможно.
Словом, перспектива неясная. Все будет зависеть от того, как будет развиваться кризис. Между тем если мы посмотрим на экономические прогнозы, то они постоянно ухудшаются: оценки продолжительности и глубины кризиса растут и т.д.
Что же касается политологического сообщества, то ему, за неимением возможности сколько-нибудь серьезно влиять на политическую ситуацию, остается только наблюдать.
В.С. Комаровский
ИЗ КРИЗИСА В ОДИНОЧКУ НИ ВЛАСТЬ, НИ ОБЩЕСТВО НЕ ВЫЙДУТ
Первое. Есть ли кризис? По-моему, очевидно, что он есть. Масштабы этого кризиса — вот проблема. Это кризис, который затрагивает не только нашу страну, но и все страны. Поэтому он системный, это кризис миросистемы. Что из этого следует? Он по-разному пройдет в разных странах и даже в отдельных регионах.
Что интересно нам? Совершенно очевидно, что понимания природы этого кризиса у нашего руководства не было. Потому появлялись заявления, что он нас обойдет. И самое страшное, что нет понимания и сейчас. Меняется ли психология элиты? В одном из интервью нашего Президента английской или американской телекомпании на вопрос: "Это все виноваты жирные коты?" — он ответил: "Ну что Вы!". В свое время я понял, что такое социология и социальная психология, прочитав работу Дюркгейма о самоубийствах. Он говорил, что каждый самостоятельно принимает решение покончить с жизнью. Но во время кризиса к самоубийству приводит то, что раньше не приводило. Поэтому наша главная задача — изучать умонастроения в обществе. Как изменилось миропонимание и мироощущение людей под влиянием кризиса?
Второе, что касается нашей страны. А с чем мы выйдем из кризиса, если мы не опишем коридор возможностей? Какие сейчас идут на эту тему рассуждения? Однозначно выиграет Китай, с большой вероятностью выиграют Штаты. Что с нами будет? Сценарий уже написан: будем ждать, когда выберутся другие и вытащат нас. Это означает, что мы
будем в еще худшем положении, нежели сейчас. Или мы пытаемся выстроить какую-то систему мер, как, например, делают китайцы?
Дальше короткие ответы по вопросам. Меняется ли психология власти? Безусловно, меняется как реакция на ситуацию. Но понимает ли власть, что дальше так продолжаться не может, что не может остаться тот же самый режим? Для этого нет условий. Тот негласный общественный договор, когда вы занимаетесь своим делом и не лезете в политику, а мы обеспечиваем определенный рост вашего благосостояния, не имеет сейчас под собой основы. Готова ли власть пойти на изменение режима? Среди различных определений политического режима мне больше всего нравится определение его как плебисцитарно-номенкла-турного. А это означает зависимость от состояния общественного мнения. Нельзя считать, что этот режим будет делать все что угодно. Значит, он будет меняться. Но когда будут предложены новые модели? У нас нет не только исторических, но прежде всего экономических условий для демократии. На Западе 70% ВВП создается на малых и средних предприятиях и средний класс является господствующим. Естественно, что он о себе может заявить. У нас этого нет, поэтому не стоит пытаться копировать западную модель демократии. На достаточно высоком уровне существует убеждение, что из кризиса в одиночку ни власть, ни общество не выйдут. Готово ли общество взять на себя большую долю ответственности за положение дел в стране и вообще каково наше население? Данные многих социологических исследований показывают, что пока идет не поиск новых путей, а снижение уровня своих притязаний. Хуже всего, если и власть пойдет по этому пути. Это означает, что никаких перспектив выйти из кризиса обновленными у нас нет.
Б.В. Межуев
МИРОВОЙ КРИЗИС И ПОЛИТИЧЕСКАЯ РАССТАНОВКА СИЛ
В первую очередь кризис не является только российским явлением, и рассматривать его в отрыве от того, что происходит в мире и конкретно в других странах, видимо, нельзя. Поэтому отсутствие какой-то сравнительной перспективы при анализе проблем кризиса не позволяет подойти к серьезным и значимым выводам. Так вот, если взять за основу господствующее в общественном сознании представление о том, что такое кризис, то мы придем к выводу, что это означает то, что на финансовых рынках стало меньше денег. По какой-то причине вдруг оказалось, что тех денег, которые в виртуальной форме существовали на финансовых рынках, теперь просто нет.
Я лично имею очень смутное представление о том, куда они делись, но доминирующее объяснение этого обстоятельства во всем мире заключается в том, что большая часть этих денег имела исключительно виртуальный характер и не была обеспечена ни наличностью, ни товарной массой. Я не уверен, что это единственное объяснение, даже
не уверен, что это объяснение позволяет разобраться во всех перипетиях кризиса, но, несомненно, очень важную роль играет то, что в мире, в общественной науке, в средствах массовой информации именно это объяснение является главным.
Итак, считается, что деньги не исчезли в неизвестном направлении, просто раньше они имели "виртуальный" характер, представляя собой продукт спекулятивных игр финансовой элиты. Поэтому главный итог кризиса — идеологическая компрометация тех людей в администрации, кто представляет собой политическую клиентелу Уолл-стрит.
Когда были оглашены имена членов экономической команды Оба-мы — Ларри Саммерса, Питера Орзцака, Тимоти Гейтнера, — леволибе-ральную группу поддержки нового президента охватило чувство глубокого разочарования. К управлению экономикой и финансами пришла фактически группа прежних соратников Билла Клинтона и его министра финансов Роберта Рубина, который в 1990-е гг. целенаправленно проводил политику уменьшения государственного контроля над финансовыми операциями, производимыми ведущими банками и Федеральной резервной системой. Эта группа сразу был охарактеризована как "команда по спасению Уолл-стрит от банкротства". Таковой она фактически и являлась. Однако общественность, вероятно, слишком рано однозначно отождествила с этой группой перспективы президентства Обамы. Новоизбранный глава Белого дома и даже его сторонники позволяли идти несколько дальше, чем требовали интересы финансовой олигархии. Запрещались финансовые бонусы топ-менеджерам компаний-банкротов, говорилось о необходимости национализации медицинского страхования; воротилам Уолл-стрит объясняли, что лишь администрация Обамы стоит между руководителями банков и теми, кто готов поднять их на вилы.
Иными словами, финансовый сектор, банки и их политическая клиентура во власти признаются главными виновниками кризиса. Как только паника постепенно сошла на нет, оказалось, что власть несколько скомпрометирована связью с этим финансовым сектором. Что она поддерживала, собственно, тех игроков и те фигуры, которые, согласно этому доминирующему объяснению, являются основными виновниками всех бедствий, и оказывала им помощь. Обама привел с собой экономическую команду, которая, согласно общим представлениям, на конец прошлого года казалась просто командой спасения Уолл-стрит. Сейчас уже видно, что все не так просто. И, в частности, Обама не такой простой человек, как это представлялось раньше, что у него существует какая-то теневая команда людей, которые ждут своего часа, чтобы сменить ту команду, которая действует сейчас. По всей видимости, это касается не только Америки, но и всех остальных стран, столкнувшихся с аналогичными проблемами.
Остается ждать, какие игроки сейчас появляются на политической сцене, когда главный игрок последних лет, последних десятилетий — финансовый сектор — оказался откровенно скомпрометирован кризисом.
Реальный сектор потерял политическое влияние в 80-е гг. на Западе, а в России это, по-видимому, произошло в 90-е гг., никакого значительного влияния сегодня он не имеет. Значит, кто остался? Осталась власть, которая, что бы ни говорили, оказывается в выигрыше, потому что ничего, кроме нее, просто нет. Она становится свободна от многих сковывающих ее обязательств перед теми силами, которые в наибольшей степени оказались виновными в произошедшем. Затем появляется какой-то странный новый игрок. Он был незаметен в последнее время, и вдруг он проявился совершенно неожиданным образом, даже, я бы сказал, его можно назвать таким старым русским словом "интеллигенция".
Разумеется, речь идет не обо всей интеллигенции, а о той ее части, которая обладает определенными ресурсами. Что это за ресурсы? Речь идет об интеллигенции, которая обладает определенным экспертным статусом для продвижения своей политической повестки дня. На Западе это в первую очередь представители глобальных международных структур. Левый элитизм получил второе дыхание после решения G20 о реформе и новом финансовом обеспечении Международного валютного фонда. Сразу же появились статьи в американской и мировой прессе о необходимости — в духе старых идей о мировом правительстве — покончить со сращением в США, равно как и в других странах, администрации и финансовой олигархии. Заговорили о желательности для финансовых ведомств США действовать согласно рекомендациям глобальных институтов (наиболее известная из таких публикаций — статья в майском номере журнала The Atlantic Monthly бывшего чиновника МВФ Саймона Джонсона "Тихий переворот"). Глобалистская экспертократия, по-видимому, может стать хорошей поддержкой для Обамы даже в том случае, если он, отдаляясь от команды Саммерса, все же не рискнет продвинуться далеко по пути десуверенизации экономической политики Соединенных Штатов. Не рискнет в том числе и потому, что побоится спровоцировать жесткую реакцию со стороны другой силы, протестный потенциал которой президент де-факто использует в давлении на финансовые элиты, — именно протестное правое популистское движение.
В России мы видим, что экспертные институты замещают политических игроков. Это довольно интересный фактор, на который еще особо никто не обратил внимания. У нас фактически отсутствует развитая партийная система, но зато присутствуют экспертные круги, которые начинают играть роль отсутствующих институтов публичной политики. Речь, в частности, идет о таких организациях, как Институт современного развития и Институт общественного проектирования.
Я не вижу никаких серьезных попыток левых сил воспользоваться ситуацией и хотя бы повлиять на общественное мнение с целью предложить свою повестку дня. Между тем правые популисты активно пользуются ситуацией, замещая находящиеся в какой-то каталепсии левые силы. Известно, что сотрудники администрации Обамы выпустили таинственный циркуляр относительно необходимости силовых
структур реагировать на правую мобилизацию. Речь идет о так называемых "tea party brigades" (их еще называют "вилоносцами"). Это небольшие комьюниты мелких собственников, которые собираются на чаепития, в память о Бостонском чаепитии, с целью выражения протеста против дополнительного налогообложения. Они выступают против налогов, против федерального правительства, которое пытается спасти банки за счет фискальных поборов со среднего класса.
Обама пытается этим воспользоваться, хорошо известна его фраза, которая была произнесена в марте и обращена именно к финансистам: "Я стою между вами и вилами". При этом между тремя совершенно разными силами — между федеральной властью, интеллектуалами-экс-пертократами преимущественно либерально-социалистического или же просто либерального направления и правыми мобилизаторами, — на мой взгляд, возникает негласный консенсус, потому что все эти силы в настоящий момент направлены против того финансового уклада, который существовал в последнее время и который привел к кризису.
В России все отягощено тем, что у нас система власти была не приспособлена для разрешения проблем финансового кризиса. Бывший президент вряд ли согласился бы на должность премьера, если бы знал, что столкнется с финансовым кризисом. Эта система была рассчитана на четыре спокойных года, во время которых не происходило бы никакой отставки правительства. Созданная в конце 2007 г. конфигурация власти в России, конечно, очень стабильна, но вместе с тем она же является намного более ригидной, не принимая свободной конкуренции ни на одном уровне. Стабильность здесь вступает в прямое противоречие с задачами развития.
И поэтому как бы ни расходилась политическая траектория России с другими странами, столкнувшимися с кризисом, общее здесь будет превалировать над частным, а это значит, что в какой-то момент и российской власти предстоит искать более гибкие способы реагирования на те вызовы, которые несет с собой кризис.
П.А. Федосов
ОБ ЭВОЛЮЦИИ НАСТРОЕНИЙ ВЕРХНЕГО ЭШЕЛОНА ЭЛИТ
Чтобы понять реакцию элит на начало кризиса, нужно уточнить, какие настроения доминировали в их среде накануне событий7. Накануне кризиса, смутно ощущая его приближение, экспертное сообщество активно дискутировало по этому вопросу. Дискуссия, в частности, шла
7 Под элитами я здесь понимаю тех, кто реально (а не формально, нажимая на кнопки при голосовании в региональном или федеральном парламенте) участвует в принятии политических решений на федеральном и региональном уровнях. С точки зрения этого определения, численный состав элит обратно пропорционален степени вертикали-зации власти, а их персональный состав сужается до круга доверенных лиц коллективного "лидера нации" в терминологии "Единой России" образца весны 2008 г.
о том, что преобладало в этих настроениях — стремление к статусу-кво (в смысле сохранения сложившейся к этому времени системы распределения властных, материальных и финансовых ресурсов) или стремление к реваншу (в смысле закрепления и усиления тенденции к возвращению России на ведущие позиции в региональной и мировой политике, наметившейся во время второго президентского срока В.В. Путина)8. Представляется, что события на Кавказе в августе 2008 г., решения, которые принимались одно за другим в связи с ними, доказывают правоту сторонников второй позиции.
Неожиданный и жесткий удар, нанесенный кризисом, неминуемо должен был стать серьезной психологической травмой для носителей этих настроений.
В спонтанной реакции на эту травму и сознательной работе по выработке и реализации образа и программы действий, адекватных новым условиям, просматриваются три, а может быть, "три с половиной" этапа.
Первый этап — август—сентябрь — можно обозначить как этап "игнорирования опасности". Психологам хорошо известна одна из первых спонтанных реакций на внезапно возникшую опасность, состоящая в игнорировании очевидной угрозы, в том, что субъект в течение какого-то времени как бы отказывается видеть то, что уже должно было бы стать очевидным. Многочисленные заявления лидеров о том, что Россия остается и впредь останется островком стабильности в мире, потрясаемом кризисными явлениями, звучавшие на фоне нарастающего бегства капитала и спада в отраслях мировой экономики основных потребителей российских энергоносителей и сырья, трудно расценить иначе, чем проявление этой реакции.
Второй этап начался в конце сентября и длился до Нового года, может быть, чуть дольше. Я бы описал его как этап паники. Удар был столь неожиданным, падение спроса и цен на основные товары нашего экспорта —столь резким, переход от непрерывного изобилия, которое казалось вечным, к ситуации дефицитности — настолько внезапным, что панические настроения были, наверное, неизбежны. Иначе, чем паникой, трудно назвать слезные жалобы высших менеджеров в ранге министров и вице-премьеров, прозвучавшие на заседании Госдумы: "Мы ничего не можем сделать, не можем добиться того, чтобы деньги, которые мы дали банкам, дошли до производства, реального сектора", или странные не указания, а заклинания, прозвучавшие в беседе высшего должностного лица с губернатором Иркутской области: "Нельзя дать упасть экономике ниже плинтуса! Ведь тогда ж мы никогда не вылезем". В тот момент наметились даже некоторые настроения "бегства с корабля" и "поиска
8 Вопрос о том, существовала ли такая тенденция в действительности, здесь не рассматривается, но в сознании наших политических лидеров она существовала наверняка, что проявлялось в таких брендах, как "Россия — энергетическая сверхдержава", "суверенная демократия", в тоне высказываний представителей России на крупнейших международных форумах и т.п.
козла отпущения". Один из ярчайших примеров — выступление В. Суркова перед активом "Единой России", когда он говорил, что "мы не будем партией стерилизации". Это говорил создатель и реальный руководитель той партии, которая в течение всех этих лет единодушно принимала в Думе "стирилизационные" бюджеты.
К чести руководства страны и к нашему счастью, спустя некоторое время, примерно в феврале—марте, паника преодолевается. Это преодоление по срокам совпадает со стабилизацией финансовой ситуации, Месяцы, о которых я говорил выше, характеризовались стремительным сокращением финансовых резервов страны. В феврале становится очевидным, что происходит некоторая стабилизация. Спасение банковской системы явилось фактором перелома панических настроений и начала нового периода, который условно можно назвать "периодом ручного управления". Этот "период ручного управления" продолжается и сейчас. Люди, принимающие решения (элита в нашей терминологии), видят, что процесс в известном смысле стабилизировался. Вероятно, будет вторая волна потрясений, но тот же тренд игнорирования опасности, о котором мы говорили выше, подталкивает к тому, чтобы недооценивать ее вероятность. А поскольку деньги еще есть, вся верти-кализированная система принятия решений, в которой основные блоки разбиты на крупные агрегации, отданные своим людям из своего клана, пытается удержать ситуацию с помощью "ручного управления", осуществляемого руками этих людей.
Это, во всяком случае, лучше, чем паника. Но шансы на успех "ручного управления" не очень велики. Трудно представить себе, что поколение менеджеров-везунчиков, к услугам которых был нарастающий поток нефте- и газодолларов, быстро превратится в поколение успешных кризис-менеджеров. Казалось бы, нужно заменить этот корпус управленцев людьми, имеющими опыт работы в кризисных условиях. Но принцип подбора кадров по принципу "свой — чужой" в основном сохраняется. Крупнейшие блоки и системы, образующие экономику, отдаются в управление или сохраняются под управлением непрофессионалов.
Еще одна проблема в том, что тотальная вертикализация привела к тому, что подорвана самостоятельность и, следовательно, "автономная выживаемость" регионов. Во время кризиса 90-х гг. губернаторов называли региональными баронами, людьми, раскалывающими Россию. Но на деле при финансовой импотенции Центра губернаторы — правдами и неправдами, где-то вступая в обширную серую зону между законом и беззаконием и где-то принимая не вполне законные решения — обеспечивали выживание регионов. Они не были встроены в вертикаль. Может быть, это и плохо. Но в ситуации острокризисной это стало одним из факторов выживания. Сейчас этого нет, и это проблема, над которой нужно серьезно размышлять. И не усиливать давление на губернаторов, не пытаться решить все вопросы в логике вертикализации. Кризис может и должен дать толчок к здоровой децентрализации, которая совершенно не синонимична понятию "законодательный беспредел".
Насколько это понимают люди, которые руководят страной, — сказать трудно. Возможно, они и понимают это, только деваться-то некуда. Система вертикализирована до такой степени, что никакого иного варианта, который можно задействовать немедленно, не просматривается. Некоторые заявления и решения, сделанные и принятые в апреле—мае 2009 г., подтверждают обоснованность этого предположения. Имеются в виду предельно жесткие высказывания Медведева в отношении ранее принятых правительством и руководством страны стратегий и программ. Во-первых, в отношении госгарантий по обязательствам системообразующих предприятий. И во-вторых, в еще большей степени в отношении программ перехода к инновационной экономике, которая еще со времени президентства Путина анонсировалась как долгосрочная основа модернизации и осуществлялась под непосредственным руководством одного из центральных игроков "команды Путина" — С. Иванова. Ныне Медведев объявил эту программу проваленной. Какое значение будет иметь это заявление в истории дуумвирата — вопрос, выходящий за рамки нашей темы. Но как симптом дальнейшей эволюции сознания и установок высшего эшелона российской элиты этот эпизод симптоматичен. Если толковать его в оптимистичном ключе (т.е не как разборку с потенциальными соперниками), то за ним можно увидеть новый этап — нарастающее понимание президентом системной порочности вертикализации и "ручного управления" и необходимости системного же обновления госвласти.
Иное дело, что реальные шаги к такому обновлению — децентрализация, стимулирование политической конкуренции, усиление представительной ветви власти и независимости судов — на деле возможны только после или по мере выхода из кризиса, а не на острой его фазе. О таком понимании свидетельствует и оргвывод, сделанный из этой знаменательной констатации, — решение о создании еще одного органа под собственным руководством.
Сейчас невозможно прогнозировать ни сколько продлится кризис, ни какой степени остроты он достигнет, ни каким образом завершится. Очевидно только то, что Россия начнет выкарабкиваться с каким-то лагом в полгода-год после того, как начнет выкарабкиваться мировая экономика.
Тем не менее выскажем предположение, — может быть излишне оптимистичное, — что в недрах периода "ручного управления" нарастает новая тенденция — накопление критического потенциала в отношении сложившейся системы власти и воли к ее серьезному переустройству после выхода из острой фазы кризиса.
А.С. Салуцкий
Не далее как в минувшую пятницу я участвовал в такой же дискуссии в Париже в ЮНЕСКО. Там собрались представители более чем 100 государств, это был серьезный форум, посвященный кризису. На нем обсуж-
дали в первую очередь духовное, идейное, психологическое и прочие влияния кризиса. При этом была единая точка зрения, что кризис есть во всем мире, по Югу он ударяет сильнее, чем по Северу.
Но главное в том, что после окончания этого кризиса мир станет иным. То есть к прошлому миру, к которому мы привыкли, возврата нет и быть не может. Изменится в первую очередь моральный климат в обществе. В ЮНЕСКО говорили о том, что мир не может стоять на принципах денежной автократии.
В связи с этим возникает вопрос: изменилась ли наша элита, У меня такое впечатление, что у нас все то же, а главное — все те же. Наша элита никакого ущерба не претерпела, с ней ничего не произошло. Кризис, конечно, есть. Он есть во всем мире, есть и в России. Ни в одной стране мира нет такого, чтобы управляющие люди пугали своих соотечественников кризисом. Но почему-то мы это терпим. Конечно, рядовые журналисты не понимают, что они делают, волна, которая поднята в нашей стране вокруг кризиса, конечно, инспирирована.
Наша страна сумела стабилизировать банковскую систему, что в принципе важно, а американцы еще не успели. И мы, как ни странно, приспосабливаемся к кризису, а американцы еще не знают, как сработает план Обамы.
И в этом смысле важно, как работают премьер и президент. По моему убеждению, они дублируют друг друга.
Теперь по поводу власти. Видно, что власть работает. Специалисты могут говорить по-разному, но она работает. На мой взгляд, отношение к власти в целом не ухудшилось. На этом этапе стало особенно ясно, что в нашей стране всегда борются две тенденции — демократия и бюрократия. Вот как они боролись всегда, так они борются и сейчас, что и показал кризис.
И последнее. Мы опять проигрываем информационную войну.
Вот у нас власть заявила, что она не намерена сокращать социальные программы независимо от того, будут ли они поспевать за ростом инфляции или нет. Наши западные партнеры в это просто не верят. Этого нигде нет, везде социальные программы сворачиваются, мы единственная страна, где этого не происходит Но такого в условиях кризиса быть не может. Власть либо обманывает нас, либо обманывается сама.
А.И. Соловьев
КРИЗИС, ГОСУДАРСТВЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПИАР
Любой сколько-нибудь масштабный кризис всегда является испытанием как для общества в целом, так и для правящих режимов. Тем более это касается нынешнего кризиса, демонстрирующего совершенно новое сочетание глобального и национального. Правда, как показывает практика, на нашей национальной площадке все возможные осложнения нивелируются до вполне привычных и ожидаемых политических
и психологических конфигураций. Так, правящий режим практически не испытывает трудностей в своем позиционировании, и есть все основания не сомневаться в его устойчивости и в ближайшем будущем. А все разговоры о том, что, мол, "скоро грянет буря", представляются лишенными оснований. Во-первых, весьма крепка даже не сама вертикаль власти, сколько та элитарная коалиция, которая использует инструменты централизации для контроля за наиболее важными механизмами общественной стабилизации.
Во-вторых, для части населения кризис пока так и не стал угрожающей повседневностью, и она весьма восприимчива к PR-риторике властей, заполнившей все публичное пространство и привычно усыпляющей бдительность и здравый смысл наших сограждан. От осенних тезисов руководителей финансового блока, что "Россия — тихая заводь мирового кризиса" до настойчивых и бесконечных заклинаний руководства, что "все под контролем" пролегла только временная дистанция. А в остальном данная стратегия властей, не признающих собственных ошибок и упрямо твердящих о "новых этапах преобразований", "реформах", "сохранении социальных обязательств" и проч., приводит к одному и тому же — гражданской кротости общества, стимуляции надежд и бессилию экспертов, предлагающих иные пути выхода из сложившейся ситуации. Добавим также, что логика этой антикризисной коммуникации вполне органично встраивает в себя и привычную риторику о "временном характере" демократических ограничений, необходимости принятия "судьбоносных решений" и проч.
Конечно, нельзя не видеть, что кризис нарушил-таки инерционность принятия государственных решений. Однако в большей степени кризис обнажил изъяны политической конструкции, где принятие государственных решений обеспечивают не институты, а люди (не путать с созданием антикризисного штаба по управлению чрезвычайными ситуациями). Как и российско-грузинский конфликт, финансово-экономический кризис выкристаллизовал истинные центры влияния и власти, т.е. тот небольшой круг "решателей", которые действуют весьма целеустремленно. И хотя временами создается впечатление, что решения принимают не государственные топ-менеджеры, а сидельцы (только о том и думающие, что все как-нибудь рассосется и потому ничего особо переделывать не нужно), все же следует признать, что этот "малый совнарком" научился улавливать даже слабые сигналы финансовых и политических штормов. Правда, выводы из этого делаются преимущественно корпоративные. Как метко выразился один не последнего ранга чиновник, сегодня антикризисная стратегия правительства состоит в основном в "спасении жирных котов". Однако это стремление отдать бюджетные деньги крупному бизнесу как-то особенно ярко контрастирует с действиями многих западных правительств, предпочитающих в нынешних условиях вкладывать деньги в развитие мелкого предпринимательства и экономической инфраструктуры.
Нисколько не сомневаюсь, что страшилка "мирового кризиса" (как в свое время — "капиталистической угрозы", "происков Запада" и проч.) поможет власти и в дальнейшем уверенно достигать своих целей. Эта идеологема будет максимально использоваться для прикрытия бездействия Правительства и ошибок на многих направлениях экономической политики.
Одним словом, на кризис режим ответил тем же, чем отвечал и на более рутинные события. И в сохранении стабильности и отсутствии паники можно видеть безусловные плюсы такой политики. Однако этот стиль руководства, думается, надежно пригасил и многие открывшиеся возможности в плане как изменения экономического, так и общеполитического курса. И даже если понимать, что в таком сложном общественном организме, как Россия, не существует единой логики развития событий (и даже действий властей), все же нельзя не признать, что стратегия правительства в основном направлена на самостабилизацию. А игнорирование экспертного потенциала общества в условиях кризиса отражает уже привычную для режима незаинтересованность в участии граждан в общественных преобразованиях. Думаю, что кризис убедительно показывает, что либерализация общественных и политико-административных отношений не стоит в повестке дня российского руководства и любой "новый курс" оказывается невозможным. По крайней мере в ближайшем, но историческом будущем.
Т.А. Штукина
РЕГИОНАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ КРИЗИСА
Понимание властными структурами процессов, о которых сегодня говорили, в принципе мало отличается от того понимания, которое присутствует в этой аудитории и которое здесь формулировали с разных точек зрения и с разными оценками, от позитивных до крайне негативных.
Я просто к этому хочу добавить две-три ремарки, которые, наверное, проиллюстрируют некоторые из сегодняшних выступлений.
По результатам исследований общественного мнения, проведенных уже в условиях экономического кризиса, никаких особенных отклонений от показателей, например, годичной давности не произошло. Это касается в том числе оценки своего материального положения, качества предоставляемых услуг, отношения к различным уровням и ветвям власти.
Мало того, рейтинг Президента России Д.А. Медведева постепенно увеличивается. Но есть показатель, который претерпел изменения. Это отношение населения к главам администраций субъектов Российской Федерации. Правда, эта тенденция не всеобщая, но коснулась подавляющего числа губернаторов.
В чем здесь причина, еще предстоит разбираться, но кое-что уже понятно сейчас: проблемы растущей безработицы связываются в первую
очередь с плохой деятельностью регионального руководителя, а не президента и правительства, руководителей предприятий и т.д. Кстати, что касается безработицы: пока она у нас носит все-таки структурный характер. Понятно, что высвобождаются люди зачастую квалифицированные. А на рынке есть потребность в низкооплачиваемых профессиях. Но все-таки если будет крайняя нужда, есть куда устроиться подработать.
Что касается регионов Центрального федерального округа, то средний процент безработицы у нас сейчас 1,7, больше всего зарегистрировано безработных в Ярославской области — 3,4%, да и то в основном за счет предприятий г. Тутаева.
Еще раз хочу повторить, что мощных индикаторов, показывающих проблемные ситуации, рост протестной активности и т.д., пока, слава богу, не наблюдается.
Теперь что касается отношения к власти, в частности к губернаторам. Больше всего упал рейтинг у наиболее успешных губернаторов, например Липецкой, Белгородской областей, у мэра г. Москвы. С одной стороны, это объясняется чисто экономическими причинами. В Липецкой области расположен единственный в ЦФО крупный металлургический комбинат — НЛМК, там, как известно, проблемы, связанные со снижением экспорта металла. В Белгородской области — ГОКи. Да и жители этих регионов привыкли оценивать свою региональную власть по более высокой планке. Они за короткое время привыкли жить, может, чуть лучше, чем в других регионах. Поэтому и ожидания от деятельности губернаторов более высокие.
Но губернаторский рейтинг упал и в наиболее депрессивных регионах. Там ситуация более сложная, ее надо исследовать в первую очередь социальным и политическим психологам и политологам.
С учетом актуальной процедуры делегирования полномочий губернаторам многие из них сильно занервничали, начинают искать пути изменения ситуации, возможно, они наконец-то обратятся к профессионалам, но не за помощью в очередной борьбе за этот пост, а за тем, чтобы понять настроение людей и корректировать свои действия исходя из реальной оценки ситуации. Возможно, и в самом деле кризис для нашего отечества может оказаться полезным и продуктивным. Известно, что "пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Иными словами, кризисная ситуация может и должна сформулировать запрос на интеллектуальное обеспечение деятельности, в том числе власти.
(Окончание следует)
