CC BY
276
РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011
В. В. Долгов
КОНЦЕПЦИЯ И. Я. ФРОЯНОВА В СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ:
К ВОПРОСУ О СПОСОБАХ ВЕДЕНИЯ ДИСКУССИЙ
Исключительная «плотность» нарратива, созданного историками Древней Руси, формирует в этой сфере гуманитарного знания совершенно особую, «глубоководную» атмосферу. Каждый исследователь вынужден создавать свою концепцию в условиях, когда почти все варианты сочетаемости данных немногочисленных источников уже так или иначе опробованы. На сегодняшний день пришло время работы с нюансами и мелочами, пришло время исключительно тонких наблюдений и нетривиальных сопоставлений.
Требование времени и логика развития исследований, однако, входят с серьезное противоречие с желанием почти каждого профессионала создать свою авторскую, масштабную, «эпическую» картину прошлого. Кроме того, желание «творить с размахом» натыкается на такое же желание ближних и дальних коллег, что делает необходимым «зачистку историографического поля»: чтобы было, где развернуться, и собственная фигура не затерялась. Косвенно способствуют искажению логики развития науки и квалификационные требования при защите диссертаций, порождающие желание «сочинить концепцию».
Нам приходилось уже разбирать виды реакций историков на сложившуюся ситуацию. Прошлая статья была посвящена практике молчаливого (или «молчаливого») игнорирования исследователями работы коллег1. Настоящая статья посвящена еще одному не вполне корректному и более агрессивному механизму «высвобождения места» под свою теорию.
© В. В. Долгов, 2011
В качестве первого и весьма показательного примера этого механизма можно рассмотреть и сопоставить тексты двух известных и авторитетных историков: Н. Ф. Котляра и И. Я. Фроянова.
В книге Н. Ф. Котляра «Древнерусская государственность», вышедшей в 1998 г., привлекает внимание второй параграф первой главы, озаглавленный «Государственность как продукт классового общества?!», в котором украинский историк весьма энергично громит не успевшую еще к тому времени вполне «остыть» марксистскую концепцию классовой природы государственности у восточных славян: «Именно упрощенным и догматическим пониманием и толкованием процессов общественно-экономического развития человечества и была, вероятно, рождена мысль, в сущности, до сих пор господствующая в отечественной исторической науке: будто бы государственность есть непременно продукт классового общества, применительно к славянам — феодального. <...> Между тем хорошо известно, что и в доклассовых обществах существовало немало государств»2 и т. д.
Всякому читателю, знакомому с историографией генезиса древнерусской государственности, идеи эти, несомненно, известны. Первым мысль о доклассовом, дофеодальном характере древнерусского государства высказал на двадцать лет раньше И. Я. Фроянов. Его исследования (в то время исключительно актуальные и смелые) шли в авангарде борьбы с упрощенным пониманием процесса политоге-неза на Руси. Благодаря его работам был сделан первый новаторский шаг, во многом определивший дальнейшую судьбу марксистской теории как инструмента анализа материала древнерусских источников.
Казалось бы, можно радоваться, что (пусть и с некоторым опозданием) идею петербуржского историка подхватил историк киевский. Но не тут-то было. Н. Ф. Котляр критикует «упрощенное и догматическое понимание» с пафосом истинного первооткрывателя. Ну а как же Фроянов? Да, Котляр упоминает о нем, но лишь в качестве «некоторых историков», повинных (парадоксальным образом) в «догматизме»3.
Таким образом, перед нами способ «зачистки»: повторение идеи, сдобренное пренебрежительными отзывами об авторе, обладающем несомненным приоритетом. Понятно, что такой способ придания своим текстам вида новаторских может подействовать только на неподготовленных читателей. Но используется он удручающе часто.
Психологическая причина его распространенности ясна: при создании новой концепции, во многом повторяющей концепции предшественника, хочется, наверно, как можно решительнее отмежеваться от «похожестей», которые при недружественном взгляде могут быть приняты и за заимствования. Отсюда и странная на первый взгляд горячность в осуждении автора, принципиальных расхождений с которым вроде бы не так много.
Следует сказать, что логические и источниковедческие ошибки Н. Ф. Котляра были отмечены еще на стадии предварительной публикации материалов в виде статей4. Понятно, что на текст книги критика никак не повлияла: как известно, лучшая с точки зрения публичного эффекта реакция на критику — представить, что ее вовсе нет.
В том же русле действует и другой представитель старшего поколения идейных оппонентов И. Я. Фроянова—М. Б. Свердлов. Труды этого историка являются наиболее ярким примером того, как можно писать, вообще не обращая внимания на конструктивную критику, периодически позволяя себе негативно окрашенные и при этом иррациональные отзывы о коллегах. В своих работах М. Б. Свердлов создал масштабную картину развития отечественной историографии, в которой венцом эволюции научных представлений, естественно (по нынешним временам), представлена концепция самого автора. В статье 1996 г. В. В. Пузанов подверг историографическую концепцию М. Б. Свердлова весьма жесткой критике. Было с «цитатами в руках» продемонстрировано, что историк в советские времена был как раз вполне обычным представителем «догматического марксизма», бичеванием которого он занимается в своих постпере-строечных работах.
И вот в 2003 г. вышла новая книга М. Б. Свердлова5. Понятно, что никаких следов знакомства с критикой в новой книге не заметно. Вряд ли можно предположить, что специалист такого уровня не отследил этой статьи, вышедшей в серьезном сборнике. Дело, конечно же, в другом.
Весьма забавно выглядит вариант «эпической картины», опубликованный М. Б. Свердловым отдельно в виде учебного пособия6. В нем автор, давая характеристику своих работ 1960-1980 гг., делает примечательную оговорку: «некоторые из них были опубликованы
в 1996-1997 гг.»7. То есть, судя по всему, М. Б. Свердлов разрабатывал в 1960-1980-е годы параллельно две взаимно противоположные концепции.
Для одной из них марксистский формационный анализ служил «единственной научной основой»8. В монографии, изданной в 1983 г.. содержится утверждение о том, что «особенно наглядным становится вклад в изучение системы социально-экономических и политических отношений на Руси марксистско-ленинской методологии, которая была плодотворной основой для совершенствования их анализа»9.
В это же самое время стараниями другого, видимо, «подпольного» М. Б. Свердлова «позитивистским и догматическим марксистским идеологемам были противопоставлены конкретные наблюдения, обобщившие накопленный в ХУШ-ХХ вв. научный опыт»10. Уникальная ситуация. В принципе возможная, но на самом деле маловероятная. В любом случае, довольно странная. Можно предположить, что М. Б. Свердлов, публикуя в официальной печати то, что было дозволено в рамках господствующей идеологической системы, «в стол» писал нечто совсем другое — «антисталинистское». Но гораздо более вероятной выглядит версия о «зачистке», для которой написание историографических обзоров предоставляет соблазнительные возможности. Ведь большинство из читателей пособия (обычных студентов, которым необходимо сдать экзамен) не будут проверять, что написано в старых монографиях, если есть новые.
Интересными примерами «зачистки» богаты работы активно публикующего свои труды московского историка П. В. Лукина. Его концепция древнерусского общества в целом и древнерусского веча в частности полемически заострена против взглядов на вече как на аристократическое собрание, не имевшее большого распространения в общественно-политической практике Древней Руси. П. В. Лукин приходит к вполне убедительному выводу, что в вече принимали участие самые широкие демократические массы. Кроме того, по убеждению П. В. Лукина, не все вечевые собрания фигурируют в летописях под названием «вече». Тем самым историк неизбежно сближает свою концепцию с идеей И. Я. Фроянова, сформулированной еще в 1980 г.11 А поскольку, как уже говорилось, количество источников по данной теме весьма ограниченно, то его аргументация во многом совпадает с доводами Фроянова.
Новизна (или, правильней сказать, отличие) концепции П. В. Лукина заключается в том, что, по его мнению, сельское население в вече участия не принимало. Но на саму аргументацию этот нюанс влияет мало: она строится сходным образом и базируется на одних и тех же летописных сюжетах. Разница в акцентах и нюансах. При этом удивляет резкость отзывов П. В. Лукина о работах И. Я. Фроянова, к которому московский историк всегда относился с особенным «вниманием».
Еще в статье 2004 г. «Древнерусские “вои” IX - начало XII в.» Лукин выступил заявкой на новую трактовку термина «вои». Начав свою статью со строгой критики концепции И. Я. Фроянова, он в конечном итоге приходит к выводу, что значение слова «вои» в древнерусском языке было широким и разнообразным. В констатации этого и без специальных изысканий очевидного и, безусловно, учтенного в работах Фроянова факта заключается главная «новизна» исследования. Как иронично выразился А. П. Толочко по поводу другой статьи П. В. Лукина: «Після 60 сторінок обговорення автор доходить висновку, хрестоматійно відомого з літератури XIX ст. <...> Треба гадати, перспективи дослідження проблеми, які намічає автор, обіцяють не менш цікаві результати»12. Украинский историк не ошибся в прогнозе. Во всяком случае, трактовка термина «вои» Лукиным от традиционной практически не отличается: «вои» — это «городские полки»13. Степень отличия его концепции от отчаянно критикуемой им концепции Фроянова никак не соотносима с резкостью этой критики: резкости гораздо больше, чем отличий.
Тенденция, заложенная статьей 2004 г., была развита и в дальнейшем. Весьма показателен нерациональный и весьма пафосный «выпад», с которого начинается параграф о летописной терминологии в коллективной монографии «Древняя Русь: Очерки политического и социального строя»14. П. В. Лукин пишет о термине «люди»: «И. Я. Фроянов на основании последнего слова сконструировал даже такое чуждое русским летописям (прекрасным памятникам не только с исторической, но и с литературной точки зрения) и уродливое понятие, как “людство”»15. Но слово это встречается в НПЛ16, о чем может узнать даже не очень внимательный читатель летописей, заглянув в словарь Срезневского17. То есть древнерусские летописцы не вполне оправдали высокое доверие, которое им оказал П. В. Лукин,
и все-таки использовали «уродливое понятие». Фроянов лишь следовал языку источника.
Размышления о научном творчестве И. Я. Фроянова не отпускают П. В. Лукина и в часы досуга. Немало прочувствованных строк посвятил Лукин Фроянову в своем интернет-дневнике. Учитывая, что в современном мире научная работа неизбежно происходит в контексте медиа-пространства, можно было бы уделить и этим способам «зачистки» должное внимание, но записи пользователя, выступающего под ником игакЬа^ таковы, что нет никакой возможности обсуждать их на страницах научных печатных изданий.
Гораздо интереснее другое: в стремлении обособить свою концепцию от фрояновской П. В. Лукин вступает в заметное противоречие с собственными методологическими принципами. В целом, Лукина как исследователя характеризует способность делать довольно тонкие наблюдения над нюансами словоупотребления и терминологии источников. Но в самом существенном пункте отличия его концепции он почему-то полностью утрачивает свою фирменную наблюдательность. Отвергая идею И. Я. Фроянова о том, что сельское население не принимало участия в работе вечевых собраний, он указывает на то, что субъект политических акций часто определяется словом «гражане» или «город». По его мнению, «такое значение понятия “город”—весо-мый аргумент против теории об исконной общинности Древней Руси, отсутствия в ней четкого разграничения между городом и селом»18.
Однако степень весомости этого аргумента напрямую зависит от того, насколько точно древнерусское слово «гражане» соответствует современному русскому слову «горожане», а не, например, «граждане». Этого обстоятельства П. В. Лукин не замечает.
Следует обратить внимание на то, что там, где речь в летописях идет о политических событиях, слово «гражане» нигде не противопоставляется термину «селяне» или иному, за которым можно было бы заподозрить сельское население. Нет такого противопоставления и в других письменных источниках. Вместе с тем, термин этот используется в качестве взаимозаменяемого с термином «люди», что, с одной стороны, свидетельствует о том, что значение слова «гра-жане» было весьма широким, с другой — о том, что он не обозначал четко институализированную группу населения. Есть многочисленные упоминания о «селах», но не «селянах». Владельцами
«сел» выступают либо знать, либо те слои населения, которые именуются летописцем по названию города. Например: «Святославъ же идее на Вългу, и въда ему Андрей помоць, и пожже Новый търгъ, а новоторжьци отступиша къ Новугороду; и много пакости творяше домомъ ихъ и села ихъ потрати»19. В данном случае владельцами «домов и сел» выступают новоторжцы.
Можно предположить, что полное отсутствие в летописи всякого упоминания о групповой политической активности отдельного от городского сельского населения свидетельствует о полном отсутствии этой активности. Но предположение это весьма сомнительно, поскольку политическая и общественная жизнь Новгородской земли представляется весьма бурной: в ней активно участвовали все слои новгородского общества—от князей до самых низов (как минимум, если рассуждать в рамках нашего предположения, городских). И если мелкий городской землевладелец-земледелец участвовал в вече, ходил в большие походы, то что могло удержать от той же самой активности человека, живущего, предположим, в 15 км от города? Понятно, что население, жившее непосредственно в городской черте (если можно вообразить таковую относительно средневекового города), было политически активней тех, кто жил в меньшем или больше отдалении. Но П. В. Лукин ведет речь не о постепенном уменьшении политической активности по мере удаленности от города, а именно о «четком разделении». Почему это «четкое разделение» никак не отразилось на логике словоупотребления летописных текстов — не понятно. Понятно, однако, почему П. В. Лукин не обратил внимания на этот нюанс: в противном случае его концепция приблизится к концепции Фроянова на «опасное расстояние».
Материал, изложенный в настоящей статье, располагает к морализаторским выводам. Но автор оставляет это дело на усмотрение читателя. Вопрос непростой. Возможно, иррациональная эмоциональность научных споров в чем-то даже полезна. Она способствует усилению общественного резонанса (которого современная историческая наука практически не вызывает, будучи оттеснена из медиапространства «альтернативными» версиями, «разоблачениями» и пр.). Однако нужно отдавать себе отчет и в отрицательных последствиях «научного скандальчика», который чаще всего чреват отклонением от корректного пути развития исследовательского процесса.
РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011
1 Долгов В. В., Халявин Н. В., Павловский Р. В. Информационный кризис или информационная паника: (Виртуальный круглый стол по проблемам познавательной ценности историографии и библиографии в современной исторической науке) // Финно-угры—славяне—тюрки: Опыт взаимодействия (традиции и новации): Сб. материалов Всерос. науч. конф. / Сост. А. Е. Загребин, В. В. Пузанов. Ижевск, 2009. С. 750-759.
2 КотлярН. Ф. Древнерусская государственность. СПб., 1998. С. 18-19.
3 КотлярН. Ф. Древнерусская государственность. С. 40.
4 Пузанов В. В. О спорных моментах изучения генезиса восточнославянской государственности в новейшей отечественной историографии // Средневековая и новая Россия: Сб. статей: К 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. СПб., 1996. С. 153-160.
5 Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI - первой трети XIII вв. СПб., 2003. 743 с.
6 Свердлов М. Б. Историография, теория и практика изучения истории Руси V[-XШ вв.: Учеб. пособ. для студентов ист. фак-тов. Саратов, 2002. 96 с.
7 Свердлов М. Б. Историография, теория и практика... С. 28.
8 Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 13.
9 Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества... С. 8
10 СвердловМ.Б. Историография, теория и практика... С. 29.
11 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980.
12 Толочко О.П. Рецензії // Ruthenica. Київ, 2005. Т. V. С. 300.
13 Лукин П. В. Древнерусские «вои». IX - начало XII в. // Средневековая Русь. М., 2004. Вып. 5 / Отв. ред. А. А. Горский. С. 5-59.
14 Горский А.А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь: Очерки политического и социального строя. М., 2008. 480 с.
15 Горский А.А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь... С. 64.
16 ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 410.
17 Срезневсикй И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам: В 3 т. СПб., 1902. Т. 2. Стб. 95.
18 Горский А.А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь... С. 87-88.
19 ПСРЛ. Т. III. С. 32.
