CC BY
228
УДК: 94(47).046/053
Н.А. Березиков, г. Новосибирск Крепостное зодчество в Сибири в конце XVI — начале XVIII в.
Аннотация
В статье рассмотрена оборонная архитектура Сибири в конце XVI — начале XVIII в. на материалах археологических раскопок, натурных исследований памятников крепостного зодчества и письменных свидетельствах той эпохи. Исходя из концептуального понятия города в традиции древнерусского языка, были рассмотрены различные типы оборонных построек и их элементов. К ним отнесены зимовья, стеновые конструкции, земляные валы, прямые и косые остроги, городни» башни. В статье показано, что исходная планировочная структура и объемно-пространственная композиция первых российских поселений в Сибири были заданы военно-оборонными параметрами крепостной архитектуры. Эти причины и факторы обусловили развитие укреплений в Сибири по двум базовым сценариям. Первый сводился к тому, что населенный пункт задумывался сразу как острог или город. Второй сценарий заключался в том, что поселение постепенно меняло свой статус путем постройки новых оборонных сооружений: от малых форм в виде зимовья до большой рубленой фортификационной постройки с деревянно-земляными защитными элементами.
Ключевые слова: Сибирь, конец XVI зимовье, оборонная архитектура
начало XVIII в., крепостное зодчество, архитектура, острог,
До наших времен дошли артефакты военно-фортификационной архитектуры периода освоения Сибири Российским государством (конца XVI — начала XVIII в.), представленные остатками Илимского, Якутского, Братского и других острогов. Оборонное зодчество была заметным явлением того времени, олицетворяя суть происходящих историко-политических процессов. Данная статья резюмирует проведенные к настоящему времени исследования в отечественной историографии и анализирует генеральную линию трансформации этого направления градостроительства в указанное время. В своей работе мы базируемся на результатах археологических раскопок1, натурных исследований памятников оборонной архитектуры2, письменных свидетельствах той эпохи (летописях, документах царской администрации).
Исходная планировочная структура и объемно-пространственная композиция первых российских поселений в Сибири была задана именно военно-оборонными, административными и опорными параметрами крепостной архитектуры, и архитектурный облик первых российских городов выстраивался прежде всего из оборонных сооружений. Стоит от-
1 См., например, исследования М.И. Белова [6], О.В. Овсянникова [7], А.В. Ополовникова [31], Е.А. Ополовниковой [32], И.В. Парфенова, А.Ю. Огурцова, И.Б. Николаевой, А.Ю. Тарасова, П.А. Корчагина, О.В. Кардаша, А.В. Ермоленко, Ю.В. Ширина, С.Г. Пархимовича, Е.Ф. Сидякиной, О.В. Бычкова, А.Р. Артемьева, А.П. Бородовского [8], В.В. Астраханцевой [3], Е.А. Строговой [46, 47, 48], С.Г. Скобелева [42, 43], З.Ю. Жарникова [15], Г.П. Визгалова [15], Е.В. Князевой [15], М.В. Коноваленко [15], В.С. Мыглана [15], А.В. Лукомского [20], К.А. Собакина [44], С.Ф. Тата-урова [49, 50], М.П. Черной [49, 52], А.В. Матвеева [25], О.М. Аношко [25] и др.
2 См., например, исследования В.И. Кочедамова [17], И.В. Маковецкого [23], С.Н. Баландина [4], И.Е. Дружининой [3], Н.Г. Малеева [24], Е.А. Строговой [48], Д. Я. Резуна [39, 40, 41], Р.С. Васильевского [41], Н.П. Крадина [18, 19], А. В. Ополовникова [31], В.И. Молодина [28], В.Н. Добжан-ского [12], А.Ю. Майничевой [22], С.В. Горохова [11], О.В. Бураевой [9], Л.Н. Соловьевой [45] и др.
метить, что населенные пункты в России, начиная с Древней Руси [2, с. 13—14], типизировались самими современниками по наличию, типу и величине оборонных сооружений. В летописной традиции встречаются термины «города», «городки», «детинцы», «остроги». Концептуально понятие «город» в традиции древнерусского языка вплоть до начала XVIII в. являлось синонимом слова «крепость» (укрепленное поселение) и призвано было разграничить такое поселение от неукрепленных пунктов. Таким образом, всякая военная крепость считалась городом, включая даже отдельные укрепленные деревни, хотя существовало и более узкое понятие, когда городом именовалась лишь укрепленная часть поселения, преимущественно в виде кремля [37, с. 47— 60]. «Сливались между собой понятия о жилом пространстве и укреплениях, которые ограждали его; уничтожение укреплений вело к потере населенным пунктом городского статуса, и наоборот, сооружение укреплений на нежилом месте становилось отправной точкой для развития и практически всегда означало приобретение статуса города» [27, с. 19].
Архитектор, строитель, картограф, летописец С.У. Ремезов в своей «Чертежной книге Сибири» предоставил типологию как населенных пунктов в современной ему Сибири в целом, так и по устройству их укреплений в частности [12, с. 170—175]. Приводимая им классификация, по всей видимости, была типичной для «городового дела» в Московском государстве. Если населенный пункт был обнесен «стоячим тыном», то такое укрепление Ремезов называл «острогом». В случае если наряду с «тыном» строители ставили башни и их число превышало четыре, то такое поселение Ремезов называл городом, или «градом». Это происходило даже в тех случаях, когда в укреплении отсутствовали «рубленые» стены, а в наличии были только «рубленые» башни. К полноценному («настоящему») городу он относил укрепление, обнесенное рублеными стенами (венча-тыми) с башнями. В этом случае число башен могло составлять менее четырех.
Судя по истории создания большинства острогов в Сибири, дошедшей до нас по архивным до-
кументам, причины постройки определенного типа укреплений были разнообразны: прежде всего, это мотивы стратегии и тактики, связанные с местоположением, военно-политической обстановкой, необходимостью усиления военного потенциала, но также играли роль и такие факторы, как наличие трудовых ресурсов и материалов на момент начала строительства, время года, оценка военных возможностей потенциального противника и пр. [16, с. 65].
Эти причины и факторы обусловили развитие укреплений в Сибири по двум базовым сценариям. Первый сводился к тому, что населенный пункт задумывался сразу как острог или город. Строителям выдавались царские и воеводские грамоты, подробно очерчивавшие круг проводимых мероприятий, включая подбор территории, примерные размеры и виды построек, состав первых поселенцев, внутрио-строжные сооружения, формирование план-схемы (чертежа) и информационной справки для отправки в центральный правительственный орган. По такому сценарию строились, например, Пелымский, Томский, Тарский, Красноярский остроги. Чаще всего такие поселения подвергались перестройке, усилению, наращиванию, в ходе которых они возводились фактически заново. Это происходило вследствие разнообразных оснований: военно-политических соображений, пожаров, наводнений, износа, роста численности населения и пр. [21, с. 71—74].
Второй сценарий заключался в том, что поселение постепенно меняло свой статус путем постройки новых оборонных сооружений: от малых форм в виде зимовья до большой рубленой фортификационной постройки с деревянно-земляными защитными элементами. Яркими примерами могут служить Иркутск, Зашиверск, Илимск.
К простейшему типу фортификационного сооружения относится зимовье. Такого рода постройки с трансформацией своего внешнего вида и функциональной роли продолжали возводить вплоть до современности в сибирской таежно-охотничьей зоне и отдаленных аграрных районах. Под зимовьем сейчас понимают отдельно стоящие бревенчатые постройки в составе крестьянского двора, использующиеся в качестве мастерской (зимой) и для приготовления пищи (летом) [36, с. 234]. В.И. Кочедамов относил зимовья к жилому типу построек. Однако он специально обращал внимание на то, что «некоторые зимовья имели крупное военно-практическое значение, в этом случае они целенаправленно укреплялись с целью превращения в крупные остроги» [17, с. 29].
В самом простом случае зимовье конца XVI — начала XVIII в. означало курную избу, при этом крыша была плоской, в срубе делалась дверь, имелись окна волокового типа. По всей видимости, повсеместной была практика установки креста возле сруба. Известны описания зимовий с входом в кровле; в этом случае вход разделял функциональное назначение с дымовым отверстием. Зимовья были самыми распространенными типами построек на первоначальном этапе освоения Сибири Российским государством: ватаги промышленных и «товарищества» служилых людей строили их в качестве основного архитектурного сооружения. Так, казачий атаман И. Галкин в 1631 г. на р. Лене поставил «по-промышленному зимовье: одна изба с сенцы, — едва можна жити де-
сяти человек... а заводу острожному около зимовья тово нет никакова» [54, с. 29.]. Кстати, несколько позже на месте этого зимовья выстроили острог, получивший название Усть-Кутский, так как находился он на Ленском волоке на месте соединения р. Лены и Куты.
Вместе с тем согласно информации архивных документов, зимовья могли иметь более сложную организацию, включающую серьезную фортификационную составляющую. К примеру, казак И.И. Ребров писал о результатах своего похода в 1633—1634 гг.: «...И поставил я зимовье и с нагородней на Янге реке.» [33, с. 154]. Что из себя представляла «на-городня» — описано в книге К.Д. Носилова, который в начале ХХ в. предпринял экспедицию к манси: «у. <Ляпинского городка> стояли... <срубные избы> с двойными потолками и отверстиями для стрельбы» [29, с. 213]. Благодаря такой конструкции служилым людям было достаточно легко подняться на крышу сруба и стрелять по противнику из-за заборов, брустверов, нагородней, парапетов, сооруженных из бруса или из бревен. Сами нагородни являлись продолжением срубов и выступали над уровнем перекрытия на один-полтора метра. В сочетании с крышным входным отверстием такое зимовье имело внушительный оборонительный потенциал. По своему функционально-организационному наполнению подобного рода зимовья явились прототипом крепостной башни, совмещая в себе жилище и оборонительное укрепление. Предназначались они для несения годовой посменной службы казаками, объединенными в небольшие гарнизоны.
Зачастую зимовье после строительства сруба огораживали деревянной стеной. В этом случае такое крепостное сооружение называли острогом (в смысле стеновой конструкции). Различие острогов можно провести по виду стеновой конструкции, наличию и числу башен, выстраивавших его облик. Элементарным видом острога было сооружение из тыновой ограды (башни отсутствовали). При этом саму тыновую стену могли сделать «стоячей», «косой» или в сочетании с земляным валом. Судя по сохранившимся источникам, в Сибири был представлен весь спектр тыновых оград. Во многих острогах на начальном этапе их существования (Томский, Илимский, Енисейский) были стоячие тыновые стены и рубленые башни. В грунт или в земляной вал строители врывали заостренные бревна, составлявшие стены и связанные друг с другом горизонтально. Бойницы вырубались в бревнах-тынинах. Прочности всей конструкции, прежде всего тыновой стене, придавалось большое значение.
Нередкой была организация помоста с внутренней стороны стоячего острога. Это делалось с целью возможности «верхнего боя» — вида активной обороны, предполагавшей проведение атаки через острожные стены. Помост помимо своего важного тактического значения делал более устойчивой саму тыновую стену.
Следующим этапом повышения обороноспособности острога было создание земляного вала, или, как тогда писали, «земляного города» (по сути, это была осыпь). Предпринималось это нечасто, лишь в исключительных случаях, преимущественно в острогах Юга Сибири, так как на эти работы необходимо
было привлекать большое количество рабочей силы. Но при любом удобном случае такие мероприятия проводились. Зачастую использовали валы, оставшиеся от укрепленных городков аборигенов. Начиная с похода Ермака такие примеры можно встретить на страницах летописей и официальных документов. В частности, построенный в 1593 г. Березовский острог с двух сторон опирался на земляные валы бывшего хантыйского городка; Ялуторовский острог, располагавшийся на месте одной из крепостей Сибирского ханства Явлутуры, воеводы укрепили в 1639 г., используя земляные валы, оставшиеся от татар.
Тыновые стены острогов и городов возвышались над поверхностью земли на уровне 3—5 м. С целью их укрепления предпринимались различные инженерные решения. Например, в 1603 г. голова Туринского острога И.Ф. Лихарев «на иглу прямо» поставил острожную стену в 103 сажени [26, с. 410]. В 1684 г. во время перестройки острожной стены в Тюмени она была поднята на «брусяных иглах с от-ноги и выпуски» [17, с. 90]. Нечто подобное изображено на рисунке первого Тобольского острога С.У. Ремезова: мы видим заостренные брусы-«выпуски», расположенные поверх тыновой ограды и поддерживаемые «подкосами». Говоря языком современной фортификации, эти «иглы» представляли не что иное, как штурм-фалы. Они используются с целью усиления стены и препятствия осаждающим в случае их поднятия при помощи лестниц на стены. Судя по чертежам С.У. Ремезова, традиция использования «игл-выпусков» продолжилась в Тобольской крепости вплоть до начала XVIII в.
Вторым типом тынового укрепления были косые остроги: стены ставились в них наклонно, по направлению внутрь. В отличие от прямого острога косой острог всегда имел помост с внутренней стороны стен, так как он опирался на тыновое ограждение. Бревна иногда вкапывали, а иногда не вкапывали в землю. Этот тип острогов отличала быстрота возведения, поэтому они использовались тогда, когда укрепления надо было поставить «наскоро». Во время покорения юкагиров, живших по берегам р. Ала-зеи, казаки за половину дня возвели косой острог за 40 сажен, а на другой день — новое укрепление, также косого типа, за 20 сажен от юкагирской крепости, которую осаждали. Построив укрепления, которые превосходили по высоте юкагирскую крепость, казаки стали обстреливать ее сверху из пушек [13, с. 283]. Вполне может быть, что внутри этих двух косых казачьих острогов стены опирались на козлы с помостом, с которого «верхний бой» и проводился.
Судя по всему, косые остроги были практичным оборонным сооружением, распространенным на протяжении всего указываемого периода. Так, например, в 1704 г. на Камчатке около Верхнего зимовья служилый человек В. возвел «острожек казельчи-тый, мерою кругом семьдесят сажен, а вышыною в полтретьи сажини печатных; да окола нижнево зимовья, что на Камчатки, на ключах, построил казель-читый же астрог в вышину в полтретьи сажени...» [1, с. 23]. Стоит отметить, что весьма неслучайным представляется распространение косых острогов именно на северо-востоке Сибири. Можно высказать обоснованное предположение, что связано это с вечной мерзлотой, которая утяжеляла работы по
копке земли [33, с. 131, 135].
В царских грамотах и воеводских наказах недвусмысленно отмечается, что постройка тыновых стен должна быть временной мерой, за которой должно последовать возведение рубленых стен — более надежных для обороны. Приведем для примера строительство Пелымского острога в 1593 г., когда его строителям было указано «сперва острог на том месте занять и поставить... а на город... лесу припасти... всеми людьми, всею ратью... сперва поставить острог» [26, с. 347]. Таким образом, острог, по мысли воеводы, будет служить временным сооружением на тот период, когда найдутся силы и средства для строительства мощных городских укреплений. В Тобольске рубленые стены были поставлены в 1594 г., в Енисейске — в 1678 г., в Иркутске — в течение 1680-х гг.
Согласно современной типологии, наиболее древней технологией рубленых стен являлись «город-ни». Они представляли собой срубы в виде венцов (в плане — прямоугольной формы), составленные в прясло (стену). Размер городней находился в зависимости от наличия соответствующей древесины и рабочей силы. Чем шире были городни, тем большей функциональностью они наполнялись. Самые широкие могли служить амбарами, хранилищами, жилищами, помещениями для аманатов (заложников) и т.п. В 1710 г. под руководством Ефима Петрова был возведен острог на р. Пенжине «...лежачий, рублен «в лапу», кругом ево 60 сажен, вышина полтретьи сажени печатных, да в стене острожной изба ясаш-ная с казенкой аманацкою...» [34, с. 528]. Археологическое свидетельство стен из городней относится к результатам раскопок Зашиверского острога экспедицией акад. А.П. Окладникова в 1968 г. [30, с. 32.]. Согласно проведенным подсчетам, размеры город-ней составляли 6x1,2 м и были сложены из бревен диаметром в среднем 15—17 см, кроме того, амбары и караульные помещения были также встроены в стены из городней Зашиверского острога.
Почти все крупные поселения в Сибири имели стены из городней. Например, в Тобольске общая протяженность городней в 1644 г. составляла 220 сажен (максимальной высотой 6,3 м) [17, с. 43]. В Тюмени первые рубленые стены города (1592—1595 гг.) были покрыты единой крышей и имели 106 городней в 4,1 м высотой [17, с. 51]. По состоянию на середину XVII в. рубленые стены в Томске состояли из городней длиной в 96 сажен [10, с. 106]; в Манга-зее — 108 саженей стен в 1625 г. и 150 сажен в 1672 г. [6, с. 106] Судя по всему, главным недостатком стен из городней была их подверженность гниению и потере единого уровня стены вследствие усадки. По крайней мере, этот вывод можно сделать из слов одного из сибирских воевод [5, с. 17].
Конструкция, которая исправляла эти изъяны, называлась «тарасами» и заключалась в ином сопряжении прясел. Это были две стены, соединенные поперечными стенами, причем рубленые стены составляли наружную часть прясла. Смежные клети, которые образовывались в результате этого конструктивного решения, засыпались камнями и землей.
С.Н. Баландин реконструировал конструкцию стены такого типа по остаткам Якутского острога, дошедших до наших дней: «Мощное прясло высотой
в 6,4 м состояло из непрерывного сруба — тарасов с срубными обламами, идущими через одну тарасу вдоль стены и соединенными между собой по внешней стороне бревенчатыми стенами также в одну непрерывную линию. С внутренней стороны прясла шла обходная галерея, находившаяся с обламами под одной двускатной крышей. Выходы из башен вели на эту обходную галерею, с которой можно было попасть в каждую секцию сруба обламов и к стене облама между его срубами» [4, с. 76].
Как указывалось выше, другим важным конструктивным элементом сибирской деревянной оборонной архитектуры были крепостные башни. Наряду со стенами это были важнейшие составляющие оборонительной системы населенного пункта. Башни могли быть как в составе общего ансамбля острога, так и как отдельные элементы ландшафта. Когда они ставились в качестве самостоятельных оборонных сооружений, то служили целям несения караульной службы. Известный атаман И. Галкин в 1630 г. в устье р. Идирмы предпринял попытку усилить оборону ясачного зимовья и поставил там «для ради караула» башню [54, с. 28]. Гравюра, представляющая Кузнецк и его окрестности, демонстрирует серию отдельных башен, стоящих по вершинам сопок, которые со всех сторон окружали населенный пункт.
Башни, которые являлись частью фортификационных сооружений города, можно ранжировать по размеру, формам, первичному и второстепенному назначению. В плане они были чаще всего квадратными или прямоугольными (но приближенными к квадрату). Такие башни делались по древней технологии рубки в четыре стены. Известны и круглые башни. Под «круглыми» имеются в виду шести- и восьмиугольные в плане постройки. Шестиугольные были легче в постройке и более распространены. Так, в Удинском остроге одна из башен, лежавшая с открытой и лишенной естественных препятствий стороны, была шестиугольной. Проезжая башня Новой Мангазеи была спроектирована из двух ярусов: верхнего восьмиугольного и нижнего шестиугольного [6, с. 104]. В Иркутске проезжая башня была «восьмиугольная вверх о трех уступах большая... с мосты, да вместо башни сушило большое с мосты с верхним и средним и с подошвенным боем» [35, с. 2].
Кстати, высота упомянутой проезжей башни Новой Мангазеи составляла 25 м; по поводу целей ее постройки мангазейский воевода писал, что она «высока, построена для приезду иноземцев и аманатов и обход учинен для караулу» [17, с. 75]. Лидером по разнообразию архитектурных форм в Сибири всегда был Тобольск. Сохранилось подробное описание города после перестройки в 1644 г. Всего было 9 башен. Основная башня состояла из двух ярусов, была восьмигранной в плане и 46,8 м в высоту; шестигранными были две башни, четырехгранными — все остальные. После масштабного строительства в 1678 г. 9 тобольских башен преобразились: увеличились в размерах и изменили форму. Главную башню оставили восьмигранной, увеличив высоту до 52 м, угловые башни переделали в шестигранные [17, с. 71—72].
Как следует из воеводских отписок, сложность постройки башен диктовалась двумя причинами: утилитарно-оборонными и идеально-эстетическими.
Круговая структура позволяла эффективнее организовывать караульную службу и оборону во время осады; кроме того, башни могли усиливаться с помощью постройки второй стены (башни Тюменского города) [51, с. 17]. В то же время разветвленная и усложненная в пластическом плане с увеличенным визуально объемом форма башен оценивалась заказчиками как парадно-официальная, подчеркивающая величие царской власти. Связанная с византийскими стандартами красоты, витиеватость русского стиля была характерна не только для языка, но и для архитектуры, и явилась выражением политических категорий.
Внутренне устройство башен подчеркивало прежде всего их военное значение. Во внешних стенах башен делали отверстия-бойницы для ручного огнестрельного и крупнокалиберного орудийного оружия. До четырех этажей с бойницами насчитывалось в башнях. На каждом был широкий мост-настил для расположения воинов. Почти все башни имели обла-мы со щелью-бойницей по всему периметру. Вышка, служившая караульней, располагалась на самом верху башни.
Однако, помимо оборонных, башни выполняли и другие предназначения. В частности, они являлись часовнями. Так, на свесах (балконах) одной из башен Илимского города в 1670-х гг. были сооружены четыре часовни. На наружном балконе при этом находилась луковичная главка, как на православном храме, кроме того, всю конструкцию венчал крест, «опаянный белым железом» [53, с. 73.].
Главная церковь Туринского города (на карте Ремезова он отмечен как Епанчин) при возведении была встроена в острожную стену, а колокольню расположили в проезжей башне. Интересен якутский казус, когда место в башне оспаривали церковь и служилые люди. Из-за отсутствия в одной из частей города церкви решено было разместить помещение для богослужений в башне, частично ее перестроив. Начальные служилые люди подали жалобу с просьбой убрать церковь из башни, поскольку «в приход неприятельских людей пушки поставить и ратным людям стоять нельзя». Енисейский острог вскоре после первой большой перестройки в 1641 г. обзавелся двумя большими иконами, поставленными: одна — «над острожными вороты в башне...», а вторая — «на другой стороне в остроге...» [13, с. 54].
Кроме этого, башни сибирских городов и острогов повсеместно использовались как амбары, жилые пространства, тюрьмы и пр., причем с самого своего основания. Например, известный землепроходец Я. Похабов, строя будущий Иркутский острог, поставил на «государевом житном амбаре» башню [14, с. 104]. В «описи» того же самого Иркутска в 1684 г. упоминается казенный амбар на проезжей башне, горница под башней, «в остроге ж под башнями три избы, где живут холостые казаки» [35, с. 1].
Подводя итог, стоит отметить, что рассмотренные в статье оборонные сооружения не находились в безвоздушном пространстве, а являлись частью поселений Сибири и комплексом их укреплений. Эти комплексы могли состоять из тыновых стен со встроенными зимовьями, амбарами; острогами с башнями и тыновыми стенами; городами с бревенчатыми стенами; «градов» с бревенчатыми стенами и башнями;
бревенчатых городов с примыкающими к ним посадами, окруженных острожными (тыновыми) стенами с башнями; бревенчатых крепостей, окруженных острожными стенами. Такое композиционное разнообразие, а также выбор конкретной формы связан с ландшафтно-природными условиями размещения поселений, военным потенциалом неприятеля, наличием внутренних и внешних ресурсов.
Список использованных источников
1. Акты архивов Якутской области / сост. В.Д. Стре-лов. — Т. 1. — Якутск: Типография И.В. Стрелкова, 1916. — 308 с.
2. Археология древнего Ярославля: Загадки и открытия. — М.: Институт археологии РАН, 2012. — 296 с.
3. Астраханцева В.В., Дружинина И.Е. Остроги на территории Иркутской области в XVII веке // Известия вузов. Инвестиции. Строительство. Недвижимость. — 2015. — № 2 (13). — С. 132—141.
4. Баландин С.Н. Оборонная архитектура Сибири
XVII в. // Города Сибири (Экономика, управление и культура городов Сибири досоветского периода). — Новосибирск: Наука, 1974. — С. 9—37.
5. Бахрушин С.В. Научные труды. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1955. — Т. 3. — Ч. 1. — 370 с.
6. Белов М.И. Мангазея. — Л.: Гидрометеоиздат, 1969. — 128 с.
7. Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф. Мангазея. Мангазейский морской ход. — Л.: Гидрометеоиздат, 1980. — 226 с.
8. Бородовский А.П., Горохов С.В. Ранний строительный период деревянных оборонительных сооружений русских острогов в Сибири (по картографическим, археологическим и дендрохронологическим данным) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. — Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2010. — Т. XVI. — С. 164—169.
9. Бураева О.В. Новое в истории Удинского зимовья / острога // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. — Серия: История, филология. — 2013. — Т. 12. — № 1. — С. 27—30.
10. Город Томск. — Томск: Сибирское товарищество печатного дела, 1912. — 507 с.
11. Горохов С.В. Русский острог в Сибири конца XVI—
XVIII века как археологический памятник // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. — Серия: История, филология. — 2011. — Т. 10. — № 7. — С. 284—291.
12. Добжанский В.Н., Ермолаев А.Н. Рисунок Каштак-ского острога и рудника из «Хорографической чертежной книги» С.У. Ремезова // Вестн. Кемеров. гос. ун-та. — 2014. — № 3—2 (59). — С. 170—175.
13. Дополнения к актам историческим, собранным и изданным Археографической комиссией. — Т. 3. — СПб.: Типография Эдуарда Праца, 1848. — 564 с.
14. Дополнения к актам историческим, собранным и изданным Археографической комиссией. — Т. 4. — СПб.: Типография Эдуарда Праца, 1851. — 416 с.
15. Жарников З.Ю., Визгалов Г.П., Князева Е.В., Коно-валенко М.В., Мыглан В.С. Результаты дендрохроно-логической датировки Стадухинского острога // Российская археология. — 2014. — № 2. — С. 164—170.
16. Зуев А.С. Освоение и присвоение московским государством социально-политического пространства
Сибири в конце XVI—XVП веке // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. — Серия: История, филология. — 2013. — Т. 12. — № 8. — С. 61—72.
17. Кочедамов В.И. Первые русские города Сибири.
— М.: Стройиздат, 1978. — 190 с.
18. Крадин Н.П. Албазин — русская крепость на Амуре (из истории оборонного зодчества XVII вв.) // Чтения имени Г.И. Невельского. — Хабаровск, 1987.
— Ч. 1. — С. 45—52.
19. Крадин Н.П. Об основании Казымского (Юиль-ского) острога // Историко-архитектурный музей под открытым небом. — Новосибирск: Наука, 1980. — С. 100—120.
20. Лукомский А.В. Археологические исследования Илимского острога // Тр. Брат. гос. ун-та. — Серия: Гуманитарные и социальные науки. — 2013. — Т. 1.
— С. 107—110.
21. Люцидарская А.А. Строительно-восстановительные работы в городах Западной Сибири (период начала освоения территории колонистами) // Балан-динские чтения: сб. ст. науч. чтений памяти С.Н. Баландина. —Новосибирск: НГАХА, 2014. — Т. IX.
— Ч. 1. — С. 71—74.
22. Майничева А.Ю. Казымский (Юильский) острог в историко-архитектурном музее под открытым небом института археологии и этнографии СО РАН // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. — Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2011. — Т. XVII. — С. 312—315.
23. Маковецкий И.В. Деревянное зодчество среднего Приангарья (XVП—XX вв.) // Быт и искусство русского населения Восточной Сибири. — Ч. 1. Приангарье.
— Новосибирск: Наука, 1981. — С. 106—143.
24. Малеев Н.Г. Земледельческое освоение Предбай-калья: Идинский острог // Гуманитарный вектор. — Серия: История, политология. — 2012. — № 2. — С. 84—87.
25. Матвеев А.В., Аношко О.М. Ермакова перекопь на старинных картах и в материалах полевого историко-археологического обследования // Вестн. Ом. гос. ун-та. — 2012. — № 2. — С. 275—281.
26. Миллер Г.Ф. История Сибири. — Т. 1. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1937. — 610 с.
27. Моисеев Д.А. О полевых укреплениях русского войска XП—XV вв.: «острова», «валы», «рвы», «город», «твердь», «столпие», «острог», «товар» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2015. — № 1 (59). — С. 12—25.
28. Молодин В.И. Кресты-тельники Илимского острога. — Новосибирск: ИНФОЛИО, 2007. — 248 с.
29. Носилов К.Д. По следам князя Курбского. У вогулов. Очерки и наброски. — СПб.: Изд-во Суворина, 1904. — 330 с.
30. Окладников А.П., Гоголев З.В., Ащепков Е.А. Древний Зашиверск: древнерусский заполярный город. — М.: Наука, 1977. — 211 с.
31. Ополовников А.В. Деревянное зодчество Якутии.
— Якутск: Якут. кн. изд-во, 1983. — 124 с.
32. Ополовникова Е.А. Русские крепости в сибирском Заполярье // Памятники быта и хозяйственное освоение Сибири. — Новосибирск: Наука, 1989. — С. 64—75.
33. Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII в. на северо-востоке Азии (Сб. док.) / сост. Н.С. Орлова; под ред. А.В. Ефимова. — М.:
Географическая литература, 1951. — 618 с.
34. Памятники сибирской истории XVIII в. — Т. 2. —СПб.: Типография Министерства внутренних дел, 1882. — 541 с.
35. Первое столетие Иркутска // Сб. материалов для истории города, под ред. П.М. Головачева. — СПб.: В.П. Сукачев, 1902. — 187 с.
36. Пермиловская А.Б. Культурные смыслы народной архитектуры русского севера. — Екатеринбург; Архангельск; Ярославль: Уральское отделение РАН; ОАО ИПП Правда Севера; Яросл. гос. пед. ун-т, 2013. — 608 с.
37. Раппопорт П.А. Архитектура средневековой Руси: избранные статьи. — СПб.: Лики России, 2013. — 330 с.
38. Резун Д.Я. О периодизации развития исторической урбанистики Сибири ХУП—ХХ вв. // Городская культура Сибири: история и современность. — Омск: Изд-во ОмГПУ, 1997. — С. 16—32.
39. Резун Д.Я. Очерки истории изучения сибирского города. — Ч. 1. — Новосибирск: Наука, 1982. — 180 с.
40. Резун Д.Я. Очерки истории изучения сибирского города. — Ч. 2. — Новосибирск: Наука, 1991. — 210 с.
41. Резун Д.Я., Василевский Р.С. Летопись сибирских городов. — Новосибирск: Наука, 1989. — 333 с.
42. Скобелев С.Г. Башни Саянского острога (по данным археологии) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. — Серия: История, филология. — 2013. — Т. 12. — № 3. — С. 224—234.
43. Скобелев С.Г. Стены Саянского острога // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. — Серия: История, филология. 2012. — Т. 11. — № 7. — С. 187—193.
44. Собакин К.А. Архитектура и внутреннее устройство якутского острога в XVII веке // Молодой ученый. — 2014. — № 20. —Т. 2. — С. 48—49.
45. Соловьева Л.Н. Результаты определения древесных пород оборонительных сооружений Албазинско-го острога // Краткие сообщения Института археологии. — 2014. — № 236. — С. 345—348.
46. Строгова Е.А. Археологические работы на тер-
ритории якутского острога: первые результаты // Культура русских в археологических исследованиях. — Омск; Тюмень; Екатеринбург: Магеллан, 2014. — С. 170—175.
47. Строгова Е.А. Каким был Нижнеколымский острог? // Сокровища культуры Якутии. — М.: НИИЦ «Памятники Отечества», 2011. — С. 678—679.
48. Строгова Е.А. Опыт реконструкции жилого дома начала XVIII века (по материалам Нижнеколымского (Стадухинского) острога) // Этническая история и культура тюркских народов Евразии. — Омск: Издатель-Полиграфист, 2011. — С. 384—387.
49. Татауров С.Ф., Черная М.П. Земляная летопись Тары: археологический комментарий к истории города // Археология Западной Сибири и Алтая: опыт междисциплинарных исследований: сб. ст., посвящ. 70-летию профессора Ю.Ф. Кирюшина. — Барнаул: Изд-во АГУ, 2015. — С. 86—91.
50. Татауров С.Ф., Черная М.П. Тарские «городни» (итоги раскопок исторического центра Тары в 2015 году) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. — Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2015. — Т. XXI. — С. 409—412.
51. Тюмень в XVII столетии. Собр. материалов для истории города / сост. А.И. Чукмалдина. — М.: Типолитография Кушнеров и К., 1903. — 167 с.
52. Черная М.П. О чем «рассказывает» история и что «показывает» археология: источники и методы изучения русской культуры Сибири // Археология, этнография и антропология Евразии. — 2016. — № 44 (1). — С. 114—122.
53. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. — Т. 2: Илимский край во П—ЕУ четвертях XVIII в. — Иркутск: Иркут. обл. гос. изд-во, 1957. — 674 с.
54. Якутия в XVII веке. — Якутск: Якут. кн. изд-во, 1953. — 439 с.
