CC BY
0
КОРНИ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ В КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА И. Н. ГОНЧАРОВА «ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ»)
Г.М. Гусейнов1, д-р филол. наук Тарана Октан2, канд. филол. наук
Азербайджанский государственный педагогический университет 2Университет Акдениз ^Азербайджан, г. Баку) 2(Турция, г. Анталья)
Б01:10.24412/2500-1000-2024-10-2-115-118
Аннотация. В статье рассматривается один из шедевров русской литературы XIX века. Обращается внимание на аллюзии, цитацию, переработку тем и сюжетов, парафразу - составляющих постмодернистского понятия интертекстуальность. Сравниваются произведения авторов, так или иначе «перерабатывающих» одну и ту же тему, одни и те же проблемы. Делается вывод о том, что формы литературной интертекстуальности были характерны и для классической литературы.
Ключевые слова: классика, интертекстуальность, парафраза, цитация, аллюзия, пародия, переработка тем и сюжетов.
В условиях современной социокультурной энтропии особый интерес вызывают произведения тех авторов, которые не только отражали веяния времени, эстетические установки, присущие литературе своей эпохи, но и стали своего рода основой порождения новых эстетических установок, с которыми мы встречаемся при литературоведческом анализе, связанном со стилевой или языковой динамикой.
Постановка проблемы. Современный литературный процесс с его постмодернистской сущностью дает возможность заглянуть в глубину классического наследия великих мастеров слова и искать там ростки всего того, что питает это литературное направление.
Целью данной работы является выявление истоков интертекстуальности, которая, по Р. Барту, «представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» [Киреева; 195], она ярко проявляется в творчестве замечательного русского писателя XIX века И.А. Гончарова.
Знающий хорошо творчество
И.А. Гончарова согласится, что на страницах романов автора, конкретно в «Обыкновенной истории», буквально постранично «спотыкаешься» на «бессознательные или автоматические цитирования, данные без кавычек». И если абсолютное большинство исследовате-
лей постмодернистской литературы сходится во мнении о том, что интертекстуальность -это ответ современной литературы на то, что она тяготеет к духовному единению, к диалогу разных культур, то становится понятным и наш интерес к прослеживанию признаков этого понятия в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история».
Первым, что поразило нас в языке произведения Гончарова, было обилие цитат данных без кавычек, но данных, как говорится, вовремя и к месту. Отметим, что эти фразы -знаменитые отрывки из всем известных произведений Пушкина, Крылова, Грибоедова и др. Это не просто фразы, а четкие доказательства того, чем дышало общество первой половины XIX века, как оно реагировало на новшества в области литературы, искусства, культуры, русского языка наконец.
На 56-ой странице романа Гончарова уже есть аллюзия (отсылка, намек на произведение А.С. Пушкина «Медный всадник»): «Александр добрался до Адмиралтейской площади и остолбенел. Он с час простоял перед Медным всадником, но не с горьким упреком в душе, как бедный Евгений, а с восторженной думой» [Гончаров; 56]. Эта аллюзия дает возможность читателю не только вспомнить место в Петербурге, где находится величественный памятник Петру I, но и попытаться понять, почему герой Гончарова
сравнивается с героем Пушкина с одной лишь разницей - «но не с горьким упреком в душе». Опять же, с каким героем Пушкина - Онегиным или Евгением из «Медного всадника». Ведь и тот, и другой герой в финале произведений нашли в этом городе на Неве только беспокойство души (отметим, что упоминание одного из героев в другом произведении это тоже своего рода аллюзия. - Г. Г.). И свет надоел, и он стал чуждаться всех, а герой «Медного всадника» «скоро свету стал чужд» [Пушкин; 181]. Но. Читая роман Гончарова, постепенно втягиваясь в сюжет, следя за восемью годами жизни Александра Адуева, этого наполненного «провинциально-сентиментальными иллюзиями» (К. Тюнькин) молодого человека, который так и не привык к строгой, наполненной своими законами, нравами столичной жизни, понимаешь, что Евгений-то из «Медного всадника» - такой же инфантильный, желчный, часто меняющий взгляды на жизнь, не смиряющийся с тем, что причина многих неудач таится в самом себе. Александр Адуев, спустя время, на себе почувствовав жесткость нравов столичной жизни, будет бежать из неё в сторону Грачей, обвиняя всех и вся во всех смертных грехах, Всех, кроме себя. Он и не понимает, что Петербург имеет своего защитника - Медного всадника. Читая страницы романа, где Александр постепенно покидает Петербург, мы словно чувствуем, что гонит его тот же самый Медный всадник, давший урок недотепе Евгению. Евгений:
Бежит и слышит за собой Как будто грома грохотанье -Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой. И озарен луною бледной
Простерли руки в вышине,
За ним несется Всадник медный,
На звонко скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы не обращал,
За ним повсюду Всадник медный
С тяжелым топотом скакал [Пушкин; 183].
Внимательный читатель гончаровского романа не упустит из виду и одни из частых признаков интертекстуальности - явную ци-
тацию на странице 64. Отметим, что данная цитата будоражит вдохновение читателя не только возвращением к содержанию одного из величественных текстов Пушкина, но и дает возможность вновь и вновь насладиться беспримерно-высоким слогом пушкинского стиха, особенностями его видения любви, надежды, веры и в то, что, скорее, мечты сбываются. Гончаров, очень часто показывая диалоги- споры Адуева - дяди и Александра, дает возможность читателю также понять, что призывы людей (взрослых) бывают неспроста и к ним следует прислушиваться, особенно, если речь идет о таланте, о способностях, о будущем. Вслушаемся в диалог дяди и племянника, где каждый думает о своем, и хочет утвердиться в мысли, что именно он и прав:
«- Это ужасно, ужасно, дядюшка! Стало быть, вы никогда не любили?
- Знаков терпеть не мог.
- Это какая-то деревянная жизнь! - сказал в сильном волнении Александр, - прозябание, а не жизнь! Прозябать без вдохновенья, без слез, без ^жизни, без любви ...
- И без волос! - прибавил дядя ...» [Гончаров; 64].
Ссылка на знаменитое произведение А.С. Пушкина в данном случае сделана неспроста. Гончаров «нащупал» пульс молодых людей, увлеченных не только, явно современной поэзией, но и желанием как-то отличиться от поколения, которое смотрело на жизнь трезво, с пониманием.
Очень интересно, что Гончаров использует в своем романе и такой приём, который по признакам интертекстуальности принято называть пародией. И это заметно на многих страницах. Чувствуется, что автор романа, прежде чем написать свою книгу внимательно изучил всю передовую литературу первой трети XIX века, как говорится, обсудил с самим собой позицию героев, которые так часто появлялись на страницах критических статей. Он не писал критических статей, кроме как «Мильон терзаний» (1881 год) и то потому, что молчать по поводу Чацкого уже было невозможно. Общество как-то странно реагировало на новые веяния в литературе, а Гончаров, скорее, по натуре консервативный человек, не мог простить этому обществу своего рода предание забвению такого героя, как Чацкий. Справедливости ради заметил, что
эта работа Гончарова выходит далеко за рамки критической статьи: это самый настоящий литературоведческий труд, который должен был быть оценен обществом, которое игнорировало таких как Чацкий. Поэтому и пародийны намеки на великое произведение А.С. Грибоедова, скажем, такие строки в романе «Обыкновенная история»: В разговоре Адуева - старшего с супругой, касающееся внимания или невнимания к проблемам Александра, слышим: «Бедный Александр! У него ум нейдет наравне с сердцем, вот он и виноват в глазах тех, у кого ум забежал слишком вперед, кто хочет взять везде только рассудком» [Гончаров; 180]. В данном случае понятна позиция Гончарова, который хочет доказать, что несмотря на все запреты цензуры, произведение «Горе от ума» любимо в читательской среде, оно своего рода источник вдохновения для тех, кому жизнь интересна во всех её проявлениях.
Очень интересна использована и парафраза, как инструмент интертекстуальности, конечно же, с точки зрения современного читателя романа «Обыкновенные люди». Так на 122 странице романа читаем тот интересный момент, когда Александр, пытаясь утверждать своё мнение и отстаивать его, в буквальном смысле бежит от дяди. Гончаров, на первый взгляд, оказавшийся на стороне Александра, писал: «Он свои суждения считал непогреши-тельными, мнения и чувства непреложными и решился вперед руководствоваться только ими, говоря, что он уже не мальчик и что зачем же мнения чужие только святы ...» [Гончаров; 122]. Понятно, что произнесенная Чацким эта мысль («Горе от ума», действие 3, явление 2) своего рода защита теми, кто знал текст пьесы Грибоедова, самих себя, в отношении того, что человек прежде всего должен уважать самого себя, чтобы уважать научить и других.
Очень интересна дана и такая составляющая интертекстуальности, как переработка тем и сюжетов. Вообще, следует отметить широту взглядов И.А. Гончарова, его умение охватить в романе «Обыкновенная история», (посвященный на первый взгляд умению современного на его период молодого человека, ориентировки точной Александр так и не получил. - Г. Г.) основные проблемы литературы не только русской, но и зарубежной. По-
нимание того, насколько русский читатель был глубоко знаком с зарубежной литературой, его постоянная тяга к ней, не раз и не два звучат в романе. И современному читателю остается догадываться, как на материале одного произведения можно было охватить столь много проблем, связанных с литературой в целом, и зарубежной в частности. Гончаров прекрасно знал вкусы русского читателя относительно выбора зарубежных авторов, где-то стилизуется под их мнение, где-то проявляет неприемлемость, иронически пишет о чем-то.
Но очень часто он умело перерабатывает в сжатом абзаце уйму тем и сюжетов, своего рода направляя читателя в русло того, что именно надо читать, или даже еще лучше -обязательно читать. Конспиративно вызывая в читателе желание узнать, о чем же пишут зарубежные авторы, он приковывает их внимание и на проблемах русской литературы, давая возможность потом сравнить их и сделать свой выбор в пользу вообще литературы. Так, Александр, в поисках сюжета для своих произведений, вроде бы, рассуждает о том, что создание произведения должно быть направляющим, правофланговым, где-то даже обязательным: «Он в подтверждение чистоты исповедуемого им учения об изящном призывал тень Байрона, ссылался на Гете и Шиллера. Героем, возможно в драме или в повести, он воображал не иначе как какого-нибудь корсара или великого поэта. Артиста и заставлял их действовать и чувствовать по-своему» [Гончаров; 123].
Интересен тот факт, что в спорах о друзьях, который ведется между Александром и женой дяди, нельзя не заметить намек на сюжет «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова, вернее на сцену из главы «Максим Максимыч», где читатель на какое-то время не может понять позицию Печорина в отношении человека, который в нем души не чаял.
Так, читаем у Лермонтова: «Через несколько минут он (Максим Максимыч) был уже возле нас: он едва мог дышать; пот градом катился с лица его, мокрые клочки седых его волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его; колена его дрожали . он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой,
протянул ему руку. Штабс-капитан остолбенел ...» [Лермонтов; 609].
У Гончарова: «Я имел друга, которого не видал несколько лет, но для которого у меня в сердце оставался уголок . дня три назад иду по Невскому проспекту и вдруг вижу его. Я остолбенел: по мне побежали искры, в глазах явились слёзы. Я протянул ему руки и не мог от радости сказать ни слова: дух захватило. Он взял одну руку и пожал: «Здравствуй, Адуев!» - сказал он таким голосом, как будто мы вчера только с ним расстались ...» [Гончаров; 175].
Очень интересной является и переработка сюжета произведения «Евгений Онегин» А.С. Пушкина в свете указания на художественные детали. Так, Адуев, рисуя в голове портрет Лизы во весь рост, не забывает и ножку [Гончаров; 271]. Внимательный читатель естественно вспоминает первую главу великого романа Пушкина, где размышлению о ножках, уделено немало внимания: «. только вряд/ Найдете вы в России целой три
пары стройных женских ног .» [Пушкин; 197].
Еще много примеров в романе Гончарова говорят о том, что зарождению постмодернистских умозаключений это произведение замечательного русского писателя сыграло огромную роль.
И если сегодня исследователи постмодернистской поэтики называют интертекстуальность одним из ключевых эстетических понятий, то в этом заслуженную роль играет классическая литература, в данном случае в лице И.А. Гончарова.
Элиминируясь от поставленной проблемы и цели данной работы, отметим, что в художественной практике нет границ эпохальному. Интертекстуальность в данном случае необходимость, в том плане, что свободно вибрируются её составляющие, (такие как аллюзия, явная цитация, парафраза, пародия, переработка тем и сюжетов) в произведениях писателя, относящегося к периоду, который принято называть Золотым веком русской ли-
тературы. Библиографический список
1. Гончаров И.А. Обыкновенная история. Сочинения в IV томах. - Т. I. - М., 1984. - 349 с.
2. Киреева Н.В. Постмодернизм в зарубежной литературе. - М., 2004. - 213 с.
3. Пушкин А С. Избранное. - М., 1976. - 733 с.
4. Лермонтов М.Ю. Избранное. - М., 1972. - 766 с.
THE ROOTS OF INTERTEXTUALITY IN CLASSICAL LITERATURE (BASED ON THE MATERIAL OF I.N. GONCHAROV'S NOVEL «ORDINARY HISTORY»)
G.M. Huseynov1, Doctor of Philological Sciences Tarana Oktan2, Candidate of Philological Sciences Azerbaijan State Pedagogical University 2Akdeniz University 1(Azerbaijan, Baku) 2(Turkey, Antalya)
Abstract. The article examines one of the masterpieces of 19th-century Russian literature. Attention is given to allusions, citations, reworking of themes and plots, and paraphrasing - elements of the postmodern concept of intertextuality. Works by authors who, in one way or another, "rework" the same themes and issues are compared. The conclusion is drawn that forms of literary intertextuality were also characteristic of classical literature.
Keywords: classics, intertextuality, paraphrase, citation, allusion, parody, reworking of themes and plots.
