Краткий путеводитель по воспоминаниям Ф. А. Щербины Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Представляем книгу

В. К. ЧУМАЧЕНКО

КРАТКИЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ Ф. А. ЩЕРБИНЫ

В преддверии 160-летия со дня рождения Ф. А. Щербины при поддержке благотворительного фонда «Вольное дело» вышел первый том собрания его сочинений. Собрание открывают четырехтомные воспоминания кубанского историка о первых тридцати годах своей жизни. Предлагаем вниманию читателей сокращенный вариант предисловия к мемуарам выдающегося российского ученого.

Бытует мнение, что кубанская земля не дала России гениев, сопоставимых с величием А. Пушкина или М. Шолохова. Но, думается, определяя значимость того или иного уголка нашей большой отчизны, не следует делать акцент лишь на произраставших там литературных дарованиях. Суть дела не в сфере проявления талантов, а в масштабности обобщающей фигуры, в способности исчерпывающе полно выразить породившую ее культуру. Где-то эта миссия выпала на долю выдающихся художников слова, у нас же она по праву досталась всемирно признанному ученому, знатоку народной жизни, казачьему историку Федору Андреевичу Щербине. В своих многочисленных научных трудах, публицистических и художественных произведениях ученый-гуманист оставил нам образ Кубани, который не вылепишь из простой суммы исторических фактов. Вобрав в себя грандиозный массив народных и книжных знаний, он выдал нам их квинтэссенцию, переданную в изысканных научных формулировках и ярких художественных образах.

Мы еще до конца не осознали величие и значение своего казачьего мыслителя. Несмотря на более чем два десятилетия, прошедших со времени снятия идеологического табу с его имени, не попытались собрать воедино и осмыслить его колоссальное научное наследие. И, вероятно, только поэтому в сознании наших современников два имени - Кубань и Щербина - еще не слились в один обобщающий символ чего-то величественного и бесконечно талантливого.

Первое собрание сочинений ученого вопреки хронологии появления его научных трудов мы открываем полной публикацией воспоминаний «Пережитое, передуманное и осуществленное», работа над которыми продолжалась до самой смерти автора. Тем самым мы даем возможность Ф. А. Щербине представиться читателям и рассказать о себе то, что он считал нужным и важным донести до потомков, прежде чем они приступят к изучению наиболее значительных трудов ученого по статистике, экономике, социологии, истории и этнографии.

Нам еще только предстоит понять, каким был этот человек, к которому одинаково тянулись и тянутся люди самых различных убеждений. Наш «козачий дщ» при жизни был самым дорогим человеком для всех, кто любил и хотел познать свою Кубань. Как за спасательный круг держались за него казачьи изгнанники в эмиграции. Сегодня он

становится общим «козачим прадщом» для тех, кто о собственных предках не знает почти ничего. Именно для нас, утративших саму память о своем казачьем прошлом, писал - медленно, подробно, не пренебрегая уходящими в прошлое многочисленными деталями, - свои воспоминания Федор Андреевич Щербина.

Родное тянется к родному, тем более - если генетическую память воплощает в себе великий в своей простоте и гуманности человек. Воспоминания Ф. А. Щербины увлекают с первых строк, в них сразу погружаешься с головой, они способны высечь из глаз неравнодушного читателя слезу благодарности и пробудить в нем живое чувство сопричастности утраченному. В скольких людях разбудят спящую казацкую душу эти выводившиеся на склоне лет бесхитростные строки, где все переживается так свежо и молодо, словно все описанное совершалось еще только вчера.

1

Ф. А. Щербина родился 13 (25) февраля 1849 года в ст-це Новодеревянковской Черноморского казачьего войска в семье священника. Андрей Лукич Щербина (1816-1852) в семь лет потерял мать, а в семнадцать - отца. Слабого здоровьем юношу, на руках у которого остались младшие брат и сестра, переясловское станичное общество послало для подготовки к церковному служению в Екатерино-Лебяжью мужскую общежительную пустынь. Через год, успешно сдав экзамен, он занял место пономаря в Каневской Свято-Духовой церкви. Позднее отцу Андрею довелось послужить стихарем в переясловской церкви во имя Рождества Богородицы и дьяконом в крылов-ской Архангело-Михайловской церкви. Невесту, Марину Григорьевну Белую, дочь священника отца Юрия, присмотрел в ст-це Новощербиновской. Молодые повенчались около 1840 года. В ноябре 1848-го Андрей Щербина получил место священника в новодеревянковской церкви во имя Рождества Богородицы. Здесь семья окончательно пустила корни, и именно здесь суждено было появиться на свет будущему казачьему историку. Всего же у Андрея Лукича и Марии Григорьевны было шестеро детей: дочь Доминикия (Домочка), сыновья Тимофей, Василий, Федор и два Андрея (первый умер сразу после рождения).

В детстве маленькому Феде казалось, что лучше родной Деревянковки «нет места в мире». Это

естественное детское чувство привязанности к своей малой родине он пронес через всю жизнь. И на склоне лет большой ученый не стеснялся признаться, как дороги ему эти чистые детские воспоминания о родном доме, о матери, о родных и близких, о друзьях детства и одностаничниках, об окружавшей природе. Убогая деревянная церковь с зелеными куполами и облупившимся крестом казалась мальчику архитектурным шедевром. А первое далекое путешествие - «до високо! могили», в полуверсте от дома, - путешествием на край света. Открывавшиеся с нее река и степи, курганы и балки, увиденные с высоты люди, животные и птицы, наконец, сама Деревянковка, раскинувшаяся по берегам реки Албаши, разбудили в нем первые ощущения красоты и волнующего единения с этим увлекательным миром. Благодаря хлеборобу Явтуху и пастуху Охтиану он горячо полюбил природу, а в ней - царину с запашками и баштаном, и степи, где рос сладкий катран, станичники косили сено и пасли скот.

Но самой большой его страстью была любовь к матери, великой труженице и печальнице о своих детях. Отец умер от чахотки, когда Федору едва исполнилось три года. Все тяготы по воспитанию детей и ведению хозяйства легли на плечи вдовы, которая удивительно достойно, героически несла выпавший на ее долю крест. Поневоле взяв на себя роль единоличной хозяйки дома, она не только щедро обогревала душевным теплом наполовину осиротевшее семейное гнездо, но и давала кров другим несчастным людям, населявшим ее «богадельню». Умело управляла мужской частью казачьего подворья, которая также беспрекословно подчинялась матушкиному авторитету. Собранные под одной крышей родные и не родные по крови люди (многолетние работники и приживалы) составляли одну большую семью. Со временем Федор Андреевич уже не мог отделить любовь к Деревянковке от любви к матери. Эти две большие детские страсти постепенно слились в нем, породив те сложные и разнообразные сплетения мыслей и чувств, которые и составляют содержание первого тома его воспоминаний.

В первом томе (как, впрочем, и в остальных) почти нет сквозного действия, хотя третья глава, с которой, собственно говоря, и начинается рассказ о самом герое, рисует перед нами довольно динамичную картину детской игры - битвы «казаков» с «черкесами». Некое подобие единого сюжета завершается уже в десятой главе. Течение времени почти неощутимо, а повествование дробится на ряд новелл, каждая из которых могла бы публиковаться отдельно. Скрепляет же их воедино образ главного героя - ребенка, познающего раскрывающуюся перед ним Вселенную. Его пытливые глаза поочередно «выхватывают» людей из наблюдаемого им жизненного пространства. Они расположены на разном удалении. Самые близкие - наиболее любимые - мать, отец, дедушка о. Юрий, родные сестра и братья, двоюродная сестра Марфа, родич Стрига, дядьки Шрамы; чуть дальше - ставшие почти родными Ятух,

Охтиан, Оксана Касалапа, пластун Костюк; еще дальше - чужие, но чем-то примечательные люди - судья Набока, атаман Москаленко, кабатчица Андриановна, есаул Слабизьон и др.

Автор по-ученически старательно выписывает их портреты, сообщает нам о мельчайших особенностях характеров этих людей, чтобы мы могли каждый персонаж представить себе воочию. Время от времени он заставляет нарисованные картины оживать, а героев - двигаться, действовать, совершать поступки. И тогда под пером мемуариста рассказ легко трансформируется в большую эпическую форму «романа воспитания». Его черты различимы в главах «Мое знакомство со станичной громадой», «Поход на хутора», «Бабочки-стрекотухи у Андриановны в гостях». Примечательны в этом плане немногочисленные массовые сцены. Например, читателю запомнится ст-ца Новодеревянковская, взбудораженная слухами о бомбардировке Ейска и приближающихся англичанах. Но особенно хороши проводы казаков на службу, когда, охваченный всеобщим порывом, Федя уходит провожать земляков далеко за станицу. Вероятно, в этот момент зревшее в нем чувство всеобщего казачьего родства, ограничивавшееся ранее семейным кругом, нашло более широкий выход.

В конце первого тома Ф. А. Щербина подробно описывает рождественские и пасхальные святки, деревянковские игры и зрелища, а также местный фольклор, сыгравший далеко не последнюю роль в воспитании его личности. В нем впоследствии гармонично уживались ученый-статистик, историк и этнограф.

Рассказывая о детстве Федора Андреевича Щербины, его биографы традиционно выделяют два ключевых момента. Во-первых, его раннее знакомство с казачьей идеологией через непосредственную вовлеченность в казачий быт (трепетное отношение к лошади, поездки на царину, на ярмарку в Старощербиновскую, к родычам на Ахтари, в портовый город Ейск), через общение с живыми носителями идей запорожской вольницы, каковыми были его дедушка о. Юрий и старый запорожец Кобыцкий. Много узнал он о казачьем народоправии, часами сидя у забора, за которым решал насущные проблемы станичный сбор, и прислушиваясь к речам опытных казаков.

Во-вторых, все пишущие о Федоре Андреевиче неизменно подчеркивают благотворное влияние на него домашнего воспитания, жизни в окружении дорогих ему и любящих его людей. Обошлись без учебы у местного дьячка Харитона Захаровича, вечно пьяного, в «школе» которого процветала бессмысленная зубрежка, свистели розги, а особо провинившихся заставляли стоять голыми коленями на соли. Такое ученье, несомненно, отвратило бы его в дальнейшем от книги. Читать мальчика научила старшая сестра Домочка. Благодаря ей, Щербина сберег свою чистую, нежную душу для ярких, радужных впечатлений казачьего детства, которыми так прекрасна и так насыщена первая книга его воспоминаний.

2

«Второй период моего детства и затем юношеской жизни составило мое шестилетнее пребывание в Черноморском войсковом духовном училище в г. Екатеринодаре», - писал Ф. А. Щербина, начиная второй том своих воспоминаний. В 12 лет ему было страшно покидать отчий кров, но он уже настолько подрос, окреп физически и духовно, что «отчетливо понимал необходимость взять себя в руки и учиться». Грустным было расставание с родной станицей, в которую ему теперь было суждено возвращаться только три раза в год: на Рождество, Пасху и летние каникулы. Когда телега выехала со двора, предательские слезы навернулись на глаза, и мальчик, не зная, куда глядеть, бросал растерянный взор то на род-

ной двор, то на мелькавшие вдоль улицы дома и встречных людей. В последний раз он взглянул на Деревянковку, когда остановились для короткого отдыха на пригорке, с которого «станица открывалась во всей красе и жизненности» его детских впечатлений о родном доме и родных местах.

Исследователи, ранее штудировавшие второй том воспоминаний, сосредоточивали свое внимание на факторах, способствовавших превращению Ф. А. Щербины в революционера-народника, убежденного в необходимости переустройства российской жизни на новый, более прогрессивный лад. Очевидно, это была дань времени. Сегодня мы можем увидеть описанные события в ином ракурсе. Герой-рассказчик трогателен и нежен ко всему, что всплывает в его удивитель-

но острой на чувства, запахи и ощущения памяти. Великолепно описание первого путешествия будущих бурсаков в казачью столицу и самого въезда в Екатеринодар, когда посреди главной улицы Красной, уже во втором квартале, им перегородило дорогу огромное, шириной во всю улицу, болото с квакающими лягушками. Первые дни отводились знакомству с городом. Его тогда еще украшал великолепный деревянный собор, были целы земляные валы, окружавшие войсковую крепость с ее сорока куренями, а атаманский дворец представлял собой маленький, чисто выбеленный одноэтажный домик с большими окнами и блестящей железной крышей зеленого цвета. Автор щедр на детали и всевозможные исторические аллюзии, рассказывает ли он о посещении казачьего собора или живописует будни училища, где вскоре он находит себе первого товарища - Григория Попко, племянника знаменитого казачьего генерала и историка.

В Щербине по-прежнему борются не лишенный чувства юмора прекрасный беллетрист, прирожденный историк и пытливый этнограф. Чего стоит хотя бы следующая, нечаянно подсмотренная мальчиком и впоследствии блестяще описанная сценка. Рано утром наказной атаман Н. А. Иванов, выйдя из своего «дворца», измерял трехметровым шестом глубину придорожной канавы. На себя он при этом накинул лишь поношенный сюртук, из-под которого выглядывали белые кальсоны, заправленные в некое подобие рваных галош... Несколько деталей, а эпоха в жизни казачьего града - как на ладони.

Второй том - это рассказ об очередном этапе духовного становления будущего казачьего интеллигента. Вначале это все еще ребенок, осторожно выпытывающий у матери по дороге в Екатеринодар оптимальный маршрут бегства домой, если учеба не заладится. Потом прилежный ученик, стремящийся быть первым по всем предметам. Сперва из панического страха перед возможным наказанием; со временем - из желания соответствовать репутации, которую заслужили учившиеся здесь старшие братья; и наконец - из-за проснувшейся в нем и все более дающей о себе знать тяге к знаниям.

В духовном училище он сделал «первый опыт в литературной профессии» - написал сочинение о покорении Кавказа, которое очень высоко оценил учитель П. Н. Розанов, сожалевший, что дни празднования покорения Западного Кавказа прошли и поздно было рекомендовать сочинение Федора Щербины для публикации в «Кубанских войсковых ведомостях», что, несомненно, сделало бы честь всему училищу.

Домашнее воспитание со всеми его достоинствами и недостатками неоднозначно сказалось в училище. Склонный к одинокому созерцанию и не привыкший к бесцеремонности сверстников подросток тяжело переживает притеснения со стороны старших учеников. Он никогда ни с кем не дрался, что было странным для казачат, в среде которых драки были естественным способом са-

моутверждения. Страшное возмущение вызывает у него кража апельсинов, совершенная товарищем на базаре, - традиционное развлечение бурсаков. Привоз в город двух убитых казаков и черкеса (вызывавший нездоровый интерес горожан) приводит подростка в такой ужас, что он принимает решение никогда не надевать на себя военную форму и не брать в руки оружие. Правда, в нем все же проснулся интерес к охоте, но и в конце жизни ученый с неподдельной болью и отчаянием вспоминал предсмертный хрип и трепетание подстреленного зайца.

Последние годы учебы в Екатеринодаре были уже не так безотрадны. Инспектор, переведенный в Ставрополь, «как бы унес с собой и старый, сильно выдохшийся уже и при нем училищный дух». Учебное заведение с уходом «властного лица» потеряло свою «казарменно-форменную окраску». Было упразднено сечение розгами, «утратило свою прежнюю силу издевательство властных учителей над подневольными учениками», «поколеблены были основы зубристики как насилие над самостоятельностью детской мысли». В училище приходят молодые прогрессивные педагоги. Склонный к портретному живописанию, Ф. А. Щербина оставил нам, быть может, не очень детальные, но запоминающиеся образы: инспектора И. П. Покровского, покорившего учеников своей мягкостью, корректностью и серьезностью в обращении с другими; учителя русского языка П. Н. Розанова, приохотившего его к сочинительству; преподавателя географии Ф. И. Дудкина (казака из черноморцев, «прекрасного учителя», обогатившего Федора Андреевича «научными знаниями», - «глубоко симпатичного человека», влиявшего «обаянием своей гуманной личности»).

Что же касается «революционеров», то с ними Федор Андреевич познакомился не в Ека-теринодаре, а у себя дома, в станице. В 1865 году он близко сошелся с молодыми офицерами расквартированного в Новодеревянковке Крымского пехотного полка регулярной армии, особенно с капитаном Карельским и поручиком Синельниковым. Оба офицера расхваливали казаков за их храбрость, находчивость и человеколюбивое отношение к безоружному черкесскому населению при взятии аулов (в то время как солдаты регулярной армии смотрели на горцев как на «нехристей» и не церемонились ни с детьми, ни с женщинами). Нет, молодые приятели, конечно, были не революционерами, а, скорее, либерально мыслящими людьми, сделавшими к тому же впоследствии прекрасную военную карьеру. Но именно «эти оба офицера, - писал Федор Андреевич, - <...> не скажу, чтобы посеяли в моей голове определенные революционные политические идеи и дали правильное освещение государственной жизни и господствовавших в ней порядков, но они, так сказать, всколыхнули тот запас фактических материалов, который накопился в моей голове и к которому они прибавили и свой. Сами они плохо разбирались в этом материале, а я тем более».

После знакомства с ними Щербина все чаще стал задумываться о произволе властей, отсутствии в России политических свобод, гонениях против свободомыслящей молодежи, больших налогах и бедственном положении крестьян, отсталости России в культурном и военном отношении от западноевропейских государств. Этот перечень недостатков и несовершенств государства неминуемо восходил вверх и в конце концов упирался в трон и в персону самого царя, только что посетившего Екатеринодар. Еще недавно он боготворил императора за освобождение старшины Камянского и его единомышленников, вставших во главе бунта черноморцев против насильственного переселения в только что присоединенное к области Закубанье. В простоте душевной юноша полагал, что всякому человеку позволительно так вольно мыслить.

Подводя итоги своему учению в казачьей столице, Федор Андреевич не без юмора писал: «В Кавказскую духовную семинарию я ехал потом не только первым из Екатеринодарского войскового духовного училища учеником, но и вместе с тем республиканцем и государственным преступником».

Год окончания училища и переезда в Ставрополь (1866) совпал с трагическим для всего семейства событием - смертью от скоротечной чахотки горячо любимого брата Тимоши, что основательно подорвало жизненные силы главы семейства. Чтобы не бередить ничьих чувств, приехавший домой Федор решает посетить могилу брата рано утром. Каков же был его ужас, когда в предрассветной мгле он замечает распростершуюся на кладбищенском холмике мать! А через несколько лет, когда он уже учился в семинарии, пришлось хоронить и ее, и это самое страшное в его жизни событие преломило земное бытие на две неравные части: жизнь под материнским крылом и жизнь без ее тепла и ласки.

Ставропольская духовная семинария считалась отличным учебным заведением. Перед ее выпускниками открывалась прекрасная карьера. Федора Щербину как первого ученика зачислили в нее бесплатно воспитанником риторического класса и поселили в общежитии, в комнате, где помимо него еще три кровати занимали сверстники, а пятую - присматривающий за ними воспитанник старшего, богословского класса. И потекла размеренная жизнь. В строго определенные часы воспитанники вставали и ложились спать, завтракали или пили чай, обедали и ужинали, ежедневно ходили на молитву, а в праздничные дни и накануне их - в церковь на богослужение. Наверное, посланец Кубани успешно закончил бы это учебное заведение и стал прекрасным священником, если бы именно в Ставрополе не победила в нем страсть к осознанному систематическому чтению, которое вскоре пришло на смену чтению вразброс.

Он «быстро наладил чтение книг и журналов по следующей схеме, обнимавшей три отдела: 1) основной или главный, 2) подсобный или дополнительный и 3) отдел повременной печати».

Первый отдел, которому отдавалось предпочтение, включал в себя главным образом произведения научного характера (в том числе запрещенные книги) - по экономике, преимущественно политической, истории и социологии, позднее - статистике и этнографии. Во второй отдел входили беллетристка и поэзия. Вся молодежь увлекалась тогда Д. И. Писаревым и уже не интересовалась В. Г. Белинским. Вслед за новым кумиром и Ф. Щербина ставит Лермонтова по поэтическому таланту выше Пушкина, а еще выше - теперь уже по идеологическим соображениям - Некрасова.

Чтение периодики, вероятно, предопределялось доступными ему в захолустном губернском городке изданиями. К счастью, среди них оказались «Отечественные записки», регулярно публиковавшие обзоры о жизни крестьян в различных уголках империи. Их чтение привело Федора к мысли, что именно трудовой люд держит на своих плечах государство и что государственное управление надо перестроить применительно к этому началу, «поставив во главе государства вместо одного царя коллективный разум и мораль лучших представителей народа». «Отечественные записки» еще более укрепили его интерес к изучению земельной общины.

На долгое время вниманием Щербины овладели труды Чернышевского, благодаря которому он познакомился с учением Мальтуса о перенаселении земного шара. Он основательно проштудировал знаменитый труд отца политической экономики Адама Смита «О богатстве народов», а затем взялся за работы экономиста Джона Стюарта Милля, опубликованные с подробными примечаниями Н. Г. Чернышевского. В Ставропольской публичной библиотеке он разыскал книги Пфейфера «Об ассоциациях» и Бехера «Рабочий вопрос», которые дали ему «ясный и определенный ответ на мучивший <...> вопрос о соподчиненных ассоционных формах, необходимых для развития казачьей общины в экономическом и культурном отношениях». Они сконцентрировали работу его мысли на особой области социально-экономических явлений - на артелях. Возникает мысль о возможности «сорганизовать ассоциацию из семинаристов». Этой мыслью он поделился с самым близким другом, Григорием Попко, который «всецело примкнул к ней». На первое собрание явилось 12 семинаристов, на второе уже только 8. Из них и составилась ассоциация. Решили сосредоточиться на трех видах работ: переплетном, сапожном и столярном ремеслах. Это было не коммерческое предприятие, а некий опыт, призванный показать преимущества «ассоционного труда» над единоличным. Когда генеральный учет достижений ассоциации убедил Ф. А. Щербину в успехе предприятия, он задался мыслью устроить земледельческую ассоциацию в Черномории для радикального преобразования сначала родных мест, а потом и всей России. Первому поведал о ней Григорию Попко, на что тот лаконично ответил: «Куда ты, туда и мы с тобой».

3

Третий том воспоминаний Ф. А. Щербины вновь переносит нас на Кубань, в историческую Черноморию. В создании сельскохозяйственной артели согласились принять участие помимо Ф. Щербины еще четверо семинаристов: Яков и Григорий Попко, Кирилл Грачев и Василий Архангельский, покинувшие ради этого последний курс Кавказской духовной семинарии. Местом эксперимента, призванного потрясти государственные основы, выбрали ст-цу Бриньковскую, где служил дьяком отец К. Грачева. Землю артельщики арендовали «исполу» у местного священника. Работая в артели, Федор Андреевич освоил все сельскохозяйственные премудрости: считался лучшим косцом («водил перед») и был отличным плугатырем. Работа на свежем воздухе и хорошее питание укрепили его здоровье, и уже никто не дразнил его доходягой.

Обнадеживающие результаты первого года работы убедили реформаторов в правильности своего предприятия, однако на второй год их преследовали сплошные неудачи. Год выдался неурожайным, сено сгорело, а вентеря для рыбной ловли порезали конкуренты. Но самое главное: станичники, в принципе хорошо относившиеся к трудолюбивым артельщикам, отказались последовать их примеру коллективного труда, а значит, и главная цель начинания не была достигнута. Решено было на время прекратить эксперимент, а для начала поучиться в Петровской земледельческой академии, куда первыми должны были отправиться Ф. Щербина и Г. Попко.

Для учебы в Москве нужны были средства, а денег хватало только на дорогу. Федор нанимается репетитором в семью богатого скотопромышленника Миргородского. Но истинным подспорьем в осуществлении мечты об учебе в высшем учебном заведении стала войсковая стипендия, выделенная атаманом М. А. Цакни. Она была честно заработана первой литературной публикацией Ф. А. Щербины в газете «Кубанские областные ведомости». В 1872 году в ней была опубликована его статья «Из станицы (Общественные кабаки)», в которой предлагалось вместо частных кабаков устроить общественные питейные заведения под контролем властей, с тем чтобы полученные доходы отчислялись в общественный капитал. Статья понравилась редактору газеты М. Гегидзе, который похлопотал за автора перед атаманом. Тот принял у себя семинариста, подробно расспросил о его желании учиться в Петровско-Разумовской академии, об интересовавших его науках и благословил на поездку в Москву.

Первый литературный успех и внимание областных властей резко переменили отношение к нему в родной станице. Многие считали, что после окончания курса наук Федора произведут прямо в чин сотника, минуя чины урядника и хорунжего, как это нередко случалось с лицами, получившими высшее образование в столицах. Но его самого волновали не служебные перспективы, а мысль о том, что он «будет служить народу в области его духовных нужд и связанных

с ними материальных потребностей». Он твердо решил для себя не уходить с того пути, по которому как народник, долженствующий честно служить трудовому народу, шел уже несколько юношеских лет.

Уезжая в Москву, Федор Андреевич увозил с собой многочисленные записи, заметки, извлечения из официальных документов, собранные им за два с половиной года работы на Кубани. Впоследствии они пригодились при написании его первых книг «Очерки южнорусских артелей и общинно-артельных форм» и «Земельная община кубанских казаков», а также статей, опубликованных в ряде газет и журналов.

Проводы будущего студента вылились в настоящий апофеоз его «морального единения» со станичниками. Поскольку уезжать надо было до ранних петухов, отъезд отмечали накануне. Народу пришло множество. По обычаю принятой в таких случаях складчины знакомые и соседи несли пирожки с потрибкою, творогом, яблоками и вишней, колбасы и свежее свиное сало, горшочки с коровьим маслом и сметаной, жареных куриц и цыплят, а двоюродная сестра Марфа притащила целого жареного поросенка. Каждый участвующий в приношении передавал его хозяйке дома со словами «на дорогу!». Все вдоволь ели и пили, поздравляя Федора с «наградой», каковой казалась им поездка на учебу. Он понимал всю неоднозначность их взглядов на его успех у начальства, но искренность сказанных земляками слов трогала и ободряла казака перед дальней дорогой.

4

Осенью 1872 года Федор Андреевич становится студентом Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии, в которой ему суждено было окончить только один курс. Рассказом об этом событии начинается четвертый, незавершенный том воспоминаний. Вместе с ним студенческую тужурку примерил и его неразлучный друг Григорий Попко. А через некоторое время к ним присоединились товарищи по Кавказской духовной семинарии - Иван и Евгений Победоносцевы, Петр Ульянов и Григорий Смирнов.

Федор Андреевич поселился вместе с Г. Поп-ко в небольшом поселке Выселки, примыкавшем непосредственно к академии, на частной квартире. Там селилось студенчество, склонное к вольнице, не мирившееся с казенщиной студенческого общежития. Щербина решает посвятить себя целиком учебе. С большим интересом посещает он лекции профессоров А. И. Бабухина, К. А. Тимирязева, И. А. Стебута, И. И. Иванюкова, Я. Я. Цветкова. О каждом из них в воспоминаниях сказаны прочувствованные, добрые слова. Учиться ему было легко, так как в отличие от своих сверстников он получил богатый практический опыт в земледельческой артели.

«Революционная гидра» уже свила себе гнездо в этом учебном заведении, но кубанец твердо держался убеждения, что положительных изменений в жизни России можно достичь лишь путем эво-

люционного развития, а не революционного насилия. Все попытки вовлечь его в ряды пропагандистов лопатинского или бакунинского толка неизменно заканчивались ничем. Переубедить Щербину не смогли ни юные бунтари из числа студентов, ни революционно настроенные преподаватели. Однако это не уберегло юношу от неприятностей.

Инцидент, приведший его к выдворению из академии, произошел вовсе не из-за революционных веяний. Однажды студенты ополчились на содержательницу столовой, обладавшую полной властью над их желудками, но действовавшую совершенно бесконтрольно. Для приготовления пищи она из экономии закупала самые дешевые продукты, а недоеденные обеды без зазрения совести подавала на другой и даже на третий день. Ссора разгорелась, когда студенту Кириллову было предложено на обед протухшее мясо. Директор академии Ф. Н. Королев, разбиравший инцидент, не поддержал студентов в их требовании навести в столовой элементарный порядок. Тогда Щербина предложил написать письмо министру государственного имущества, который до этого посещал академию и обещал студентам всестороннюю поддержку, «корректное письмо не в виде жалобы, а в целях уяснения происшедшего» и вызвался составить его текст. На следующий день утром он был вызван через курьера к директору. Расспросив о характере предполагаемого письма и убедившись, что в нем нет ничего компрометирующего его лично, он предложил автору перевестись в какое-нибудь другое учебное заведение, подальше от Москвы с ее холодным и сырым климатом. Уезжая на каникулы, Федор Андреевич уже знал, что не вернется назад, хотя для студентов все произошедшее осталось тайной. Лишь его верные «лыцари» Г. Попко, братья Победоносцевы и Ульянов знали все и решили ехать вместе с ним на юг, в Новороссийский университет.

Во время учебы в Москве состоялся дебют Ф. А. Щербины в большой печати. Популярная «Неделя» опубликовала его статью по земельному вопросу. При личном свидании редактор журнала П. А. Гайдебуров, вручая автору первый в жизни гонорар, посоветовал ему всерьез заняться литературной деятельностью. Этот короткий разговор укрепил Федора Андреевича в мысли заняться самостоятельными научными исследованиями, к чему он решил приступить сразу же по приезде в Одессу.

Каникулы после ухода из академии Федор Андреевич провел дома, в Деревянковке, радуясь положительным изменениям в жизни станицы, где за время его отсутствия у казаков появилось много новых земледельческих орудий, открылась еще одна школа и увеличилось число претендентов на поступление в средние и высшие учебные заведения. «И мы своего отправляем учиться!» -такими словами встречали его знакомые. Эти новые черты в жизни родных мест радовали его.

В Новороссийский университет на естественное отделение Ф. А. Щербину зачислили только

после сдачи дополнительного экзамена по одному из новейших языков, так как в свидетельстве, выданном Кавказской духовной семинарией, значилось, что там вместо них он изучал калмыцкий. В то время университет «гремел составом своих профессоров». Лекции читали знаменитые зоологи И. И. Мечников и А. О. Ковалевский, профессор физиологии И. И. Сеченов, геолог Н. А. Головконский, химик А. А. Вериго. Каждый из них не только внес большой вклад в отечественную науку, но и имел колоссальное влияние на молодежь. В этом смысле переезд на юг нисколько не ущемил научных потребностей Щербины. Да и Новороссия историей своего заселения, украинской речью и ментальностью местных жителей во многом напоминала ему родную Черноморию. Здесь он чувствовал себя почти как дома.

Поначалу стипендию он не получал, поэтому ютиться пришлось в ночлежке для босяков. Совершенно неожиданно удалось устроиться репетитором в семью богатого поляка Дорожинского для подготовки его старшего сына Мирчика (Владимира) к гимназии. Сошлись на полном пансионе и десяти рублях жалования в месяц. Таким образом, первый год жизни в Одессе прошел на прекрасной даче Дорожинских и в материальном достатке.

После того как Мирчик успешно сдал экзамены (1874), пришлось переселяться к товарищам в башню домовладельца Новикова на улице Карантинной. Несмотря на то что друзья воссоединились, идейные дороги все более разводили «башенцев» в разные стороны. Возникли разногласия и с лучшим другом Григорием Попко. Федор Андреевич решил для себя, что далее устной пропаганды и пропаганды в печати «как стимулов, будящих у людей сознание и моральные чувства» он не пойдет. Он считал, что в многонациональной России трудовая масса «не была подготовлена исторически к восприятию идеалов, идей и принципов социалистического характера». Не мог Федор Андреевич оправдать террор и убийства, к чему в конце своего развития придут его земляки Г. Попко и Ил. Волошенко.

Жандармам его выдал рабочий Тавлеев. В начале сентября 1876 года доносчик был убит кинжалом в саду загородного ресторана. На другой день Щербина был арестован по обвинению в убийстве. С большим трудом юноше удалось убедить жандармов, что он не мог совершить преступления, которое противоречило всем его нравственным принципам. Помогло обелить себя в глазах властей и выданное редакцией корреспондентское удостоверение газеты «Киевский телеграф», где он до ареста опубликовал несколько заметок. Этот документ объяснял его частое появление в среде рабочих сбором необходимых каждому газетчику свежих новостей.

В Одессе Ф. А. Щербина также пробовал печатать статьи в газете «Одесский вестник». Ее редактор П. А. Зеленый был уже готов зачислить его в постоянные сотрудники. Но редактор одновременно был и издателем газеты, обязанным оберегать ее от нападок цензуры. Откровенные же раз-

говоры новоявленного автора о политической ситуации в стране напугали его. К тому же Федор Андреевич, познакомившись с рабочими типографии «Одесского вестника», повел и среди них свою антиправительственную пропаганду.

В феврале 1877 года Ф. А. Щербина женился на Ксении Семеновне Шаповаловой, дочери купца второй гильдии, воспитаннице Мариинского женского института, с которой познакомился в первый год своего появления в Одессе и в семье которой был с самого начала общения принят с полным радушием. Шафером со стороны жениха был Грицько Попко, а со стороны невесты - ее младший брат Сеня. Молодые совершили свадебное путешествие на родину мужа, в станицу Новодеревянковскую. Это была и дань традиции, и наивная попытка избежать грозившей Ф. А. Щербине ссылки, которую он мечтал заменить пребыванием на родине благодаря близкому знакомству с войсковым атаманом Н. Н. Кармалиным. Обласканные сестрой и братьями в родном доме, насладившиеся воздухом малой родины, они вскоре выехали в Екатеринодар. Однако Кармалин, бывший петрашевец, считавшийся прогрессивным администратором, отказался взять Федора Андреевича под свое покровительство. А тут пришла бумага, извещавшая об административной высылке молодого ученого на Север. Единственное, что сделал для Щербины атаман, это охранная грамота, выданная на беспрепятственный проезд по железной дороге Ксении Семеновне, которая решила ехать вслед за мужем.

Местом ссылки стал Сольвычегодск, окаймленный вековыми лесами, на берегу «большой и красиво извивающейся реки Вычегды». Городок насчитывал полторы тысячи жителей, на которых приходилось 12 каменных церквей, монастырь и ни одного, даже маленького, заводика. Кормился городок за счет труда немногочисленного крестьянского населения. Молодожены нашли удобную и дешевую квартиру из двух комнат и кухни и зажили почти счастливой жизнью.

В Сольвычегодске Федор Андреевич завершил работу над своей первой книгой «Очерки южнорусских артелей и общинно-артельных форм» и опубликовал в 1879 году две большие статьи о сольвычегодской земельной общине. Появились они в «Отечественных записках», журнале, который когда-то в былые годы, в Ставрополе, и натолкнул его на мысль заняться изучением крестьянской жизни. «В Сольвычегодске, - признавался он, - начаты были мои систематические научные и литературные работы и сложились мои основные взгляды на интересовавшие меня знания в науке, в литературе и в реальной жизни».

На описании сольвычегодских впечатлений публикуемые нами воспоминания прерываются. Прервемся и мы, чтобы дать читателю возможность прочитать записки Ф. А. Щербины и составить о них собственное мнение.

***

«Пережитое, передуманное и осуществленное» можно без преувеличения назвать энцик-

лопедией кубанской казачьей жизни в эпоху ее стремительного экономического развития. Именно этой стороной особенно ценен публикуемый труд. Казачья жизнь и быт увидены в книге сначала глазами двенадцатилетнего подростка, а потом юноши и молодого ученого. «Пережитое» просеяно через несколько сит разновозрастного восприятия, многократно «передумано» и только затем вынесено на широкий суд публики. Лучшего и более надежного документа об этом периоде в жизни Кубани история нам, пожалуй, не сохранила.

Осуществить задуманное в полном объеме Ф. А. Щербине не удалось. В приложении к четвертому тому будут даны фрагменты воспоминаний, не вошедшие в основной корпус книги, не опубликованные до сих пор автобиографии ученого, заполненные им анкеты, а также подробные комментарии ко всем четырем томам. К их составлению мы планируем привлечь кубанских историков и краеведов - тех, кто изучал жизнь и творчество казачьего летописца.

Что будет с автором мемуаров потом, когда он перешагнет свое тридцатилетие и проживет еще долгие 56 лет, насыщенные событиями и научными свершениями, мы планируем рассказать особо, в послесловии к четвертому тому. Оно будет написано не по воспоминаниям Ф. А. Щербины, а на основе многочисленных документов и в ином эмоциональном и стилевом ключе.

Завершит публикацию воспоминаний полный библиографический список трудов Федора Андреевича, печатавшихся на родине и в эмиграции, аналога которому в щербиноведении пока не было.

Готовя к изданию первый том, мы столкнулись с методологической проблемой, которая возникает перед каждым исследователем, имеющим дело с текстами, написанными на «кубанськой мове». Диалогами, переданными на диалекте, пестрит все начало воспоминаний. Черноморская станица Новодеревянковская в третьей четверти XIX столетия говорила так и по-другому говорить не могла. Федор Андреевич решил для себя эту проблему просто. Речь от автора он дает на правильном русском языке, а герои у него «балакают», т. е. говорят на черноморском диалекте украинского языка. Эта установка автора нам понятна и близка. Переведи этот колоритный говор на литературный русский язык - и все очарование исчезнет. Материнский язык в воспоминаниях Щербины - важнейшая составляющая его станичных переживаний, чувствований и дум.

Остается коротко рассказать о судьбе самой рукописи: как она создавалась, а потом вопреки всем превратностям нашла дорогу к читателю через 72 года после смерти ее автора.

К жанру воспоминаний Ф. А. Щербина обратился еще до революции. В 1914 году статью «Привет "Кубанской школе"» (1) он начинает рассказом об одном дне, проведенном 50 лет назад в домашней школе новодеревянковско-го пономаря Харитона Захарьевича. Мемуарная

составляющая очевидна и в статье 1918 года «Старейшая Екатеринодарская школа (О 100-летии Екатеринодарского духовного училища)» (2). И совсем уже полноценной главой из ненаписанных томов воспоминаний воспринимаются заметки «В походе с Добровольческой армией» (3), созданные и опубликованные по горячим следам событий.

Однако систематическая работа над воспоминаниями началась уже в Праге, примерно в середине 1920-х годов. Первые фрагменты увидели свет в сборнике «Казачество (Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем)» (4) и в парижском журнале «Кубанское казачество» (5), издававшемся при поддержке Союза кубанских писателей и журналистов. Послесловие к первому тому позволяет предположить, что он был в основном закончен Федором Андреевичем к своему 80-летнему юбилею, который широко отмечался кубанской эмиграцией в 1929 году. Однако денег на издание тогда не нашлось. Публикация началась лишь в 1934-м в журнале «Казакия» и продолжалась пять лет, вплоть до закрытия вольно-казачьего официоза. Своей очереди так и не дождались написанные за это время второй, третий и оставшийся не дописанным из-за смерти автора четвертый том.

Как известно, Федор Андреевич Щербина скончался осенью 1936 года. Его научный и личный архив перешел по наследству к единственному сыну Григорию, который страдал тяжелым психическим заболеванием. После смерти Григория Щербины в 1947 году заботу об архиве взял на себя его душеприказчик, казак из ст-цы Каневской Михаил Хомич Башмак, работавший библиотекарем в пражской Славянской библиотеке. Он прекрасно понимал значение доставшегося ему архива, но в тяжелые послевоенные годы рукописи оказались не востребованными ни культурной частью казачьей эмиграции, ни советской Кубанью, находившейся в тисках ленинско-сталинской идеологии.

Первые два тома машинописной копии «Пережитого, передуманного и осуществленного» попали в СССР в 1945 году в составе архива «Союза кубанцев в ЧСР», вывезенного из Праги специальными архивным подразделением НКВД. После описания бумаг местом их постоянного хранения стал Центральный архив высших органов власти и управления Украины. Очевидно тот, кто принимал решение о перемещении архива, не очень хорошо знал географию. В столице Украины кубанский архив находился на специальном хранении, и о его существовании широкому кругу специалистов известно не было. Впрочем, рукописи Щербины не привлекли внимания исследователей и после рассекречивания фонда в конце 1980-х годов.

В середине 1960-х кубанские краеведы (В. Орел, А. Коломиец, И. Федоренко и другие) установили переписку с М. Х. Башмаком. В числе прочего их заинтересовали и воспоминания историка. На Кубань рукопись и машинописные

копии «Пережитого, передуманного и осуществленного» были привезены летом 1973 года старейшим кубанским архивистом Г. Т. Чучмаем, побывавшим в Чехословакии с целью перемещения архива казачьего историка на родину. Именно по этому экземпляру в 1999 году публиковались фрагменты из воспоминаний Ф. А. Щербины в «Голосе минувшего» (6), а в 2003-м - в «Родной Кубани» (7).

Г. Т. Чучмай не знал, что за несколько лет до передачи части вверенного ему архива на Кубань М. Х. Башмак тайно переправил основную часть исторических документов из Чехословакии в США. Очевидно, сомневаясь в заверениях советских «товарищей», что на родине архив станет объектом пристального научного изучения и будет издан, он решил перестраховаться, доверив его судьбу проживавшему в Нью-Йорке пашковскому казаку Кондрату Алексеевичу Плохию. Бывший пражанин, хорошо знавший Ф. А. Щербину по совместной культурно-просветительной работе в Обществе кубанцев в ЧСР, обещал приложить максимум усилий для издания рукописей историка хотя бы на гектографе. Своего обещания он не выполнил. После смерти Плохого в 1979 году его большой архив и библиотека казачьей литературы, которую он собирал с помощью друзей и букинистов по всему миру, попали на хранение в музей-архив им. Д. Антоновича Украинской вольной академии наук в США (УВАН) и более 25 лет хранились там в больших коробках в числе так называемых «неописанных фондов».

О существовании этого фонда я узнал в середине 1990-х годов, когда у меня сложились дружеские и деловые отношения со многими старейшими деятелями УВАН. Один из них жил в подвальной комнате архива, непосредственно примыкавшей к той, где и до сих пор хранится библиотека К. А. Плохия. Зная о моих научных интересах, время от времени он посылал мне дубликаты имеющихся в библиотеке УВАН казачьих журналов. И вот однажды на одном из присланных изданий я обнаружил печатку личной библиотеки М. Х. Башмака. Стало ясно, что в УВАН надо было искать и архив кубанского историка, мимо которого страстный библиофил К. А. Плохий пройти просто не мог. Успешное расследование провел молодой американский историк Бриан Боук, учившийся тогда в докторантуре Гарвардского университета. Вскоре ему удалось обнаружить разрозненные бумаги Щербины, среди которых были и отдельные тома воспоминаний. Полное представление об уникальном архиве чуть позднее смог получить лишь киевский историк Юрий Савчук, который по поручению музея-архива УВАН впервые описал его содержимое. Опись убеждает, что американский вариант рукописи воспоминаний Ф. А. Щербины - самый полный из известных нам на сегодняшний день, так как помимо основного текста он содержит черновые главы ненаписанных томов («Воронежский инцидент», «Красный Мусса» и

др.). Вот почему данное издание «Пережитого, передуманного и осуществленного» подготовлено нами по рукописям и машинописям, хранящимся в США.

Литература

1. Кубанская школа. 1914. № 2. С. 78.

2. Вольная Кубань. 1918. 20 окт.

3. Вольная Кубань. 1918. 23 авг., 24 авг., 26 авг., 28 авг., 31 авг., 7 сент.

4. Щербина Ф. Факты казачьей идеологии и творчества // Казачество (Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем). Париж, 1928. С. 347-377.

5. Щербина Ф. Воспоминания // Кубанское казачество. 1932. № 3. С. 14-19.

6. Щербина Ф. Пережитое, передуманное и осуществленное // Голос минувшего. 1999. № 1-2. С. 81-87; № 3-4. С. 84-88.

7. Щербина Ф. Моя Деревянковка // Родная Кубань. 2003. № 2. С. 114-144; № 3. С. 11-68.