CC BY
219
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 7 (188).
Филология. Искусствоведение. Вып. 41. С. 32-37.
Ю. А. Говорухина
КРИТИКА КАК ЛИТЕРАТУРА
В статье осмысливается известная еще в теории литературной критики 1970-х годов концепция «критики как литературы» в приложении к современной литературно-критической практике и обновленной герменевтической парадигме. Обнаруживаются новые основания для сближения литературы и критики.
Ключевые слова: теория литературной критики, современная литературная критика, герменевтика, автор, читатель, интерпретация.
Тема данной статьи предполагает четыре варианта интерпретации: критика как литература в широком смысле; критика как художественная литература (в аспекте сближения этих двух типов мышления и письма); критика как fiction, критика как литература в онтологическом смысле: критика как способ/ вариант бытия литературы.
Необходимость возвращения к изначальному вопросу о сущности критики обусловлена состоянием современной литературной критики и опытом ее самоосмысления, который входит в противоречие со сложившейся в теории критики традицией понимания этого феномена, обнаруживает ее своего рода «слепые зоны» (Поль де Манн). Одна из них
- неактуальность для теории осмысления литературно-критической интерпретации в ее развернутости к субъекту. Критик сегодня склонен в собственной деятельности видеть процесс самоосмысления, понимания не только текста, но и себя в связи с этим текстом (философская рефлексия этого явления дана у Р. Барта: «В рассуждениях всякой критики непременно подразумевается и суждение о себе самой (пусть даже в сколь угодно иносказательной и стыдливой форме), критика произведения всегда является и самокритикой; по выражению Клоделя, познание другого происходит в со-рождении на свет вместе с ним» [2. С. 272]). Так, И. Кукулин следующим образом формулирует свою задачу как критика: «Писать и пытаться разобраться в том, что мне интересно» [10. С. 157]. «Интересно» в данном случае предполагает личностно мотивированный отбор такого материала для интерпретации, который не оставил равнодушным, а значит, «совпал» с экзистенциально важными вопросами. Более прямо говорит об этом А. Уланов: «Может быть, критика -не столько спор, сколько прояснение чего-то,
прежде всего, для себя самого» [10. С. 164]. Д. Бавильский формулирует ситуацию осознанного выбора для критика: «...хочешь ли ты говорить о себе напрямую или через посредство чужого слова» [10. С. 149], предполагая первичность самоинтерпретации.
Критика сегодня не мыслит себя в рамках науки о литературе, заявляет о необязательности оценки в критической деятельности, не претендует на роль ориентира для литературы, роль инстанции, которая формирует общественное мнение, но обращает внимание на свою гносеологическую функцию, направленную одновременно и неразделимо как на литературную действительность, так и на себя.
Осмыслить литературно-критическую интерпретацию как процесс одновременно понимания и самопонимания позволяет традиция онтогерменевтики, наполняющей категорию интерпретации онтологическим смыслом. Порождает критику всеобщая потребность в понимании, или, опираясь на М. Хайдеггера, само-бытие, понимание как сам способ существования. Критик «работает» с результатом подобной же интерпретаторской деятельности, совершенной Другим (автором), но направленной на внетекстовое бытие. Таким образом, критик интерпретирует одновременно не только уже интерпретированное и воплощенное бытие, но и само бытие, обращаясь к нему через текст, сопоставляя писательскую интерпретацию с действительностью, своим представлением о ней.
Как только мы отойдем от парадигмы традиционной теории критики, отличие литературы и критики станет не таким очевидным. Онтологически и литература, и критика - результат интерпретации бытия, развернутой в то же время и в сторону субъекта, результат поиска истины. В этом принципиальная раз-
ница между критикой и наукой, интерпретацией в герменевтико-онтологическом смысле и анализом. Наука, по М. Хайдеггеру, работает с «сущим», методологична, познает литературную действительность текст безотносительно к личности познающего, и потому к ней приложим критерий достоверности.
«Вопрос» критика определяет тот аспект анализа и тот содержательный план текста, который будет актуализирован. Этот вопрос в отношении современной литературной критики может быть сформулирован так: «Каковы способы выживания/ существования/ присутствия литературы в ситуации кризиса/перелома/конца?». Этот вопрос, на наш взгляд, коррелирует с тем инвариантным, который определяет (само)интерпретационные усилия критики 1990-х «Что есть Я в ситуации кризиса?». Критику интересует момент (само)идентификации литературы, которая находится в схожих с литературной критикой обстоятельствах. Для нее опыт литературы -это, прежде всего, возможный вариант ответа на тот экзистенциальный вопрос, который актуален в 1990-е годы как никогда. Так, неслучайна реакция А. Немзера на финал «Прохождения тени» И. Полянской: «Мне кажется, что Предыстория столь мощного звучания настоятельно требует Истории, смыслового разрешения, ответа на ту открытость, что с мукой далась героине много лет назад» [12]. А. Немзер ориентирован на поиск «ответа» в тексте и не находит его.
Даже в тех статьях, которые не обращены к конкретному художественному тексту, момент вопрошания, сам вопрос реконструируются. Так, видимый план статьи Н. Ивановой «Пейзаж после битвы» [9] - описание современного литературного пейзажа, осмысление явления масслита и его взаимодействия с литературой элитарной. План подтекстовый ин-тенциональный - ответ на экзистенциальный, онтологически важный вопрос: что представляют собой обстоятельства («сумрачный пейзаж») моего существования как критика. Интерпретация литературного пейзажа разворачивается в статье в диалоге, споре с теми, кто воспринимает литературный процесс как борьбу и представляет критика как идеолога, способного заклеймить, отменить. Н. Иванова настраивает свое зрение на поиск в настоящем нормы. «А может быть, кроме “борьбы” и “вытеснения”, возможны в литературе иные отношения? Скажем, холодного, воспитан-
ного равнодушия. И совсем не обязательно ходить друг к другу чай пить» [9. С. 190]. Возможность выбора (для критика, писателя, читателя) у Н. Ивановой - сродни нормальным обстоятельствам самоутверждения, самоидентификации, вычитывание примеров такого выбора в литературной действительности определены «вопрошанием» критика и желанием иметь право «найти в этом пейзаже свой ракурс» [9. С. 198].
Понимание бытия и в литературе, и в критике онтологично в том плане, что к ним неприменим критерий достоверности, правильности знания. Он применим только ко второму акту критической деятельности - методологическому, этапу порождения литературнокритического текста и то отчасти: критика предполагает слишком большую долю субъективности.
Однако М. Хайдеггер лишь искусство называет той областью, в которой язык все еще отвечает своему первоначальному назначению - открывать истину бытия, и именно поэты, обладая наиболее тонким слухом, позволяющим им расслышать истину в слове, способны передать это слово миру. Язык искусства многозначен, или символичен, т. е. в наибольшей степени соответствует естественному языку, через который свершается истина бытия. Поэтому в поэтическом языке как раз и может осуществляться процесс открывания-закрывания истины. О критике М. Хайдеггер не пишет, противопоставляет поэзию и науку, язык которой стремится к однозначности. Но и критика, включающая в свою структуру акт первичного понимания художественного текста, приобщена к этой истине. Таким образом, и по степени удаленности от истины литература и критика сближаются.
Литературу и критику различают по критерию непосредственности/опосредованности выражения авторской мысли. Действительно, автор произведения присутствует только в целом произведения, его позиция - позиция вненаходимости (М. Бахтин). Автор критической работы в силу публицистичности критики высказывает свои суждения прямо, мы можем реконструировать мнение критика, его позицию, ценностные ориентиры. Это положение не так однозначно. Литература в силу самой природы художественного образа нуждается в интерпретации. Она представляет многократно закодированный текст. Но и критический текст нуждается в вычленении под-
текста. Читатель оказывается (не)способным декодировать интенцию критика, часто прагматическую. У читателей, обращающихся к критике, уже сформировано ментальное представление (пресуппозиция), которое помогает правильно интерпретировать литературнокритический дискурс - это осознание наличия у критика намерения на свой счет [17. С. 159]. Стратегия критика (коммуникативная, идеологическая) часто остается скрытой. Так, например, в статье «Подлинный Веничка. Разрушение мифа» В. Бондаренко ставит перед собой цель разрушить миф о Вен. Ерофееве, созданный либеральной критикой. Он разоблачает интеллигентов-либералов, шестидесятников, которые использовали фигуру Ерофеева в своей политической борьбе и личных интересах, разрушает миф о друзьях писателя, приводит факты предательства, лицемерия, называет конкретные имена, демонстрирует противоречивость сознания Ерофеева, его представлений о демократизме, отношения к писателям, к еврейскому вопросу. Образ писателя оказывается наделен характеристикой «народности», принципиально важной в идеологическом поле журнала «Наш современник». Ерофеев, в интерпретации критика, оказывается человеком трагически заблуждающимся, потерявшим веру в жизнь, не гонимым властью, а по своей воле отрекающимся от «нормальной жизни, которую он уже воспринимал, как предательство, как презираемое им обывательство» [3. С. 184]. За этими тактиками скрывается вполне определенная, но не очевидная, требующая декодирования, стратегия В. Бондаренко - стратегия «захвата» и перекодирования «чужого» явления в литературном поле в целях расширения символического капитала «патриотического» журнала.
Критическая и литературно-художественная деятельность - разновидности эстетической деятельности. Эстетика разводит эти два вида по областям искусства и рецепции. Ю. Борев [4] определяет литературу как художественно-творческую эстетическую деятельность, критику - как художественнорецептивную. Творчество - момент, которого оказывается лишена критика в классификации Ю. Борева. Однако и литературная критика творит смыслы. Еще Р. Барт писал: «Критика не есть наука. Наука изучает смыслы, критика их производит» [1. С. 361]. Критика именно не реконструирует смыслы, а творит их. Дея-
тельность критика не ограничивается определением/приближением к авторской интенции. В процессе критической деятельности происходит конфликт интерпретаций, «ответов», рождается новый смысл, каждая новая эпоха продуцирует эти смыслы, обращаясь к одному тексту.
Критика творит «сюжет», но не вымышленный. Это сюжет развития литературы, какой-то одной из ее тенденций. Так, из статьи в статью, подключая все новый и новый материал, М. Липовецкий выстраивает сюжет постреализма. Сюжет П. Басинского - сюжет борьбы реализма с новейшими преходящими литературными тенденциями. Сюжет
А. Немзера 1990-х - сюжет «замечательного десятилетия». По мысли А. Немзера, критика
- это особый темперамент, особый склад восприятия, основанного на способности быстро читать, мгновенно продуцировать мнение и складывать его в последовательный сюжет, который называется картиной литературного процесса [18. С. 38].
Вряд ли полностью можно согласиться с мнением Вс. Захарова: «Если современную критику с известными оговорками можно включить в литературу, то сразу надо сказать, что это особый раздел изящной словесности. Здесь творческое, порождающее эстетические ценности мышление служит не синтезу, а анализу» [6]. Критика, конечно же, не способна к художественному миромоделированию. Но само миромоделирование как форма синтеза в критике присутствует. Об этой функции критики говорят сами критики. Д. Бавильский: «Критик использует текст как единственный источник информации о реальности, исходя из которой он, в свою очередь, сочиняет свою собственную модель данного ему мира <...> Сегодня совершенно не важно, от какой реальности, первой или второй, ты отталкиваешься. Сильный, цельный беллетристический текст может оказаться не менее важным источником “новых сведений о человеке” вообще и жизни в целом» [10. С. 148]; Валерия Пустовая отличительной чертой критиков «большого стиля» называет «построение собственного мира, подобно тому, как писатель создает индивидуальный художественный мир» [14. С. 154]. Андрей Рудалев пишет: «А раз это “литературный жанр”, то, видимо, и должна она существовать по его законам, вне какой-либо конъюнктуры, не думая о том, что скажут читатели, другие критики, а ра-
ботать, не только раскрывая чужой (по типу отношений автор - герой), но и творить свой собственный художественный мир, отвечать на вечные вопросы и вызовы современности, отстаивать свою систему ценностей, препарировать антиутопию и кирпичиками возводить новую утопию» [15. С. 55].
В контексте заявленной темы интерес вызывает высказывание Н. Ивановой: «Я вижу, что в нашей политике действуют люди, играющие определенные роли, и я их декодирую как персонажей. Своими персонажами я считаю и тех прозаиков, поэтов, о которых речь идет в моих критических заметках» [7. С. 338]. Перед нами критик, обладающий своего рода писательским видением, наделяющим литературную действительность «сюжетом», «системой персонажей». В сознании Н. Ивановой эта полуреальная-полухудожественная картина мира уже создана и далее интерпретируется (персонажи привлекают Н. Иванову своей «открытостью» возможностью быть интерпретированными). Подобное видение определяет и способы декодирования. Писатель, подобно персонажу, исследуется в совокупности условий, детерминирующих его индивидуальность, а литературная ситуация, в свою очередь, рассматривается подобно сюжетной, с обязательным изображением конфликтных столкновений (традиционной и журнальной критики в «Сладкой парочке», стратегий «клонирования» и эксперимента в «Клондайке и клонах», сублитератур в «Каждый охотник.» и т. п.).
Итак, критика сопротивляется статусу вторичной, подчиненной литературе инстанции, претендуя на равноправный с литературой статус создателя смыслов, построения модели мира.
Близость критики и литературы во многом объясняет использование, казалось бы, в чистом виде литературно-художественных средств (внимание к «сюжету» статьи и ее композиции, использование приема инсценировки, разработка характеров основных персонажей (отбор персонажей и передача событий их глазами, смена перспектив повествования, использования техники потока сознания и т. п.) и др.). Анализ этого аспекта темы не входит в нашу задачу. Ограничимся лишь указанием на то, что процесс диффузии критики и художественной литературы на уровне инструментария осознается самой критикой. Так, О. Славникова пишет: «Чер-
та между критикой и прозой будет стираться <...> Мне кажется, что для критика высший пилотаж - все-таки взаимодействие с тем, о чем он пишет. Чтобы написать что-то действительно стоящее, критик должен не только вскрыть механизмы удачи или неудачи автора, но и художнически пережить событие собственного чтения» [10. С. 163]. Д. Бавильский отмечает: «Критик - это тот же беллетрист, но беллетрист-экстраверт более высокого интеллектуального порядка, это писатель, готовый заниматься не только своими личными проблемами <...>, но и замечать чьи-то попутные. Просто он, в отличие от сермяжного прозаика-интроверта, носящегося со своими комплексами, оказывается прозаиком-экстравертом, ориентированным на общение и диалог. Критик - это тот же прозаик, в силу разных причин жертвующий непосредственной жизненной фактурой и предпочитающий более сложно организованные, искусственные системы — вторичные, какие угодно моделирующие системы» [10. С. 148].
Не претендуя на концептуальность излагаемых суждений, осознавая невостребован-ность авторитарного типа высказывания и влияние газетного литературно-критического дискурса, современный критик использует традиции литературы как fiction в качестве персональной самопрезентации. Так, например, М. Кронгауз в статье «Несчастный случай для домохозяйки» использует прием персонализации. Уже в начале статьи автор заявляет: «Чтобы более подробно разобраться в сути женского детектива, придется стать тем самым покупателем в книжном магазине, чья рука почему-то все тянется и тянется к детективу с женским именем на обложке», «.. .короче, она такая же, как мы с вами - одинокие домохозяйки, жизнь которых скучна и обыкновенна» [11. С. 139, 141]. Роль массового читателя выдерживается критиком. Пример единичного надевания маски обнаруживаем в статье К Степаняна «Нужна ли нам литература»: «Такое же уподобление понятий - вне зависимости от их идейного содержания - мы совершаем в том случае, когда, одурев от социалистического реализма, отвергаем всякую литературу, которая объясняет мир, чему-то учит и к чему-то призывает. Литература в принципе не должна и не может воспитывать, учить и призывать - утверждаем мы теперь» [16. С. 223], а далее критик разрушает это представление, аргументируя правильность
своего (не ролевого) суждения. Явление эссе-изации в литературной критике также может быть рассмотрено как форма fiction.
В начале статьи в качестве одного из вариантов прочтения темы было заявлено: критика как вариант/способ бытия литературы. Используя материал литературной критики журнала «Знамя» 1990-х годов, объектом которой стала современная литературная действительность, рассмотрим, в каком своем варианте литература существует в критике «Знамени», или какой образ литературы «творит» знаменская критика. Здесь важными вопросами станут следующие: выбор художественных текстов, литературных явлений, из которых сложится образ литературы, герой литературы 1990-х как образ современного человека, художественное исследование его сознания, улавливаемые критикой тенденции, поиски в литературе 1990-х, обусловленные ситуацией кризиса (литературоцентризма, идентификации).
Критика формирует образ литературы, в большинстве своем, из произведений, герои которых переживают, (не)преодолевают обстоятельства, сходные с теми, в которых находится сама критика: слом ценностных ориентиров, безопорность, утрата ощущения реальности, связи с настоящим, одиночество, ощущение катастрофичности1 («прозой катастрофы» называет Н. Иванова роман Бакланова «И тогда приходят мародеры», повесть Токаревой «Лавина», М. Бутова «Музыка для посвященных» («литература запечатлела прощание с интеллигентом, потерю им значительного места в обществе, раматический исход в небытие» [8. С. 219]); К. Степанян рассматривает «Репетиции», «До и во время»
В. Шарова, «Квази» В. Маканина как актуальную интеллектуальную прозу, авторы и герои которой нацелены на поиск смыслов в обстоятельствах их утраты, текучести. Критик отбирает и объединяет «Андеграунд, или герой нашего времени» В. Маканина и «Свободу» М. Бутова по схожести героев - человек в ситуации потери вертикали. Н. Иванова посвящает свою статью «После. Постсоветская литература в поисках новой идентичности» поздним произведениям Ч. Айтматова, А. Кима, Ф. Искандера, авторам и их героям, оказавшимся в ситуации кризиса идентификации; А. Немзер называет стихи Т. Киби-рова и прозу А. Слаповского «симптоматичными для нынешней ситуации, попытками
художественного осмысления того “пограничного” бытия, что выпало на нашу долю» [13. С. 192-193]). Литература 1990-х в представлении критики «Знамени» - это литература экзистенциально направленная, художественно исследующая кризисные проявления сознания современного человека.
Если критика «Нового мира» в большей степени ориентирована на поиск истинных ценностных координат, некой духовной опоры для человека, на произведения, сюжетные линии которых представляют собой варианты выживания героя в экзистенциально критических обстоятельствах, то литература в представлении «Знамени» - это литература, внимательная прежде к кризисным, катастрофическим состояниям, а потом уже возможным выходам. Подтверждают наш вывод об отличиях аналитических установок в журналах и наблюдения за их сменой у авторов, публикующих свои статьи в разных журналах. Так, на наш взгляд, показательно, что А. Немзер публикует в «Знамени» работы, в которых актуализируются моменты общего культурного, ментального кризиса («В каком году - рассчитывай», 1998), анализируются художественные произведения как отражения процесса самоидентификации авторов в ситуации слома ценностных ориентиров («Двойной портрет на фоне заката», 1993). В «Новом мире» за эти же годы критик публикует работы иного плана: «Что? Где? Когда? О романе Владимира Маканина: опыт краткого путеводителя» (1998), в которой следует «за текстом», анализируя пространственно-временную специфику романа, систему персонажей; «Не-сбывшееся. Альтернативы истории в зеркале словесности» (1993), где предлагает обзор современных романов-предсказаний, сводя к минимуму факт их резонирования с восприятием истории современника.
Литература 1990-х в Знаменской критике в ситуации утраты претензии на гувернерство общества, утраты читателя демонстрирует перенастройку своей стратегии: утрачивает политизированность, социологичность, учится быть увлекательной, в т. ч. учится у мас-слита. Еще одним актуальным для критики проявлением литературы становится процесс переживания ею кризиса постмодернизма и выхода из него. Постмодернизм видится критикам «Знамени» непродуктивной эстетической системой, они настраивают свой взгляд на литературную действительность,
отыскивая в ней примеры постмодернистских неудач, возвращения к реализму, разрушения постмодернистского контекста (в статьях М. Липовецкого «Апофеоз частиц или диалоги с хаосом» (1992. № 8), К. Сте-паняна «Реализм как заключительная стадия постмодернизма» (1992. № 9), М. Липовецкого «Изживание смерти. Специфика русского постмодернизма» (1995. № 8), Н. Ивановой «Преодолевшие постмодернизм» (1998. № 4), К. Степаняна «Кризис слова на пороге свободы» (1999. № 8), М. Липовецкого «Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе» (1999. № 11)).
Само высказывание «критика как литература» отправляет к одноименной книге Б. Бур-сова [5] и к одному из объяснений природы литературной критики, возникшему в теории критики в 1970-е годы. По мнению автора, критик должен сделаться в своем роде писателем, чтобы проникнуться «чужим» процессом создания художественного произведения. Только таким образом можно приблизиться к автору, его интенции, истинному смыслу текста. Неслучайно писательская критика видится Б. Бурсову совершенным примером литературно-критического суждения. Концепция «критики как литературы» возникла в противоречие другому сложившемуся в литературоведении пониманию литературной критики как части науки о литературе (Л. Тимофеев, А. Бушмин, А. Иезуитов, Б. Эйхенбаум, А. Сурков, Б. Рюриков, В. Ермилов, Д. Благой). Однако обе традиции имеют общие порождающие их основания - момент долженствования, ориентации на идеал, признание вторичности критики по отношению к литературному явлению, рамки классической познавательной герменевтики. Современная «критика как литература» не реконструирует смысл, не видит в авторе или самом тексте авторитетный источник смысла, но порождает его, набрасывая свой «вопрос», сталкивая его с «ответами».
Примечание
1 Критика «Знамени», в отличие от более аналитичной критики «Нового мира» и «Октября», ориентирована на осмысление вопросов экзистенциального характера. Так, в «Знаме-
ни» второй половины 1990-х годов публикуется только две статьи вне экзистенциальной проблематики, и написаны они в рамках заданного самим журналом исследовательского направления - освоение масслита.
Список литературы
1. Барт, Р. Критика и истина // Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. : Прогресс, 1989.
2. Барт, Р. Что такое критика? // Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. : Прогресс, 1989.
3. Бондаренко, В. Подлинный Веничка. Разрушение мифа // Наш современник. 1997. № 7.
4. Борев, Ю. Эстетика. М., 2005.
5. Бурсов, Б. Критика как литература. Л. : Лениздат, 1976.
6. Захаров, В. Критика как литература. иЯЪ : http://kritika.nl/kritika_kak_litra.htm.
7. Иванова, Н. Интервью вместо послесловия // Иванова, Н. Невеста Букера. Критический уровень 2003/2004. М. : Время, 2005.
8. Иванова, Н. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан // Знамя. 1996. № 9.
9. Иванова, Н. Пейзаж после битвы // Знамя. 1993. № 9.
10. Критика : последний призыв. Круглый стол // Знамя. 1999. № 12.
11. Кронгауз, М. Несчастный случай для одинокой домохозяйки // Новый мир. 2005. № 1.
12. Немзер, А. В каком году - рассчитывай... Заметки к вечному сюжету «Литература и современность» // Знамя. 1998. № 5.
13. Немзер, А. Двойной портрет на фоне заката // Знамя. 1993. № 12.
14. Пустовая, В. Китеж непотопляемый // Октябрь. 2006. № 10.
15. Рудалев, А. В ожидании критики // Вопр. лит. 2007. № 4.
16. Степанян, К. Нужна ли нам литература? // Знамя. 1990. № 12.
17. Дейк, Т. ван. Стратегии понимания // Новое в зарубежной лингвистике : сб. ст. / сост. В. Петрова. Вып. 23. М., 1988.
18. Шайтанов, И. Профессия - критик // Вопр. лит. 2007. № 4.
