CC BY
106
УДК 7.01:612
М. В. Омельяненко
Концепция искусства в докладах Л. А. Орбели о второй сигнальной системе
Статья представляет уникальный проект изучения культурного поведения человека, предложенный одним из ведущих физиологов павловской школы в середине XX в. Определение искусства в концепции Леона Орбели и соотношение в ней таких явлений, как искусство и язык, до сих пор имеют определенный исследовательский интерес.
Ключевые слова: искусство, Л. А. Орбели, И. П. Павлов, поведение, психофизиология, язык
Maria Omelyanenko
Interpretation of art in studies of L. A. Orbeli on the second signal system
The article is dedicated to the review of a unique project of study of the cultural behavior of a human being, performed by one of the followers of Ivan Pavlov on the field of study of psychophysiology in the middle of the 20th century. Definition of art according to the concept of Leon Orbeli and correlation of such phenomena as art and language still are of interest to scholars.
Keywords: art, behavior, language, L. A. Orbely, I. P. Pavlov, psychophysiology
При сведении вместе вопросов искусства и достижений психофизиологии наиболее ответственным моментом является сам выбор учения внутри психофизиологических исследований, которое смогло бы послужить надежной опорой для разрешения эстетических проблем. Некоторые школы напрямую и скоро обращаются к толкованию творчества и восприятия искусства, не предлагая по-настоящему цельного воззрения на поведение и его физиологические механизмы или хотя бы перспективу такого воззрения. Развивающаяся по сеченовскому плану и под мощным влиянием И. П. Павлова советская и российская физиология высшей нервной деятельности, наоборот, в целом всегда была далека от обобщений социального и культурного свойства. Однако и здесь, в системе изучаемых ею предметов, имеются очевидные ниши для таких явлений, как художественное видение, творческая деятельность и прочее.
Одно из прямых обращений к подобным вопросам внутри самой павловской школы включает искусство и творчество в феномен второй сигнальной системы отражения действительности. Этот опыт имел место в 1940-е гг. в ряде публичных выступлений Л. А. Орбели1. Главная их тема - взгляд Павлова на различия в механизмах поведения высших животных и человека, в связи с которым Орбели и трактует павловский набросок учения о второй сигнальной системе -особом кортикальном механизме приспособления, имеющемся только у людей2. Предварительные соображения Павлова послужили основой для относительно небольшого числа экспериментальных и теоретических работ советских
физиологов. Причины такой осторожности - и в исторической неуместности перехода от физиологии индивидуального поведения к явлениям уже социокультурного плана (а именно это здесь требуется), и в мере ответственности при распространении рефлекторного принципа на всю без остатка нервную деятельность человека.
Теоретические построения Орбели по проблеме второй сигнальной системы, как правило, вызывали возражения либо, наоборот, молчание других последователей Павлова. Автор полемизировал с тем, что многим казалось исходным и главным тезисом великого ученого: вторая сигнальная система - это появление возможности пользоваться сигналами человеческой речи; это восприятие слова, а не одних только натуральных раздражителей. Такое простое отождествление первой и второй сигнальных систем с работой, в первом случае, базовой сенсорики (общее достояние человека и животных - обладателей неокортекса) и, во втором случае, речевых центров мозга, в определенном смысле, справедливо. Посмотрим, как складывался этот подход.
С самого начала Павлов формулировал понятие о сигнальных системах в связи с психопатологическими проблемами: нарушениями речи как общем симптоме плохой работы коры; нарушениями оценки реальности - при сохранении способности к словесно-логической деятельности. Отсюда интерес Павлова к локализации речевых пунктов в коре, их специфике и само направление его рассуждений, трактующее речевые центры как новый этаж в иерархии мозга (с той многозначительной оговоркой, что для них не создается особый отдел) - самый
хрупкий, но подчиняющий себе более древние механизмы. Отсюда знаменитые павловские «художественный» и «мыслительный» типы человека, два отклонения от нормального мышления, наблюдаемые ученым как в клинике, так и в научном сообществе среди оппонентов. У обоих типов, как сказал бы Сеченов, номинальное расходится с реальным. Художник не умеет оторваться от воспринятого им конкретного предмета и соотнести его с известными классами явлений, буквально: подобрать название, ведь слова как раз и фиксируют понятия о классах. Мыслитель, напротив, легко оперирует обобщенными вербализованными представлениями, но они для него - самостоятельная реальность, не нуждающаяся в перепроверке чувственными впечатлениями.
Итак, первый подход к толкованию концепции отражательной, условно-рефлекторной деятельности на уровне коры различает две сигнальные системы по модальности задействованной сенсорики - отражение идет либо базовыми средствами, либо при помощи восприятия речи. Одним из следствий этого подхода стало отношение к появлению и работе речевых центров мозга как к единственному условию мышления. Однако Павлов наметил и другое направление в изучении сигнальных систем. Ему принадлежат фразы о слове как «сигнале сигналов», фиксирующем особым способом данные всей другой сенсорики3. При таком взгляде исчезает противопоставление сенсорного и вербального, а появляется, что будет принципиально важно для Орбели, проблема отражения второй степени, отражения социального. Это ситуация, в которой становятся возможными фиксация условно-рефлекторного опыта и обмен им. Для осуществления таких задач требуется, конечно, не собственно речевая деятельность, которая бывает непроизвольной или неадекватной, а сознание и мышление. Павлов видел эту не-тождественность между способностью говорить и способностью мыслить, что доказывают, например, его слова о возможности осмысленной коммуникации вне речи (язык математического описания у человека4) и о мышлении до нее («уловление нормальной связи вещей» у шимпанзе5; естественное появление обобщенного понятия у высших животных в целом - например, понятия модальности, т. е. принадлежности ряда раздражителей к определенной сенсорной системе6).
Суммируя, можно сказать, что для Павлова существовала возможность идентифицировать и различать сигнальные системы не по параметру задействованного сенсорного механизма коры, а по порядку отражения реальности - пер-
вому (непосредственному) или второму (опосредованному, работающему в человеческом социуме). В этом контексте опосредованное отражение биологически ценнее. Оно корректирует индивидуальное поведение в связи с групповым условно-рефлекторным опытом, а его зачатки надо бы искать и до появления Homo sapiens, у других социальных видов.
Для Орбели именно такой взгляд на определение сигнальных систем адекватен. Он не верил в то, что на уровне коры какие-либо центры, даже речевые, могут работать на новых принципах и обособленно (это, в общем, павловская тенденция тоже). Он обратил внимание на сходства в работе обеих сигнальных систем, на сходства речи и невербальных способов фиксации смысла (например, нотной записи) и, главное, на осмысленность в формировании высказывания, которая просто технически не может быть принадлежностью одного только механизма речи. Отсюда уверенность Орбели в том, что вторая сигнальная система для начала не есть одномоментно возникшая модальность восприятия и работы с представлениями, которая образована немногими нововведениями (артикуляционный аппарат, переделки в коре и среднем отделе мозга), но при этом ответственна за появление у человека обобщающего мышления.
Орбели смотрит на проблему сигнальных систем иначе: первая сигнальная система коры головного мозга - это столкновение с реальностью и формирование адекватных органов приспособления (корковых моделей безусловного рефлекса, корковых ассоциаций) в рамках существования одной особи. Вторая сигнальная система обслуживает коммуникацию: осмысленную передачу рефлекторного опыта любыми доступными, не обязательно вербальными, средствами и сознательную реконструкцию чужого отражения реальности, - например, создание трудового движения или установление причинной связи между не связанными ранее явлениями. Сигналы сообщения при этом всегда есть принадлежность физического мира, и, если воспринимающая сторона не готова к правильной оценке их происхождения и смысла, они останутся для нее натуральными раздражителями, сигналами первой сигнальной системы.
Итак, вторая сигнальная система - это корковый (значит, условно-рефлекторный) механизм, упрощающий и умножающий случаи обмена условно-рефлекторным опытом. При таком подходе к проблеме невозможно не задаться вопросом становления этого механизма, и Орбели в своих работах предполагал существование промежуточных этапов между сигнальными си-
стемами. Энтузиазм эта гипотеза вызвала лишь однажды, в кругу приматолога Л. А. Фирсова. Кроме того, подход Орбели ведет к распаду тождества «вторая сигнальная система - речевая деятельность». Это особенно шокирующий момент его концепции, прямо противоречащий ряду фраз Павлова, однако для самого Орбели речь идет только о точном понимании сказанного7. Один из побочных результатов этой работы важен для гуманитариев - во вторую сигнальную систему Орбели включил то, что мы теперь называем языками искусства. Воспроизведем ход рассуждений физиолога более детально.
Павловская физиология неокортекса стала рассматривать эту самую новую часть мозга как поле для динамичного моделирования безусловных рефлексов (врожденного видового поведения, за которое отвечают нижележащие этажи центральной нервной системы) в связи с индивидуальным опытом особи. Чем больше по объему эта часть в филогенезе, тем весомее доля опыта и тем большим трансформациям подвергается видовое поведение. В последние годы жизни Павлов пришел к выводу: функция построения корой временных моделей безусловных рефлексов - лишь частный случай ее приспособительной ассоциативной работы по отражению связей между всеми событиями реальности. Изучая корковые представительства отдельных сенсорных систем, он стал называть всю кору анализатором, имея в виду абсолютность следующего принципа. Какой бы синтетической ни выглядела работа мозга в сознании, неокортекс все же оперирует данными поэлементно: и в момент восприятия с его автоматическим, в принципе не связанным с сознанием анализом информации, и при работе с констелляциями уже не наличных, а повторных возбуждений разномодальных пунктов коры. Ниже я буду говорить о воспринимаемом и воспроизведенном (представленном) вместе, не учитывая также связей таких констелляций с подкоркой. Самые подходящие термины для них: корковая ассоциация, функциональная единица (Павлов), условная комплексная система (Орбели), а Э. А. Асратян рекомендовал и в подобных случаях говорить «условный рефлекс», чтобы смысл целого не потерялся8.
Элементы отраженного корой явления соединяются вместе в силу временной смежности раздражителей. Соединение не требует сознания; его естественное условие - многократное совпадение элементов (в позднем филогенезе коры ситуация с многократностью изменится). Нет нужды в сознании и для обобщающей активности мозга: конкретные явления мира группируются в ряды естественным путем, ведь кон-
стелляции возбуждений в пространстве коры перекрывают друг друга. Совпадение между представлением, которое находится в рабочем состоянии, и комплексом наличных возбуждений в пунктах, скажем, распознавания цвета даст в итоге новое представление. Это случай простейшей ассоциации по сходству и зачаток человеческих понятий о классах явлений. Помимо смежности и сходства, кора фиксирует последовательность раздражений во времени, интервалы и контрастность явлений. Связи (временные, условно-рефлекторные) между пунктами всей ассоциации, в принципе, одинаковы. Отсюда вытекает своеобразное равноправие таких пунктов. Можно умозрительно разделять устойчивую ассоциацию на объективно законные и случайные части, однако в реальной ее работе всякая иерархия временна, зависит лишь от качества процессов возбуждения в отдельных пунктах. По той же причине умозрительны: ограничение списка элементов и понятие завершенности отдельного представления, граница между типами ассоциирования, граница между порядками ассоциирования (соединившись, ассоциации не превращаются в комплекс высшего порядка, - это всего лишь другая ассоциация). То же и с понятием элемента: он может оказаться составным.
В корковом отражении выделяют общий для человека и животных уровень - первую сигнальную систему, отличную от сигнальной системы подкорки, в которой немногочисленные безусловные раздражители (например, вещество пищи) вызывают специальные реакции, не требующие предварительного опыта. Первая сигнальная, напротив, использует для формирования поведения всю информацию, приобретенную особью в процессе контакта с реальностью (данные интерорецепторов в том числе). Изначально, как мы видели, в восприятии мира объективное положение дел схватывается корой приблизительно - через фиксацию смежности явлений, их сходства и так далее. Школа Павлова провела обширнейшую работу по изучению условно-рефлекторной деятельности, основанной на многократном совпадении или устойчивом следовании событий во времени. Однако здесь были исследованы и другие типы ассоциирования, и многие эффекты их суммации, в частности, ассоциирование при однократном совпадении событий, а то и вовсе без него (феномен внезапного замыкания или условной связи через промежуточное звено9). В филогенезе коры эти явления приходятся на поздний этап и у человека доминируют.
Эволюционные улучшения человеческого мозга шли, я бы сказала, под девизом: лучше
условного рефлекса может быть только новый условный рефлекс для каждой ситуации. У человека повышена динамика процессов возбуждения и торможения, улучшено следовое возбуждение, появилась возможность воспроизводить возбуждение и торможение при помощи вспомогательных средств (например, речь вне коммуникации). Переделка врожденной ориентировочной активности привела к увеличению паузы при оценке события, торможению актуального условно-рефлекторного опыта ради выработки нового, лучшего решения. Наконец, работа коры человека не так однозначно, как у животных, связана с витальными потребностями. Павлов это бескорыстие в исследовании мира подметил уже у приматов, наблюдая в Колтушах шимпанзе Розу. Все нововведения делают мозг человека механизмом идеального отражения реальности, работающим превентивно, с изучением вероятностей низкого порядка и без обязательной связи с биологическим смыслом. Такое техническое решение выглядит парадоксальным, но адекватность вида повышает. Еще один парадокс: освоение возможностей нового мозга и решение поведенческих задач на таких условиях представляют собой трудную в нервном отношении работу, которая есть не следствие появления сознания и мышления, а лишь его предпосылка.
Изучение первой сигнальной системы советскими физиологами доказывало, что осуществляемый человеческим мозгом анализ реальности в своих наиболее значимых частях скрыт от сознания и не идентичен аналитическому мышлению, представляющему собой, в свою очередь, специальный навык во взаимодействии с миром, а не чудесное свойство отдельно взятой головы. При жизни Павлова его учение резко противоречило гештальт-теории и выявляло ряд допущений в остальных зарубежных психофизиологиях, признающих момент анализа, но слишком зависимых от логики XIX в. Важный момент - своеобразие понимания отношений знака и явления, а также проблемы означивания в физиологии. Павловский взгляд на работу коры, как показано выше, отрицает морфологически фиксированную стабильность в иерархии и функциях отдельных элементов представления. То же касается границы в составном, комплексном представлении (вроде «знак-предмет»). Поэтому знаки в рамках первой сигнальной системы (по Орбели - «предвестники», «предшественники событий»10) не отчуждены от отражаемого явления. Это равноправные его части, признаки, оказавшиеся как бы во фронте и по принципу pars pro toto активирующие корковую ассоциацию. Причем активация может
начаться с другого конца, ведь связь между частями работает и в обратном направлении.
Интересен вопрос о том, корректно или нет с физиологической точки зрения дробить отражаемое корой на предметы и знаки по параметру их материальности. Понятно, что знаки вообще материальны, но, может быть, физические данные имеют объективно иной статус, чем химические, и всегда являются их знаком? Или: граница между знаками и явлениями приходится на границу между дистантно и контактно воспринятой физикой? В 1970-е гг., под воздействием известной научной моды, советский физиолог Г. Х. Шингаров попытался в таком духе отграничить истинное означаемое от его знаков в рамках первой сигнальной системы11. Получилось, что означаемое - это безусловный раздражитель (вещество пищи, повреждающий агент) или сам факт его взаимодействия с организмом, а все остальное в мире - знаки этого явления либо ничто. Однако такая чрезвычайная специализация контакта организма с реальностью и отсутствие обратной связи между частями рефлекса сделало бы первую сигнальную весьма скромным улучшением сигнальной системы подкорки. Более того, из этой концепции вытекает то, что кора есть отдел, всего лишь обслуживающий подкорку в вопросе анализа воспринятого, но зачем ей тогда механизм подавления врожденного поведения? Особенно сомнительно мнение Шингарова о иерархии коркового представления (с постоянным главенством пищевого, болевого и прочих центров) выглядит в случае человека с его расстройством концентрации на биологически значимых вещах.
Орбели, трактуя первую сигнальную систему коры, отдавал должное руководящей роли этого отдела. Для него появление больших полушарий мозга - действительно радикальный перелом в эволюции нервной деятельности, после которого доминирование нижележащих отделов становится патологической тенденцией. Активность коры, как я уже упоминала, мыслится им изначально как нечто единое, поэтому он замечает единство механизма обеих ее сигнальных систем12. Для ассоциативной работы мозга нет разницы, добавляется или нет в корковое отражение явления или класса явлений новая группа раздражителей (имя, название). Если такие группы, соединяющие в себе по какому-нибудь правилу несколько типов раздражения, последовательно внедрять в ряды представлений, то у представлений появится новая искусственная модальность. В дальнейшем она будет работать точно так же, как естественные (зрительная, моторная и так далее). Поэтому Орбели
справедливо посчитал, что подготовительная работа, осуществляемая воспринимающей стороной (скажем, ребенком, обучаемым языку) до начала осмысленной коммуникации, идет в пределах первой сигнальной системы. Это обычный процесс образования условно-рефлекторных связей по принципу временного совпадения, дающий устойчивое, прямое и обратное соединение вербальных и всех остальных признаков отраженного предмета. Единственная новость -эти особые искусственные модальности, которые навязываются пассивной стороне теми, кто уже владеет устной и письменной речью. Добавлю, что подобные модальности, только соответствующие иным сенсорным возможностям, можно ввести и в отражательную деятельность высших животных.
Впрочем, разговоры о пассивности одной из сторон обучения языку умозрительны. Кроме описанного выше аспекта, высшая нервная деятельность ребенка при его освоении включает в себя работу имитативного безусловного рефлекса (звукоподражание); корковое ассоциирование при произведении пищевых звуков; инстинктивные и произвольные упражнения голосового аппарата13. Этот сложный диалог коры и подкорки у взрослого человека сходит на нет, уступая место доминированию разных форм условно-рефлекторного поведения. В речевой активности взрослого тот аспект ее становления, который представляет собой образование условного рефлекса по многократному совпадению слова и предмета, особенно явен при автоматическом назывании конкретного объекта или, наоборот, активации соответствующего представления при восприятии отдельного слова.
Где же, с точки зрения Орбели, начинается павловская вторая сигнальная? Ведь если принцип временного совпадения, работавший во время подготовки к коммуникации, сохранить как руководящий, то человек не будет отличаться от попугая, тоже оснащенного и условно-рефлекторным механизмом, и аппаратом артикуляции14. Ответ выглядит приблизительно так: коммуникация у социального вида, стоящего на вершине эволюционной лестницы, требует какой-то системы передачи условно-рефлекторного опыта, которая сама может быть уже только преимущественно условно-рефлекторной. Мощные и динамичные процессы возбуждения и торможения, высшие типы ассоциирования (в частности, условная связь через промежуточное звено) и другие аспекты генеза человека приводят к появлению своего рода произвольного управления нервными процессами коры. Это не чистый произвол, так как работа мозга все равно
остается рефлекторной по своему принципу и причине, богатой автоматическими и стереотипными действиями, а временами в нее даже вмешивается врожденное поведение.
Но сознание появилось, и впервые в коммуникации начинается осмысленное использование сигналов как «средств общения»15: от подачи отдельного знака до целостных систем, языков. Самые важные из них, конечно, те, что сформировались естественным образом как «малоемкие» модальности, фиксирующие данные всех других модальностей и любые результаты ассоциирования16. Как я понимаю, язык (а в общих словах: форма второй сигнальной системы) возникает при переходе от использования отдельного знака, который осуществляет простой вызов соответствующего ему представления, к группе знаков в одной модальности, отношения между которыми могут изменять отношения между представлениями, а также внутри них у воспринимающей стороны. Таким образом, сигналы второй сигнальной системы, возбуждая или тормозя готовые ассоциации индивидуума, создают новые связи и вообще новый тип опыта, основанный на опосредованном контакте с миром. Поскольку возбуждение и торможение в коре мозга - реальные нервные процессы, которые запускаются физическим воздействием на сенсорные системы, то влияние на ассоциирование реципиента осуществляется здесь окольными, но все-таки использующими физику путями.
По мысли Орбели, тот, кто формирует высказывание, имеет на руках какой-то полезный результат своей индивидуальной отражательной деятельности. Приведу примеры: точную дифференцировку раздражителя, информацию о ритме работы, создании произвольного движения, новой цели действия. Формирующий высказывание должен либо сам генерировать раздражители как некую новую физику, либо использовать в качестве них какие-то независимые объекты17. Раздражители устанавливают в нервной системе воспринимающей стороны, между подходящими фрагментами ее старого поведения, новые условные связи, - это и становится реконструкцией чужого полезного опыта18. Описание Орбели можно дополнить выделением в высказывании аспекта оперирования собственными представлениями в модальности выбранного языка и аспекта воздействия на чужое поведение, предполагающего высокую степень осведомленности о его строе. Понятно, что эти аспекты могут оказаться рассогласованными - прежде всего, в случае обмана. В этом смысле работа, идущая на стороне восприятия высказывания, тоже непроста и требует осмысленного подхода.
Здесь я снова остановлюсь на определении знака, на этот раз в рамках второй сигнальной системы. Из взглядов Орбели, по моему мнению, вытекает следующее: и во второй сигнальной системе знак продолжает быть равноправным элементом представления, временно имеющим статус важной приметы и по принципу pars pro toto возбуждающим всю ассоциацию. И только когда одна из сторон коммуникации начинает сопоставлять сообщение и его истолкование именно как борьбу двух не совпадающих в точности миров ассоциаций, когда появляется понятие о воздействии сообщением на поведение, тогда знаки, наконец, начинают пересекать воображаемые границы представлений и обособляться от своих означаемых. Однако речь всегда идет о распаде конкретного представления и для конкретного участника общения. Критическое отношение к происходящему может даже побудить одну из сторон коммуникации заранее мыслить отдельные фрагменты своего или чужого сообщения как пункты, ведущие к множеству корковых ассоциаций, среди которых нужно выбирать что-то одно. Но подобные расчеты представляют собой трудные нервные задачи, для постановки которых нужны особые показания. Поэтому общие законы означивания, характерные для первой сигнальной системы, во второй не отменяются и даже остаются основными. Знак автоматически вызывает или фиксирует то одно представление, которое наиболее актуально в индивидуальном опыте, наиболее устойчиво и, значит, часто является результатом примитивной ассоциации по многократной смежности. Все остальное в процессах создания и интерпретации знака - дополнения к этой основной тенденции.
Немаловажная тема в рассуждениях Орбели о второй сигнальной системе - эволюционное становление этого механизма. Эта часть его концепции представляет собой уже не просто трактовку павловского учения, а принципиальное его развитие. Эволюцию второй сигнальной системы Орбели предложил изучать на материале раннего онтогенеза человека, но есть и более чистый материал - высшие приматы, групповое взаимодействие которых требует сложной сигнализации, причем ясно, что безусловно-рефлекторные элементы преобладать в ней уже не могут.
В этом направлении многое было сделано, уже после смерти Орбели, Л. А. Фирсовым19. Этот исследователь потвердил то, что основная работа по становлению второй сигнальной была проделана эволюцией до появления человека, и ее результат обеспечен самим переходом к условно-рефлекторному типу поведения. Фирсова,
как и Орбели, беспокоили встречавшиеся даже в советской физиологии предрассудки: человеческий тип коммуникации появляется внезапно; у животных нет обобщенных представлений; вне-вербальное мышление человека только вторично воспроизводит его вербальное понятийное мышление20. Опираясь на чужие и собственные исследования онтогенеза шимпанзе и их социальной жизни, Фирсов очень существенно поддержал Орбели (и косвенно Павлова) в полемике с теми, кто не видел естественных корней второй сигнальной системы человека. А один из его сотрудников, А. М. Дубинский, даже попытался восстановить процесс создания гоми-нидами сигналов второй сигнальной на основе натуральных объектов, - в отличие от генерации и записи звуков21.
По большому счету, довести до полной ясности описание промежуточного состояния между сигнальными системами советские приматологи не сумели. Однако предложенный Фирсовым метод исследования, бесспорно, лучший из возможных. Особенно по той причине, что здесь стало учитываться отношение процессов возбуждения и торможения к социальному взаимодействию, в частности, к взаимному статусу участников общения. Попытаюсь изложить суть достигнутого на этом пути. На одной стороне моста между сигнальными системами коры, в исходном пункте - ситуация, в которой члены группы формируют адекватное поведение, не коммуницируя, а только наблюдая друг за другом. Это случай первой сигнальной системы, и сигналами здесь являются чужие мимика, движение, специальные звуки-компоненты ориентировочной, оборонительной и других врожденных реакций. Средство правильного понимания происходящего с соплеменником - обильный запас корковых ассоциаций, в том числе, как настаивал Фирсов, довербальное понятие о себе подобном. В конечном пункте перехода ко второй сигнальной системе - возможность тормозить для всех сторон и врожденные, и условно-рефлекторные реакции. Это и есть осмысленность и управляемость коммуникативного процесса.
Возвращаясь к текстам Орбели, укажу на то, как он разрешил вопрос об участии безусловно-рефлекторного, а конкретно имитатив-ного поведения в реализации человеческого общения, которое, напомню, включает в себя творчество и восприятие искусства. Вопрос этот - далеко не праздный для исследователя-гуманитария, обнаруживающего понятия «подражание», «имитация» почти в каждой теории, дающей психологические определения работе художника или зрителя. Интересна проблема
отношения имитативного инстинкта к условнорефлекторной коммуникации и самому Орбели. В своих докладах и лекциях он несколько раз изложил свое решение этой, в общем, весьма частной задачи22. Заключение ученика Павлова выглядит следующим образом. Инстинкты человека (в павловской классификации: безусловные сложнейшие рефлексы) подверглись настолько серьезным и многоэтапным видоизменениям, что даже нормальная их работа, идущая уже под началом больших полушарий, по-настоящему видна при дисфункции, патологии, экстирпации долей неокортекса либо в раннем детстве. Поэтому различные подражательные действия, характерные для социального взаимодействия людей, есть «ложная», условно-рефлекторная имитация23. Она вызывается и направляется, пусть это не всегда очевидно сознанию, какими-то корковыми ассоциациями и ни в коем случае не представляет собой подражание истинное -специальную реакцию из арсенала сигнальной системы подкорки.
Приведу примеры ситуаций, к эстетическим и психологическим толкованиям которых следовало бы приложить это мнение Орбели. Особенно важны среди них такие, в которых имитационные моторные реакции возникают мгновенно при восприятии чужого действия, в отличие от медленной, управляемой сознанием его реконструкции: имитация у актера, повторение интонации у пародиста или композитора, то же - у зрителя. Именно этот ряд быстрых реакций наиболее проблематичен. Орбели определил бы их как неконтролируемые, но не инстинктивные, так как с физиологической точки зрения не видно, куда имитационный рефлекс вообще может вклиниться во время восприятия объекта подражания, когда мозг реципиента занят ориентировочной и ассоциативной работой. Такого рода подражание, как я думаю, есть скорее дошедший до автоматизма навык освоения нового выразительного средства (в физиологических терминах - сигнала второй сигнальной). Можно предложить и другое объяснение с тем же конечным итогом: подражательные движения нередки при легких формах гипнотического (сонного) состояния, которые по Павлову трактуются как время, когда часть ассоциаций реализуется легче обычного, и потому увиденное, услышанное реципиентом может отозваться воспроизведением моторной части его представления о данном явлении. Далее, никак не связан с истинной имитацией, которая в своей эфферентной части имеет моторную реакцию, такой феномен, как понимание зрителем смысла жеста, позы, мимики, интонации в произведениях различных видов искусства. То же
касается неконтролируемого сознанием зрителя воспроизведения уже не моторного, а вегетативного компонента в поведении актеров, певцов, изображенных на картине людей и так далее. Все эти вчувствования в чужое телесное, эмоциональное и умственное состояние - результат аналитической и ассоциативной работы коры.
Последняя тема в изучении второй сигнальной системы у Орбели, которую я хочу представить, - это языки, их виды, их создание и использование. Общие определения, которые давал языкам Орбели: формы общения, формы осмысленной сигнализации24. Среди них им были названы, кроме письменной и устной речи, языки жестов, системы тактильных знаков слепых, цифровая запись, нотации различного назначения, живопись, музыка. Список можно расширить, и, по мнению Орбели, он открыт для новых, изобретаемых по ходу развития культуры языков. Так с большим интересом физиолог упоминал о кинетографии - новом способе записи танцевальных движений (имеются в виду, как я полагаю, опыты Р. фон Лабана)25.
Фундаментом как естественного возникновения, так и искусственного конструирования языков в нервной деятельности человека является свобода в усложнении и фрагментации представлений, способность выделить в них группы элементов, придать таким группам оперативную и сигнальную функции и продолжать всю ассоциативную работу через их посредство, как бы на поверхности отраженных корой явлений. Назначение искусственной модальности для ряда представлений, которое в итоге может вылиться в формирование языка, Орбели назвал «процессом символизации»26. Отсюда получается, что основа и одновременно сигнализационные средства языков - это более или менее устойчивые, отчасти зафиксированные культурой, отчасти открытые для переделок комбинации признаков явления (они же - элементы корковой ассоциации).
Приведу примеры таких комбинаций признаков, которые из особой модальности восприятия и оперирования в условиях общения превращаются в знаки/сигналы. Для изобразительных искусств характерно преимущественное использование тех элементов, которые относятся к корковому представительству зрительной системы. По довольно произвольным планам зрительное восприятие здесь редуцируется, и каким-то аспектам сохранившейся его части оказывается предпочтение. Так, существуют живописцы и целые направления в живописи, которые сосредотачивают внимание на специфике пространственно-частотного восприятия (речь о степени детализации распределения света и
тени) или на текстурах (сюда входит цвет). Так для живописцев Возрождения, из-за их стремления создать иллюзию трехмерности, очень важны были любые косвенные признаки расположения объектов в пространстве. Однако в понятии о живописи есть и множество менее принципиальных, группирующихся в огромные комплексы примет, сведения о которых тоже накапливаются в ходе конкретного опыта. Например, я знаю, что картина ограничена рамой, висит на стене, о ней говорят «так себе» или «шедевр», иные люди путают ее со стенной росписью и тому подобное.
Еще пример: язык кино в годы становления этого искусства у ведущих российских режиссеров отождествлялся с монтажем - приемом, который извлекает смысл из сопоставлений того, что исследователь восприятия назвал бы блоками визуальных данных, собранных при отдельных ориентировочных движениях. А для Чарли Чаплина и в книге «Видимый человек» Б. Балаша (1924) сутью языка кино является актерская работа. Именно актер передает основное содержание произведения через жесты, движения, мимику. Причем и те, и другие ранние толкователи проблемы языка кинематографа не допускали мысли, что в нем появятся звуковые (шумовой и вербальный) компоненты.
Подведу итог этого искусствоведческого отступления: есть смысл говорить о языке очень широко, обращаясь к точному описанию его специальных средств лишь применительно к конкретному высказыванию, тексту. Единственные общие условия существования языка, как показал Орбели, - это само наличие коммуникативной ситуации, доступность знаков сенсорным системам, эффект воздействия на ассоциативную деятельность реципиента и подготовительные периоды освоения либо специальные введения в те языки, которые используют совершенно новые символы.
Поскольку Орбели был озабочен самым общим определением второй сигнальной системы, он, к сожалению, не стал разбирать многие вопросы, касающиеся тех разнообразных форм общения, которые были упомянуты в его выступлениях. В частности, речь идет о различиях между знаками в языках наук и искусств, об особых задачах художественного текста и прочем. Немногие высказывания Орбели по этим проблемам сводятся к следующему. Формулы, ноты передают смысл экономично и точно, а слова способны еще и фиксировать информацию в любой модальности и, значит, осуществлять введения в любые языки и посредничать между ними. Искусства же имеют дело со знаками, далекими от экономичности и точности,
апеллирующими к огромным пластам ассоциаций, которые складываются больше естественными, чем искусственными путями в рамках первой сигнальной системы человека. Но и эти знаки - вовсе не сигналы конкретных явлений. Они передают результат чужого обобщения, чужого опыта. Стало быть, и здесь «вторая сигнальная система является доминирующей»27. В музыке «комбинации звуков... раскрывают смысловое содержание»28. От живописца требуется умение «подобрать. физические условия, которые сами по себе ничего общего с первоначальными не имеют», но могут заставить зрителя полноценно, с выходом за рамки одних только зрительных ощущений, воссоздать переживаемое другим человеком событие и сформировать собственное отношение и к нему, и к художнику29. По этой причине Орбели «вместо того, чтобы идти гулять в лес», «с восторгом» отправлялся в Русский музей смотреть пейзажи Ивана Шишкина30. Из-за этого ему были важны написанные Михаилом Нестеровым портреты Павлова, хотя он и сам видел, как тот читал или пристукивал кулаками по столу.
В этом направлении своих исследований, уже напрямую предлагающем толкование художественных явлений, Орбели сделал, как можно видеть, немногое. После него исключительный по своему объему и значению вклад в применение достижений павловской физиологии к анализу искусства внес П. В. Симонов31. Этот советский и российский физиолог, главным научным интересом которого было изучение эмоций и потребностей (прежде всего, человеческих), занимался и частными, и общими вопросами, актуальными в гуманитарных областях. Среди частных случаев истории искусства, которые он специально рассматривал, - метод К. С. Станиславского. Что касается общих вопросов эстетики и искусствознания, то Симонов предложил убедительные решения ряда проблем, связанных с предназначением искусства, интуицией художника, деятельностью зрителя. Особенную ценность имеет его взгляд на феномен красоты в искусстве и жизни. Однако у методов исследования искусства, которые были найдены советскими учеными на пути развития физиологии высшей нервной деятельности, по моему глубокому убеждению, потенциал еще больший.
В завершение этого обзора определения второй сигнальной системы у Орбели, отмечу то, что мне кажется существенным именно для его актуального использования в гуманитарных дисциплинах. Орбели впервые развернуто заговорил об искусствах в контексте павловского учения о коре головного мозга, - в прямой связи
с принципом аналитической работы коры и, значит, составным характером всякого восприятия и представления. Из-за этого для специалиста по искусству учение Павлова до сих пор является лучшим лекарством против гештальт-теории, всех ее более поздних подобий и вообще любого бегства от детального понимания происходящего как с художником, так и со зрителем.
Далее важно, что вся активность человека, связанная с изобретением языка искусства, с созданием конкретного произведения, с его восприятием, оценкой, интерпретацией, понимается здесь как нормальное поведение, целостные поведенческие акты, а не их фрагменты. Например, случайные аспекты зрительного восприятия или эмоциональной жизни, собранные в столь же случайные иерархии. Подобная, чуждая павловской школе, дробность представления о деятельности художника или зрителя делает многие старые и современные тексты по психофизиологии искусства практически бесполезными.
Последний, самый общий и отчасти мировоззренческий момент в ценности объединения физиологии высшей нервной деятельности с науками об искусстве и культуре. Вообще существенно, что искусство и другие культурные явления высшего ранга, наиболее значимые для определения человека и человеческого общества, имеют свое собственное место внутри павловского учения об условном рефлексе как ключе к пониманию поведения. Орбели по поводу условно-рефлекторной природы речи и любых других форм реализации второй сигнальной системы замечает: «Ничего нового искать не приходится»32.
Примечания
1 Орбели Л. А. Избр. тр.: в 5 т. М.; Л., 1961. Т. 1: Вопросы эволюционной физиологии; Там же. М.; Л., 1964. Т. 3: Вопросы высшей нервной деятельности и ее развития. Далее - Орбели. Т. ...
2 Работы Павлова: статья «Проба физиологического понимания симптомологии истерии» и другие тексты 1932-1936 гг. (Павлов И. П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. М., 1951); высказывания на «Средах» с 1932 г.
(Павловские среды: протоколы и стенограммы физиол. бесед. М.; Л., 1949. Т. 1-3; Павловские клинические среды. М.; Л., 1954-1957. Т. 1-3. Далее - Среды. Т. ...).
3 Среды. Т. 1. С. 238-239; Среды. Т. 3. С. 318.
4 Среды. Т. 1. С. 233.
5 Среды. Т. 3. С. 262.
6 Среды. Т. 3. С. 7-8.
7 Орбели. Т. 3. С. 243-244.
8 Асратян Э. А. Очерки по физиологии условных рефлексов. М., 1970. С. 47.
9 Иванов-Смоленский А. Пути развития экспериментального исследования работы и взаимодействия первой и второй сигнальной систем // Тр. Ин-та высшей нервной деятельности. Сер. патофизиологическая. М., 1956. Т. 2. С. 3-20; Орбели. Т. 3. С. 264.
10 Орбели. Т. 3. С. 311, 390.
11 Шингаров Г. Х. Условный рефлекс и проблема знака и значения. М., 1978.
12 Орбели. Т. 3. С. 244-245, 248-249, 262.
13 Там же. С. 264-267.
14 Там же. С. 245.
15 Там же. С. 293.
16 Там же. С. 294, 315.
17 Там же. С. 346, 474.
18 Там же. С. 392-396.
19 Фирсов Л. А. И. П. Павлов и экспериментальная приматология. Л., 1982; Его же. Поведение антропоидов в природных условиях. Л., 1977.
20 Фирсов Л. А. К проблеме соотношения сигнальных систем отражения действительности у человека и животных // Развитие научного наследия Л. А. Орбели. Л., 1982. С.152.
21 Дубинский А. М. Вопросы эволюции сигнальных систем // Фирсов Л. А. И. П. Павлов и экспериментальная приматология. С. 119-134.
22 Орбели. Т. 3. С. 265-269, 295-297, 399-400.
23 Там же. С. 295.
24 Там же. С. 293.
25 Там же. С. 294.
26 Там же. С. 293.
27 Там же. С. 246.
28 Там же.
29 Там же. С. 347.
30 Там же.
31 Симонов П. В. Избр. тр. М., 2004; Его же. Предисловие к русскому изданию // Красота и мозг: биологические аспекты эстетики. М., 1995. С. 5-10.
32 Орбели. Т. 3. С. 247.
