CC BY
73
Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 14 (229).
Политические науки. Востоковедение. Вып. 10. С. 116-121.
КРИЗИС ТВОРЧЕСТВА Л. Н. ТОЛСТОГО В ПАРАДИГМЕ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРНОЙ СИТУАЦИИ
Наследие Л. Н. Толстого не теряет своей актуальности с течением времени, хотя мы до сих пор «не имеем разработанной концепции мировоззрения позднего Толстого». Этот период, ознаменованный поиском эстетического идеала, приводит писателя к трагедии и кризису творчества, во многом предопределив парадигму современной трагедии мировой культуры. Кризис современной культуры коренится в кризисе мировоззрения, суть которого - в утрате изначальной связи миро- и жизнеутверждения с этическими и эстетическими идеалами.
Ключевые слова: Л. Н. Толстой, эстетическая концепция, глобализация, творчество, диалог культур, кризис культуры.
Устойчивое внимание читателей и исследователей к творческому наследию Толстого, художника и мыслителя, обусловлено тем, что и в начале XXI столетия оно остается безусловным фактором отечественной духовной культуры: «Как бы мы ни спорили с Толстым, как бы резко ни отвергали его “ответы” на поставленные им “вопросы”, само отношение Толстого к этим вопросам и к поискам ответов на них не может не отозваться в нашей душе животворным катарсисом ее нравственного обновления»1.
Особый интерес представляет так называемый «поздний» Толстой, где нашли отражение как бы два накладывающихся друг на друга вектора: с одной стороны, объективные условия нравственно-социального кризиса рубежа Х1Х-ХХ вв. и, с другой стороны, субъективный собственный творческий поиск, попытка найти опору на зыбкой почве действительности. Отсюда и проистекает и отречение писателя от прежних устоев, иногда взаимоисключающие выводы по поводу самых основных, тревожащих его вещей: собственного писательского и человеческого опыта, отношений к семье, жизни, религии, обществу и пр.
Несмотря на восстановление научного интереса к наследию позднего Толстого, следует признать, что в литературоведении нет общепризнанной, в той или иной степени, концепции его творчества, так что «до сего дня всякий раз, когда мы хотим взять Толстого как итог, он оказывается проблемой»2. За прошедшие годы, отмеченные обновлением историко-литературного контекста и сменой литературоведческой аксиологии, в толстоведении не произошло существенных перемен, и в связи с этим напоминание В. Б. Ремизова о том, что мы еще «не имеем разработанной концепции <...> мировоззре-
ния позднего Толстого»3, не потеряло своей актуальности и отражает состояние современного толстоведения, обратившегося к осмыслению творческих исканий писателя в поздний период во всей их полноте и неоднозначной сложности.
Безусловно, истоки такой позиции касаются вопроса увлечений, которые пережил писатель в течение своей жизни. В юности он страстно увлекся Руссо и носил на шее медальон с его портретом (вместо креста). Позже Лев Николаевич вспоминал: «Когда мне было 15 лет, я любил Руссо. Носил медальон с его изображением. Самый “страшный” писатель: не надо ни суда, ни правительства. Не читают его»4. Из других влияний, глубоко вошедших в душу Толстого, надо отметить влияние Шопенгауэра. Сам Толстой немало говорил о влиянии на него современного ему молодого русского философа Спира. Из этого следует, что было очень много случайного в его философских увлечениях в тот или иной период, но все это подводит к ситуации перелома, переосмысления аксиоматических, основополагающих категорий, таких как истина, красота, добро.
Есть замечательная запись из дневника писателя, относящаяся уже к последним годам, где Толстой предельно просто пытается выразить обостренное с молодых лет желание вылить свой художественно-творческий и жизненный художнический опыт в единую полезную теорию: «Вчера видел свой портрет, и он поразил меня своей старостью. Мало остается времени. Отец, помоги мне употребить ее на дело твое. Страшно то, что чем старше становишься, тем чувствуешь, драгоценнее становится (в смысле воздействия на мир) находящаяся в тебе сила жизни, и страшно не на то потратить ее, на что она предназначена. Как будто она (жизнь) все
настаивается и настаивается (в молодости можно расплескать ее - она без настоя) и под конец жизни густа, вся один настой» (53, 26)5.
Еще в 1879 г., который, как известно, имел особое значение для Толстого (именно тогда духовный кризис писателя достиг наибольшего напряжения, напомнив «арзамасский ужас» потери смысла жизни, произошедший в 1869 г.), писатель много общается с православными богомольцами на Киевском шоссе и делает пометки в записной книжке, посещает Киево-Печерскую лавру и беседует со схимником Антонием. Тогда же он совершает поездку и в Троице-Сергиеву лавру. И здесь серьезный интерес представляет толстовский набросок этого времени «Сто лет» (4-й вариант из серии набросков о князе Горчакове под названием «Труждающиеся и обремененные»), почему-то мало исследуемый толстоведами. Между тем отрывок «Сто лет» очень существенен для характеристики «позднего» Толстого. Поэтому вполне уместно привести следующую цитату из самого произведения писателя: «... Девяти же лет Васиньку возили к бабушке в монастырь, и ему очень полюбилось у нее. Полюбилась ему тишина, чистота кельи, доброта и ласка бабушки и добрых старушек монахинь, выходивших с клироса и становившихся полукругом, их поклоны игуменье и их стройное пение <...> Бабушка не отпускала от себя внука, и по зимам маленький князек больше жил в монастыре, чем дома. Монахини и учили его. Княгиня-мать поторопилась уехать домой, потому что боялась того, чего желала бабушка, чтобы мальчик не слишком полюбил эту <красоту> жизнь и не пожелал, войдя в возраст, уйти от мира в монашество» (17, 318).
В приведенном отрывке нас особо заинтересовала невольно вырвавшееся у автора слово «красота» по отношению к монастырскому бытию, замененное потом менее маркированным «жизнь». Из приведенного выше контекста ясно, что слово «красота» принадлежит именно автору, а не его герою. Уже здесь, с наброска «Сто лет» можно начать отсчет сложного отношения Толстого к главному эстетическому понятию -красоте. В это время писатель, переживающий, скажем так, антицерковные настроения, с одной стороны, находится и в противоречивых отношениях по поводу самого понятия творчества, художничества - с другой.
Что же касается отношения Толстого к красоте, то здесь особенно проявилась внутренняя нетерпимость, свойственная его этицизму. Впрочем, надо сказать, что Толстой здесь каса-
ется действительно острой и трудной проблемы. Его высказывания на эту тему рассыпаны всюду - в его переписке, в Дневнике, но особенно в трактате «Что такое искусство?», интерес к которому вызовет наш достаточно подробный анализ.
Трактат «Что такое искусство?» Толстой начал писать в 1889 г. и окончил лишь в 1898. Ни одна другая книга, кроме «Воскресения», не стоила Толстому такого напряжения и труда. Толстовская теория искусства вырастала на основе творческого опыта ее создателя. Она разработана писателем, глубоко знавшим «внутренние законы» художественного творчества. Искусство по природе своей гармонично, а человеку во все времена осознанно и неосознанно была свойственна тяга к гармоничному устройству жизни, к творчеству по закону красоты.
В «Дневниках» Толстого многие записи, относящиеся к трактату «Что такое искусство?», напоминают заметки экспериментатора, который отмечает новые положения и старые неудачи. Осенью 1896 г. Толстой записывает: «Какой humbug красота, истина, добро. Красота - это одно из качеств внешних предметов, как здоровье-качество живых тел. Истина не есть идеал науки. Идеал науки есть знание, а не истина. Добро же не может стать в ряду с этими двумя, потому что оно есть цель жизни...» Написано это было энергично и уверенно. А между тем у Толстого сразу же возникли сомнения в ясности и правомерности такого рода вывода и заключения. «Неясно, - добавил он. - Но было и будет ясно.» (53,105). Многое из того, в чем Толстой сомневался, когда писал свой Дневник, он перенес в свою книгу в догматической форме, пытаясь уверить себя, что ему удалось найти окончательное решение вопроса. Но всё ж свою книгу он назвал не «Что такое искусство», а «Что такое искусство?». Поэтому и мы стремимся охарактеризовать эстетику Толстого как «преимущественно эстетику вопросов». В своём трактате автор прямо ставит вопрос о соотношении Истины, Добра и Красоты. Рассмотрев множество философских и специально-эстетических работ, писатель заключает, что «добро, красота и истина ставятся на одну высоту, и все эти три понятия признаются основными и метафизическими» (30, 78). Краткий обзор теории красоты и искусства привели Толстого к выводу о том, что все эстетические концепции исходят из тождества понятий «красота» и «искусство». А между тем определения красоты отнюдь не покрывают понятий «красота» и «искусство».
В работе Толстой подверг анализу большое число эстетических теорий, утверждая, что, за редким исключением, все они основаны на понятии красоты. Писатель привел около 70 различных ее определений, извлеченных из книг по теории и истории искусства. Толстого поразила «странная и заколдованная неясность и противоречивость» в определении красоты.
Но, разобравшись в этой путанице и пестроте определений, он увидел, что они, в сущности, сводятся к двум основным - «объективно-мистическому» и «субъективному», или «опытному». Первого из них придерживались Гегель, Фихте, Шеллинг, Шопенгауэр. Второе принадлежит Канту и его последователям. В чем же смысл этих определений? «Первое - то, что красота есть нечто существующее само по себе, одно из проявлений абсолютно совершенного -Идеи, Духа, Воли, Бога, и другое то, что красота есть известного рода получаемое нами удовольствие, не имеющее цели личной выгоды» (30, 56). Основной недостаток всех эстетических концепций, по Толстому, заключается в том, что они, основываясь на красоте, в качестве критерия произведения искусства берут наши наслаждения, то есть являются субъективистскими.
Истина же рассматривается им как «соответствие выражения с сущностью предмета и потому есть одно из средств достижения добра». «С красотою же истина не имеет даже ничего общего и, большею частью разоблачая обман, разрушает иллюзию, главное условие красоты». Что касается отношения красоты и добра, то заключение Толстого вполне определённо: «Чем больше мы отдаёмся красоте, тем больше мы удаляемся от добра». «Красота, - читаем мы в толстовском трактате, - есть не что иное, как то, что нам нравится». Толстой знает, что красота характеризуется в речи как «нравственная и духовная», но, по его убеждению, «это только игра слов, потому что под красотой духовной или нравственной разумеется, не что иное, как добро» (30, 79). И далее: «Добро есть то, что никем не может быть определено, но что определяет всё остальное» (30, 83).
Первое положение направлено на раскрытие понятия добра, второе, однако, снимает возможность такого раскрытия. Возможно, Толстой исходит из одного из основных положений своей философии: бог (добро) - это хозяин, господин, человек - работник, и он не должен и не может знать бога, его намерений, дел, а должен лишь исполнять его волю. Определяя красоту и истину, Толстой пишет: «Понятие красоты не только
не совпадает с добром, но скорее противоположно ему, так как добро, большей частью совпадает с победой над пристрастиями, красота же есть основание всех наших пристрастий. Истиной же мы называем только соответствие выражения или определения предмета с его сущностью, или со всеобщим, всех людей, пониманием предмета» (30, 89).
Толстой пришёл к выводу о том, что в философской литературе нет достоверного и точного определения первоначальной аксиомы. При этом он «наивно» забывал, что аксиомы есть одно из удивительных явлений человеческого опыта, которые, не нуждаясь в рациональном доказательстве, может быть основанием строго научной теории. Толстой отверг первую аксиому - красоту - на том основании, что она не поддаётся разумному определению, и принял на веру вторую аксиому - добро, хотя и эта аксиома также нуждается в дефинициях. Но он действовал как строгий моралист.
Если эстетика молодого Толстого представляла красоту как форму образно-чувственного инобытия истины и добра, и искусство могло быть нравственно только через утверждаемый в художественном произведении идеал прекрасного, то в художественном сознании Толстого позднего периода нарушается былое равновесие этики и эстетики. Теперь эстетическое и этическое для него нетождественны в своей онтологической основе, а предстают как «два плеча одного рычага: настолько удлиняется и облегчается одна сторона, насколько укорачивается и тяжелеет другая сторона». Толстой находил, что не только эстетическое служит выражением этического, а и наоборот. Призывая людей находить в делах нравственных то, что «дает своим последствием красоту», он утверждал: «Если все будут добры, все будет красиво» (52, 143). Так Толстой подошел к выводу: «Единство красоты-добра и красоты-правды - основной вопрос искусства и эстетики»6.
Зеньковский высказывает по этому поводу свои утверждения: «...книга всецело основана на нечувствии красоты, как таковой, на установлении нового критерия “истинного” искусства в его общедоступности. Дело не в этих утверждениях, а всё в той же тирании этической сферы. В расхождении путей добра и красоты, самом по себе, бесспорном и роковом, Толстой не видит трагической проблемы культуры; он просто выбрасывает всё то, что оторвалось от добра»7.
В истории каждого народа, каждой культуры или цивилизации существуют изменчивое и по-
стоянное, временное и вневременное. Одно растет, достигает расцвета, стареет и умирает, а другое в той или иной форме становится достоянием общечеловеческой культуры. Цивилизации и культуры, исторические для нынешнего Запада и Востока, не просто исчезли, а, уходя в историю, сохранились в инфраструктурах и онтологических основаниях нынешних живых культур и цивилизаций Запада и Востока. И эта реальность является перед нами как вечное становление.
В современном российском обществе, более чем в какие-либо предшествующие времена, единственным постоянным социальным явлением являются перемены. Системные и несистемные социальные трансформации буквально во всех областях общественной практики создают поводы для дискуссий и обсуждений настоящего кризиса и предстоящих опасностей, формируют предмет для разнонаучных исследований.
Тема кризиса западной цивилизации, культуры, философии являлась сквозной для русской общественной мысли, особенно периода «серебряного века». Сегодня, в современном мире, проблема «Восток-Запад», столь волновавшая русских ученых, конца XIX - начала XX столетий, не менее, если не более, актуальна. Понятия «межнациональный конфликт», «исламский
терроризм», увы, прочно входят в нашу жизнь. И это касается не только России, для которой, как для многонационального и многоконфессионального государства, расположенного как в Европе, так и в Азии, их активизация крайне опасна. Конфликт Востока и Запада сегодня для многих очевиден и, что самое важное, крайне опасен для всего мирового сообщества.
Описывая две полярные перспективы развития цивилизации в XXI в. - подавляющее могущество Запада и, наоборот, его упадок из-за экономического и демографического спада, безработицы, огромных бюджетных дефицитов, снижения рабочей этики, социальной дезинтеграции, наркомании и преступности, - американский политолог С. Хантингтон занимает середину. Запад, - считает он, - «останется номером один в плане могущества и влияния также и в XXI веке. Однако постепенные, неотвратимые и фундаментальные перемены также имеют место в балансе власти между цивилизациями, и могущество Запада по сравнению с мощью других цивилизаций будет и дальше снижаться <...> Наиболее значительное усиление могущества приходится на долю азиатских цивилизаций (и так будет продолжаться и далее), и Китай постепенно прорисовывается как общество, которое,
скорее всего, бросит вызов Западу в борьбе за глобальное господство. Эти сдвиги в соотношении власти между цивилизациями ведут и будут вести к возрождению и росту культурной уверенности в себе не западных обществ, а также к возрастающему отторжению западной культу-ры»8.
Понятия «мировая культура», «мировое искусство», столь часто встречающиеся на страницах теоретических и исторических сочинений, традиционно означали не более чем механистическую совокупность более или менее замкнутых в себе культур, отдельно, по сугубо внутренним законам развивающихся традиций. Карта мировой культурной жизни рисовалась в виде собрания отгороженных друг от друга культурно-географических пространств - если не отдельных стран, то регионов.
А где критерий преимущества той или иной культуры? Ведь не может же он заключаться в военно-политической, экономической или информационной мощи государства.
Запад и Восток, Восток и Запад - это вечное противопоставление, попытка представить социально-экономическое и культурное развитие этих двух регионов мира совершенно противоположными благодаря наличию в них существенных различий в политическом устройстве, ценностных ориентациях и религиозных взглядов. Так, в целом ряде исторических исследований Восток или его какая-то часть представлялись то краем всеобщего благоденствия, учености и просвещенности, то акцентировалось в духе застоя, рабства и нищеты. С другой стороны, сложившееся в XIX и XX вв. превосходство Запада в технико-экономическом и военно-стратегическом отношении породило в умах определенного круга европейских интеллектуалов иллюзию «неполноценности» восточного мира, что дает им право приобщения «косного» Востока к благам цивилизации. На самом деле Восток и в древние времена, и сегодня не представлял и не представляет собой монолитное целое, двигающееся в одном эсхатологическом направлении. Если уж говорить об анализе, то ближе всего выделение трех направлений в истории развития восточной цивилизации: панегирический (хвалебный), критический и исламский9.
Надо сказать, что на протяжении всего последнего столетия (XX в.) отношения стран Запада и Востока носили как бы одномерный характер: бедные и отсталые народы Востока смотрели в сторону Запада, в поисках идей, моделей развития и руководства. Поэтому неуди-
вительно, что на Западе глубоко укоренилось убеждение, будто его миссия в Азии, т. е. на Востоке, состоит в том, чтобы учить, руководить, повелевать.
Технологический прорыв Запада в середине второго тысячелетия породил иллюзию о том, что единственной перспективной цивилизацией, ориентированной на будущее, является ее западноевропейская форма. Современная доминирующая западная техническая цивилизация ограничила человеческую духовность, подчинила ее потребительским и прагматическим установкам, сделало «усеченным» сознание человека, откуда и возникло «одномерно-плоскостное» видение мира. Доминирующие универсалии западного мира не затрагивают глубинных пластов культуры и менталитета Востока, а пока действуют лишь на уровне адаптации восточного социума к новым информационным, технологическим и социальным преобразованиям.
Как известно, Запад и Восток являют собой два противоположные типа мировоззрения, мироощущения, способа бытия в мире, две противоположные типологические формы культуры: деятельностную и созерцательную, интеллектуально-рационалистическую и образно-поэтическую, активно-прогрес-систскую и сдержанно-консервативную, прагматическую и эконо-мическую10. Есть свои плюсы в рационализме культур Запада, но, как нам представляется, есть еще большие плюсы в глубокой человечности тысячелетних культур Востока, а Россия, кстати, важнейшее связующее звено между культурами Запада и Востока.
Культура России - это культура большой страны, но географический фактор здесь не имеет решающего значения. Во-первых, принято определять ее как неевропейскую культуру, так как она не опиралась на идеи светского гуманизма, а положила в основу христианские идеалы: Веру, Надежду, Любовь. Во-вторых, русская культура не стремилась к поиску нового и стояла, чаще всего, на консервативных принципах. В-третьих, в культуре России содержались ценности, присущие только русскому характеру: любовь к простоте и нелюбовь к церемониям, требования очищения и опрощения, общинность сознания. Также следует выделить и наши особенности в поляризованости, противоречивости характера: в стремлении к свободе и построении самого бюрократического государства; в «спокойствии» ума, самоуверенности и обращении к бунту; в недоверии знаниям и в постановке глубоких философских вопросов.
Культура - это вообще некий способ социального жизневыражения людей, имеющий надприродную, надорганизмическую основу, она способна быть более определенной основой жизни людей. Она может выступать и действительно выступает более устойчивой основой жизни человека. Являясь синтезом некоторых культурных компонентов общества: религии, философского мировоззрения, нравственных принципов, общественных традиций, эстетических представлений, которые в свою очередь выгодно отличаются от конъюнктурных, поведенческих, узкопрагматических форм жизнедеятельности, культура создает тот неповторимый национальный, в плане этносоциального значения, процесс жизни общества, который и является содержанием истории общества и историей жизни отдельного человека. Это понятие национальной культуры не имеет ничего общего с националистическими взглядами эгоизма и пренебрежения к другим нациям.
Безусловно, на русскую культуру, как было уже отмечено выше, особый отпечаток наложили поставленные во главу угла христианские идеалы. И здесь мы можем наблюдать такое особое проявление культуры, как русская религиозная философия, представляющая собой духовное объединение философов на основе совпадения их взглядов и значительного совмещения методологических принципов их философских систем. Русская религиозная философия дает новые смысловые характеристики и философии, и культуры в их единстве, определяя признаки русской культуры. Это коллективизм русского социума и связь с православием, на почве которого росло недоверие к Западу, некий русский нигилизм, который можно рассматривать двояко: и в «мягком» плане, в недоверии к реформам, к правительству в целом, и в жестком -иногда недоверие доходило до крайних форм (русский бунт - наше «культурное» явление). И, как следствие, вытекающая из особенностей русского философствования относительная кос -ность мышления, его заторможенность, приводящая к недоверию науке, инертность, консерватизм, охранение прошлого перед наступающим будущим.
Надо сказать, что все перечисленные подмеченные в русском характере принципы находят свое отражение и в философской, и в художественной системах Льва Толстого.
Толстой уже сам по себе как национальный характер - предсказание судьбы русского народа, его исторической эсхатологии. Главное же,
что составляет своеобразие и характера, и творчества, и жизненного пути Толстого, это сложное динамичное соединение «языческого слоя бессознательного с христианизированным слоем сознания и с надчеловеческим, вселенским пластом сверхсознания»11.
Современный мир - историческая арена испытаний человека комфортом, «мозаичной» информационной культурой, поставляющей мифы, вкусы, идеи, «образцы жизни» с освобождением от личных и моральных обязательств, свободой нравов. Социальная ситуация в мире конца XX в. и начала XXI в. характеризуется системным кризисом: безработицей, инфляцией, ростом цен, утратой большей части социальных гарантий. Многими исследователями констатируется переориентация общественного сознания с коллективистского на индивидуальное, с самосовершенствования и созидания на обогащение. В общественное сознание средствами массовой информации, пропаганды активно внедряется принцип вседозволенности в погоне за личным благосостоянием, крайнего индивидуализма, авантюризма, культа силы и денег. Бездуховность является определяющей в доминанте многих вызовов и угроз, нависших над судьбой человечества. Волны агрессии, терроризма, насилия, попрания международного права в XX-XXI вв. прокатились по разным регионам мира и затронули государства мирового сообщества.
Брожение умов в фазе перехода к постиндустриальной цивилизации предопределено плюрализмом ценностей, сменой типа культуры, ослаблением авторитета социальных институтов воспитания: семьи, школы, церкви. Согласно А. Швейцеру, кризис современной культуры коренится в кризисе мировоззрения, суть ко -торого - в утрате изначальной связи миро- и жизнеутверждения с этическими и эстетическими идеалами. В результате «воля к прогрессу» ограничилась стремлением к материальному благосостоянию, бросив «на произвол судьбы» духовное и нравственное развитие человека. В силу этого культура «сбилась с пути», утратила ориентир, позволяющий отличать более ценное от менее ценного12.
Мы же вслед за Бердяевым можем повторить, что трагедия творчества и кризис творчества и есть основная проблема, переданная XIX веком веку XX. И «...у Достоевского и Толстого, у символистов мировой кризис творчества достиг последнего напряжения <...> И вся жизнь Толстого
была мучительным переходом от творчества совершенных художественных произведений к творчеству совершенной жизни. Эта трагедия художника-творца ныне достигла такой остроты, что сделала почти невозможным совершенное, классически прекрасное искусство. Идеал классически прекрасного, канонического, нормированного искусства стоит между творчеством и бытием, отделяет художника от жизни. Творчество переливается в совершенное искусство, а не в совершенную жизнь»13.
Этот вывод подготовлен всем опытом и многовековой историей искусства. Для Толстого истинность художественной деятельности, как и всякой другой, измерялась высшей мудростью, причастностью к абсолютному идеалу, способностью увеличить в мире степень добра, любви и красоты.
Примечания
1 Виноградов, И. Критический анализ религиозных взглядов Л. Н. Толстого. М., 1981. С. 3.
2 Бабаев, Э. Г. Лев Толстой: итог или проблема? // Связь времен. М., 1992. С. 75.
3 Ремизов, В. Б. Л. Н. Толстой: диалоги во времени. Тула, 1998. С. 121.
4 Маковицкий, Д. П. У Толстого. 1904-1910. Яснополянские записки. Литературное наследство. Т. 90, кн. 2. М., 1979. С. 101.
5 Ссылки на сочинения Л. Н. Толстого даются в тексте по изданию: Толстой, Л. Н. Полн. собр. соч. : в 90 т. М., 1928-1958. (Первая цифра означает том, вторая - страницу).
6 Ломунов, К. Н. Лев Толстой как теоретик и критик искусства и литературы. М., 1968. С. 17.
7 Зеньковский, В. В. История русской философии : в 2 т. Т. 1. Ростов н / Д, 1999. С. 544.
8 Хантингтон, С. Столкновение цивилизаций. М. : АСТ, 2005. С. 117-118.
9 См.: Байдаров, Е. У. Проблема дихотомии «Запад-Восток», «Восток-Запад» в глобалистике // CREDO NEW. 2008. № 4. С. 39.
10 Нысанбаев, А. Глобализация и диалог культур // Евраз. сооб-во. 2002. № 1. С. 113.
11 Зеньковский, В. В. История русской философии. Т. 1, ч. 2. С. 208.
12 См.: Швейцер, А. Упадок и возрождение культуры // Швейцер, А. Благоговение перед жизнью. М., 1992. С. 94.
13 Бердяев, Н. А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. М., 2007. С. 231.
