CC BY
21Дибиров А.-Н.З.
КРИЗИС НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ И РОССИЙСКИЙ КАВКАЗ
РОССИЙСКИЙ КАВКАЗ
«Как сладкую песню Отчизны моей, люблю я Кавказ», — писал М.Ю. Лермонтов, отразив тем самым истинное место Кавказа в душе русского народа. Великие русские поэты, писатели, художники, мыслители, хоть раз соприкасавшиеся с Кавказом, создавали великие произведения, очарованные не только красотой снежных гор, но и духом народов, живущих здесь. В русской культуре образ Кавказа занимает место, сопоставимое с образом Волги. Это огромный пласт духовной культуры народа. Сегодня, в условиях, когда в школьных и вузовских программах отводится всё меньше времени изучению великого культурного наследия своего собственного народа, а на его место приходят не лучшие образцы масскультуры, опять же скопированные не с лучших образцов западной культуры, ожидать от нашего народа, особенно подрастающего поколения, понимания роли и места Кавказа в геополитическом пространстве России не приходится.
Понятие «Российский Кавказ» многомерно, оно имеет географическое, историческое, экономическое, социально-политическое и духовное измерение. Его географические границы на юге проходят по Главному Кавказскому хребту, на севере — по Кумо-Манычской впадине и далее до Черного моря. В географическое пространство региона входят не только субъекты Северо-Кавказского федерального округа, но и Краснодарский край и Адыгея. В историческом плане это более широкое понятие, включающее в себя весь Большой Кавказ со всей непростой историей утверждения России на Кавказе. История Российского Кавказа начинается в XVII в., и в результате длительных войн и конфликтов с Турцией и Ираном в середине XIX в. Россия прочно здесь утверждается. Почти на 150 лет Кавказ выпадает из международной политики не только как субъект, но и как объект межгосударственных отношений. В конце ХХ в. Кавказ вновь вернулся в мировую политику. Но российский фактор в силу общего исторического прошлого неизбывен во внутренней и внешней политике новых кавказских государств. Достаточно весомо присутствует Россия на Большом Кавказе и экономически — это межгосударственная кооперация, коммуникации,
энергетика и прочее. В социальном плане довольно прочными остаются отношения между отдельными гражданами, этому во многом способствует и трудовая миграция из Закавказья в Россию. В политическом плане Россия также присутствует на Большом Кавказе: есть военные базы, Россия является ключевым субъектом в урегилирова-нии конфликтов в этом регионе. В духовном плане Закавказье также ещё остаётся в определённых отношениях привязанным к русскому культурному пространству, высоким является уровень межконфессиональных отношений.
Таким образом, понятие «Российский Кавказ» не сводится только к его географическим границам, не является синонимом Северного Кавказа. Но, судя по фактическим последствиям российской кавказской внешней и внутренней политики, историческое отступление России на Кавказе ещё продолжается. И по всем признакам Россия постепенно, но стабильно теряет влияние на Кавказе, а то и сам Кавказ. И это при всём том, что ни одно государство на Кавказе и вокруг него не имеет такого богатого опыта, как Россия, в области налаживания отношений с горскими народами.
КРИЗИС ЛЕГИТИМНОСТИ
Российский Кавказ и Кавказ в целом вплоть до сегодняшнего дня ощущают на себе последствия нелегитимного оформления распада Советского Союза1. Его последствия оказались катастрофическими не только для постсоветского пространства, но создали и массу не просчитанных его инициаторами проблем для всего мира [см., например: 1]. Возможно, развал Советского Союза и был предопределён. Но катастрофой он стал именно по причине нелегитимного оформления его результатов, вследствие чего произошли развал молодой грузинской государственности, события в Нагорном Карабахе, гражданская война в Таджикистане, тлеющий узбеко-киргизский конфликт, холодный мир во всей Средней Азии, неурегулированные погранично-территориальные конфликты между Россией и Украиной, Придне-
1 Легитимным в политике признаётся действие, соответствующее, с одной стороны, праву, то есть являющееся законным формально-юридически, а с другой — отвечающее представлениям о справедливости субъектов, вовлечённых в данное действие. При оформлении развала Советского Союза была полностью проигнорирована Конституция СССР, то есть формально-юридический закон, и попраны представления о справедливости подавляющего большинства советского народа, который на мартовском референдуме 1991 г. проголосовал за сохранение СССР.
стровье, проблема русских не только в Прибалтике, но и во всех постсоветских государствах.
Однако самой большой катастрофой развал СССР обернулся для Российской Федерации. С одной стороны, была делегитимирована сама российская государственность, её федеративная и историко-географическая основа. В этих условиях рядом российских этносов был поставлен вопрос: если Россия отдаёт свои исконные земли, исторически завоёванные в борьбе с внешними агрессорами и заселенные русским этносом, новым государствам — Украине, Казахстану, Молдавии и прибалтийским республикам,— то почему другие этносы, живущие на своей исконной исторической земле, не могут создать свою собственную государственность? С другой стороны, если практически во всех новообразованных государствах, хотя и достаточно болезненно, произошло самоопределение вокруг собственной идентичности как части новообретённой или восстановленной независимости, то Россия лишилась национальной идентичности, лишилась стержня, скреплявшего российскую государственность на протяжении столетий. Для прибалтийских и ряда других советских республик курс на независимость был осознанной политикой. В то время как Россия приобрела, по мнению многих исследователей, нежеланный, по сути, суверенитет, основанный на иллюзиях элиты, что бывшее пространство СССР будет в той или иной форме ею контролироваться и в дальнейшем. Ситуация была усугублена ещё и тем, что советская идентичность, вокруг которой только и можно было на начальном этапе формировать идентичность нового государства, была слишком быстро отброшена. Запоздалые попытки её возрождения (восстановление гимна и ряда других атрибутов советского прошлого) не дали ожидаемого эффекта. Как справедливо подчеркивает американский исследователь П. Ратленд, властям России «не удалось создать ясный проект, который говорил бы о будущем русской национальной идентичности и о месте нерусских народов в нём» [2, с. 187]. Как здесь не согласиться с академиком Ю.С. Пивоваровым, который пишет: «Государство РФ не обладает необходимой для устойчивого функционирования легитимностью. Фундамент этого государства непрочен. Что произойдёт в таких условиях, неясно. Ситуация открыта для действий в разных направлениях» [3, с. 156]. Эта в высшей степени опасная для нашей государственности ситуация с её нелегитимностью в глазах населения неизбежно накладывает на российское государство налёт несостоятельности. По авторитетному мнению многих современных зарубежных и российских политических исследователей, государственная
состоятельность является результатом политической идентификации населения с государством, признания этого государства и консолидации политического сообщества2.
КРИЗИС ИДЕНТИЧНОСТИ
Россия как страна вплоть до сегодняшнего дня не самоопределилась в собственной национальной идентичности, её народы не воспринимают страну как свою родную, как соответствующую её исторически сложившимся представлениям о собственной государственности.
Преодоление отчуждения народа от собственного государства в нашей стране невозможно без выявления сущности российской государственности, соответствующей представлениям народов страны о справедливости, без соотнесения этнической идентичности народов России с национально-государственной идентичностью.
Идентичность человека или общности в своём исконном значении восходит не к религии, географии, расе или иным формам социума, а к этничности. «Пожалуй, единственный способ, изобретённый государством для приведения культурно чуждых граждан к общему основанию, — это обращение их к единой вере. Однако неизвестны случаи, чтобы общее вероисповедание превратило разные этносы в единый народ за счёт возникновения некой общей религиозной идентичности. Религия, будь она государственной или этнической, в любом случае остаётся всегда лишь одним из элементов именно этнической культуры, причём не обязательно главным. Любая этническая культура непрестанно развивается, изменяя, утрачивая и приобретая те или иные субъкультурные элементы, в том числе имеющие отношение к религии. Однако этническая идентичность, т. е. выделение круга своих из моря чужих и готовность стоять с ними в одном боевом строю, вообще говоря, остаётся одной и той же, пока существует этнос» [5, с. 65-66].
Безусловно, в процессе исторической эволюции на этническую идентичность наслаиваются и другие основания общности—религия, территория, экономика, культура, политическая организация. Но в условиях комплексного кризиса этих оснований общности на передний план всегда выходит исходное основание идентичности — этничность. «Идентич-
2 Более подробно о государственной несостоятельности можно посмотреть во втором номере журнала «Политическая науки» за 2011 г., полностью посвященном теме «Государственная состоятельность в политической науке и политической практике» [см.: 4].
ность — это субъективный стимул, благодаря которому совокупность индивидов существует как целостность, общность. И главное в ней — готовность выступить на защиту, на сохранение общности, с которой идентифицирует себя человек» [5, с. 64].
Кризис идентичности в России вылился, с одной стороны, в русский этнический национализм, густо замешанный на православном клерикализме, а с другой — на этническом национализме малых этносов, нередко выступающем под идеями исламского фундаментализма.
Отсутствие легитимности у российского государства ставит перед властью насущную проблему поиска механизма скрепления в единое целое разнородного российского общества, разных этноконфессио-нальных, социальных, гендерных и других интересов различных слоёв общества. Очевидно, что в условиях субъективной неготовности власти к реальной модернизации и демократизации страны, неготовности к формированию конституционно-правовой основы легитимности российской государственности, власть обращается к исторической и идеологической легитимности. Если в области исторической легитимности эксплуатируется, прежде всего, победа в войне, то в области идеологической на вооружение берётся национализм. Власть ясно осознаёт, какую опасность он представляет собой в нашем обществе. Поэтому длительное время проявляла в этом вопросе определённую сдержанность. Но в условиях, когда вопрос стоит о самом существовании этой власти, маска этнотолерантности отброшена и поднимается знамя русского этнического национализма.
Последний в современных условиях не обладает целостной идеологией, у него нет ни теоретического, ни исторического обоснования. В теоретическом плане он представляет собой причудливую смесь из внутренне противоречивых идеологем, восходящих к древнеславянскому язычеству, ортодоксальному православию, нацизму и даже к мистицизму. В историческом прошлом идёт явная демонизация всех остальных этносов и наций в противовес особой исторической миссии русского этноса. В силу этого в русском этническом национализме очень высок потенциал экстремизма. Его социальная база воспроизводится в основном в молодёжной среде крупных российских мегаполисов. Цель его — создание русского этнического государства с явным этнократическим налётом. В этом смысле русский этнический национализм стоит в одном ряду с украинским, грузинским, казахским, узбекским, азербайджанским, прибалтийским национализмом и национализмом других этносов, приобретших собственную государственность после развала Советского Союза. И надо признать, что этнический национализм наиболее
крупных или титульных этносов в ряде постсоветских государств действительно стал основой формирования национальной идентичности взамен утерянной советской. Правда, многим из них пришлось за это дорого заплатить: Грузии — Абхазией и Южной Осетией, Молдавии — Приднестровьем, Азербайджану — Нагорным Карабахом, Таджикистану — гражданской войной и т. д.
Каждый этнос, безусловно, имеет право на свою собственную государственность. Вопрос только в цене. Создание русского этнического государства сегодня возможно, если вернуться в границы Московского царства. Готов ли русский этнос к таким жертвам? Очевидно, что этот путь губителен для современного российского государства и не только обрекает русский этнос на глубокий внутренний раскол, но и лишает его самостоятельности в историческом творчестве.
Вместе с тем мы не можем не признавать, что Россия — это государство, созданное, прежде всего, русским народом, соответственно, если в нём плохо живётся государствообразующему народу, то с этим государством что-то не так.
Российское государство всегда позиционировало себя как полиэтническую общность — и в имперский, и в советский, и в современный периоды. Полиэтничность российской государственности — это историческая судьба России, если хотите, её святой крест, это её родовая, имманентная, сущностная черта, сформировавшаяся в силу объективных причин на протяжении столетий.
Все российские этносы, обладающие национальной автономией, являются коренными народами, живущими на своей исторической территории. Это наиболее полное проявление так называемого права почвы, которое многими западными странами кладётся в основу собственной идентичности [см.: 6]. Как этнические русские живут на своей исторической территории, так и чеченцы и ингуши, татары и аварцы, и многие другие российские этносы живут на своей исторической территории. У этих этносов, также, как и у этнических русских, нет земли «обетованной» за пределами России. Единственным исключением является Еврейская автономная область, но причины, по которым эта область создавалась, общеизвестны. Своя историческая территория есть у российских грузин, украинцев, азербайджанцев, армян и целого ряда других некоренных этносов. Но эти территории находятся за пределами России. Поэтому и не они образуют историческую полиэт-ничность России. Другими словами, российские этносы — это не гости этнических русских, которым в случае чего можно и на дверь указать, а такие же хозяева этой страны, как и они.
Современный русский этнический национализм также проистекает из ошибочной идеи о том, что этнические русские — это единственный государствообразующий этнос России. В этническое государство великороссов в XVI в. в результате завоеваний Ивана Грозного и экспедиции Ермака на правах этнических меньшинств вошли этносы Поволжья, Сибири и Севера. Тем не менее, Московская Русь оставалась этническим государством великороссов, именно они были единственным государствообразующим этносом. В результате Смуты и польской интервенции Московская Русь как самостоятельное государственное образование прекратила своё существование в начале XVII в. Фактически это была гибель русской этнической государственности. Возрождённая государственность была уже иного качества. 1612 г., возможно, является самой выдающейся датой в истории России. Если бы нынешняя власть, с чьей подачи был введён праздник 4 ноября, обладала большей легитимностью, то этот праздник вызывал бы законную национальную гордость всех этносов страны. Уникальный случай в истории — государственность — была возрождена не армией, не элитой страны, а самим народом. Произошло это в условиях, когда элита была дискредитирована, отсутствовали признанные лидеры, исчезли центры, страна была захлёснута стихийными движениями, произошла автономизация (суверенизация) отдельных частей [см.: 7]. В 1612 г. родилось новое государство, которое в своей сущности отличалось от предыдущего. Формально оно называлось Московской Русью, но фактически это была уже Россия [см.: 8, с. 112-113].
Главное отличие новой государственности состояло в том, что это была общая государственность всех этносов страны. Ополчение Минина и Пожарского не случайно сформировалось в Нижнем Новгороде, находящемся на этнической границе великороссов и поволжских этносов. В ополчение входили не только представители великорусского этноса, но и татары, башкиры, мордва и т. д. «Ведущую роль в спасении страны сыграли церковь и мирские общины (миры) севера и востока, новые регионы Московии, достаточно богатые и наименее затронутые кризисом», — отмечает Д. Хоскинг в книге «Россия и русские» [9]. Другими словами, новое государство было создано усилиями всех этносов, входивших в состав старой Руси. С 1612 г. государствообразующими этносами стали и бывшие до этого в Московской Руси в этническом меньшинстве народы страны. Не прошло и полувека, как этносы, насильственно включённые в состав Московии, стали одной из движущих сил воссоздания российской государственности. Причин этого уникального явления в нашей истории много, но, безусловно, что особую роль
сыграло то, что этнические русские свою собственную этническую государственность в рамках Московской Руси не пытались превратить в этнократическую, а новые этносы увидели выгоды жизни в сильном централизованном государстве.
Тем не менее, роль русского этноса как главного фактора в формировании и сохранении российской государственности, как стержня этой государственности, как главного носителя великой культуры, которая, единственная из культур народов России, имеет общечеловеческий характер, как нам представляется, будет неизменной. «Самая значительная черта русской государственной плоти — многоплемённость и мноязычность России, представляющей собой не нацию, а целую семью наций. Сворачивать в тупик великорусски-славянофильского обрусительного шовинизма... значит проявлять величайшую нечувствительность к облику и гению России. Из этого никак, конечно, не следует, чтобы гений русского патриотизма был обязан предоставлять всем населяющим Россию народностям не только право на самоопределение, но и право на отделение. Вести русское государство может, конечно, лишь русское, точнее, великорусское племя. В этом водительстве должна твёрдо звучать тема имперской великодержавности», — писал известный философ и общественный деятель русского зарубежья Ф.А. Степун [10]. Огромные пространства России предполагают имперскую великодержавность как символ причастности к всемирно-историческому социальному творчеству и стержень национальной идентичности. Не мультикультурализма, а имперской великодержавности Российского государства не хватает этносам страны, не хватает её объединительной роли. Общая история и национальные символы деградируют без имперской великодержавности.
Имперскость российского государства, начиная ещё с XVII в., не носила этнократический характер, здесь империя символизировала собой не господство одной нации над другими, а скорее это была форма некоей духовно-идеологической общности, безотносительной к этническому, религиозному или географическому разнообразию. Другими словами, такая имперская идентичность играла в России роль особого посредника между этнической и гражданской идентичностями, роль переводчика этнической идентичности в гражданскую. В основе имперской идентичности, безусловно, лежал опыт культурного сотворчества народов страны. Фундированная сверх-идеологией имперская идентичность была главной духовной скрепой Советского государства на протяжении семи десятилетий. Другими словами, на протяжении веков менялась форма историко-культурной общности народов России,
но не её суть. Безусловно, такая общность не сформировалась одномоментно, в её основе лежит общее героическое прошлое, национальные символы, ставшие общими, русская культура, созданная всеми народами страны, а не только этническими русскими [см. подробнее: 5]. Вот эта надэтничная национальная (культурная) идентичность и делает Россию самодостаточной и самостоятельной цивилизацией. Она же выступает в современных условиях главным фактором перевода этнической идентичности народов России в общую гражданскую идентичность. Другими словами, в полиэтничной России идентичность носит трёхуровневый характер — этническая, национальная (культурная) и гражданская (государственная). Потеря общей культурной идентичности чревата в конечном итоге развалом государства и непрекращающимися этническими войнами на всём построссийском пространстве. Главным образом, в культурной идентичности слиты воедино монархические, советские и либеральные традиции российской государственности. Она же символизирует единство исторического, политического и социокультурного пространства страны. Как писал И.А. Ильин: «... Россия есть не случайное нагромождение территорий и племен, и не искусственно слаженный "механизм" "областей", но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся ОРГАНИЗМ, не подлежащий произвольному расчленению» [11]. В кризисное время происходит дробление культурных идентичностей под давлением актуализации ценностей выживания и безопасности, которые в сознании людей ассоциируются прежде всего со своей первичной идентичностью — этничностью. Поэтому, на наш взгляд, в современных условиях политика мультикуль-турализма, которую пытаются возвести сегодня в ранг государственной культурной политики, будет только размывать национальную (культурную) идентичность России. Мультикультурализм в его современном виде, как справедливо отмечает Э.А. Паин, провоцирует возрождение групповых форм культурной идентичности, усиливает замкнутость культурных групп, порождая искусственные границы между ними, своего рода гетто на добровольной основе. Мультикультурализм, как свидетельствует опыт ряда стран Западной Европы, усиливает процессы национально-гражданской дезинтеграции, порождая серьёзные проблемы даже там, где, казалось бы, навсегда уже утвердились традиции толерантности и взаимного доверия [см. подробнее: 12].
В условиях, когда налицо острые демографический и цивилизаци-онный вызовы, недопустимым легкомыслием было бы не использовать возможности одной из самых великих культур современности — русской национальной культуры — в качестве фильтра для культурных
новаций, угрожающих национальной идентичности страны. Другими словами, русский и этнический русский не являются в современной России синонимами. Быть русским сегодня значит быть гражданином страны, владеть русским языком и быть вовлечённым в общее культурное пространство: русский русский, русский татарин, русский аварец, русский калмык, русский украинец и т. д. Таким образом, российская идентичность определяется в терминах гражданства, территории и культуры, а не в терминах религии или этничности, она возникает не по праву крови, а главным образом по праву почвы. В этих условиях мультикультурализм как проявление глобализации в этнокультурной среде, как феномен этнокультурной фрагментации социума, безусловно, будет направлен против общенациональной культуры, то есть против русской национальной культуры.
КРИЗИС НА РОССИЙСКОМ КАВКАЗЕ
Кризис национальной идентичности России самым деструктивным образом отразился и на российском Кавказе. Сегодня это наиболее уязвимый с точки зрения национальной безопасности и внутренней стабильности регион страны.
Во-первых, Северный Кавказ явочным порядком вышел из правового поля российского государства. Универсальные правовые нормы, будучи облечены в законы, здесь действуют избирательно и воспринимаются населением как охранные грамоты для власти и богатства. Повсеместное нарушение законов выступает здесь нормой. Поскольку законы ничего не регулируют и не защищают, их нарушение в массовом сознании перестало быть преступлением. Здесь уже невозможна ситуация массового осуждения преступлений против государства. Украсть у государства, обмануть государство — скорее доблесть, а не преступление. Государство ассоциируется с местными властителями, приватизировавшими не только власть и богатство, но и само право и его практическое применение. Где отступает право, там наступают сила и насилие. Местная власть защищает своё право на бесправие, опираясь на частные армии, которые, начиная уже с муниципального уровня, держат под контролем не только население, но и правовые структуры.
Во-вторых, федеральная власть свела к минимуму своё присутствие в регионе, создав своеобразную резервацию в лице Северо-Кавказского федерального округа. Тем самым усиливается дальнейшая делегитими-
зация общероссийской государственности в массовом сознании народов Северного Кавказа, происходит её деморализация, она перестаёт восприниматься как справедливая, соответствующая историческим представлениям народов о государственной власти. Самое важное, Центр не выполняет главную функцию государства — обеспечение безопасности граждан. На Северном Кавказе нет заводов по производству оружия, значит, оно поступает сюда с российских военных заводов за пределами региона или с армейских складов. Республики Северного Кавказа не обладают собственной пограничной стражей, она является федеральной и не обеспечивает защиту границ от проникновения внешних деструктивных сил, в том числе от атак террористов. Если российская экспансия на Кавказе в прошлом имела целью выход на безопасные пограничные рубежи, то народы Кавказа входили в состав империи в поисках собственной безопасности и сохранения посредством этого национальной идентичности. Если российское государство не обеспечивает безопасности, то народы региона будут в праве поставить вопрос о выходе из состава России. И такой сценарий сегодня уже не кажется чем-то фантастическим, несмотря на трагический чеченский опыт.
В-третьих, Россия — не самая богатая страна мира, но это страна, в которой количество долларовых миллиардеров множится в геометрической прогрессии и по этому показателю уже, «наряду с балетом», мы впереди планеты всей. То, что кризис только стимулировал рост количества миллиардеров в стране, ещё раз демонстрирует антинародную и компрадорскую сущность российского капитализма. Разрыв между богатством и бедностью настолько огромен, что это уже считалось бы неприличным для любого цивилизованного общества. На Северном Кавказе этот разрыв достиг катастрофических размеров. Здесь сформировался автономный слой состоятельных людей, который в результате взаимной борьбы, конкуренции и компромиссов образовал экономическое пространство, находящееся полностью вне государственного регулирования и управления. Подпитывается это экономическое пространство главным образом за счёт хищения бюджетных средств и ограбления собственного народа. Хищническая политика «новых кавказцев» ставит под угрозу безопасность, благосостояние и нравственное здоровье народа. «Именно здесь таится главная и самая страшная угроза, — подчеркивает известный российский историк В. Дегоев, — абсолютная потеря управляемости общества, чреватая неминуемым социально-политическим коллапсом не только на Северном Кавказе» [8, с. 270].
В-четвертых, российская «демократия» и «вертикаль власти» превратились в очень удобную ширму неприглядной политической практики
местного истеблишмента. Выборы напоминают театр абсурда, где народ поголовно не голосует (по данным независимых наблюдателей, фактически в выборах принимает участие не более 5 % избирателей, и эта устойчивая тенденция сохраняется уже на протяжении 7-8 лет), а власть избирается «абсолютным большинством» голосов. Местные отделения федеральных политических партий превратились в инструмент политического лоббирования местных субэлит и кланов, они не имеют идеологического лица, нередки случаи, когда какой-нибудь местный авторитет или олигарх опирается одновременно на две (или более) политические партии. Федеральная власть, узурпировав право назначения руководителей субъектов федерации, в северокавказском регионе полностью находится в этом вопросе в плену соответствующих олигархических структур и их местечковой политики.
В-пятых, на Северном Кавказе полностью легализован криминал. Его представители заседают в законодательных собраниях, возглавляют муниципалитеты, министерства и ведомства, покупают должности руководителей территориальных управлений федеральных органов власти. Здесь нет понятия «организованная преступность», поскольку она уже давно срослась с властью. В народном сознании понятия «мафия» и «власть» стали уже неразделимыми, синонимичными. Анализ практики политических режимов ряда субъектов Северо-Кавказского федерального округа невольно заставляет припомнить давнее высказывание М.А. Бакунина о бонапартистском политическом режиме во Франции в 1851-1871 гг. Он писал, что этот режим «не является по сути ни принципом, ни политическим течением, не вызван каким-либо интересом в экономическом и политическом развитии страны. Просто-напросто <...> банда разбойников, воспользовавшись глубокими разногласиями между классами французского общества, ночной порой внезапно и дерзко овладела Францией и, захватив власть, удерживала её двадцать лет <.> У него есть лишь одно средство, но очень сильное: коррупция, которая, впрочем, изобретена не бонапартистами, но получена им как историческое наследие — единственное, которым бонапартизм сумел воспользоваться и продуктом которого стал сам» [13].
В-шестых, в течение длительного времени Северный Кавказ погружён в состояние перманентной нестабильности. И пока просвета здесь не видно. Для непредвзятого наблюдателя давно уже не является секретом то, что нестабильность, хотя и вызвана объективными причинами (они в целом являются общими для всей России), имеет в основном субъективную природу. Нестабильность — это способ и условие суще-
ствования криминализированной местной власти. Нестабильность позволяет ей казаться в глазах Центра незаменимой. На нестабильность можно списывать зияющие дыры в местных бюджетах и казнокрадство. Нестабильностью прикрывается полный произвол в правоохранительной и судебной системе. Нестабильностью оправдывают наличие также во многом криминализированных частных армий у местных властителей. Состояние «равновесной» нестабильности, не доводимой до социального взрыва, зачастую опирается на договорную основу между криминализированной властью и бандподпольем. В правохранитель-ных структурах прекрасно знают лидеров бандподполья, их места нахождения, источники финансирования, их ближнее и дальнее окружение. Но борьба носит избирательный характер, она направлена не на уничтожение бандподполья, а лишь на то, чтобы не нарушалось состояние «равновесной» нестабильности. Для характеристики данного явления применительно к Дагестану некоторые исследователи используют даже термин «коррупционно-криминально-террористический комплекс» [см.: 14].
В-седьмых, давно уже расхожим стало утверждение о том, что главной проблемой Северного Кавказа являются экстремизм и терроризм. Из вышеизложенного видно, что это не так или не совсем так. Экстремизм и терроризм — постоянные спутники современных обществ. В латентной или активной форме они присутствуют во всех странах и регионах. При этом не всё, что называется экстремизмом, на самом деле является таковым. Протестные движения и даже борьбу против нелегитимной власти нельзя относить к экстремистским явлениям. Поэтому в так называемом северокавказском экстремизме необходимо различать экстремизм как обычную разновидность криминала и про-тестные действия против нелегитимной власти, которые власть также характеризует как экстремистские. В регионе сегодня как никогда высок протестный потенциал, особенно в молодёжной среде. Причины в общем те же, что и в любом кризисном обществе. В то же время, ситуация усугубляется тем, что процент молодёжи в составе населения гораздо больше, чем тот, который способно переварить даже достаточно развитое современное общество. Северокавказская молодёжь отличается сегодня большей религиозностью, придаёт ценностным ориентирам гораздо больше значения, чем предыдущие поколения, и в силу этого она более нетерпима к несправедливости, неравенству и социальному злу в целом. Экономическое положение, безусловно, влияет на рост протестного потенциала в молодёжной среде. Но, как отмечает ряд исследователей, оно не является определяющим. В республиках
Северного Кавказа, несмотря на долговременную экономическую стагнацию и самый высокий в стране уровень безработицы, не наблюдается резкого понижения уровня жизни и обнищания населения. Во всех республиках, благодаря стабильному федеральному финансированию, фиксируется даже некоторый рост доходов. В 2005-2009 гг. в Дагестане они выросли в 2,8 раза, в Ингушетии — в 2,3 раза [см.: 15, с. 45]. Радикализация молодёжных настроений в регионе связана главным образом с рядом модернизационных срывов последних десятилетий. Такой срыв провоцирует традиционалистские настроения, но поскольку в изменившемся обществе буквальный возврат к традициям уже невозможен, происходит их конструирование. Другими словами, молодёжь поставлена перед необходимостью делать цивилизационный выбор. И делается он отнюдь не в пользу европейской или российской цивилизации. Предпочтение отдаётся исламской цивилизации, а то и исламскому фундаментализму. Российская цивилизация в глазах молодого поколения ассоциируется с коррумпированной, продажной и безнравственной властью, представляющей российское государство на местах.
И самое главное. Ситуация на Северном Кавказе является следствием системного кризиса в стране. В наибольшей степени кризис поразил политическую систему. В теории систем есть такие понятия, как «входы» и «выходы» системы. Система стабильна до тех пор, пока сохраняется баланс между тем, что есть на входе, и тем, что оказывается на выходе. Применительно к политической системе общества это означает, что результаты на «выходе» должны быть адекватны воздействиям на «входе». Другими словами, политическая система будет стабильно функционировать до тех пор, пока решения правительства и результаты его деятельности будут соответствовать требованиям и интересам народа, от чьего имени оно выступает. В противном случае, политическая система будет разбалансирована. Системная теория также гласит, что длительный кризис политической системы создаёт революционную ситуацию со всеми вытекающими отсюда последствиями. Политические режимы северокавказских республик сегодня полностью разбалансированы, здесь требования на «входе» и результаты на «выходе» никак между собой не связаны. Их жизнеспособность опирается исключительно на «вписанность» в более широкую федеральную политическую систему, но такая ситуация не может долго продолжаться, поскольку нелегитимные местные режимы постепенно начинают подрывать легитимность всей политической системы страны. Системный кризис свидетельствует о том, что процесс этот зашёл уже достаточно далеко.
ВОЗМОЖНОСТИ И РИСКИ ВЫХОДА ИЗ КРИЗИСА
Главным препятствием на пути к нормализации ситуации в регионе является системный кризис политического режима в стране. Наиболее очевидными признаками этого кризиса являются всепроникающая коррупция, круговая порука, клановость и безнравственность. Это язвы, пронизывающие российскую государственность, как по вертикали, так и по горизонтали.
Для дееспособной и нравственной власти проблема Северного Кавказа — трудная, но решаемая задача.
Первое. Необходимо ликвидировать Северо-Кавказский федеральный округ и создать на базе бывшего Южного федерального округа два новых — Южный и Прикаспийский. Южный — в составе Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краёв, республик Адыгея, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия — Алания, Ингушетия и Чечня. Прикаспийский — в составе Волгоградской и Астраханской областей, республик Калмыкия и Дагестан. Дагестан, крупнейшая республика Северного Кавказа, сегодня выступает главной дестабилизирующей силой в регионе. Его необходимо оторвать от других республик, изолировать от общих проблем Северного Кавказа. Ситуация, когда наиболее бедных и проблемных кинули в общий котёл и сказали «выживайте, как хотите», добром кончиться не может. Немаловажно и то, что Дагестан — это не только Кавказ, но и Каспий, и чем дальше, тем больше. В связи с новым геополитическим статусом Каспия будущее Дагестана в большей степени связано с ним, чем с Кавказом. Важно и то, что в округ будут включены регионы естественной исторически сложившейся практики трудовой миграции из трудоизбыточного Дагестана. При этом не нарушается культурный и этнический баланс в округе, русскоязычный Дагестан более органично впишется в общее культурное и этнополитическое пространство. Промышленный потенциал Поволжья и сельскохозйственный потенциал Прикаспия позволят сформировать взаимодополняемую экономическую инфраструктуру. Главное, Прикаспийский округ позволит более эффективно обеспечивать присутствие России на Каспии. С другой стороны, привязка других экономически отстающих республик Северного Кавказа к динамично развивающимся Ростову и Краснодару позволят в перспективе нормализовать полностью ситуацию на Северном Кавказе в целом.
Второе. В Северо-Кавказском регионе особенно очевидным является главное противоречие российского федерализма — между
этнической регионализацией и объективной потребностью в политической интеграции страны. Кроме того, конституционное равноправие субъектов федерации здесь носит формальный характер, поскольку на деле оно сопряжено с фактическим неравенством республик Северного Кавказа, неравенством возможностей граждан разных национальностей, неравенством в уровне жизни, в удовлетворении основных потребностей. Такое положение дел позволяет говорить о том, что в федеральной политике в отношении региона нет осознания и понимания долгосрочных задач и стратегических целей. Предпринимаемые шаги типа создания Северо-Кавказского округа лишь откладывают на будущее решение острейших сегодняшних проблем.
В качестве первого шага, на наш взгляд, необходимо провести губер-низацию республик Северного Кавказа, не затрагивая административно-территориальные границы. Цель — уйти от строительства государства на этнической основе, убрать, прежде всего, этническую составляющую из названий субъектов Федерации, заменив на географическую или историческую — Горская область, Приэльбрусская область, Терская область, Центрально-Кавказская область и т. д3. Единственным исключением может стать только Дагестан, так как здесь в названии нет этнического налета. Правда, для такой реформы нужен высочайший уровень легитимности федеральной власти и глубокая укоренённость общероссийской национальной идентичности. Это постепенный и достаточно длительный процесс. Но начинать этот процесс необходимо, и первым шагом здесь может быть исправление перекосов ассиметричной федерации в наиболее полиэтничных её субъектах. В основе российского федерализма не лежит делегированный суверенитет. Наоборот, Российская Федерация создана путём делегирования части суверенита от Центра к регионам. Поэтому и движение в сторону симметричной федерации должно идти от Центра. Не нужно думать, что народы Северного Кавказа будут сильно держаться за этнические названия своих республик. Они все полиэтничны. Кроме того, некоторые из них сами пытались найти более адекватные названия своим республикам — Алания, Ичкерия, да и не лишне будет вспомнить историческое прошлое, осо-
3 По данным всероссийской переписи 2002 г., этнический состав республик Северного Кавказа выглядит следующим образом: Адыгея: 64,5 % — русские, 24,2 % — адыгейцы, 3,4 % — армяне, 2,0 % — украинцы; Дагестан полиэтничен исторически; Ингушетия: 77,2 % — ингуши, 20,4 % — чеченцы, 1,2 % — русские; Кабардино-Балкария: 55,3 % — кабардинцы, 25,1 % — русские, 11,6 % — балкарцы; Карачаево-Черкесия: 38,5 % — карачаевцы, 33,6 % — русские, 11,3 % — черкесы, 7,4 % — абазины, 3,4 % — ногайцы; Чечня: 93,5 % — чеченцы и ингуши, 3,7 % — русские; Северная Осетия: 60,7 % — осетины, 23,2 % — русские, 5,0 % — ингуши.
бенно дореволюционное4. Этнический элемент в названии субъекта федерации является фактором внутренней нестабильности, соблазном этнократизма и рождает в других этносах чувства неполноценности и собственной второразрядности. Консервируемая таким образом этническая иерархия неизбежно формирует почву для социальных конфликтов, а пусковым механизмом для этого могут стать любые, даже малозначительные, а то и просто бытовые проблемы, возникающие между представителями различных этносов.
Третье. Представляется, что важным направлением нормализации ситуации в регионе должны стать разработка и реализация государственной программы формирования религиозной культуры населения. Расхожие представления о поголовной исламизации региона не отражают реального положения вещей. Бесперспективными представляются и попытки соединения этнического национализма в ряде северокавказских субъектов федерации с политическим исламом. Хотя и не стоит забывать о том, что «национализм и фундаментализм — два великих соблазна современности» [16, с. 68]. Исламиза-ция в большей степени носит формальный, поверхностный характер, она не сопровождается улучшением нравственного здоровья населения. Религиозная атрибутика подменяет реальную сущность ислама в силу отсутствия глубокой религиозной культуры у населения. Давно замечено, что истинно верующий человек более толерантен и терпим, более склонен подчиняться законам и нормам государства, в котором он живёт. «Вера может быть бесконечно разнообразной по своему содержанию, однако общим для верующих является глубокая серьёзность в понимании необходимой справедливости и законности условий и процессов человеческом обществе. Лишь верующие люди способны на величие в смирении, лишь они надёжны в нравственном аспекте своей политической деятельности», — писал К. Ясперс [17, т. 2, с. 277-278], один из самых глубоких мыслителей ХХ в., автор работы «Истоки истории и её цель». Государственная политика формирования религиозной культуры должна иметь своей целью изменение
4 На территории северокавказских республик после Большой Кавказской войны на протяжении 150 лет существовали административно-политические образования с самыми разными названиями, вплоть до экзотических, — Терская область, Северо-Кавказский эмират, Горская республика, Грозненская область, Чеченская республика Ичкерия, Черкесская (Адыгская) автономная область, Карачаевская автономная область, Черкесский национальный округ, Дагестанская область, Кабардинский округ, Северо-Кавказская советская республика, Ингушская автономная область, Баталпашинский отдел Кубанской области, Кубанско-Черноморская советская республика, Абазинская республика, Верхне-Кубанская казачья республика и т. д.
общественного сознания через обучение и воспитание в каждом человеке нравственного отношения к миру, чем в сущности и является религия. Но нравственная сущность религии деформируется, когда она соединяется с политикой, «ибо претензия на исключительное обладание истиной ведёт к тотальности, а тем самым к диктатуре и к уничтожению свободы» [17, т. 2, с. 278]. К. Ясперс не случайно подчеркивал: «Принципы веры в качестве путеводной нити политики приносят вред делу свободы» [17, т. 2, с. 278]. Стремительный рост религиозности населения не только на Северном Кавказе, но и в России в целом связан прежде всего со столь же стремительным ростом разного рода угроз безопасности человека. Безопасность — это один из основных мотивов деятельности человека. Религия изначально обязана своим появлением стремлению человека найти безопасную нишу в угрожающей окружающей среде, она придавала чувство надёжности в условиях неопределённости и роста угроз со стороны среды. Поэтому лишь безопасная общественная среда способна обуздать гипертрофированную религиозность населения и экстремистскую практику на религиозной почве.
Четвёртое. Без радикального улучшения экономической ситуации Северный Кавказ на долгие годы останется главной болевой точкой страны. Высокая рождаемость в условиях возросшего уровня мобильности населения приведёт к массовой миграции населения в другие регионы Российской Федерации, ухудшая и без того непростую этнопо-литическую ситуацию в стране. В этих целях необходимо уйти от политики «кормления» при формировании региональных управленческих структур в республиках Северного Кавказа. Сегодня Москва, по сути, отдаёт республики на откуп региональным олигархическим структурам, выдаёт им своего рода лицензии на обогащение, прекрасно понимая, что тем самым только усиливается коорупционно-криминальная составляющая местной власти. Чем неблагополучнее ситуация в той или иной республике, тем богаче руководители этих республик. А может, действует принцип «рука руку моет». Но такая ситуация чревата очень серьёзными последствиями для целостности российского государства. Ни со стороны Центра, ни со стороны региональных властей сегодня нет реальных проектов улучшения экономической ситуации в регионе. Проекты по созданию рекреационных зон в регионе не могут вызвать ничего, кроме усмешки. На деле эти проекты не что иное, как способ перераспределния бюджетных средств, поступающих в регион, между региональными элитами и последующего их проедания. Почему не реализуется самый простой и наиболее экономически эффективный
путь, апробированный во многих странах мира, — масштабное дорожное и мелиоративное строительство? Не потому ли, что коррупционная составляющая здесь в разы меньше? На деле же дорожное и мелиоративное строительство создаст, с одной стороны, рабочие места для огромного числа молодёжи в регионе, а с другой — инфраструктуру, вокруг которой бизнес сможет реализовать любые масштабные инвестиционные проекты.
Пятое. Сегодня мы являемся свидетелями революционного взрыва в арабском мире. Хотя данная аналогия в какой-то степени и некорректна, тем не менее, она показательна в качестве иллюстрации. Страны арабского Востока, являющиеся основными поставщиками углеродного сырья в мире, в течение длительного времени были отданы на откуп арабским националистам, которые со временем сформировали в своих странах однотипные коррупционно-криминальные системы власти. Запад, который так чувствителен к вопросам свободы и прав личности, смотрел на это сквозь пальцы, пока из региона бесперебойно поступали энергоресурсы. Но пузырь лопнул. Так же может лопнуть и терпение народов Северного Кавказа. И нет однозначного ответа на вопрос, каким же тогда будет их цивилизационный выбор? Кавказ, безусловно, обладает цивилизационным своеобразием [см., например: 18]. И заключается оно главным образом в том, что горцы идентифицируют себя прежде всего не с этничностью и государством, а с джамаатом, сельской или родовой общиной. Известный дагестанский учёный, профессор М.А. Агларов в своих работах убедительно показал, что община-джамаат как первая форма гражданской самоорганизации и самоуправления демонстрировала свою эффективность на протяжении всей письменной истории Дагестана, благодаря этому в дагестанском обществе сформировались и соответствующие этой модели самосознание и восприятие внешнего мира [см.: 19]. В этих условиях бесправное местное самоуправление только усугубляет ситуацию в регионе. Бесправие рождает недовольство на уровне руководителей муниципалитетов и сельских администраций. Структуры, которые ежедневно вовлечены в реальное разрешение конфликтов, рождающихся, прежде всего, на местном уровне, не обладают ни ресурсами, ни властными полномочиями. Социальная напряжённость аккумулируется здесь и затем охватывает всё общество. Без формирования эффективного самоуправления в сельских джамаатах нельзя ожидать успеха и в борьбе с экстремизмом и терроризмом.
В заключение подчеркну ещё раз: политика Центра в отношении Северного Кавказа и сама ситуация в регионе, консервируемая этой
политикой, поражают своей глубокой иррациональностью. Из иррациональности нет рационального выхода. На иррациональную политику следует ожидать и иррационального же ответа — в виде бунтов и революций, предвестники которых сегодня прячутся по лесам.
Л итература
1. Закария Ф. Постамериканский мир. М., 2009.
2. Ратленд П. Присутствие отсутствия: об этнической политике в России // Полис. 2011. № 2.
3. Пивоваров Ю.С. «Вторая Отечественная» и современная Россия (к вопросу о родословии послесоветского строя) // Россия и современный мир. 2011. № 2.
4. Государственная состоятельность в политической науке и политической практике // Политическая наука. 2011. № 2.
5. Белоусов Е.В., Дибиров А.-Н.З. Страна, война и наша идентичность // Вестник российской нации. 2010. № 4-5.
6. Сафран У. Национальная идентичность во Франции, Германии и США: современные споры // Политическая наука. 2011. № 1.
7. Геллер М. История Российской империи. В 2 т. М., 2001. Т. 1. С. 299.
8. Дегоев В. Россия, Кавказ и постсоветский мир. Прощание с иллюзиями. М., 2006.
9. Хоскинг Д. Россия и русские. В 2 кн. М., 2003. Кн. 1. С. 7-169.
10. Степун Ф.А. Чаемая Россия. СПб., 1999. С. 246.
11. Ильин И.А. Собрание сочинений: В 10 т. М., 1993. Т. 2. Кн. 1.
12. Паин Э.А. Волновая природа подъёма традиционализма на рубеже ХХ-ХХ! веков // Общественные науки и современность. 2011. № 2.
13. Бакунин М.А. Государственность и анархия. М., 1996.
14. Слуцкий С. Дагестанское экстремистское подполье в структуре кооруп-ционно-криминально-террористического комплекса // Россия и мусульманский мир. 2011. № 2.
15. Слуцкий С. Террористическое подполье в Ингушетии // Россия и мусульманский мир. 2011. № 1.
16. Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. М., 2002. С. 68.
17. Ясперс К. Истоки истории и ее цель // Антология мировой политической мысли. В 5 т. М., 1997.
18. Абдулатипов Р.Г. Кавказская цивилизация // Научная мысль Кавказа. 1995. № 1.
19. Агларов М.А. Сельская община в Нагорном Дагестане в XVII — нач. XIX вв.: (Исследование взаимоотношения форм хозяйства, социальных структур и этноса). М.: Наука, 1988.
