CC BY
19ВЛАСТЬ ПРИРОДЫ: БИОПОЛИТИКА, БИОСЕМИОТИКА
В.С. Авдонин
КОНВЕРГЕНЦИЯ ЗНАНИЙ БИОЛОГИЧЕСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ НАУК В СВЕТЕ «ЭПИГЕНЕТИЧЕСКОГО РАСШИРЕНИЯ» ЭВОЛЮЦИОННОГО СИНТЕЗА1
При обращении к проблеме конвергентного взаимодействия биологических и политических наук едва ли не первое, с чем приходится иметь дело, - это проблема различий и границ между этими науками. Границы разделяют не просто разные дисциплины или группы дисциплин, но разные кластеры или типы наук, которые и в традиционных, и в современных классификациях науки принято разводить по разным научным областям -естествознания и обществознания. Эти границы, таким образом, по определению труднопроходимы, что делает и проблему конвергенции, связанную с их преодолением, заведомо сложной и многослойной, требующей обращения к различным методам и подходам [Мирский, 1980; Огурцов, 1988; Чебанов, 2007].
Мы предполагаем рассмотреть эту проблематику преимущественно на основе историко-научного и эпистемологического подходов, уделяя внимание анализу методологических типов знания биологических и социальных / политических наук и их конвергенции в историко-научном контексте, т.е. с учетом исторических и современных тенденций в развитии этих научных областей.
Можно также отметить, что рост значимости наук о жизни в системе современной науки порождает междисциплинарную экспансию биологического знания по разным направлениям, с образованием областей конвергентного взаимодействия («интерфейсов») со знаниями самых разных наук. Наиболее развитый, устойчивый и эффективный комплекс таких взаимодействий оформился с кластером естественных наук, и образовались мно-
1 Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 17-18-01536).
115
жество гибридных научных областей - биофизика, биохимия, астробиология и т.д. Активно формируется комплекс взаимодействий с математическими и инженерно-технологическими науками в составе вычислительной (системной) биологии, биоинженерии, бионики и др. Что касается социальных и политических наук, то такой комплекс конвергентного взаимодействия с биологией тоже активно развивается, но процесс этот имеет целый ряд специфических черт и особенностей и сталкивается с проблемами, к которым уже обращался МЕТОД1 и о которых мы и будем вести речь ниже.
В философии и эпистемологии науки проблема демаркации границы между биологическими и социальными науками (также «науками о культуре», «о духе», «о человеке» и т.д.) многократно формулировалась как в предметном, так и в методологическом аспектах. В предметном плане она в основном обусловливалась наличием в предмете социальных наук «субъективного фактора», «субъекта» или действий обладающих сознанием и волей людей. Это обстоятельство делает социальные науки принципиально отличными в эпистемологическом плане от «наук о природе», к коим обычно относят и биологические науки. Предполагается, что в естествознании предмет строится на основе максимального исключения из него субъективных компонентов, что дает возможность получить о нем объективное знание [Знание..., 2011]. Хотя современная эпистемология науки, считая науку социокультурным феноменом, ставит такую объективность под сомнение и обнаруживает в ней также присутствие субъективности [Каса-вин, 2016; Sismondo, 2008]; тем не менее особая значимость объективного знания в науках о природе продолжает признаваться и во многом характеризовать их особенности [Эпистемология., 2012].
В социальных же науках в предмете так или иначе присутствует субъективность, поэтому здесь и структура знания, и его статус, и методы получения приобретают существенную специфику, отличающую их от естествознания. При реализации этой специфики в практике исследований исторически выделились две тенденции, которые иногда определяют как «натуралистическую» и «культур-центристскую» научные программы социальных наук [Федотова, 2015, с. 9-36]. Имеется в виду, что в первом случае, выделяя объективную сторону своей предметности, они сближаются с образцами знаний естественных наук, а во втором - напротив, выделяют субъективные компоненты и акцентируют свою автономию, специфичность и несходство с ними. На этой почве возникла также линия деления на социальные и гуманитарные науки и даже выведения последних (humanities) за пределы науки [Знание..., 2011].
Для политических наук эта проблема часто формулируется как проблема акторов и систем, предполагающая, что субъективность может быть учтена и конституирована в предмете по-разному - либо как основной
1 См. статьи в прошлых выпусках МЕТОДа: [Патцельт, 2016; Авдонин, 2018 и др.].
116
профилирующий компонент, либо как компонент не главный, а включенный и зависимый от влияющих на него связей и процессов «систем» [Beyme, 1992; Байме фон, 1999 и др.]. В другом варианте проблема также ставилась как проблема индивидуумов и коллективов, при этом имелись в виду различия индивидуальной и коллективной субъективности, способы их отношений между собой и специфики их взаимодействий с «системами» и «структурами». Наконец, еще один вариант - это выделение и исследование уровней и «слоев» социальной реальности (от микро- до макро), в которых, как предполагается, соотношение акторов и систем, индивидуального и коллективного, субъективного и объективного существенно различаются [Politikwissenschaft..., 1992; Patzelt, 2013].
Для конвергенции с биологическими науками этот плюрализм подходов политических наук имеет существенное значение. Очевидно, что объективистские варианты в трактовке предметности в целом способствуют этой конвергенции, учитывая, что в ХХ в. биологические науки стабильно развивались в направлении укрепления связей с естествознанием, в то время как субъективистские и культур-центристские подходы скорее препятствуют ей. В связи с этим проблема границ, о которой говорилось выше, приобретает неоднозначность. С одной стороны, граница становится неустойчивой и проницаемой, вокруг нее появляются зоны трансфера и конвергенции знаний, образующие смешанные и междисциплинарные области, с другой - различия сохраняются, за счет чего происходит демаркация границы между биологией и социальными науками и ограничиваются области возможных конвергенций.
Как показывают историко-научные исследования, в ХХ в. ситуация на этих границах менялась в зависимости от состояния биологических и политических наук [Грант, 1991; Smocovitis, 1996; Kitcher, 2007; Kitcher, 2011 и др.]. В первой половине века она характеризовалась расширенной экспансией биологических знаний в политические науки, но при этом последние сохраняли свою автономию в смысле признания за областью политики статуса социальной (надбиологической) сферы, способной «контролировать» и «управлять» биологическими «угрозами» и «дисбалансами». В сфере конвергенции знаний этому соответствовал среди прочего и целый блок политических доктрин, основанных на привлечении биологических знаний для обоснования различных, в том числе агрессивных и антигуманных, политических практик [Meloni, 2016; Turda, Weindling, 2007].
Во второй половине ХХ в., в условиях дальнейших успехов биологических наук, принесших новые, более глубокие и точные знания о сложной природе биологических процессов, характерной чертой конвергенции становится и более сложное и «осторожное» взаимодействие биологических и политических наук. Пафос «контроля» политического по отношению к биологическому значительно ослабевает, что делает их взаимодействия более многосторонними, проницаемость границ повышается, расширяется зона междисциплинарных исследований. Тем не менее
117
традиция автономии и разграничения, хотя и подвергается сомнению, продолжает сохраняться в виде признания значимости формул, утверждающих невозможность объяснять социальное (политическое) биологическим и наоборот [Meloni, 2016, p. 29-30].
Но на рубеже ХХ1 в. все чаще говорят о возможном изменении сложившейся ситуации в отношениях, и в основном это увязывают с теоретико-методологическими трансформациями в области биологических наук. Главным вектором изменений здесь часто называют «расширение» эволюционного синтеза и тесно связанный с ним эпигенетический подход. Предполагается, что это обнаруживает «новый уровень сложности» биологических объектов, задает системное и «нередуктивное» видение их развития, определяет способ их многоуровневого и комплексного исследования [Evolution: The Extended Synthesis, 2010; Thinking about Evolution..., 2011; Cain, 2009 и др.]. Для конвергенции с политическими науками «эпигенетическое расширение» эволюционной парадигмы биологических наук создает новые и пока не вполне определение возможности. На первый взгляд ясно, что речь может идти о новой, «расширенной» версии конвергенции, включающей и формирование новых междисциплинарных областей. При этом важно определить и то, как эти новые возможности и области конвергенции могут соотноситься с уже существующими, что могут в них изменить и как, следовательно, сказаться на общей модели взаимодействия биологических и политических наук в современных условиях.
Эти темы мы и намереваемся рассмотреть далее, обратившись сначала к уже сложившимся областям конвергенции биологических и политических наук, а затем - к тем новым областям, которые формируются или могут сформироваться под воздействием «эпигенетического расширения» эволюционного синтеза.
От классического эволюционного синтеза к политической науке
Начать, на наш взгляд, следует с ключевых событий в развитии самой биологии. По мнению ее историков, успехи этой науки в ХХ в. во многом были связаны с утверждением и активным использованием в ней классического эволюционного синтеза или синтетической теории эволюции (СТЭ) [Provine, 1980; Smocovitis, 1996; Грант, 1991; Колчинский, 2015 и др.]. Достоинства СТЭ обычно видят в том, что она смогла подвести под дарвиновскую теорию биологической эволюции солидный фундамент генетических и фенотипических исследований, чем способствовала интеграции и консолидации биологии как науки. Базовые эволюционные положения об изменчивости, наследственности и отборе были развернуты и подкреплены в огромном массиве исследований в самых разных областях биологии - от популяционной генетики и палеонтологии до систематики, биогеографии, селекционных исследований и т.д. Синтетическую, объеди-
118
нительную функцию для всего этого колоссального разнообразия выполняли работы «архитекторов» эволюционного синтеза (Ф. Добржанский, Е. Майр, Дж. Хаксли и др.). Несмотря на широту и разнообразие охватываемого теорией эволюционного синтеза материала, основные ее положения были вполне определенны. В качестве единицы эволюции рассматривается популяция в совокупности составляющих ее особей. Факторами эволюционной изменчивости являются мутации генов, рекомбинации генов, миграции популяций. Стабилизирующие факторы: дрейф генов, адаптивный отбор, изоляция популяций. Движущей, тормозящей и направляющей силой эволюции является естественный отбор (движущий, стабилизирующий, дизруптивный). Результаты эволюции: приспособленность организмов к среде, совершенствование строения организмов, многообразие видов [Huxley, 1942].
В научно-методологическом плане эволюционный синтез, связывая исследования разных уровней и предметных областей, повлек за собой и совмещение в биологии самых разных методологических подходов -структурно-функционального, эмпирико-описательного, историко-генетического, статистически-вероятностного, номотетико-дедуктивного и т.д. Но при этом основная методологическая тенденция СТЭ развивалась в рамках получения в эволюционной биологии знаний объяснительного и редукционистского типа (акцент на геноцентризм, адаптационизм, градуализм и др.), что явно сближало их с натуралистической методологической традицией других естественных наук [Mayr, 1982; Mayr, 2004].
Важным моментом для эволюционного синтеза стало открытие и последующее изучение молекулярных механизмов биологической наследственности в 50-60-е годы, которое еще больше укрепило связь биологии с естественными науками и способствовало становлению и развитию биохимических и биофизических направлений. Исследования ДНК и экспрессии генов в целом лежали в русле ключевых положений эволюционного синтеза, а основной закон («основная догма» [Crick, 1970]) молекулярной генетики, утверждавший, что наследственная информация передается от ДНК к РНК и белкам, но не наоборот, также соответствовал основным взглядам СТЭ. Включение молекулярной генетики в основания эволюционного синтеза не только сближало его с естественными науками в плане конвергенции знаний, в том числе по их экспериментальному и доказательному типу, точности и предсказательным функциям, но и укрепляло каркас его теоретических представлений об эволюции жизни, доводя их до «жесткости» экспериментально подтверждаемых молекулярных, биохимических закономерностей.
С одной стороны, все эти обстоятельства лишь укрепляли престиж и значимость эволюционного синтеза и биологических наук в целом в системе научного знания, вызывая повышенный интерес к нему самых раз-
119
ных, в том числе и социальных наук1. Но в то же время они же сохраняли, а в чем-то и усиливали демаркацию с областью социально-гуманитарного знания, с его специфически «неприродным» пониманием общества, культуры и человека.
В политических науках в связи с этим можно отметить обе эти тенденции. Первая из них, ориентированная на конвергенцию знаний с эволюционной биологией, в основном реализовывалась через поведенческие науки, составляя часть так называемой «бихевиористской революции» в политической науке, развернувшейся в середине ХХ в. [Easton, 1965; Ал-монд, 1999 и др.]. В методологическом плане бихевиоризм декларировал утверждение в политической науке стандартов естественно-научного объективного и экспериментального знания, а в содержательно-тематическом -основное внимание уделял исследованию индивидуальной и коллективной психологии политического поведения. Теоретический арсенал поведенческой политической науки был междисциплинарным, включая теории экспериментальной и социальной психологии, теории рационального и общественного выбора, различные социологические, экономические, формально-математические теории [Карминес, Хекфельд, 1999, с. 235-261]. Определенную роль среди них играла и эволюционная биология, представленная классическим эволюционным синтезом, которая через поведенческую психологию [Skinner, 1953] оказывала влияние и на исследования политического поведения2. В этом также помогали такие научные направления, как этология и социобиология, которые уже активно применяли эволюционный синтез в исследованиях поведения животных и человека. При этом этология [Lorenz, 1973; Тинберген, 1969; Tinbergen, 2005] в основном занималась различными видами поведения (преимущественно животных), их функциями и механизмами, а социобиология [Wilson, 1975; Wilson, 1978] сосредоточивала внимание прежде всего на социальном (коллективном) поведении биологических видов, исследуя его связи с механизмами эволюционного синтеза (взаимосвязь генетической изменчивости, наследственности и естественного отбора).
Знания этих преимущественно биологических наук, включаясь в объяснительные структуры поведенческой политической науки, разумеется, стимулировали конвергенцию этих научных областей. В то же время в силу целого ряда проблем содержательного и методологического характера, а также связанных с традицией демаркации биологических и социальных наук, требовалось дополнительное уточнение и прояснение этого конвергентного пространства. В основном это касалось аргументов о принципиально более сложном социальном и политическом поведении людей, обеспечивающих его психических механизмах и способах взаимодействия
1 Подробнее см.: [Авдонин, 2018, с. 115].
2 В 1970-е годы в США возникла исследовательская Ассоциация политики и наук о жизни (Association for Politics and the Life Sciences, APLS) [Liesen, Walsh, 2011, p. 4].
120
со средой по сравнению с поведением и психикой животных. В связи с чем возникали вопросы о легитимности и достаточности эволюционно-биологических объяснений этих феноменов, об опасностях сведения их к натуралистическому редукционизму и биологическому детерминизму [Pinker, 2002; Пинкер, 2018].
Ответы на эти вопросы постарались дать такие научные направления, как генно-культурная теория эволюции и эволюционная психология, а в политической науке - эволюционная политическая наука. Первая из них исходила из двойственного характера эволюции человека, выделяя в ней биологическую и социокультурную составляющие, которые взаимосвязаны. Социокультурная эволюция продолжает биологическую эволюцию, поскольку опирается на генетические свойства человеческого вида, приобретенные и закрепленные в ходе последней [Campbell, 1965; Richerson, Boyd, 2001]. Но в то же время она протекает уже на основе этих новых свойств, порождающих новую, отличную от биологической, социокультурную реальность. Среди этих новых свойств особо подчеркивается способность к научению, сформировавшаяся как сложный психологический механизм, позволяющий воспринимать, усваивать, воспроизводить, передавать информацию о типовых ситуациях, их оценках и действиях в определенной окружающей среде. Этот механизм закреплен на генетическом уровне в результате естественного отбора, т.е. укоренен в биологической природе человека как адаптивное свойство, но в то же время способен порождать и надприродные социокультурные феномены. Они и образуют специфику социокультурной эволюции и способов ее наследования - так называемой «социокультурной трансмиссии» [Cavalli-Sforza, Feldman, 1981; Richerson, Boyd, 2005].
Эволюционная психология, в отличие от теории генно-культурной ко-эволюции, меньше акцентировала проблематику различий биологической и социокультурной эволюции и переносила основное внимание на исследование психологических механизмов поведения людей как комплексных результатов видоспецифических адаптаций. При этом адаптации понимались как типичные для вида решения проблем в конкретных повторяющихся ситуациях, возникающих при взаимодействии вида со средой. Типичные адаптации закреплены у человека эволюционным отбором, но помимо них эволюция сохраняет и другие (нейтральные к отбору и неадаптивные) свойства фенотипа. Поэтому для адаптационного подхода эволюционной психологии важно различать типичные адаптации и связанные с ними психологические программы поведения, закрепленные эволюционным отбором, и те, которые таковыми не являются, а вырабатываются в результате меняющегося опыта взаимодействия со средой [Cosmides, Tooby, 1987].
В связи с этим в психологии поведения предполагается различать «конечную», или «ультимальную», логику эволюции и соответствующие причины поведения и непосредственные, или «проксимальные», логику и
121
причины (мотивы, опыт, индивидуальные особенности) поведения. «Конечная» логика не действует без «проксимальной», которая, собственно, и руководит поведением, и в эволюционной психологии постулируется их связь и формулируется задача «соотнести объяснения в терминах адаптивной стратегии [в исконной среде] с объяснениями в терминах [психологических] механизмов» [Barkow, Cosmides, Tooby, 1992]. При этом учитывается и то, что не все в психологической области является результатом адаптаций, а включает также и множество других, неадаптивных воздействий, поэтому в исследовании важно отделять первые от вторых, уделяя главное внимание именно результатам адаптаций.
Во многом с опорой на эволюционную психологию сформировалась и эволюционная политическая наука. В ней также используются различение и связь «ультимальной» (селективно-адаптивной) и «проксимальной» (приближенной к человеческим замыслам) логик в объяснениях «феноти-пического дизайна» политического поведения. Ее центральной особенностью «является использование предельного давления отбора в качестве дедуктивно-номологической базы, с помощью которой можно объяснять примерный фенотипический дизайн и эффекты, имеющие отношение к политическому поведению» [Lopez, McDermott, 2012, p. 348]. Объяснительные схемы эволюционной политологии непосредственно используются при изучении таких традиционных для современной политической науки тем, как исследование коалиций, совместное использование ресурсов, лидерство, переговоры и конфликты, войны и т.д. [Lopez, McDermott, 2012; Falger, 2001; Fearon, 1995].
Таким образом, области взаимодействий в исследованиях по линии «поведенческие науки - эволюционная психология - эволюционная политическая наука» можно рассматривать как основной «канал» конвергенции биологических и политических наук в условиях классического эволюционного синтеза.
Тенденция, выражавшая сохранение или даже усиление демаркации с биологией и эволюционным синтезом, в сфере политических наук в основном находила проявление за пределами политического бихевиоризма. С ней ассоциируются несколько весьма отличающихся друг от друга парадигм, среди которых можно выделить, прежде всего, системно-структурные социальные теории [Münch, 1995]. В политической науке системно-структурная парадигма, получившая достаточно широкое распространение, обычно противопоставляется бихевиоризму, так как отдает предпочтение в политике не действиям и поведению людей, а абстрактным закономерностям системы. При этом сама система может пониматься по-разному. Либо как некоторая абстрактная сущность в духе общей теории систем, либо как социальная система в духе социальных системно-структурных теорий. В последнем случае социальная система рассматривается как базирующаяся на собственных социальных основаниях, выделяющих ее из среды, в том числе природной и биологической. Политика
122
здесь оказывается особой структурно-функциональной частью или подсистемой общей социальной системы. Обладая определенной автономией, она связана с внутренней социальной средой системы, но на нее распространяются и общесистемные свойства демаркации с внесистемной средой. Такие авторы социальных системных теорий, как Т. Парсонс и Н. Луман, применяли эволюционный подход как общий теоретико-методологический принцип к социальной системе в целом и к политике в частности в основном для объяснения их развития и специфической дифференциации, но не имели в виду их сближение с эволюционной биологией и ее знаниями [Парсонс, 2002]. Скорее наоборот. Луман, например, акцентировал в эволюции социальных систем и подсистем автономию и самореферентность, принцип их адаптации к самим себе, а не к каким-то внешним природным и биологическим условиям [Луман, 1989; Луман, 1994].
На этом фоне в ином направлении развивалась парадигма биополитики, которую можно было бы назвать альтернативно конвергентной, но фактически очень слабо связанной с парадигмой эволюционного синтеза. Ее отправным пунктом считается учение М. Фуко о «технологиях власти» [Фуко, 2010; Foucault, 2008]. Исследуя их многообразие, Фуко приходит к выводу, что технологии контроля политической власти распространяются и на биологическую жизнь людей, включая их здоровье, телесность, сексуальность, репродуктивность и т.д. Совокупность этих воздействующих на жизнь сил контроля, учета, оптимизации, приумножения и регулирования он называет биовластью, а способы и технологии ее использования в политических и экономических интересах - биополитикой. При этом Фуко в духе своей общей концепции о глубинной исторической связи знания (истины) и власти включает в биовласть и биополитику также знания о биологической жизни, которые становятся компонентами этой власти. В системе биовласти и биополитики он также видит угрозу репрессивного подавления и манипулирования в рамках некоей нормативности сознанием человека и человеком как биологическим видом, укрепления власти «правительства» над «жизнью» [Foucault, 2008, p. 35].
В дальнейшем идеи Фуко стали основой для подходов в современных политико-философских, политико-культурных и исторических исследованиях и публицистике, направленных на выявление, разоблачение и критику феноменов биополитики и биовласти в обществах модерна [Agamben, 1998; Делез, 2002 и др.]. Для их обобщенной характеристики часто используется термин «биополитика», имеющий в виду их родственную связь с подходом Фуко, постулирующим власть «политики» над «жизнью» в современных обществах.
В анализе проблематики конвергенции знаний биологических и политических наук парадигма биополитики может рассматриваться как аль-
123
тернативное, но, на наш взгляд, скорее эфемерное направление1. Будучи сосредоточенной на вопросах «господства политики над жизнью» и сопряжения «политического и биологического существования», она как бы открывает путь к сближению политических и биологических наук и демонтажу соответствующих границ между ними, но на деле, как отмечают исследователи, этого сближения, а тем более конвергенции их знаний, как правило, не происходит. Дело в том, что метод Фуко обычно характеризуется как «историцистский» и «феноменологический», направленный на описание и «деконструкцию» (интерпретацию) разнообразных социальных практик, включая и дискурсивные практики легитимации знания, в плане их биополитического содержания. Л. Лизен и М.-Б. Уолш называют это «интерпретацией конкретных феноменов современной политики, обнаруживаемых историческим методом Фуко» [Liesen, Walsh, 2011, p. 12]. К предметному содержанию биологических знаний, в том числе и к эволюционному синтезу, эти биополитические интерпретации относятся весьма отдаленно, что делает их далеко не самыми подходящими средствами эффективной конвергенции биологических и политических наук. Проблема биополитической парадигмы, таким образом, заключается в ис-торицистском доминировании и в весьма поверхностных представлениях о знаниях биологических наук. Эту проблему ощущал и сам Фуко, намечая программу более пристального исследования биологического знания. Но дальнейшее развитие этой парадигмы было связано с расширением политико-культурной и политико-философской критики политической власти, но при этом было достаточно отдаленным от исследования практик развития самих биологических наук, от содержания их знаний и методологий, что ставило под вопрос содержательную эффективность такого рода конвергенции [Meloni, 2016, p. 22-23].
Таким образом, если обозревать поля конвергенции, видно, что в условиях господства эволюционного синтеза наиболее активным направлением конвергенции знаний биологических и политических наук стало их сближение через поведенческие, психологические и отчасти когнитивные науки.
1 Призыв различать «научную биополитику» и «биополитику Фуко» ввиду явного несходства их принципов, методов и задач содержится в ряде публикаций [Blank, Hines, 2001; Rose, 2006; Somit, Peterson, 2011; Liesen, Walsh, 2011 и др.]. Лизен и Уолш предприняли на эту тему специальное исследование, они установили, что в XXI в. (в отличие от 80-90-х годов в ХХ в.) термин «биополитика» в основном закрепился за течением социально-философской и социально-культурной мысли, связанным с идеями Фуко. А термин «научная биополитика» стал использоваться значительно реже. Они предлагают отказаться от него, а для характеристики работ, направленных на конвергенцию знаний современной биологии и политической науки, использовать другую терминологию [Liesen, Walsh, 2011, p. 22-24].
124
Расширенный эволюционный синтез и его политические импликации / измерения
Вопрос о «расширении» синтеза в эволюционной биологии в начале XXI в. в основном был поставлен самими биологами, которые акцентировали растущий объем знаний в различных областях биологической науки. Все новые фактические данные, а также их масштабы и выводы, получаемые с помощью новых средств и методик наблюдения и обобщения, требовали, по мнению ряда ученых, расширения представлений о факторах биологической эволюции, ее механизмах, средствах, уровнях, результатах. Движение за расширение эволюционного синтеза обычно связывают с развитием четырех исследовательских направлений: биологии развития, исследований фенотипической пластичности, исследований вовлеченности организмов в наследование и исследований конструирования организмами экологических ниш [Pigliucci, 2007; The extended evolutionary synthesis., 2015].
Помимо огромного массива эмпирических данных эти направления давали и новые трактовки ряда основных принципов классического эволюционного синтеза. В частности, акцентировался тезис о том, что процесс развития организма представляет собой не столько программирование фенотипа на основе генома, сколько сложное конструирование организма на основе прямых и обратных связей между геномом и другими системами. Также отмечалось, что наследование осуществляется не только через генную систему, но и через многие другие системы и ресурсы организма и даже через биотические и абиотические компоненты окружающей среды, вплоть до процессов в популяциях и модификаций в экологических нишах. Подчеркивалась роль в отборе самих организмов, способных изменять окружающую среду [Evolution: The Extended Synthesis, 2010; Bon-duriansky, 2012; Авдонин, 2018].
Часто, объединяя направления исследований «расширенного эволюционного синтеза», также применяют обобщающий термин «эпигенети-ка», что, может быть, и не совсем точно, так как эпигнетические исследования и подходы заметно шире эволюционной тематики, как, впрочем, и расширенный синтез не сводим к эпигенетике. Тем не менее близость того и другого вполне очевидна, и эпигенетика играет в расширенном синтезе существенную роль. Хотя при этом само понятие эпигенетики, как отмечают исследователи, не вполне определенно и используется в разных смыслах [Rheinberger, 2013].
В истории биологии оно принадлежит Конраду Уоддингтону, который применял его к области исследований процессов развития или того, что «лежит между генотипом и фенотипом». Он использовал для этого также понятие «креода» (устойчивой траектории развития организма вдоль локальных оптимумов) и метафору «эпигенетического ландшафта»,
125
характеризующую область взаимодействия генов и окружающей их среды в процессе развития организма [Waddington, 1957 / 2012].
Современная эпигенетика существенно расширяет представления о наследовании и эволюции, согласно которым они осуществляются не только с помощью ДНК и естественного отбора, но и с помощью многих других связанных друг с другом способов. Они действуют как целая система, позволяющая организму более оперативно и гибко реагировать на сигналы окружающей среды, «передавая клеточным линиям различные интерпретации информации, полученной от ДНК» [Jablonka, Lamb, 2014]. В наследование, таким образом, включается целый набор экологических и даже социальных факторов среды, которые «делают возможной регулируемую экспрессию генома в течение всего жизненного цикла организма» [Griffiths, Stotz, 2013, p. 110].
Среди различных определений предметной области эпигенетики можно различить два тематически-смысловых акцента, условно сводимых к «структурному» и «функциональному». Первый означает исследование области «надгеномных» молекулярных взаимодействий на различных уровнях организации организма, запускаемых экспрессией генов. «Это рабочее определение включает в себя полный комплект хроматина (т.е. трехмерной сети структурных и регуляторных белков, в рамках которой происходит метаболизм ДНК), но это также и транскриптом, протеом и соответствующие "омики" - срезы, по которым сложность жизни должна быть проанализирована в соответствии с биохимической классификацией составляющих ее молекул» [Мелони, Теста, 2016, с. 222].
Второй - в основном проявляет себя в исследовании долговременных изменений в функциях генов, происходящих без изменений в их молекулярных последовательностях или структуре, но ведущих к изменениям фенотипа [McGowan, Szyf, 2010]. Одновременно исследуется и сама фенотипическая изменчивость, «которая объясняется не генетической изменчивостью и которая передается по наследству при делении клеток или воспроизводстве организма, но не закодирована в ДНК» [Champagne, 2010, p. 300].
Кроме того, существует и комплексная эволюционная версия эпиге-нетики, претендующая на пересмотр синтетической теории эволюции (СТЭ) и замену ее эпигенетической теорией эволюции (ЭТЭ) [Шишкин, 1988; Гродницкий, 2002 и др.]. Согласно этой теории наследование осуществляется не через геном, а через эпигенетическую систему, представляющую собой совокупность факторов, воздействующих на онтогенез организмов. В ходе эволюции наследуется не геном, а вся эпигенетическая система, которая стабилизирует развитие, устраняя отклонения в онтогенезе. При возмущающих влияниях среды эпигенетическая система дестабилизируется, что ведет к росту числа отклонений в онтогенезе. Какая-то часть отклонений закрепляется отбором, что формирует новую эпигенетическую систему, которая и задает новую траекторию развития организма.
126
В оценках этой теории обычно отмечается, что она, в отличие от упомянутых выше «структурных» и «функциональных» версий эпигенетики, не содержит развитых и проработанных методик анализа эмпирического материала, поэтому в биологических исследованиях ее роль в качестве альтернативы СТЭ является ограниченной [Поздняков, 2009].
Во всех этих версиях эпигенетика так или иначе ориентируется на ограничение и в наследовании, и в эволюции роли генетических и связанных с геномом процессов и на признание значимости целого ряда других факторов, выходящих или выводящих за их пределы. Включение этих факторов в состав классического эволюционного синтеза, влекущее его «расширение» и пересмотр, задают одну из заметных методологических черт современных эпигенетических исследований.
Эпигенетическое расширение эволюционного синтеза часто представляется также в качестве нового подхода или нового способа мышления в биологических науках. Его обобщенные принципы, выделяемые и анализируемые в рамках «теории систем развития» (DST - Developmental systems theory) как системные, антиредукционистские и многоуровневые [Gray, 2001; Oyama, Griffiths, Gray, 2001], находят конкретизацию в виде определенных методологических приемов эпигнетических исследований. Среди них, в частности, называют «молекулярность» контекста (1), «комплексность / интеракционизм» (2) и «надгеномное наследование» (2) [Meloni, 2016, p. 203-208].
Первый из них означает, что разнообразные факторы окружающей среды переводятся в молекулярную форму «геномных контекстов», в «сигналы (для геномов) на молекулярном уровне». «Социальные категории (раса, класс, социальное положение), факторы окружающей среды (материнская забота, питание, токсины) и телесные процессы (обмен веществ) перестраиваются сегодня в молекулярных терминах» [Landecker, 2011; Niewöhner, 2011]. Социокультурные процессы рассматриваются как биологически значимые, поскольку действуют как эпигенетически вписанные сигналы окружающей среды. «Социальные вещи становятся биологическими вещами, потому что превращаются в организме в материальные структуры конформации хроматина, которые сохраняются как потенциалы экспрессии генов, физиологические проявления или эпигенетические воспоминания» [Landecker, 2016]. Мелони и Теста также сравнивают процедуру перевода в эпигнетических исследованиях факторов окружающей среды в молекулярные сигналы с их «оцифровыванием» и «преобразованием в удобный для генома код "цифрового" представления (РНК, ДНК, связанные со специфическими модификациями хроматина в иммунопреципитации, метилированных ДНК и т.д.)» [Meloni, Testa, 2014].
Второй прием эпигенетики связывается с интеракционизмом, что иллюстрируется на примере модификаций традиционной модели ЕхG, используемой для исследования влияния генов (G) и окружающей среды (Е) на фенотип. Если в традиционной модели G задается как «инвариант», а Е -
127
как переменная, то в эпигенетике эта направленность переворачивается. «Проблема для эпигенетических моделей состоит не в том, какой аллель выражается в какой среде, а в том, как и в какой мере ген транскрибируется и транслируется - когда и в какой ткани» [Landecker, Panofsky, 2013]. Еще одна модификация - темпорализация взаимодействия. В модель вводится фактор времени, показывающий, что эпигенетические эффекты, как правило, возникают в критические моменты взаимодействия со средой, а также изменяются с течением времени. Темпоральный фактор ведет к еще одной модификации - введению в модель негенетического наследования эпигеномных эффектов и ее дополнения взаимодействием ЕН (наследуемые эпигенетические факторы) [Landecker, Panofsky, 2013].
С этим, собственно, связан третий компонент эпигенетических подходов, который состоит в значительном временном расширении влияния среды посредством включения его в эпигенетическое наследование. Иначе говоря, факторы среды, будучи закрепленными в эпигеноме, могут сохранять влияние на организмы в следующих поколениях, даже когда среда уже не влияет на фенотип [Jablonka, Lamb, 2014].
В связи с развитием эпигенетических исследований в научной литературе и в популярных публикациях стал употребляться термин постге-номика. Он также весьма многозначен и используется для характеристики различных явлений. Для нашей темы он может быть интересен как термин, присутствующий в области науковедения (science studies) и обозначающий, прежде всего, быстро развивающуюся область исследовательских проектов, расширяющих «программы и парадигмы (подобные геномике в исследованиях геномов) на новые подполя наук о жизни». Помимо эпигенетических исследовательских проектов (эпигеномика) сюда включаются и многие другие - протеомика, транскриптомика, микробио-мика, нутригеномика, метагеномика и т.д. [Postgenomics..., 2015; Sunder, Leonelli, 2013 и др.]. При этом, как отмечается, речь идет не только об области знания, но и о ее инфраструктурном обеспечении, применяемых и разрабатываемых технологиях, способах финансирования и др.
Но постгеномика используется и как концептуальное понятие, характеризующее наступающий этап в развитии биологических наук [Keller, 2015; Stotz, 2008; Griffiths, Stotz, 2013]. В этом смысле оно означает этап нового подхода к изучению генома, для которого свойственны «новое понимание биологической сложности» в исследовании генома или даже пересмотр его значимости в качестве одной из основных движущих сил в биологических процессах. В последнем случае «пересмотр» означает перенос внимания с ДНК-последовательности на обширный и сложный механизм развития, без помощи которого она не смогла бы выполнять свою ключевую роль [Stotz et al., 2006].
В то же время на наступление «эры постгеномики» существует и более осторожный взгляд, исходящий из того, что ее противопоставление «эре геномики», возможно, является преждевременным и отнюдь не столь
128
жестким. Например, отмечается, что постгеномика во многом определяется ситуацией, возникшей в биологических науках в связи с расшифровками генома и выходом его исследований на новый уровень в плане получения все более полных и всесторонних знаний [De, 2011; Van Lente et al., 2013]. То есть постгеномные исследования во многом производны от успехов самой геномики, являются, по сути, ее продолжением и сохраняют тесное взаимодействие с ее развитием, например в направлении геномных технологий и изучении индивидуальных и клеточных геномов. Это меняет отношение между геномными и эпигеномными исследованиями, больше стимулируя их взаимодействия, чем разрывы.
«На фоне достижений, которые позволяют еще раз подчеркнуть важность геномов как объяснительного ресурса для медицины, мы можем видеть, как пересечение двух дискурсов отражает отмеченные выше двойственные отношения между геномикой и эпигеномикой. ... можно наблюдать целый диапазон эпистемологических нюансов - от взаимоисключения в попытках заменить геном эпигеномом или наоборот, в качестве объяснительных ресурсов, до взаимопомощи в попытках исследовать их все более заметную взаимосвязь» [Мелони, Теста, 2016, с. 229-230].
Таким образом, направления влияний, а также пути конвергенции «расширенного» эволюционного синтеза и его эпигенетической составляющей с областью политических наук, вероятно, можно представить в двух вариантах. Во-первых, как общетеоретические и общеметодологические, направленные на область конструирования теорий и соответствующих методологий, и во-вторых - как содержательно-тематические и эмпирические, ориентированные на новые темы, сюжеты и эвристики исследований
В первом, теоретическом смысле «расширение» синтеза наиболее созвучно комплексу постмодернистских политических теорий, акцентирующих в политике наступление эпохи многообразий, автономий, меньшинств, новой политической «сложности», дифференциации и плюрализма, а также процессы диффузии политики в обществе [Lyotard, 1989; Welsch, 1987; Бек, 2000; Beyme, 1992]. В этом смысле усложнение взглядов на эволюцию в биологическом мире, на ее вариативность и фрагментарность, включая отказ от центральности генома и замену его многосторонней системой эпигенетического регулирования, в целом соответствует взглядам на усложнение и фрагментарность политического мира, децентрализацию политики в теориях постмодерна. Также они созвучны и конструктивистским идеям в постмодерне, согласно которым социальные формы (сообщества) естественным образом конструируют внутренние формы своей организации, т.е. в существенной мере самоконструктивны и самореферентны и не нуждаются в «больших теориях», «больших нарра-тивах» и «большой политике» [Beyme, 1992; Rieger, Schultze, 1995]. Регу-ляторные системы эпигенетики в этом смысле напоминают системы саморегуляции социальных форм. Постмодернистские политические теории
129
также, как правило, полипарадигмальны в методологическом плане, что свойственно и расширенному эволюционному синтезу.
В целом парадигма «эпигенетического расширения» эволюционного синтеза демонстрирует здесь некоторые черты близости к той версии конвергенции с политическими науками, которую мы выше обозначали как восходящую к М. Фуко «постмодернистскую» биополитику. Но, разумеется, с оговоркой, что, по сравнению с той версией, в этой конвергенции внимание концентрируется не на критике «биовласти», а на конвергенции самих знаний, позволяющих лучше понимать сложность эволюционных процессов.
И в связи с этим расширенный эволюционный синтез и эпигенетика могут быть также соотнесены и с «большими» системно-акторными политическими теориями, составляющими блок теорий политических преобразований. В них обычно концептуализируются механизмы взаимовлияния условий внешней среды и преобразующих ее действий политических акторов [Giddens, 1979; Beyme, 2002 и др.]. И эпигенетика в этом отношении создает определенное концептуальное видение. Она фиксирует влияние внешней среды не только на фенотип, но и на геном, что позволяет в ряде случаев передать его по наследству. С одной стороны, это подчеркивает важность средового влияния, с другой - создает шанс (или угрозу) для наследственного закрепления средовых изменений [Jablonka, Raz, 2009]. В политические теории это может вносить новое понимание статуса окружающей социальной и природной среды и ее изменений в связи с действиями акторов. С одной стороны, это может укреплять консервативные представления о стабильности и минимизации ее изменений, с другой -питать радикальные подходы к изменениям среды. В связи с этим эпиге-нетика может становиться ресурсом как консервативных, так и радикально-технократических политических теорий [Meloni, 2016].
Второй аспект влияния расширенного синтеза и эпигенетики, относящийся к практике, содержанию, тематике политических исследований, также неоднозначен, к тому же, он еще формируется и четкие грани и ориентиры здесь не устоялись. Тем не менее можно обозначить несколько содержательно-тематических направлений политических исследований, где конвергенция знаний «расширенного эпигенетического синтеза» и политической науки может быть представлена достаточно наглядно и эффективно.
Во-первых, здесь следует указать на область исследования политических курсов, выработки и имплементации политики (измерение policy). Это измерение тесно соприкасается с тематикой направления, обозначаемого аббревиатурой ELSI (Ethical, Legal and Social Implications), возникшего в период работы по Программе генома человека (PHG). В его рамках рассматривалось влияние на общество, политику, право, мораль научных открытий и разработок, связанных с геномом [Мелони, Теста, 2016, с. 232]. Исследование в этом ключе эпигеномных и постгеномных открытий и разработок, по существу, ведет к интеграции ELSI и policy-анализа, вклю-
130
чающего рассмотрение влияния эпигеномики на область формирования политики и принятия политических решений [Wollmann, 1994; Jasanoff, 2012]. Характерным для этого направления в основном является изучение особенностей «продвижения» эпигенетических знаний в политику посредством различных институтов-посредников, технологий обсуждения и стратегий согласования интересов, а также их влияния на содержание политики (разработку политических программ, выбор приоритетов, способов действий др.).
Второе направление исследований тоже может включать объединение эпигенетических знаний с вполне традиционной областью политического анализа - исследованиями экологической политики. Здесь эпигенети-ка фактически может задать новые аспекты или уровни понимания и анализа политики [Мелони, Теста, 2016, с. 233]. Они могут быть заданы благодаря отмеченным выше свойствам эпигенетики чрезвычайно многомерно (вплоть до клеточного и молекулярного уровней) представлять окружающую среду и взаимодействия с ней. Это существенно «расширяет» саму область экологической политики, делая ее границу трудноопределимой. По сравнению с традиционным взглядом (охрана воды, воздуха, почв, климата, биосферы и др.) теперь она может охватывать множество самых разнообразных включаемых в окружающую среду феноменов (от клеточных процессов и рационов питания до родительского поведения и даже исторических событий прошлого, отразившихся на эпигенетической системе) [Meaney, 2001; Epigenetic programming., 2004]. Теперь все это может в той или иной форме включаться в политику, становиться содержанием программ, дебатов, согласований, борьбы, политического участия и т.д., но в то же время и вносить в эту область затруднения, связанные с повышенной неопределенностью.
Третье направление включения эпигенетики в политические исследования может охватывать область социальной политики. Знания и подходы эпигенетики способствуют созданию здесь множества дополнительных и более обоснованных индикаторов для выработки и реализации более эффективной политики [Landecker, Panofsky, 2013]. Предполагается разработка и использование в этих целях эпигенетических биомаркеров социальных состояний и процессов, отражающих тесную взаимосвязь биологических и социальных свойств отдельных людей и социальных групп. Акцент на этой взаимосвязи позволяет выявлять новые связи социального неравенства, неблагополучия, бедности с биологическими процессами и признаками, их трансгенерационным наследованием и накоплением в определенных социальных группах, что стимулирует более тесную интеграцию социальной политики с областью медицины и здравоохранения, выработку новых биосоциальных мер и стратегий в социальной политике [Loi, Del Savio, Stupka, 2013].
131
Заключение
Итак, если подводить некоторый итог рассмотрению вопросов расширения эволюционного синтеза в связи с проблемой границ и конвергенции между биологическими и политическими науками, то общее соображение будет состоять в следующем. В целом расширение и усложнение взглядов на эволюционный синтез в биологических науках приводит к росту проницаемости вышеупомянутых границ и расширению конвергенции их знаний и методологий с политическими науками. По сравнению с классическим эволюционным синтезом, с которым было связано, по существу, одно основное направление конвергенции, расширенный синтез намечает новые, а также дополняет в плане проблематизации и расширения уже существующие. Главным конвергентным направлением, как показано в статье, был блок поведенческих, антропологических и психологических наук, который обеспечил тесную связь с поведенческой политической наукой, политической психологией и антропологией, а также с эволюционной политической наукой. Альтернативное направление конвергенции в виде парадигмы постструктуралистской биополитики, несмотря на свое влияние, было в этом плане менее эффективным ввиду недостаточности знаний о содержательных результатах исследований биологических наук, поэтому в целом оставалось в рамках политико-философской и политико-культурной критики властных политических практик.
Расширение эволюционного синтеза, связанное с развитием эпиге-нетики и появлением постгеномных исследований, создает новые контуры конвергенции с политическими науками. Прежде всего, они могут задаваться эпистемологическими характеристиками новой области эпигенетических и постгеномных исследований, помещаемой, по Уоддингтону, «между геномом и фенотипом», среди которых, как было отмечено в статье, называют молекулярность, темпоральность, наличие функциональных систем регуляции и непрямого наследования. Другими словами, с эволюционным отбором сталкивается не просто определяемый геномом фенотип, а сложнейшая система регуляции, способная изменяться, передавать сигналы в разных направлениях и многомерно взаимодействовать и с геномом, и со средой. В эволюционной биологии это значительно повышает сложность представлений об эволюционном процессе, усиливает его неоднозначность, многомерность, вариативность.
Для конвергенции с политическими науками создаваемая расширенным синтезом и эпигенетикой парадигма биологических исследований может иметь значение в двух отношениях. В сфере теории ее «расширительное» воздействие, прежде всего, стимулирует релятивность, децентрализацию, индивидуализацию, а также тяготение анализа к микроуровням. Сложность и вариативность эволюции ставят под сомнение апелляции к устойчивости человеческой природы, закрепленной эволюцией, что было характерно для основной модели конвергенции биологических и полити-
132
ческих знаний в условиях классического эволюционного синтеза. И в этом смысле «расширенный» синтез формирует некий новый, альтернативный предыдущему канал конвергенции с политическими науками. Он стимулирует представления о сложности, мозаичности, диффузии политики, в основном поставляя аргументы постмодернистским политическим теориям. Для «больших» системно-акторных теорий его стимулы амбивалентны -от консервативных тенденций сохранения «сложности» до радикальных версий «улучшения природы». В сфере эмпирических исследований политики конвергенция со знаниями «расширенного» синтеза и эпигенетики пока наиболее заметна в таких областях, как политическая имплементация (роПсу-анализ), «расширенная» экологическая политика, новая социальная политика и некоторых других.
Следует также добавить, что в целом расширенный эволюционный синтез и эпигенетика как парадигмы исследований в биологических науках пока не являются доминирующими и продолжают сосуществовать с классическими или стандартными парадигмами (эволюционным синтезом и молекулярной и классической генетикой). Тем более неустойчива и модель ее конвергенции с политическими науками, о чертах которой мы говорили выше. Возможно, что какие-то из этих черт станут более устойчивыми и будут определять эту конвергенцию и в дальнейшем. Но не исключено и появление новых черт и тенденций, которые приведут к изменениям наметившейся модели.
Список литературы
Авдонин В.С. Синтезы в эволюционной биологии и сценарии взаимодействия с социальными науками // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. - М., 2018. - Вып. 8. - С. 111-129.
Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. - М.: Европа, 2011. - 256 с.
Алмонд Г. Политическая наука: История дисциплины // Политическая наука. Новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 69-112.
Байме фон К. Политическая теория: Эмпирическая политическая теория // Политическая наука. Новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 495-506.
Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну / пер. с нем. В. Седельника и Н. Фёдоровой. - М.: Прогресс-Традиция, 2000. - 384 с.
Грант В. Эволюционный процесс: Критический обзор эволюционной теории / пер. с англ. -М.: Мир, 1991. - 488 c.
Гродницкий Д.Л. Две теории биологической эволюции. - Саратов: Научная книга, 2002. - 160 с.
Знание как предмет эпистемологии / под ред. Лекторского В.В. - М.: ИФ РАН, 2011. -223 с.
ДелезЖ. Критика и клиника / пер. с фр. О.Е. Волчек и С.Л. Фокина. - СПб.: Machina, 2002. - 240 с.
Карминес Э.Г., Хакфельд Р. Политическое поведение: Общие проблемы // Политическая наука. Новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 235-261.
Касавин И.Т. Социальная философия науки и коллективная эпистемология. - М.: Кнорус, 2016. - 264 с.
133
Колчинский Э.И. Единство эволюционной теории в разделенном мире ХХ в. - СПб.: Нестор-История, 2015. - 824 с.
ЛиотарЖ.-Ф. Состояние постмодерна = La condition postmoderne / пер. с фр. Шмако Н.А. -СПб.: Алетейя, 1998. - 160 с.
Луман Н. Социальные системы: Очерк общей теории // Западная теоретическая социология 80-х годов: Реферативный сборник. - М., 1989. - С. 41-64.
Луман Н. Понятие общества // Проблемы теоретической социологии / под ред. А.О. Боро-ноева. - СПб.: Петрополис, 1994. - С. 25-42.
Мелони М., Теста Дж. Эпигенетическая революция в пристальном рассмотрении // Политическая концептология. - Ростов-на-Дону, 2016. - № 1. - С. 220-248.
Мирский Э.М. Междисциплинарные исследования и дисциплинарная организация науки. -М.: Наука, 1980. - 303 с.
Огурцов А.П. Дисциплинарная структура науки. - М.: Наука, 1988. - 256 с.
Парсонс Т. О социальных системах. - М.: Академический проект, 2002. - 831 с.
Патцельт В.Дж. Проблематичный интерфейс: Биология и сравнительная политология // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН ИНИОН. - М., 2016. - Вып. 6. - С. 13-32.
Пинкер С. Чистый лист. Природа человека. Кто и почему отказывается признавать ее сегодня. - М.: Альпина нон-фикшн, 2018. - 608 с.
Поздняков А.А. Критика эпигенетической теории эволюции // Журнал общей биологии. -2009. - Т. 70, вып. 5. - С. 383-395.
Тинберген Н. Поведение животных / пер. с англ. - М.: Мир, 1969. - 192 с.
Федотова В.Г. Соотношение академической и постакадемической науки как социальная проблема. - М.: ИФ РАН, 2015. - 204 с.
Фуко М. Рождение биополитики: Курс лекций, прочитанных в Колледже де Франс в 19781979 уч. г. / пер. с фр. А.В. Дьяков. - СПб.: Наука, 2010. - 448 с.
Чебанов С.В. Типы междисциплинарности // Международная научно-практическая конференция «Рериховское наследие». - СПб.: Рериховский центр СПбГУ, 2007. - С. 251-295.
Шишкин М.А. Эволюция как эпигенетический процесс // Современная палеонтология. - М.: Недра, 1988. - С. 142-169.
Эпистемология: Перспективы развития. - М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2012. - 536 с.
Янг А.М. Политическая теория: Общие проблемы // Политическая наука. Новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 453-477.
Agamben Gi. Homo Sacer: Sovereign Power and Bare Life. - Stanford: Stanford Univ. Press, 1998. - 110 с.
Barkow J.H., Cosmides L., Tooby J. The adapted mind: Evolutionary psychology and the generation of culture. - N.Y.: Oxford Univ. Press, 1992. - 666 р.
Beyme K. von. Politische Theorien im Zeitalter der Ideologien. - Wiesbaden: Westdeutscher Verlag, 2002. - 1001 S.
Beyme K. von. Die politische Theorie der Gegenwart. - Munchen: Springer, 1992. - 259 S.
Biosocial Matters: Rethinking Sociology-Biology Relations in the Twenty-First Century / Meloni M., Williams S., Martin P. (eds.). - Wiley-Blackwell, 2016. - 243 р.
BlankR., HinesS. Biology and Political Science. - L.; N.Y.: Routledge, 2001. - 181 p.
BondurianskyR. Rethinking heredity, again // Trends in Ecology & Evolution. - 2012. - Vol. 27, N 6. - Р. 330-333.
Boyd R., Richerson P.J. Culture and the Evolutionary Process. - Chicago: Univ. of Chicago Press, 1988. - 331 р.
Cain J. Rethinking the Synthesis Period in Evolutionary Studies // Journal of the Hisoty of Biology. -Boston, 2009. - Vol. 42. - P. 621-648.
134
Campbell D.T. Variation and selective retention in socio-cultural evolution // Social Change in Developing Areas, a Reinterpretation of Evolutionary Theory. - Cambridge: Schenkman, 1965. -P. 19-49.
Cavalli-Sforza L., Feldman M. Cultural Transmission and Evolution: A Quantitative Approach. -Princeton: Princeton univ. press, 1981. - 388 p.
Champagne F. Epigenetic perspectives on development: Evolving insights on the origins of variation // Developmental Psychobiology. - 2010. - N 52. - P. e1-e3.
Cosmides L., Tooby J. From evolution to behavior: Evolutionary psychology as the missing link. // The latest on the best: Essays on evolution and optimality / J. Dupre (ed.). - Cambridge: MI, 1987. - P. 276-306.
CrickF. Central Dogma of Molecular Biology // Nature. - 1970. - N 227. - P. 561-563.
De S. Somatic mosaicism in healthy human tissues // Trends in Genetics. - 2011. - Vol. 27, N 6. -P. 217-223.
Easton D. A systems analysis of political life. - N.Y.: Wiley, 1965. - 507 p.
Epigenetic programming by maternal behavior / Weaver I., Cervoni N., Champagne F.A. et al. // Nature Neuroscience. - 2004. - Vol. 7, N 8. - P. 847-854.
Evolution: The Extended Synthesis / Pigliucci M., Müller G.B., eds. - Cambridge: MIT Press, 2010. - 495 p.
Falger V.S.E. Evolutionary world politics enriched // Evolutionary interpretations of world politics / W.R. Thompson (ed.). - N.Y.: Routledge, 2001. - P. 30-51.
Fearon J.D. Rationalist explanations for war // International Organization. - 1995. - Vol. 49, N 3. -P. 379-414.
Forgas J.P., Haselton M., von Hippel W. Evolution and the social mind: Evolutionary psychology and social cognition. - N.Y.: Psychology Press, 2007. - 324 p.
FoucaultM. The Birth of Biopolitics. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2008. - 365 p.
Giddens A. Central problems in social theory: Action, structure and contradiction in social analysis. - L.: Macmillan, 1979. - 294 p.
Gilbert S.F., Opitz G., Raff R. Resynthesizing Evolutionary and Developmental Biology // Developmental biology. - N.Y., 1996. - N 173. - P. 357-372. - DOI: 10.1006/dbio. 1996.0032.
Gray R.D. Selfish genes or developmental systems? // Thinking about Evolution: Historical, Philosophical and Political Perspectives / Singh R.S., Krimbas C.B., Paul D.B., Beatty J. (Eds.). -N.Y.: Cambridge univ. press, 2001. - P. 184-207.
Griffiths P., Stotz K. Genetics and Philosophy. - Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2013. -270 p.
Huneman Ph. Assessing the Prospects for a Return of Organisms in Evolutionary Biology // History and Philosophy of the Life Sciences. - L., 2010. - N 32. - P. 341-372.
Huxley Ju. Evolution. The Modern Synthesis. - L.: Allen and Urwin, 1942. - 652 p.
Jablonka E., Lamb M. Evolution in Four Dimensions. - 2nd ed. - Cambridge, Mass: MIT Press, 2014. - 480 p.
Jablonka E., Raz G. Transgenerational epigenetic inheritance: Prevalence, mechanisms, and implications for the study of heredity and evolution // Quarterly Review of Biology. - 2009. -N 84. - P. 131-176.
Jasanoff S. Science and Public Reason. - N.Y.: Routledge, 2012. - 286 p.
Keller E.F. The postgenomic genome // Postgenomics: Perspectives on Biology after the Genome / Richardson S. and Stevens H. (eds.). - Durham: Duke Univ. Press, 2015. - P. 9-31.
Kitcher Ph. Living with Darwin: Evolution, Design, and the Future of Faith. - Oxford; N.Y.: Oxford Univ. Press, 2007. - 192 p.
Kitcher Ph. Science in a Democratic Society. - Amherst, NY: Prometheus Books, 2011. - 270 p.
Landecker H. The social as signal in the body of chromatin Biosocial Matters // Rethinking Sociology-Biology Relations in the Twenty-First Century / Meloni M., Williams S., Martin P. (eds.). - Oxford: Wiley-Blackwell, 2016. - P. 79-99.
135
В. C. Аeдонин
LandeckerH. Food as exposure: Nutritional epigenetics and the new metabolism // BioSocieties. -2011. - Vol. 6, N 2. - P. 167-194.
Landecker H., Panofsky A. From social structure to gene regulation, and back: A critical introduction to environmental epigenetics for sociology // Annual Review of Sociology. - 2013. - N 39. -P. 333-357.
LiesenL.T., WalshM.B. The Competing Meanings of 'Biopolitics' in Political Science: Biological and Post-Modern Approaches to Politics // APSA Annual Meeting Paper. - 2011. - P. 1-30.
Loi M., Del Savio L., Stupka E. Social epigenetics and equality of opportunity // Public Health Ethics. - 2013. -Vol. 6, N 2. - P. 142-153.
Lopez А., McDermott R. Adaptation, Heritability, and the Emergence of Evolutionary Political Science // Political Psychology. - 2012. - Vol. 33, N 3. - P. 343-362.
Lorenz K. Die Rückseite des Spiegels. Versuch einer Naturgeschichte des menschlichen Erkennens. - München: Piper Verlag, 1973. - 338 S.
Luhman N. Soziale Systeme. - Frankfurt a. Main: Suhrkamp, 1987. - 677 S.
Luhmann N. Die Wissenschaft der Gesellschaft. - Frankfurt a. Main: Suhrkamp, 2009. - 732 S.
Lyotard J.-F. Der Widerstreit. - München: Fink, 1989. - 335 S.
Mayr E. The Growth of Biological Thought. Diversity, Evolution, Inheritance. - Cambridge: Belknap Press, 1982. - 974 p.
MayrE. The Autonomy of Biology // Ludus Vitalis. - Mexico, 2004. - Vol. 12, N 21. - P. 149-158.
McGowan P.O., Szyf M. The epigenetics of social adversity in early life: Implications for mental health outcomes // Neurobiology of Disease. - 2010. - Vol. 39, N 1. - P. 66-72.
Meaney M. Nature, nurture, and the disunity of knowledge // Annals of the New-York Academy of Sciences. - 2001. - Vol. 935, N 1. - P. 50-61.
Meloni M. Political Biology. Science and Social Values in Human Heredity from Eugenics to Epigenetics. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2016. - 284 p.
MeloniM., Testa G. Scrutinizing the epigenetics revolution // BioSocieties. - 2014. - Vol. 9, N 4. -P. 431-456.
Münch R. Systemtheorie und Politik // Politische Theorien / Nolen D., Schultze R.O. (Eds.). -München: Verlag Beck, 1995. - S. 625-636.
Niewöhner J. Epigenetics: Embedded bodies and the molecularisation of biography and milieu // BioSocieties. - 2011. - Vol. 6, N 3. - P. 279-298.
Oyama S., Griffiths P.E., Gray R.D. Cycles of Contingency: Developmental Systems and Evolution. - Cambridge: MIT Press, 2001. - 391 p.
Patzelt W.J. Einführung in die Politikwissenschaft. - 7. Aufl. - Passau: Wissenschaftsverlag Richard Rothe, 2013. - 344 S.
PigliucciM. Do We Need an Extended Evolutionary Synthesis? // Evolution. - L., 2007. -Vol. 61, N 12. - P. 2743-2749.
Evolution: The Extended Synthesis / Pigliucci M., Müller G.B., (eds.). - Cambridge: MIT Press, 2010. - 495 p.
PinkerS. The Blank Slate: The Modern Denial of Human Nature. - N.Y.: Penguin Books, 2002. -509 p.
PinkerS. The Better Angels of Our Nature: A History of Violence and Humanity. - N.Y.: Penguin Books, 2011. - 802 p.
Politikwissenschaft. Theorien. Methode. Begriffe / Nolen D., Schultze R.O. (Eds.). - München; Zürich: Verlag Beck, 1992. - 588 S.
Postgenomics / Richardson S., Stevens H. (eds.). - Durham, NC: Duke Univ. Press, 2015. - 294 p.
Provine W.B. Introduction // The Evolutionary Synthesis: Perspectives on the Unification of Biology / E. Mayr, W. Provine (Eds.). - Cambridge: Harvard Univ. Press, 1980. - P. 354-355.
Provine W.B. The Role of Mathematical Population Geneticists in the Evolutionary Synthesis of the 1930s and 1940s // Stud. Hist. Biol. - Baltimore, 1978. - Vol. 2. - P. 167-192.
136
RheinbergerH.-J. Heredity in the twentieth century: Some epistemological considerations // Public Culture. - 2013. - N 25(371). - P. 477-493.
Richerson P.J., R. Boyd. Culture is Part of Human Biology: Why the Superorganic Concept Serves the Human Sciences Badly // Science Studies: Probing the Dynamics of Scientific Knowledge / S. Maasen, M. Winterhager, ed. - Bielefeld: Transcript, 2001. - P. 147-178.
Richerson P.J., Boyd R. Not By Genes Alone: How Culture Transformed Human Evolution. -Chicago: University of Chicago Press, 2005. - 332 p.
Rieger G., Schultze R.-O. Postmoderne und Politik // Politische Theorien / Nolen D., Schultze R.O. (eds.). - München: Verlag Beck, 1995. - S. 483-493.
Rose N. The Politics of Life Itself: Biomedicine, Power, and Subjectivity in the Twenty-First Century. - Princeton: Princeton Univ. Press, 2006. - 368 p.
Sismondo S. Science and Technology Studies and an Engaged Program // The Handbook of Science and Technology Studies / Hackett Edward J. et al. (eds.). - Cambridge, Mass.: MIT Press, 2008. - P. 13-31.
SkinnerB.F. Science and Human Behavior. - N.Y.: Macmillan, 1953. - 461 p.
Smocovitis V. Unifying Biology. The Evolutionary Synthesis and Evolutionary Biology. - Princeton: Princeton univ. press, 1996. - 230 p.
Somit А., Peterson S. Biology and Political Behavior: The Brain, Genes and Politics. - The Cutting Edge. - Bradford: Emerald Group Publishing, 2011. - 264 p.
Stotz K. The Ingredients for a postgenomic synthesis of nature and nurture // Philosophical Psychology. - 2008. - Vol. 21, N 3. - P. 359-381.
Stotz K., Bostanci A., Griffiths P.E. Tracking the shift to 'post-genomics'// Community Genetics. -2006. - Vol. 9, N 3. - P. 190-196.
Sunder R.K., Leonelli S. Introduction: biomedical trans-actions, postgenomics and knowledge/value // Public Culture. - 2013. - Vol. 25, N 3. - P. 463-475.
The extended evolutionary synthesis: Its structure, assumptions and predictions / Laland K., Uller T., Feldman M.W., Sterelny K., Müller G.B, Moczek A., Jablonka E., Odling-Smee J. // Proceedings. Biological sciences. - L., 2015. - N 282 (1813). - P. 20151019. - DOI: 10.1098/rspb. 2015.1019
Thinking about Evolution: Historical, Philosophical and Political Perspectives / Singh R.S., Krimbas C.B., Paul D.B., Beatty J. (eds.). - N.Y.: Cambridge univ. press, 2011[2001]. - 606 p.
Tinbergen N. On aims and methods of ethology // Animal Biology. - 2005. - Vol. 55, N 4. -P. 297-321.
Turda M., Weindling P. Blood and Homeland Eugenics and Racial Nationalism in Central and Southeast Europe, 1900-1940. - Budapest; N.Y.: Central European Univ. Press, 2007. - 467 p.
Van Lente H., Spitters C., Peine A. Comparing technological hype cycles: Towards a theory // Technological Forecasting and Social Change. - 2013. - Vol. 80, N 8. - P. 1615-1628.
Waddington C. The Strategy of the Genes. - L.: Allen and Unwin, 1957. - Reprinted: The epi-genotype // Int. J. Epidemiol. - 2012. - N 41. - P. 10-13.
Welsch W. Unsere Postmoderne Moderne. - Berlin: Akademie Verlag, 1988. - 344 S.
Wilson E.O. On Human Nature. - Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1978. - 207 p.
Wilson Е.O. Sociobiology: The New Synthesis. - Cambridge: Belknap Press, 1975. - 697 p.
Wollmann H. Implementationsforschung / Evaluationsforschung // Politwissenschaftliche Methoden / Kriz J., Nolen D., Schultze R.O. (eds.). - München: Verlag Beck, 1994. - S. 173-179.
137
