Коррупция в России: перспективы противодействия Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

УДК 343.3

Юрий Геннадьевич Ершов

доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии и политологии Уральского института управления - филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, г Екатеринбург E-mail: ers@uapa.ru

КОРРУПЦИЯ В РОССИИ: ПЕРСПЕКТИВЫ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ

Дан социально-философский анализ коррупции как социокультурного и политико-правового феномена. Определена специфика отечественной коррупции в контексте разрушения системы государственного социализма и попытки создания цивилизованного государства и общества. Типологически российская коррупция прежде всего неотделима от нерасчлененности отношений власти и собственности, низкого уровня политической и судебной защиты прав собственности. Выяснена зависимость коррупции от характера политического режима и персональной преемственности в рекрутировании властных элит. Коррупция выступает дополнительным фактором обеспечения привилегированного и доминирующего положения властвующих группировок, открывая им доступ к значительным материальным благам. Конфликты интересов, нарушающие механизмы конкуренции и препятствующие свободе предпринимательской деятельности, проанализированы как следствие типологических черт отечественной бюрократии, «принужденной» к рыночному реформированию. В результате происходит расширение теневой экономики, сдерживание притока в Россию прямых иностранных инвестиций и стимуляция вывоза капитала из страны. Коррупция проанализирована как неформальный социальный институт, элемент системы управления, тесно связанный с другими институтами общества - политическими и экономическими, то есть через наличие регулярных и долговременных социальных практик, поддерживаемых с помощью социальных норм и системы социальных ролей. Коррупция также выступает закономерным следствием социальной атомизации и духовно-нравственной деградации общества. Статья констатирует факт общего антропологического кризиса, поразившего российское общество, представленного как «порча» населения, то есть массовый правовой нигилизм, размывание нравственных устоев, исчезновение в массовом сознании ценностных понятий чести и достоинства. Рассмотрена совокупность условий и факторов как препятствующих эффективному противодействию коррупции, так и создающих положительную динамику ее минимизации. В статье определен избирательный характер мер пресечения коррупции, направленных на снижение социального протеста и поддержание сплоченности элитных группировок. Сделан вывод о сложившейся политической системе, которая на данном историческом этапе нацелена на сохранение статус-кво в распределении власти и собственности, на использование коррупции в качестве способа самовоспроизводства.

Ключевые слова: коррупция, власть и собственность, антропологический кризис, клиентелизм.

Коррупцию повсеместно (и в России, и в мире) принято считать одной из глобальных угроз основам цивилизации, подразумевая под ними политическую демократию, правовое государство, права и свободы человека и т.п.

Противодействие коррупции вынесено в первоочередную повестку дня международного сообщества и отдельных государств: правительства принимают национальные планы, ратифицируют конвенции, готовят программы мониторинга и обучения и т.п. Средства массовой информации непрерывным потоком сообщают о громких разоблачениях высокопоставленных чиновников и политиков, опять же и в России, и в мире. В этих кампаниях достаточно лицемерия и демагогии, порой они скрывают борьбу за власть или устранение конкурентов, но и преуменьшать необходимость борьбы с негативной ролью коррупции для общества и государства тоже нельзя.

Серьезность проблемы для России вытекает из оценок данной проблемы с разных сторон, в том числе и официальных, указывающих на гигантские размеры отечественной коррупции. Коррупция разрушает системы политического и административного управления, уничтожает профессионализм, делегитимирует государственный строй. Коррумпированное государство не только неотделимо от организованной преступности, но и само создает благоприятные условия для процветания наркобизнеса, проституции, контрабанды, торговли оружием и бандитизма.

Сохранение подобного порядка вещей достигается насилием и произволом. Проблема коррупции является проблемой нежизнеспособности правовых норм, судебной системы, независимых средств массовой информации, отсутствия этических стандартов в деятельности социальных институтов и массовом поведении.

Коррупцию изучают экономисты, социологи и политологи, но и основной массив публикаций, и приоритет в выводах и рекомендациях традиционно принадлежит юриспруденции. Правоведов в целом нельзя упрекнуть в недооценке социокультурной обусловленности коррупции, но концентрируются они на криминальных аспектах вопроса, в лучшем случае - на взаимосвязи коррупции и политического режима. Чаще всего юристы склонны подходить к проблеме коррупции в отрыве от ее социального контекста, рассматривают ее в своеобразном социальном вакууме. В этом случае перспективы теоретического анализа и разработки практических мер противодействия коррупции ограничены достаточно известным набором уголовно-правовых мер. Упрощенный взгляд и спекуляции вокруг темы коррупции в политических целях вызывают неадекватную реакцию - от истерических полицейских акций до массовой апатии и социального пессимизма. Тупиковая ситуация требует новых горизонтов видения причин и истоков коррупции, соответственно - практических способов ее сокращения.

Вне понимания роли и значимости традиций, норм и ценностей общества невозможно понять, как реально действуют социальные институты, возникают социальные дисфункции и патологии. Правовые и этические меры противодействия коррупции, по умолчанию принимаемые в качестве универсальных, в действительности производны от идеализированных западных стандартов, чаще всего они противоречат обычаям и нравам иных цивилизаций. «Коррупция, - пишут М. Левин и Г. Сатаров, - гигантская институциональная ловушка. Большинством - во власти и обществе - издержки, сопряженные с преодолением коррупции, воспринимаются как существенно превосходящие текущие издержки от самой коррупции» [Левин: 2012, с. 26]. Понимание причин возникновения «институциональных ловушек», в том числе в случае с коррупцией, требует расширения применяемых

методов. В частности, речь может идти о методологии социокультурного анализа.

В этом случае оправдано начинать с этимологии самого термина, обнаруживающей стертые последующей формализацией смыслы. Латынь закрепила за коррупцией значения порчи, подкупа, упадка, извращения и совращения. В свою очередь, отмечает Б.Б. Токарев, «латинский термин «согтарйо» происходит от греческого слова, означавшего «грязь»...» и имевшего более десятка значений, среди которых - расстраивать дела, расточать состояние, приводить в упадок нравы, упускать возможность. [Токарев: 2010, с. 78].

Дефиниция коррупции в федеральном законе «О противодействии коррупции» подвергается критике со стороны юристов за сложность, громоздкость стиля, неполноту охвата коррупционных действий, ряд других недостатков. Но дело в том, что ракурс видения коррупции, установленный Законодателем, сама риторика текста заранее предопределяют борьбу с ней преимущественно полицейскими мерами, провоцируют ее направленность в сторону нижнего и среднего бюрократического звена, вырождение в пропагандистскую кампанию.

Коррупцию определяют через злоупотребление служебным положением, дачу и получение взятки, коммерческий подкуп и любое использование физическим лицом своего должностного положения вопреки законным интересам общества и государства в целях получения выгоды в виде денег, ценностей, иного имущества или услуг имущественного характер и т.п. Диапазон правонарушений, относящихся к коррупции, включает воровство, или незаконное присвоение общественного имущества или капитала; патронаж в рекрутировании на государственную или муниципальную службу, в распределении бюджетных доходов, «торговлю влиянием» - обеспечение за деньги принятие выгодных решений, заключение государственных контрактов в интересах определенных лиц или компаний и многое другое. На высшем уровне взятки дополняют изощренными схемами распределения и обмена благами разного рода. Кроме того, бесчестное поведение может быть абсолютно законным, но при этом аморальным: например можно организовать поездку за рубеж, якобы для повышения квалификации или обмена опытом, естественно, за казенный счет.

Не трудно заметить, что фактически коррупционные деяния выходят далеко за рамки, установленные законом, за пределы подкупа или продажности, злоупотребления служебным положением чиновников и политиков, пронизывая российское общество и государство сверху донизу и снизу доверху. Но их точно можно охватить смысловыми рамками этимологии термина - разложение, порча, упадок.

Б.Б. Токарев понимает коррупцию в широком социально-философском смысле как систему определенных неформальных отношений, заменяющих собой официальные правила поведения [Токарев: 2010, с. 79]. При этом, противореча себе, он сводит коррупцию к отношению, в котором одна из сторон непременно является должностным лицом, наделенным распорядительной функцией, а другая представлена лицом, заинтересованным в получении каких-либо услуг или благ. В подобном подходе госслужащие (они же чиновники) - традиционный абстрактный объект «народного гнева». Без различения характера их профессиональной деятельности, в том числе не

имеющей вообще никаких перспектив, даже отдаленных, для мздоимства, вымогательства и т.п., они скопом причислены к коррупционерам.

Публичное и пафосное обличение всех органов власти или других социально ответственных групп во взяточничестве и воровстве зачастую сопряжено с массовым лицемерием - самооправданием аналогичных собственных действий материальными затруднениями, жизненными обстоятельствами и т.п. Непримиримое осуждение казнокрадства, непотизма и вымогательства «верхов» и снисходительное отношение к «низовой», повседневной коррупции как естественному фону обычной жизни - явление обыденное. Возникает вопрос: почему официально признаваемое крайне негативным явление, получающее всеобщее декларативное осуждение, фактически воспринимается как естественный социальный порядок? Соответственно, придание борьбе с коррупцией государственно-политического статуса воспринимается иронически и скептически - как очередная пропагандистская кампания.

Превращение коррупции в неформальную норму, осуждаемую на словах, но приемлемую по факту применения, производно от общего состояния российского социума, живущего одновременно в измерениях, противоречащих друг другу. Есть официальный дискурс, пронизанный высоконравственным пафосом, есть реальная практика, складывающаяся по нормам его отрицания, и есть избирательная оценка конкретных ситуаций, прибегающая к утилитарному использованию первого или второго языка и соответствующего поведения.

Социологи отмечают тревожную тенденцию последовательного ухудшения состояния правосознания и правоповедения современной российской молодежи. Неоправдывающиеся надежды на кардинальное улучшение уровня, качества и образа жизни в стране формируют в молодежной среде устойчивые асоциальные и антиправовые установки. Характерна наибольшая степень равнодушия к взяточничеству, говорящая о восприятии его в качестве привычного явления, готовности на принятие коррупции в образе модели собственного будущего поведения. Студенты высших и средних специальных учебных заведений склонны скорее давать, чем не давать взятки - нормы взяточничества транслируются, воспроизводятся и развиваются в российском социуме.

Не менее очевидна и показательна ориентация значительной части выпускников средней школы последних лет (до 70%) на будущую карьеру государственного служащего. Социологические исследования подтверждают, что «взяточничество как социальное явление стало в современной России во многом социальной нормой при решениях гражданами своих проблем с представителями органов власти». [Римский: 2011, с. 47]. В частности, по совокупности ответов «в последние годы российские граждане в подавляющем большинстве случаев довольно легко определяют размеры взяток при необходимости их дать. А это, в свою очередь, означает, что в нашем социуме сформированы весьма определенные, хотя и неформальные, нормы размеров взяток в различных ситуациях.

Такие особенности российского взяточничества подтверждают, что в нашем социуме данное социальное явление стало своеобразной нормой взаимоотношений граждан с чиновниками, а не отклонением от этой нормы» [Римский: 2011, с. 54]. Вспоминая этимологию коррупции, мы можем говорить о нравственном разложении и его тлетворном влиянии на воспроиз-

водство всей системы общественных отношений, понижающей в каждом поколении морально-нравственные человеческие качества. Антропологическая порча порождает кольцевую причинность не только во власти и управлении, но и в сферах социального воспроизводства - медицине, образовании, науке. Превращение коррупции в норму личного поведения и функционирования социальных институтов делает ее матрицей воспроизводства новых поколений, зараженных «онаученными» формами участия в коррупции.

Если общественная мораль («культура лицемерия») снисходительна к коррупции, то борьба с ней неизбежно становится фиктивной. В результате коррупция, углубляя системные противоречия, обостряя нерешенные проблемы, порождает и новые свои виды, увеличивает интенсивность прежних форм. Коррупция из «вечной» социальной дисфункции, возникающей по объективным причинам, превращается в патологическую норму взаимоотношений между людьми, между гражданами и государством, становится способом воспроизводства системы и власти, и всех общественных отношений.

Подчеркнем при этом, что коррупция действительно может выполнять видимую позитивную роль, возмещая дефекты управления или несправедливости социальной системы. Не случайно в незападных цивилизациях существуют иные и весьма устойчивые представления о нормах «естественного» общения - благодарности, подарках и т.п. В конечном счете речь идет о различении простых безвредных для общества дисфункций, которые были и будут, от патологий общества, которые могут угрожать его существованию.

В случае сложившегося нелегального механизма управления и саморегуляции устойчивость коррупционных связей, их динамика и масштабы обусловлены всеобщей взаимностью интересов и пересечением стратегий коррупционного поведения. Все социальные акторы под давлением издержек борьбы с коррупцией (необходимостью скрупулезного исполнения правовых норм), укорененностью неформальных правил в культуре, добровольно вступают в отношения коррупционного обмена. Складываются устойчивые специализированные рынки бытовой коррупции, охватывающие все сферы жизнедеятельности общества и находящиеся под контролем властно-политической элиты.

Показательно, что наиболее часто без взяток решают свои проблемы только граждане, обладающим развитым социальным капиталом (социальными связями и отношениями) - военнослужащие, сотрудники силовых ведомств, специалисты с высшим образованием, работающие в государственной или муниципальной организации или на предприятии. Но, как хорошо известно, систематический взаимный обмен услугами имеет такую же коррупционную природу, как и взятка, коль скоро он противоречит институциональным ограничениям. Внешне парадоксально, но в одну и ту же группу входят люди, не имеющие в повседневной жизни существенных проблем - домохозяйки, пенсионеры, рабочие и безработные [Римский: 2011, с. 53]. Однако отсутствие проблем в данном случае - следствие социальной пассивности и сниженных притязаний данных социальных групп.

По отношению к основной массе населения речь должна идти не о средствах достижения привилегированного положения или ощутимой материальной выгоды, а о стратегиях индивидуального выживания, в которых официальным правилам поведения, правовым нормам противопоставлены иные ценности и стандарты. Борьбе с коррупцией сопротивляются не только

коррумпированные элиты, ее игнорируют и не принимают обычные граждане. Отсюда низкая результативность борьбы с ней, обусловленная ее парадоксами, проявляющимися в непоследовательности и имитационности.

Первый парадокс в том, что сложившаяся в России и продолжающая укрепляться система авторитарной политической власти воспроизводится через систему коррупции. Поэтому все рекомендации ООН и Совета Европы, рекомендации специалистов различного профиля, досконально владеющих предметом, весь накопленный опыт эффективного оттеснения коррупционных преступлений в зону приемлемого риска могут обрести практический смысл только при наличии твердой и последовательной политической воли государства, которое принимает на себя всю полноту ответственности за будущее страны. Но российские политические элиты разного уровня слабо заинтересованы в росте благосостоянии населения, в большей степени они заботятся о контроле над бывшей «общенародной» собственностью, над которой сегодня зачастую осуществляют контроль. Поэтому сегодня апелляция к политической воле должностных лиц, якобы способных обуздать коррупцию, выглядит наивно - эти лица находятся внутри структур, воспроизводящих коррупцию. Отсутствие конфискаци-онной политики не затрагивает интересы влиятельных кланов, у них нет никаких серьезных причин стремиться соблюдать права собственности, повышать уровень жизни и снижать уровень безработицы и смертности, повышать рождаемость и т.п. Экономика эксплуатации богатства природных ресурсов, прежде всего углеводородных, имеющая распределительный характер, закономерно приобретает теневой характер, что в свою очередь ведет к широкому применению методов рейдерства, вымогательства, вывоза капиталов за рубеж и т. д.

Второй парадокс заключается в наложении на традиционные матрицы поведения формальных конструкций правового государства, которое, защищая status quo, способствует в конечном счете институционализации клиен-телизма и коррупции. Поэтому борьба с коррупцией средствами правового государства воспринимается гражданами как пассивная и медлительная, вызывает разочарование и апелляцию к неправовым и крайне жестким способам ее «искоренения».

Тем не менее динамика последних пятнадцати лет, особенно в связи с воссоединением с Крымом, свидетельствует о своеобразном социальном консенсусе власти и значительной части населения. Понять его природу можно через призму социокультурной методологии исследования общества, существенный вклад в разработку которой внес А.С. Ахиезер. В рамках этого подхода эпохальные изменения культуры и общественных отношений сопряжены с динамикой возникновения, смены и взаимодействия основных социальных идеалов. Сам автор определял их как форму нравственности, но наделение нравственного идеала значениями «организационного центра», источника социальной энергии, программы развития, фокуса культуры явно искажает традиционное понимание нравственности [Ахиезер: 1991, с. 208-210].

Исторически первичным социальным идеалом является синкретизм архаичного общества - нерасчлененность модальностей в понимании мира, произвольность смыслообразований, противостояние новшествам, страх отпадения от общины, тотема первого лица. Современный синкретизм означает принцип социальной и культурной жизни, основанный на стремлении к воз-

врату в прошлое, к единству власти, собственности и идеологии. [Ахиезер: 1991, с. 337-338].

Из недр синкретизма вызревает утилитаризм, представляющий собой в качестве ментальной установки приоритет ценности повседневных благ, прежде всего материальных, по отношению ко всему спектру человеческих ценностей. Исторически утилитаризм вырастает из коммуникаций, имеющих престижное значение, появляется способность изменять условия жизни для получения благ.

Начальная форма утилитаризма - умеренный, или может быть примитивный. Он заключается в стремлении увеличить получение благ путем их уравнительного распределения, путем кражи, захвата, нищенства, социального иждивенчества, и т.д. В исторической перспективе примитивный утилитаризма превращается в развитый, осознающий связь роста благ и личных усилий по их производству. Таким образом готовится почва для последующего появления либерального идеала «с его растущей оценкой духовных ценностей, идеалов свободы, саморазвития, законности, диалога и т.д.» [Ахиезер: 1991, с. 407]. Эта линейная схема, изложенная по необходимости абстрактно, модифицируется в контексте неравномерности всемирно-исторического процесса и противоречивости общественного развития. Первичные социальные идеалы (синкретизм, утилитаризм) адаптивно меняются, сохраняя свое смысловое ядро, в условиях доминирования следующих ментальных парадигм.

Интересующий нас случай возникает в результате петровских реформ, нарушивших автохтонное развитие России и последующих отечественных «догоняющих» модернизаций. Нынешняя попытка преодолеть архаику социальных идеалов и институтов обострена аккумуляцией нерешенных задач и неспособностью политического режима к их решению. В частности, рецепция стандартов потребления от технологически более развитой цивилизации менее развитой, характерная для догоняющих модернизаций, создает острое противоречие между потребностями в получении благ и потребностью людей их производить.

Развитие труда, знаменующее смену исторических эпох, требует массовых сдвигов в менталитете, принятие и освоение более высокого социального идеала. Но при этом матрицы предшествующей стадии общественного развития вызывают массовое сопротивление более сложным формам труда, управления, всех сфер жизнедеятельности общества. В подобных социумах возникает сложное противоречие, состоящее в пересечении двух несовместимых требований. С одной стороны, существует импульс к модернизации, повышению социальной энергии, удовлетворению растущих утилитарных потребностей, с другой, консервируются прежние хозяйственно-политические механизмы, препятствующие поступательному развитию общества. Внешние формы экономики связаны с попытками культивировать современные технологии, соответствующие формы организации и управления при отсутствии желания и способностей создавать новые институты, развивать соответствующие формы личностной культуры и индивидуальной свободы.

Закономерным образом формируется социальная структура, в которой уменьшаются группы и слои, служащие силами и ресурсами развития (в том числе за счет эмиграции). Соответственно растет число потребителей, не имеющих отношения к новейшим технологиям и росту производительности труда. Сохраняется таким путем зависимость общества и

перспектив его будущего от синкретической государственности. Бюрократия подобного общества обладает неограниченной властью определять и контролировать все процессы и связи, манипулируя административными методами и нравственными увещеваниями. Необходимая для поступательного развития организационная революция подменяется бесконечными реорганизациями и переименованиями, усиливающими имитационный характер перемен («псевдо»). М. Левин и Г. Сатаров, исследуя коррупцию, пишут о формировании квазиправовой теневой системы, искажающей и разрушающей официальное право [Левин, Сатаров: 2012, с. 26]. Однако характер «квази», «псевдо» и т.п. присущ многим сферам российского общества, на протяжении трехсот лет сохраняющих признаки синкретизма и примитивного утилитаризма.

Характер «псевдо» носит и экономика, сопряженная с господством основного заблуждения массового сознания [Ахиезер: 1991, с. 228], предоставляющего полный простор праву бюрократии не только на управление, но и на экономическую инициативу, на обеспечение прогресса. Основное заблуждение понимается как тотемизм, вера в то, что все значимые общественные процессы определяются, регулируются внешней силой - первым лицом, начальством. Власть, государство, основные социальные институты здесь воспринимаются в качестве чуждой, посторонней инстанции, обладающей непреодолимой силой.

Атомизация общества, зафиксированная социологами с точностью естественнонаучного факта как характеристика российской социальности на протяжении последних двадцати пяти лет, наглядно свидетельствует о слабости интеграции общества и государства. Как и ранее в российской истории, национальная катастрофа (крах государства) и последующая смута, реанимировали древнейшие формы общественного развития - локализм и его диалектическую противоположность - авторитаризм. Локализм имеет двойственную природу. Он может выступать как архаический реликт в современном государстве, утверждающий приоритет ценностей локальных сообществ по отношению к целому (государству). Распад сложившихся и устойчивых горизонтальных связей общественного организма всегда стимулирует развитие вертикальных связей. В этой ситуации авторитарное государство с помощью разных форм насилия стремится подчинить локализм себе, поскольку в нем содержатся начала спонтанного развития социальной солидарности, восстановления внутренних связей с другими, с обществом. Слабость культурной интеграции ведет к распаду общественных отношений, общему упадку, открывает дорогу деградации социального и человеческого капитала. Локализм как стратегия выживания в условиях острого социального кризиса и сегодня не потерял позитивный потенциал. Он скорее развивается в социально-патологических формах, в таких атомизированных группах, как мафия, кли-ентелы.

Архаические представления о справедливости в современном государственно организованном обществе в локальных группах трансформируются в так называемые «понятия», устанавливающие цели и средства жизнедеятельности. В условиях замкнутости жизни на локальные миры, отчужденности от государства, примитивный утилитаризм консервируется и становится одним из источников коррупции. Коррупция генетически одновременно порождается взаимосвязью локализма и авторитаризма. Локализм проявляет себя в формах ведомственности и местничества, оказывающих мощное ослабляющее

влияние на социальные интеграторы. Отсюда автаркия, постоянное стремление навязывать другим локальным мирам свои ценности, обеспечивать свое воспроизводство перекачкой ресурсов из внешней среды, переносить ответственность на других - «врагов». (Мы отвлекаемся от способности локализ-ма сдерживать авторитаризм политической власти, сохранять самобытность локальных очагов культуры. Для этого необходим другой государственно-политический контекст).

В России на уровне повседневности локализм противостоит общему интересу, агрессивно встречает его как дискомфортный фактор. Деструктивный локализм тогда развивается, когда общий интерес носит абстрактный характер, а частные интересы не интегрированы в целое в необходимой степени. Он воспроизводит древнейший вечевой (догосударственный) общинный идеал, рассматривающий мир как преимущественно сферу враждебных сил. В контексте применяемого подхода и его терминологии, коррупция выступает как отказ чиновника от миссии служения государству во имя локальных, групповых, личных утилитарных ценностей, переходящих в мафиозную деятельность. Государство здесь рассматривается как особый локальный мир, противостоящий другим локальным мирам. Внешне коррупция - результат старой традиции «кормления от дел», но суть ее заключается в синкретическом единстве и слиянии власти закона и власти людей при господстве власти над законом. Это традиционно опасная ситуация.

Непосредственно коррупция вытекает из владения и распоряжения ресурсами, находящимися в руках монополии собственников, и слитой с ней бюрократической системой распределения. Коррупцию стимулируют существующие клановые отношения, местничество, ведомственность.

В условиях синкретической государственности бюрократия воплощает единство власти, собственности, жреческо-идеологических функций. Степень необходимости бюрократии - величина, обратная культурной, организованной зрелости общества. Но она же и делает все возможное, чтобы увековечить свое доминирующее положение. Чем ниже потребность людей брать на себя ответственность, чем менее развито гражданское общество, тем выше потребность в бюрократии, соответственно, плата за ее самовозрастающую мощность и неотвратимую коррумпированность.

Коррупция в постсоциалистических обществах унаследована от прежних форм локализма - номенклатурных клиентел в той мере, в какой они хранили в себе традиции синкретизма, локализма и авторитаризма. В частности, официальная сверхнормативность коммунистического режима дополнялась и вытеснялась культурными практиками, прямо противоположными как Конституции, так и моральному кодексу строителя коммунизма. (Стоит вспомнить знаменитое требование «единства слова и дела» в последние годы советской власти, впрочем, такое же лицемерное, как и само «слово».)

В отсутствие правосудия в истинном значении этого слова, без представительной и ответственной политической власти государственные ресурсы были полностью в распоряжении номенклатуры. Советская номенклатура процветала, злоупотребляя неограниченной властью для получения привилегий и услуг, недоступным простым гражданам (машины, дачи, питание, поездки за границу). При этом большая часть приобретений «доставалась» по заниженной цене, явно не соответствующей реальной стоимости. Неразвитость роли товарно-денежных отношений, стоимостных показателей

в экономике приводила к тому, что чаще всего коррумпированные отношения выражались в натуральном обмене - товарами или услугами. Советское общество было глубоко коррумпировано как в функционировании политической и экономической системы, так и в утрате моральных, нравственных и гражданских ценностей.

В последние десятилетия советского правления каста аппаратчиков занималась исключительно наращиванием своего могущества. Дело не только и не столько в расхищении государственной собственности и злоупотреблении властью со стороны мелких аппаратчиков - под контролем партийно-хозяйственной номенклатуры находились наиболее крупные и важные секторы производства. Теневая экономика развивалась одновременно с коррупцией. Поэтому в сценариях объяснения коллизий нашего общества со времен перестройки идея о потребности намерений теневой экономики, прочно связанной с номенклатурой, сбросить социалистические институциональные «оковы», более чем правдоподобна.

В современной политологии клиентелизм понимается как такая структура общественных отношений, в которой личная преданность патрону доминирует над альтернативными моделями поведения - демократической процедурой выработки и принятия решений, официальными обязанностями чиновника. Клиентелизм в определенной исторической ситуации становится формой организации общества, представляет собой естественный социальный порядок. В России, как и во многих постсоциалистических государствах, клиентелизм стал стабильной формой социальной организации. Клиентель-ная коррупция как форма структурной коррупции проникла в большой или меньшей мере во все сферы общественной жизни, выполняя определенную социальную функцию.

Деньги стали высшей утилитарной ценностью, а коррупция подменила собой систему патроната и распределения привилегий советской номенклатуры или же органично вписалась в эту систему, ставь ее частью. Многочисленные возможности незаконного, часто беззастенчивого обогащения открыли бреши на всех уровнях и во всех звеньях управленческого аппарата. Приватизация крупных предприятий, доступ к иностранным инвестициям, выдача всякого рода лицензий и разрешений - это и многое другое заставляет финансово-экономические структуры прибегать к услугам государственной администрации и создает благодатную почву для взяточничества, расхищения фондов, злоупотребления властью.

Теоретическая мысль полувековой давности утверждала, что в начале модернизации коррупция предпочтительна как модель экономического поведения. В развивающихся странах она открывает возможности для тех социальных акторов, которые в прежней социальной иерархии дискриминировались. Но практика модернизации показала тщетность подобных ожиданий. Во-первых, чаще всего коррупция способствовала росту престижного и непроизводительного потребления, усиливающего социальное неравенство; во-вторых, сохранение системы единства государственной власти и крупного бизнеса, обусловленность самого бизнеса принадлежностью к клиентеле, подчиненность неформальным правилам игры и властно-политическим статусам обрекают экономику на заведомую неэффективность.

Ворвавшиеся бурным потоком за считанное время в постсоветское общество товарно-денежные отношения наложились на созревшие матрицы

потребительского общества, примитивный утилитаризм создал культ денег и обогащения любым путем. Но российская экономика на протяжении последних двух с половиной десятков лет представляет собой дистрибутивную экономическую модель, эксплуатирующую централизованные ресурсы. Нефть и газ, природные ресурсы в целом законсервировали архаичную социальную модель - систему контроля над распределением, предполагающую и соответствующий человеческий материал, не способный жить независимо от распределяемых благ. Власть, политический режим в такой ситуации - источник материальных благ, доступ к которому обеспечивается политической лояльностью. Образно говоря, права и свободы обмениваются на гарантированные социальные обязательства.

Социальный контракт, или в традиционной терминологии «общественный договор» между властью и большинством населения, продолжил традицию синкретической государственности, смешивающий в единое целое ато-мизацию, локализм и авторитаризм. Господство примитивного утилитаризма в условиях разрыва между желанием максимизации благ и способностью их производить ведет к увеличению числа маргиналов, люмпенов. Люмпен -человек, рассматривающий любую группу, любые ценности как возможное средство существования, как условие иждивенчества.

Люмпенизация общества неотделима от его атомизации - распада социальных связей, ставящих человека в положение одиночки, эгоистического индивида, принимающего жизнь по «понятиям» как нормальный порядок жизни. Чиновник или политик, рассматривающий государственную службу как сферу кормления, по сути своей - люмпен, не признающий общественного долга и профессионального призвания. В своих антропологических качествах он ничем не отличается от значительной части российского социума, отвергающей ценности личной ответственности за будущее общества и государства, живущей за счет продажи нефти, газа и других природных ресурсов.

Конституционная демократия, технологический прогресс, инновации и т.п. успешны только в случае резонанса с идеалами развитого утилитаризма и либерализма. Но они импортированы извне и противоречат приоритету выживания на основе взаимных услуг населения и правящих клиентел. Сознательно упрощая, не вдаваясь в тонкости психоанализа и прочие плодотворные подходы, суть этой взаимности определим как обоюдное отвержение более сложных форм труда и управления, ценностей и институтов.

Противодействие коррупции в России отягощено достаточно глубоким антропологическим кризисом, ставшим следствием цикла хронически незавершенных модернизаций, так и не создавших единства рационально действующих социальных институтов и массы индивидов, освоивших ценности права и политической демократии. Эффективность противодействия коррупции в этих условиях становится схоластическим вопросом. Без изменения - плавного и продуманного, системы культурных ценностей и социальных норм, без диверсификации экономики, развития малого и среднего предпринимательства, без независимого правосудия и политической конкуренции будет продолжаться деградация государства, общества, населения.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта : (Социокультурный словарь). Т. 3. М. : Изд-во Филос. о-ва СССР, 1991. XXXIX, 470 с.

2. Левин М., Сатаров Г. Коррупция в России: классификация и динамика // Вопр. экономики. 2012. № 10. С. 4-29.

3. Римский В.Л. Взяточничество как норма в решении гражданами своих проблем в органах власти и бюджетных организациях // ОНС : Обществ. науки и современность. 2011. № 5. С. 47-58.

4. Токарев Б.Б. Философский подход к определению коррупции // Социология власти. 2010. № 4. С. 77-85.

REFERENCES

Akhiezer A.S. Rossiya: kritika istoricheskogo opyta : (Sotsiokul'turnyy slovar). T. 3, Moscow, Izd-vo Filos. o-va SSSR, 1991, xxxix, 470 p. (in Russ.).

Levin M., Satarov G. Korruptsiya v Rossii: klassifikatsiya i dinamika, Vopr. ekonomiki, 2012, no. 10, pp. 4-29. (in Russ.).

Rimskiy V.L. Vzyatochnichestvo kak norma v reshenii grazhdanami svoikh problem v organakh vlasti i byudzhetnykh organizatsiyakh, ONS : Obshchestv. nauki i sovremennost', 2011, no. 5, pp. 47-58. (in Russ.).

Tokarev B.B. Filosofskiy podkhod k opredeleniyu korruptsii, Sotsiologiya vlasti, 2010, no. 4, pp. 77-85. (in Russ.).

Yuriy G. Ershov, Doctor of Philosophy, full professor, Head of the Department of Philosophy and Political Sciences, Ural Institute of Management -Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Ekaterinburg. E-mail: ers@uapa.ru

CORRUPTION IN RUSSIA: PERSPECTIVES OF COMBATING

Abstract: The article provides socio-philosophical analysis of corruption as a socio-cultural and political phenomenon. It identifies the specifics of domestic corruption in the context of the disrupting system of state socialism, and the attempt to create a civilized state and society. First, Russian corruption is unseparated from the relationship between power and property; from power and governance clientele; and, last but not least, from the low level of political and judicial protection of property rights. The article explores the dependency of corruption from the type of political regime and continuity in the recruiting of political elite. Corruption serves as an additional factor in guaranteeing of privileges for those in power, offering them access to significant material benefits. Conflicts of interests and freedom of entrepreneurship are analyzed as the consequence of typological characteristics of domestic bureaucracy forced to undergo pro-market reforms. It leads to the spread of shadow economy, the restraint of foreign direct investment flows in Russia, and stimulation of capital export. Corruption is analyzed as an informal social institution and as an element of governance system, closely connected with other political and economic institutions of the society. It is analyzed through existing regular and long-term practices, maintained with the help of social norms and system of social roles. In addition, the article regards corruption as a consequence of social atomization and moral and spiritual degradation of the society. The article asserts that the Russian society is currently going through an anthropological crisis, interpreted as a curse

to Russia's population, which finds its expression in mass legal nihilism, moral ambiguity and disappearance of ideals of honor and dignity in popular consciousness. The article discusses the totality of conditions and factors that both impede effective anti-corruption measures and create positive dynamics for its minimization. The article acknowledges the selective character of measures of combating corruption aimed at decreasing social protests and supporting the cohesion of political elites. The author concludes that the established political system at this stage is aimed at preserving the status quo in terms of power-property distribution, i.e. at the use of corruption as a method of self-production.

Keywords: corruption, power and property, anthropological crisis, clientilism.