CC BY
65
УДК 93(470)
М. И. ФЕДОРОВА
Омский государственный институт сервиса
КРЕСТЬЯНСКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫМ РЕФОРМАМ — ОПЫТ XX ВЕКА
В статье рассматриваются активные и пассивные формы крестьянского сопротивления государственным аграрным преобразованиям в период XX века. Активные формы сопротивления рассматриваются как коллективные действия низших слоев и групп населения, выражающих свои социально-экономические и политические интересы в открытой форме: мирских решениях, восстаниях, выступлениях, митингах. Анализ содержания Устава сельскохозяйственной артели и его соблюдение по протоколам общих собраний колхозников и заседаний правления колхозов позволил автору охарактеризовать различные нарушения трудовой дисциплины и порчи колхозного имущества, последствия и противодействия им со стороны правления колхоза, последствия, а также причины этих нарушений. Нарушения трудовой дисциплины и порчи колхозного имущества рассматриваются авторами как форма пассивного сопротивления государственным аграрным преобразованиям.
Ключевые слова: мирские решения, восстания, митинги, колхозы, протоколы заседаний правления колхоза и общих собраний колхозников, дисциплина труда.
Аграрный сектор экономики России на протяжении XX века претерпевает структурные изменения, получая опыт взаимодействия с государственной системой (советский период), с рынком (постсоветский период). Крестьянство сохраняет возможность воздействовать на происходящие политико-экономические изменения: либо оказывает сопротивление, либо адаптируется к ним [1, с. 346 — 348].
Восприятие социально-экономических изменений теми, на кого направлена стратегия развития, — одно из новых направлений отечественных и зарубежных исследований второй половины ХХ в. [2, с. 8 — 24]. Не претендуя на полноту изложения проблемы, мы в ее пределах рассмотрим крестьянское сопротивление реформам «сверху» и его влияние на интенсивность модернизационных процессов.
Активные формы сопротивления далее рассматриваются как коллективные действия низших слоев и групп населения, открыто выражающих свои социально-экономические и политические интересы. К ним относятся мирские решения, восстания, выступления, митинги.
Попыткой оказать влияние на ход социально-экономических преобразований в начале ХХ (1905 — 1907 гг.) века можно считать мирские решения: приговоры, наказы, прошения, заявления, постановления, резолюции, письма, телеграммы и т.д. [3, с. 56 — 88].
В приговорах и наказах крестьяне требовали безвозмездного отчуждения помещичьих, казенных, удельных, монастырских, церковных земель, отмены выкупных платежей и замены всех налогов единым прогрессивно-подоходным налогом для всех сословий, ликвидации крестьянской сословности, отмены частной собственности на землю. Крестьяне деревни Моховой Курской губернии писали: «Признавая, что земля как предмет, никем из людей не созданный и необходимый для каждого человека, не может принадлежать в собственность одному человеку, а должна быть общим достоянием всех, кто обрабатывает ее своими руками...» [3, с. 67].
Восстания на северо-западе Советской России в 1918—1919 гг. С. В. Яров иллюстрирует как противостояние между крестьянством и властями в годы Гражданской войны и показывает выступления как обычное бытовое явление военно-коммунистической эпох. Автор подразделяет волнения на «неоконченные» выступления, «хаотичные» и «митинговые» волнения, дезертирские восстания [4, с. 134— 136, 139, 143-148].
Основными причинами крестьянских волнений в деревнях северо-западной Советской России в указанный период (включавшей территории Архангельской, Вологодской, Новгородской, Олонецкой, Петроградской, Псковской, Северо-Двинской и Череповецкой губерний) являлись реквизиция хлеба и скота в виде налогов, а также военные мобилизации людей. Перечисленные выше волнения объединяют общие черты: восстания не имели ярко выраженной политической направленности, крестьян в основном без особого труда, разгоняли красноармейцы, восстания были непродолжительными — не более двух дней. Восстания свидетельствовали о массовом недовольстве политикой военного коммунизма и способствовали в конечном итоге переходу к новой экономической политике.
В советской историографии утвердилось прямолинейное представление — складывание командно-административной системы государственного устройства вытекало из потребностей разрозненной крестьянской стихии, неизбежно требовавшей сильной личности (так называемый крестьянский монархизм) [5, с. 225]. Само же крестьянство рассматривалось как инертная социальная масса, достаточно равнодушная к государственным делам. Существует немало оснований придерживаться такой концепции.
Вместе с тем Р. У. Девис, О. В. Хлевнюк, И. Е. Зеленин и др. обращают внимание на факты, которые выпадают из этой схемы.
Строительство сталинской модели социализма сопровождалось массовыми арестами крестьян, что,
в свою очередь, вызывало их сопротивление. В 1929 г. в стране было зарегистрировано более 1300 мятежей [6, с. 23]. В конце 1929 — начале 1930 гг. политика массового создания колхозов также встретила сопротивление: в январе зарегистрировано 346 массовых выступлений с участием 125 тыс. крестьян, в феврале — 736 выступлений, в которых участвовали 220 тыс. крестьян, в марте — 1642 массовых выступления, в них приняли участие 800 тыс. крестьян (данные без Украины). Приведенные данные свидетельствуют о масштабности и массовости крестьянского сопротивления, проводимым в деревне преобразованиям. Причем восстания оказали влияние на ход коллективизации — в результате правительство вынуждено было перейти к более мягкой политике. (На короткий промежуток времени в марте —апреле 1930 г. руководство смягчило курс — 2 марта газета «Правда» опубликовала статью Сталина «Головокружение от успехов», в которой вина за «перегибы» коллективизации возлагалась на исполнителей — низовое партийное и государственное руководство) [7, с. 124, 125, 127—129]. В апреле правительство еще более ослабило политику постановлением ЦК ВКП(б), предусматривавшим применение наказания к наиболее жестким исполнителям и разрешило свободный выход крестьян из колхозов [8, с. 333 — 336]. Вместе с тем контроль ситуации в деревне был сохранен и с осени 1930 г. насильственная коллективизация была возобновлена.
Новая волна массового крестьянского сопротивления началась в 1932 г. Крестьяне нападали на государственные хлебные склады, выходили из колхозов. Так, по данным, приведенным И. Е. Зелениным, с января по июль 1932 г. количество колхозов в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс. [9, с. 62]. Весной начался протест в городах: «Так, в начале 1932 г. в Вычуге Ивановской области несколько месяцев не выдавали муку; дети, получавшие до того 100 г хлеба в день, были переведены на 60 г паек... 7 — 9 апреля, например, большие группы жителей белорусского г. Борисова разгромили хлебные склады, организовали демонстрацию и нашествие женщин и детей к красноармейским казармам. Демонстранты встретили определенную поддержку у представителей местных властей и милиционеров. В Ивановской области активное участие в забастовках и демонстрациях принимали местные коммунисты» [10, с. 106].
В результате правительство вынуждено было перейти к более «либеральной» политике. По свидетельству исследователей Р. У. Девис и О. В. Хлевнюк, в мае 1923 г. СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП (б) выпустили ряд постановлений, разрешающих сокращение государственного плана хлебо- и скотозаготовок, свободную торговлю хлебом с 15 января 1933 г. после выполнения хлебозаготовок, мясом, после выполнения поставок в государственные фонды; а также о недопустимости ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников, о возвращении колхозникам ранее обобществленного скота и др. [7, с. 129].
Непоследовательные уступки со стороны сталинского руководства деревне в эти годы не смогли предотвратить голод, эпидемии, индустриальный кризис, так как основными методами проведения коллективизации оставались репрессии. Вместе с тем активное крестьянское сопротивление корректировало политику «больших скачков» как в деревне, так и в городе. Так, план второй пятилетки уже предусматривал снижение темпов прироста промышленной продукции и капиталовложений, а в деревне крестьянский двор, вопреки государственной страте-
гической цели, сохранил личное подсобное хозяйство.
В конце 20-х —начале 30-х гг. XX в., видимо, был последний всплеск крестьянского недовольства против насильственных преобразований в деревне, проявившийся в активных формах. В дальнейшем и сами преобразования носили более лояльный характер, и крестьянство, сохранив личное подсобное хозяйство, гибко приспосабливалось к изменяющимся социально-экономическим условиям. Уход от активной, внешне проявляемой позиции в указанный период — это результат и окончательного разрушения крестьянского мира и окончательного нарушения баланса интересов крестьянского двора и интересов всего общества. (В 30-е гг. XX в., по мнению Н. Покровского, было окончательно нарушено взаимодействие крестьянского двора и государства.) [5, с. 230].
В дальнейшем выражение позиции крестьянства к реформам и преобразованиям следует рассматривать с точки зрения пассивной реакции (хозяйственной деятельности, выживания, развития) крестьянского двора [11, с. 285 — 290].
Д. Скотт, обращаясь к проблеме восприятия крестьянством государственного реформирования сельского хозяйства, обратил внимание на четыре формы обыденного сопротивления: браконьерство, крестьянское сопротивление налогообложению, дезертирство, сопротивление деревни государственному социализму [12, с. 37 — 41].
Даже в период сталинской коллективизации приворовывание (воровство) (по терминологии Д. Скотта — браконьерство) не являлось редким явлением в колхозной жизни крестьян, это была одна из форм выживания в жестких рамках режима. В качестве яркого примера можно привести рассказ крестьянки, записанный и опубликованный В. Вернадским, который свидетельствовал — своевольно взять мешок зерна из колхоза не считалось воровством внутри крестьянского общества [13, с. 165— 169].
Не оспаривая форму обыденного крестьянского сопротивления реформам, названную Д. Скоттом: сопротивление деревни государственному социализму, мы обоснуем нарушение трудовой дисциплины и других статей Устава сельскохозяйственной артели — как еще одну форму пассивного протест-ного поведения крестьян против государственных аграрных реформ в период «оттепели» 1953— 1964 гг. Вместе с тем данное явление вполне соответствовало коллективному (социалистическое по политическому признаку) хозяйству — колхозам, и не было протестом против государственного социализма.
Констатация фактов нарушения трудовой дисциплины встречается практически в каждом протоколе общего собрания колхозников и собраний правления колхоза: нарушение распорядка дня (приход и уход с работы по собственному усмотрению), невыход на работу без уважительной причины, плохая работа, не принесшая результатов, самовольное принятие решения: где работать в рабочее время без разрешения бригадира (например — самовольно уехал рубить дрова), уезд из колхоза на время по своим делам (в гости, за лесом, за соломой и т.д.), простои тягловой силы — лошадей и техники, использование животного и механического тягла в личном хозяйстве [14, л. 39], потрава животными посевов (зерна, гороха и других сельскохозяйственных культур) [15, л. 4], невыход на работу от 1 дня до 1,5 месяцев [16, л. 1, 2, 4]. Были случаи, когда молодые колхозники без разрешения покидали колхоз и уез-
жали в соседнюю деревню учиться на трактористов [14, л. 36]. Распространенным явлением было пьянство [14, л. 10-15].
Последствия таких нарушений были плачевными в каждом конкретном случае. В животноводстве они приводили к падежу животных: например, «овчарка... самовольно бросила овец, ... погибло 7 ягнят» [15, л. 8]. Животные недополучали кормов, на фермах не было соломенной подстилки по нескольку дней — в итоге ферма теряла ежедневно по 1,5-2 ц молока [14, л. 15]. В результате колхоз имел убытки: терялись надои и привесы массы у животных, молоко терялось внутри бригады (разбавлялось водой, занижалось количество надоенных литров при записи в ведомости, преувеличивался расход молока для поения телят), падала яйценоскость птицы и т.п. [17, л. 6-7]. Пьянство приводило к невыполнению непосредственных рабочих обязанностей.
Нарушения трудовой дисциплины и порча общественного имущества были обычным явлением. Противодействовать им правление колхоза пыталось и по Уставу сельскохозяйственной артели, и не по Уставу. Взимались денежные штрафы в виде снятия 5 т/д. Так, к примеру, за непогрузку леса в бригаде из 4-х человек были оштрафованы на 209 руб. каждый и снято по 5 т/д с каждого, за простой пилорамы взыскали 400 руб. Вместе с тем письменные жалобы в правление колхоза, наказавшего виновных деньгами, приводили к тому, что деньги этим же правлением возвращались обратно, оставляли только снятые 5 т/д с нарушителя как полагалось по Уставу [14, л. 1-2]. В случае простоя тягловой силы конюха наказывали взысканием с него по 25 рублей за сутки. [14, л. 39].
Случаи, связанные с порчей имущества колхоза: потеря сбруи, порча деталей трактора, кадок, бидонов, пролитое молоко и т.д. — после предписания виновному штрафа в денежной форме правление колхоза после заявления виновных в большинстве случаев списывало потери [17, л. 10-11]. Мера денежного взыскания скорее носила устрашающий характер, чем реальное материальное наказание [14, л. 3-6].
Потрава посевов (зерна, гороха и других сельскохозяйственных культур) также была связана с нарушением внутриколхозного распорядка жизнедеятельности и напрямую с порчей колхозного имущества. С этим бедствием справиться было не просто, пастухов не хватало на все дойные стада колхоза, не говоря уже о стаде колхозников. Поэтому решение в таких ситуациях носило компромиссный характер: правление требовало организовать пастьбу скота колхозников в каждой бригаде по очереди или (в случае со свиньями) следовало указание бригадирам сделать ограждения (заборы) колхозных дворов, где содержались эти животные [15, л. 4].
Решения по вопросам нарушения внутреннего распорядка колхозной жизнедеятельности были достаточно разнообразными и в каждом конкретном случае принимались правлением отдельно: вынесение предупреждения, записывание в книжку работника, лишение выходного дня, правление обязывало бухгалтера колхоза на каждого колхозника завести карточки взыскания и поощрения. Были исключения, когда штрафовали не формально — на 5 т/д по Уставу, а достаточно серьезно, за серьезные нарушения и оставляли принятое решение в силе. (Так, на заявление пастуха, оставившего стадо без присмотра, восстановить ему 200 трудодней, снятых правлением
колхоза за прогул, последовал отказ, ранее принятое решение осталось в силе) [14, л. 14]. В ряде случаев при падеже более одного животного наказывали денежным штрафом, и это решение оставалось в силе даже после заявления виновного списать штраф. В случае задолженности и бегства из колхоза дело передавали в народный суд [18, л. 6].
При падеже скота обычным явлением было списание животных, хотя причины назывались конкретные — халатность, отсутствие профилактических работ, недокармливание, недосмотр за животными [15, л. 10—11]. Наказывая 5 т/д правление колхоза могло одновременно временно задержать выдачу соломы [19, л. 5]. За самовольный уезд из колхоза штрафовали 5 т/д и переводили на низкооплачиваемую должность: «За самовольный уезд в г. Кемерово Санину Пелагею оштрафовать на 5 т/д, а Санина Александра снять с работы фуражира и передать в бригаду № 1 на общие работы [19, л. 12]. Крайняя мера — исключение из членов колхоза. Случаи неоднократного (более 3-х раз) нарушения трудовой дисциплины были редким явлением.
Наказания за прогулы и пьянство были достаточно мягкие: из 34 человек, нарушивших трудовую дисциплину в одном колхозе в течение одного месяца: были предупреждены —16, получили выговор — 5, оштрафованы 5 т/д — 9, обсуждено поведение на собрании партийной организации — 4. Как утверждали сами колхозники, порядок на рабочих местах был только там, где за пьянство и прогулы выгоняли с работы [14, л. 15].
Таким образом, самой популярной мерой противодействия при нарушении трудовой дисциплины и порче колхозного имущества был штраф в 5 т/д, как полагалось по Уставу. Случаи со штрафами на реальную сумму стоимости испорченного колхозного имущества и начисления штрафа в виде более чем на 5 трудодней были частыми явлениями, вместе с тем практически всегда, когда колхозники с течением времени подавали встречное заявление о снятии денежного штрафа, просьба удовлетворялась, а имущество списывалось с колхозного баланса. Эти жесткие меры были недолговременными [18, л. 3 а].
Причины нарушения трудовой дисциплины, с точки зрения правления колхоза и колхозников, заключались в неумении руководящего состава координировать работу, плохом личном примере — заведующие фермами на фермах бывают редко, у руководителей (председателей, заведующих фермами) жены числятся в колхозе, но не работают [20, л. 34, 37]. В итоге негативный пример перенимают и работники. «Выступал тов. Исаков В. Ф., говорил, что животноводство — это серьезное дело, а как надо, чтоб шли дела, руководящий состав — бригадиры и все другие относятся к своей работе халатно, не имеют в виду, какой человек, можно ли его поставить на ферму... Мне не нравится, почему бригадиры ходят по делам, а разве люди не знают, что ему надо работать? Такая практика плохая» [20, л. 49].
Меры воздействия на работников декларировались: бригадир не должен начислять трудодни тем, кто без его разрешения уходит с работы, а также лишать подвод на базар и в гости и т.п. [16, л. 19]. Правление обязывало бригадиров строго учитывать подводы, выдаваемые на личные нужды, и списки отдавать в контору колхоза; колхозникам, не подчиняющимся бригадиру по работе и раньше срока уходящим с работы, не начислять трудодни [26, л. 19 — 20].
Насколько эти меры были действенными —сказать трудно, можно предположить, что все остава-
лось по-прежнему, так как нарушали трудовую дисциплину и распорядок дня все социальные статусы: руководители, специалисты, работники.
Мы видим, что правление колхоза, руководящее звено, сами труженики (колхозники), констатируя факты нарушения трудовой дисциплины, фокусировали свое внимание на безответственности части руководящего звена, отдельных специалистов и части колхозников. Критика колхозного строя не имела места.
Правление колхоза списывало все недостатки в колхозном хозяйстве на нарушение трудовой дисциплины колхозниками, а сами колхозники видели и отмечали недостатки в руководстве правления колхоза. Перекладывание ответственности за нерешенные проблемы, особенно в животноводческой отрасли, имело вполне объективные основания. Во-первых, уровень образования и членов колхоза, и правления носил школьный характер и иногда профессиональные курсы, он не позволял анализировать причинно-следственные связи. Во-вторых, объемы хозяйственных работ при частичной механизации (практически механизированы были только полевые работы) носили непосильный характер, контролировать его абсолютное выполнение было невозможно. Например, ветеринар должен был быть на каждой ферме с утра, а он один и на несколько ферм; работники колхозов выполняли не только свои профессиональные обязанности, но и фактически были разнорабочими в коллективном хозяйстве. В их функции входило: очистка прикрепленного участка леса, прополка свеклы, кукурузы, заготовка сена, сбор картофеля, моркови, капусты и т.п. в колхозном хозяйстве. В-третьих, в период индустриальных процессов не все живущие в деревне и являющиеся членами колхоза сохранили крестьянскую сущность — крестьянский статус часть деревенских жителей его теряла, а вместе с ним и желание трудиться на земле. В итоге у этой части колхозников ответственность как необходимая составляющая производственного процесса притуплялась, т.к. ставились иные цели и задачи, не связанные с деревенской жизнью.
Судя по протокольной части, неудовлетворительная трудовая дисциплина — это явление массового характера, и являлось отражением пассивного сопротивления колхозному строю.
Кропотливая работа по обслуживанию коллективного хозяйства дублировала труд в личном хозяйстве, выбор тщательности работы в основном оставался за ним. Крестьяне сталкивались с необходимостью трудиться в колхозе помимо своих непосредственных обязанностей, оказываясь перед выбором, молчаливо оказывались на стороне личного хозяйства. Страдала колхозная трудовая дисциплина.
Не был бескорыстным и процесс взаимодействия колхоза с личным хозяйством колхозников. В отличие от совхозов личное подсобное хозяйство было частью колхозного имущества и подлежало обслуживанию со стороны колхоза. Среди таких хозяйственных мероприятий числились: вспашка огородов, порубка леса, строительство дома, выдача сена и соломы и т.д. [20, л. 28, 30].
Внутренняя хозяйственная деятельность колхозов, несмотря на неуправляемость, не была хаотичной — имела не только ведомственные планы развития, но и внутренний регламент жизнедеятельности, регулируемый коллективно. В этом смысле колхозное хозяйство вполне было жизнеспособным. Личное подсобное хозяйство не конкурировало с коллективным, а являлось его составной частью. Сопротивле-
ние государственным реформам позиционировалось колхозниками, работниками совхозов, руководящими работниками сельского хозяйства на местах как способ выживания в условиях масштабной советской индустриализации.
Библиографический список
1. Кознова, И. Э. «Крестьянство и власть» — научная конференция в Государственной думе / И. Е. Кознова // Крес-тьяноведение. Теория. История. Современность: Ежегодник / Теодор Шанин, В. П. Данилов, Джеймс Скотт и др. ; под ред.
B. Данилова, Т. Шанина. - М. : Аспект Пресс, 1996. - С. 346-348.
2. Шанин, Т. Перспективы исследования крестьянства и проблемы восприятия параллельности общественных форм / Т. Шанин // Крестьяноведение. Теория. История. Современность: Ежегодник. — М. : Аспект Пресс, 1996. — С. 8-24.
3. Сенчакова, Л. Т. Крестьянские наказы и приговоры 1905- 1907 годов / Л. Т. Сенчакова // Россия. XX век. Судьбы российского крестьянства. - М. : Российский государственный гуманитарный университет, 1996. - С. 56-88.
4. Яров, С. В. Крестьянские волнения на северо-западе Советской России в 1918- 1919 гг. / С. В. Яров // Крестьяно-ведение. Теория. История. Современность: Ежегодник. - М. : Московская школа социальных и экономических наук, 1996. -
C. 134-148.
5. Покровский, Н. Мирская и монархическая традиции в истории российского крестьянства / Н. Покровский // Новый мир. - 1989. - № 9. - С. 225-231.
6. Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927 - 1932 гг. / Под ред. В. П. Данилова и Н. А. Ивницкого. - М. : Политиздат, 1989. -526 с.
7. Девис. Р. У. Развернутое наступление социализма по всему фронту / Р. У. Девис // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Россия. XX век. В 2 т. Т. 1 / Р. У. Девис О. В. Хлевнюк ; под ред. Ю. Н. Афанасьева. -М. : Рос. гос. гуманитарн. ун-т, 1997. - С. 139-152.
8. Хрестоматия по истории СССР. 1917-1945 гг. : учеб. пособие для пед. институтов / Сост. С. И. Дегтев и др. ; под ред. Э. М. Щагина. - М. : Просвещение, 1991. - 544 с.
9. История России. Социально-экономический и внутриполитический аспект. В 2 ч. Ч. 2. XIX — XX вв. / Сост. Н. Н. Баранов и др. - Екатеринбург, 1992. - 172 с.
10. Зеленин, И. Е. Был ли колхозный «неонэп»? / И. Е. Зеленин // Отечественная история. - 1994. - № 2. - С. 105-121.
11. Ковалев, Е. М. История крестьянских семей: методика и первые результаты / Е. М. Ковалев // Крестьяноведение. Теория. История. Современность: Ежегодник. - М. : Аспект Пресс, 1996. - С. 285-290.
12. Скотт, Д. Оружие слабых: обыденные формы сопротивления крестьян / Д. Скотт // Крестьяноведение. Теория. История. Современность: Ежегодник. - М. : Аспект Пресс, 1996. - С. 37-41.
13. Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах / Сост. и обработчик Е. М. Ковалев. - М. : Аспект Пресс, 1996. - 413 с.
14. ГАТО. Ф. 2196. О. 1. Д. 34. Заседания правлений колхоза им. Ворошилова Красновского сельского Совета Исетского района Тюменской области, состоявшегося 20 мая 1957 года.
15. ТФ ГАТО. Ф. 1125. О. 1. Д. 13. Колхоз им. Калинина Бегишевского сельсовета Дубровинского района Тюменской области. Книга протоколов общих собраний колхозников и заседаний правления колхоза от 29 апреля 1963 г.
16. ГАТО. Ф. 1645. О. 1. Д. 5. Колхоз «Победа» Омутинского района Тюменской области. Книга протоколов общих собраний колхозников и заседаний правления колхоза за 1953 г.
17. ТФ ГАТО Ф. 1125. О. 1. Д. 12. Колхоз им. Калинина Бегишевского сельсовета Дубровинского района Тюменской
