CC BY
46
КОНЦЕПЦИЯ ЕВРАЗИИСКОГО СОЮЗА: ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИЛИ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ОСНОВАНИЯ?
Рустем ДЖАНГУЖИН
доктор политических наук, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений НАН Украины (Киев, Украина)
АННОТАЦИЯ
Статья посвящена широко обсуждаемой сегодня концепции Евразийства. Согласно широко распро-
страненным представлениям, конечная цель евразийской интеграции — реинтеграция постсоветского простран-
ства. Автор же рассматривает Евразийство в качестве цивилизационного проекта, формулой которого является рядоположенность всех субъектов единого геостратегического пространства. Разумеется, анализ подобной многоуровневой проблемы не может быть осуществлен в рамках одной публикации (или даже нескольких десятков
их). Однако, как представляется, постановка проблемы в виде статьи вполне уместна. Вопрос о приоритете политики и экономики или же цивилизацион-ного дискурса в некотором смысле сравним с известной дилеммой курицы и яйца. Сам автор отдает приоритет цивилизационному дискурсу, но это его мнение небесспорно.
V
Введение
Всякое обсуждение проблемы необходимо начинать с определения ключевых понятий и терминов, а также с типологизации процесса и объекта. Поэтому начнем с того, что концепцию Евразийства нельзя рассматривать отдельно от протекающих в мире процессов, прежде всего от выхода наиболее военно-технически и экономически развитых стран Европы за пределы своего исторического и этнического пространства.
С другой стороны, необходимо попытаться реконструировать исследуемое поле, исходя из имманентных свойств и характеристик тех реалий, которые в нем существуют, не пытаясь при этом воспроизводить и умножать предрассудки и устаревшие идеологические клише, во множестве накопившиеся за долгие десятилетия новой и новейшей истории.
Разумеется, никакая аналогия не может объяснить исключительные черты и характеристики, присущие каждой отдельно взятой стране; но определенная типология большинства этих процессов очевидна.
Эпоха великих географических открытий, которая началась с открытия Америки Христофором Колумбом (1492 г.), продолжилась «освоением» Испанией и Португалией Центральной и Южной Америки (середина XVI в.) и закреплением Франции и Британии в северной части Североамериканского континента (начало XVII в.).
В 1580 году российский казачий атаман Ермак разгромил Сибирское ханство Кучума. Спустя 30 лет русские дошли до Енисея, а еще через сто лет — до Камчатки и Берингова пролива. Тобольск, Томск, Красноярск, Иркутск и многие другие сибирские города были основаны раньше, чем крупнейшие современные мегаполисы США. Колонизация Сибири сопровождалась массовым переселением на новые территории русского населения. К началу XIX века на долю выходцев из «метрополии» приходилось более 70% жителей территорий, расположенных к востоку от Урала; та же «процентная картина» наблюдалась и в Северной Америке1. Колониальный статус Сибири признавали все российские историки и мыслители, писавшие на эту тему (Ю. Крижанич, В. Ключевский, Г. Потанин, Н. Ядринцев, Г. Федотов и др.).
1 [http ://calvaryguard.com/ru/kanz/hist/genoz/]; [http ://ycnokoutellb.livej ournal. com/9160.html].
В дальнейшем за относительно короткий период (с 1776 г. до сер. 1820-х гг.) англичане, испанцы и португальцы безвозвратно потеряли свои владения в Америке. Сибирь же осталась территорией России, поставляя метрополии драгоценные металлы, меха и другие ценнейшие продукты, а в начале ХХ века — и продукцию сельского хозяйства в немалых количествах.
Следующая фаза колониальной экспансии ознаменовалась завоеванием европейскими государствами Индии, Китая, Юго-Восточной Азии, а также Австралии и Южной Африки (XVIII в.). Отличие этого этапа колонизации состояло в отказе от практики массовых переселений: новые территории контролировались военной силой и вассальными отношениями, а доля европейцев в населении не превышала 1,5—2%. (Правда, колонизация Австралии и Южной Африки и в это время осуществлялась по «американским» лекалам, но это были едва ли не последние колонизируемые территории, где природные условия подходили для проживания европейцев, а местное население было относительно немногочисленным и практически не имело прочной государственности.)
Таким образом, на протяжении XIX столетия мир был разделен на зоны стратегических интересов стран-лидеров. Берлинский договор 1885 года закрепил раздел Африки. В 1800 году Россия присоединила Грузию, в 1801 году — современную территорию Азербайджана и ряд северных и северо-восточных областей Армении, в 1810 году — Ингушетию и Абхазию, в 1813 году — Дагестан, в 1822 году — большую часть нынешнего Казахстана, в 1859 — Чечню, в 1862 году — Кыргызстан и в 1864 году — Адыгею (большинство адыгов было изгнано в Османскую империю; оставшиеся поселились на равнинных землях на левом берегу Кубани). С 1868 года Россия начала завоевание Средней Азии; в 1885 году она вышла на границы британских владений в этой части мира.
Во второй половине ХХ века колонии европейских государств стали обретать независимость. Последним из государств, ушедших из своих колоний, стала Россия. Одной из главных причин подобной задержки была консервация мягкого колониального режима в союзных республиках Средней Азии и Закавказья, а также высокая доля русскоязычных насельников на их территориях. Так, по статистическим данным 1989 года, в Казахской ССР некоренное население составляло 44,4%, а в Киргизской ССР — 24,3%.
Исход русскоязычного населения из бывших советских республик стал крупнейшей ре-патриационной волной: только из Средней Азии и республик Закавказья выехало 4,5 млн чел. Сейчас самая большая доля этнических русских на постсоветском пространстве проживает в Латвии (до 30%)2.
Все это позволяет рассматривать Россию в качестве «проблемной зоны», на пространстве которой происходят процессы перехода с одного таксономического уровня на другой; говоря иначе, перехода из цивилизационного дискурса «советскости», со всеми ее идеологическими и культурными признаками и клише в направлении поиска своей цивилизационной идентичности, составляющими которой стали эклектически притянутые культурные блоки, слабо корреспондирующиеся как с реальным состоянием этих культур, так и с динамично меняющимся глобализационным пространством нового мира. Причем эти процессы идут без всякого контроля со стороны как местных администраций, так и федеральных властей.
Сегодня одной из моделей нового обустройства России выступает концепция евразийства, основания которой были сформулированы в начале ХХ века представителями русской исторической науки, оказавшимися в эмиграции. Системообразующим сегментом и экономическим аттрактором евразийского геополитического проекта выступает Сибирь.
В последние годы существования СССР на Сибирь приходилось 13% его экономического потенциала и менее 10% населения (притом что зауральские земли составляли 57,1% тер-
2 См.: Распределение населения ЛР по национальному составу и государственной принадлежности на 01.01.2013 [http://ru.wikipedia.org/wiki/Население_Латвии] (на латыш. яз.).
ритории страны). В настоящее время земли к востоку от Урала — это 74,8% всей территории России, а население — 20,3% всех ее жителей.
По итогам 2012 года от 68% до 75% суммарного экспорта страны составили ресурсы, добытые или первично переработанные на территории Сибири. Налог на добычу полезных ископаемых и экспортная пошлина на нефть и газ (по преимуществу сибирские) обеспечили 50,7% доходов федерального бюджета. Благодаря сибирскому экспорту Россия занимает 9 место в рейтинге глобальных экспортеров3.
Таким образом, при рассмотрении роли Сибири в совокупной национальной экономике РФ, исходя из ее реального положения, можно заметить очевидные «неувязки», вызывающие растущее недовольство населения этого обширного региона политикой федеральных властей, которую оно расценивает как дискриминационную. Это обстоятельство должно было бы подвигнуть политико-административные институты РФ на существенную корректировку стратегии регионального развития страны. При этом следует учесть, что в стабилизации политической и экономической ситуации в РФ заинтересованы не только ее власти и гражданское население, но и многие другие страны, прежде всего те, что расположены по периметру ее границ.
Первоочередной задачей системной модернизации Сибири следует считать противодействие растущей системной деградации восточных регионов; для этого необходимо проведение политико-административных и хозяйственных реформ, которые должны быть направлены на увеличение экономической самостоятельности каждого региона.
Сегодня большая часть российской экспортной выручки формируется за счет произведенного в Сибири товарного сырья, а доходы и налоги оседают в Москве. По мнению финансовых экспертов региона, инвестиции из центра не компенсируют неправомерного изъятия финансовых средств; подобная ситуация требует справедливого пересмотра распределения доходов.
Сибирь, обладающая значительными экономическими и интеллектуальными ресурсами, имеет все шансы стать новым центром развития, а не сырьевым придатком и рынком произведенной в Китае контрафактной продукции. Стратегический вектор ее развития по своим базовым показателям должен быть сориентирован на реализацию на рынках Тихоокеанского и Атлантического регионов высокотехнологичной продукции с высокой добавленной стоимостью.
Далее хотелось бы перейти непосредственно к заявленной в заголовке статьи теме.
Сибирь: геополитический трофей или неотъемлемая часть России?
Реконструкция понятия «Евразийство» на новом историческом этапе развития суперрегиона непосредственно связана с проблемой рационального управления национальными окраинами, которая возникла в тот период, когда Российская империя начала расширять собственные границы. В свое время один из корифеев российской исторической науки В. Ключевский, называвший расширение границ империи «проклятием территории», говорил: «Государство пухло, а народ хирел»4.
3 См. [http://www.gks.ru/free_doc/doc_2013/rus13.pdf].
4 Ключевский В.О. Курс русской истории. Лекция XLI. В кн.: Ключевский В.О. Собрание сочинений в 9 томах. Т. III. М.: Мысль, 1988. С. 12.
Этот афоризм можно понимать и как указание на сложность интеграции пестрого населения завоеванных территорий в состав Российской империи, а также на целый ряд очевидных и латентных проблем, связанных с этногенезом и противоречиями мультикультур-ной ситуации, при которой отдельные этнические группы были инкорпорированы в единую политическую нацию, искавшую оптимальный алгоритм своего историко-культурного развития.
Чтобы приблизиться к адекватному пониманию проблемы евразийства, необходимо преодолеть напластования стереотипов, которые создают астигматическое отражение реального положения вещей.
Один из наиболее распространенных стереотипов заключается в том, что по целому ряду признаков Российская империя выступала угнетателем своих национальных окраин. Причем среди политологов и профильных специалистов нет единого мнения о том, чем было вызвано угнетение и даже в чем оно состояло. Одни связывали это с целенаправленной политикой имперских властей по принудительной русификации, другие — с низким профессионализмом либо традиционной некомпетентностью и безответственностью надзорных органов, игнорировавших самобытные культурные потребности народов присоединенных территорий.
Однако бытует и другой, прямо противоположный стереотип, в соответствии с которым имперские власти вносили технологические инновации в примитивную производственно-экономическую систему края и распространяли просвещение среди его автохтонного населения. Согласно тому же стереотипу, российские власти были предельно корректны в том, что касалось сохранения национально-культурной идентичности коренных народов завоеванных территорий, а их отношение к ним в определенном смысле можно охарактеризовать как сострадательное и даже жертвенное.
На наш взгляд, чтобы наиболее полно изучить этот вопрос, следует найти ответы на следующие подвопросы.
■ с какими специфическими проблемами управления национальными окраинами столкнулась Российская империя?
■ какие возможности имелись в распоряжении у империи для «принуждения к лояльности»?
■ какие перспективы развития начали доминировать на этих территориях?
Причем особый интерес вызывает даже не то, как решалась эта осевая для российских ученых, практикующих геополитиков и гражданского населения колонизированных территорий проблема. Гораздо важнее, в какой мере были реализованы имевшиеся в арсенале империи ресурсные и конструктивные возможности, необходимые для определения дальнейшей судьбы завоеванных народов.
Не менее важно и то, как далеко отношения между титульной нацией великороссов и малочисленными народами империи выходили за пределы собственно интересов России и насколько они соответствовали новому формирующемуся цивилизационному дискурсу и геополитическому пространству глобализирующейся международной политики.
Евразийство как геополитический концепт «либеральной империи»
С точки зрения возникновения специфического понятия «евразийство» и направлений исследования евразийства, понимаемого в качестве геополитической теории, можно сказать,
- 26 -
что понятие это сформировалось в среде эмигрантской интеллигенции 1920-х годов как реакция на события 1917 года.
При этом евразийство отнюдь не было направлено на оправдание большевиков как таковых и созданной ими централизованной авторитарной власти, а выступало в первую очередь в поддержку их методов сохранения территориальной целостности деформировавшейся Российской империи.
Несмотря на то что создатели этой теории не раз подвергались резкой критике со стороны таких научных и общественных авторитетов, как Н. Бердяев, И. Ильин и Г. Федотов, за якобы симпатии к большевикам, они внесли заметный вклад в осознание исторических судеб народов России как составных частей некоей геополитической целостности.
Широкий дискурс геостратегической идеи евразийства, восходящей к отдельным высказываниям Ф. Достоевского и славянофилов, развивали видные российские деятели: филолог и культуролог князь Н. Трубецкой, историк Г. Вернадский, географ П. Савицкий, искусствовед П. Сувчинский, религиозный философ Г. Флоровский, историософ и географ Л. Гумилев (позиционировавший себя в качестве «последнего евразийца») и др.
Взгляды этих ученых, если рассматривать их в самом широком контексте, сводились к утверждениям о том, что Россия — не Европа и не Азия, а совершенно самобытная страна-континент Евразия, в которой преобладает более органичное для нее «азийское» («туранское») начало. При этом Европа (включая западных славян) представлялась евразийцам отнюдь не образцом, а опасностью для особой, ни на что не похожей российской культуры. Согласно их убеждениям, Евразии абсолютно противопоказана искусственная имплементация западноевропейских идей представительной демократии, социализма и либерализма.
Евразийцы уподобляли российский социум некой «симфонической личности», в которой православие, являясь системообразующим началом, не вступает в противоречие с нехристианскими религиями и культурами, а плодотворно сосуществует и интегрируется с ними. В таком ракурсе православие представало не «элементом» определенной культуры, а активным «ферментом», привносимым в самые разнообразные религиозно-культурные и социальные страты (Н. Трубецкой).
Подобно славянофилам, евразийцы критиковали Европу и выступали против европоцентризма. Однако они отнюдь не идеализировали бытие великороссов, хотя и считали, что европейцы, обогнав россиян в экспериментальных науках, отстают от них в идеологии и нравственности.
Базовая позиция доктрины евразийцев определяла их отношение к роли государства, которое они рассматривали в качестве института мобилизации и принуждения. По их убеждению, такой инструмент был особенно необходим в условиях Евразии, где либерализм и слабая власть оказывались неприемлемыми для большей части населения.
Переосмыслив славянофильское понятие «соборность», евразийцы пришли к выводу, что наиболее подходящими для России формами государственного устройства являются идео-кратия и этатизм, то есть такой принцип организации общества, при котором избранный народом «правящий слой» консолидируется под знаменем той или иной идеи (доктрины), а инструментом ее реализации выступает жесткая авторитарная власть. Согласно мнению евразийцев, в российских условиях она должна репрезентироваться отнюдь не большевистской версией марксизма, а традиционным православием. «Тот тип отбора, который, согласно евразийскому учению, ныне призван установиться в мире, и, в частности, в России-Евразии, — считал Н. Трубецкой, — называется идеократическим и отличается тем, что основным признаком, которым при этом отборе объединяются члены правящего слоя, является общность мировоззрения»5.
5 Трубецкой Н.С. Идеократия и армия. В кн.: Евразийская хроника. Вып. 10. Париж, 1928. С. 3.
Практическое осуществление этого принципа евразийцы видели, в частности, в организационных успехах большевиков, цинично подменивших православие своей квазимарксистской идеологией.
Адепты евразийства как апологеты российской идеократической идеи вызывают к себе интерес в первую очередь тем, что они ставили евразийскую многонациональную общность выше каких бы то ни было ее внутренних различий (в том числе национальных и конфессиональных). Так, П. Сувчинский, обращаясь к гражданам будущей России, писал: «Отношение к Родине должно иметь аспект несоизмеримости со всеми внутриобщественными отношениями; потеря этой установки ведет к гибели патриотической гордости и к утверждению беспомощно-индивидуальной гордыни и исключает возможность патриотического служения. А служить — это значит, поняв судьбу своей Родины, волею творить ее <...>. Необходимо во всей остроте и глубине пробудить историческую память России <...>, которая за последние века стала мельчать, потеряла способность синтетически охватывать всю прошлую судьбу своей веры, культуры и государственности, перестала прошлое воскрешать в настоящем»6. Можно заключить, что создатели концепции евразийства — российские ученые-гуманитарии, оказавшиеся в эмиграции — пытались сохранить территориальную целостность Российской империи.
К мировоззренческой позиции авторов евразийской концепции, имевших весьма весомый моральный авторитет в научном сообществе, можно относиться по-разному. Однако следует отметить, что заданный ими высокий интеллектуальный уровень позволил этой концепции сохранить актуальность вплоть до наших дней; не случайно современные ученые и политики при изучении вопроса о цивилизационной идентичности России как мультиэтнической и мультикультурной целостности обращаются к этой теории.
Более того, сегодня активизировались политические силы, использующие предложенные евразийцами понятийный ряд и терминологическую лексику; они считают, что эта концепция имеет шансы стать основой национальной идеи России, добивающейся геостратегического превосходства.
За высказываниями современных российских политиков по поводу евразийства достаточно прозрачно просматриваются идеи геополитического реванша и реинкарнации бывшей империи. Позволю себе лишь отметить, что их мало заботит судьба этого геополитического пространства. Ведь по логике вещей формат, определенный евразийцами и поддерживаемый их современными последователями, может держаться исключительно на жесткой авторитарной власти, использующей репрессивные и мобилизационные методы управления; как подтверждает российская и советская историческая практика, это грозит тотальной коррупцией и новым ГУЛАГом. Сейчас в РФ складывается конфликтная обстановка, аналогичная той, что существовала в России накануне Первой мировой войны. Стремясь «смикшировать» нарастающее напряжение, федеральные власти обратились к квазипатриотической риторике. В политической лексике все чаще звучат призывы к приоритету православных ценностей, «вставанию с колен», собиранию растраченных «исконных» земель и борьбе с «жидомасонским заговором».
Но в задачи автора не входит оценка высказываний и практических действий российских политиков. Мы лишь хотим рассмотреть евразийскую теорию в свете цивилизационных проблем, которые сегодня, в условиях глобализационных процессов, охвативших все сферы жизни, и необходимости поиска историко-культурной идентичности как основания стратегического развития, приобретают особую актуальность. В этом контексте следует отметить, что евразийская цивилизация, существовавшая на территории рухнувшей Российской империи, понималась основателями евразийства как совокупность народов, сосуществующих в место-
6 Сувчинский П. К преодолению революции // Наш Современник, 1992, № 2. С. 157, 158.
развитии «Евразия» и объединенных общей историей и культурными традициями. Несмотря на различия в происхождении, языке, религии и традициях, эти народы имели общую типологическую принадлежность.
Евразия как цивилизационный эгрегор
Месторазвитием «Евразия» (Россия-Евразия) евразийцы называли территорию, совпадающую с территорией Российской империи и ее преемника — СССР.
Евразийцы настаивали на том, что разделение этой территории на европейскую и азиатскую части по Уральскому хребту не оправдано с точки зрения единой экосистемы и, конечно же, геостратегии. Они отмечали, что европейская зона империи (до весьма условной и много раз переносившейся географами границы между Европой и Азией) и территории, расположенные в восточном и южном направлениях (относящиеся к Азии), гомогенны в том, что касается ландшафта, климатического режима, флоры и фауны.
В то же время они подчеркивали существенные различия между географически-климатическими режимами зоны бывшей Российской империи и Европы (Восточной и Западной). На территориях до границы Российской империи преобладал мозаично-дробный ландшафт; здесь царили мягкая зима и умеренное лето. Далее располагались протяженные равнинные территории, характеризовавшиеся резко континентальным климатом с суровой зимой и знойным летом.
Тесная взаимообусловленность экосистемы и этногенеза (которая в последующем была детально отражена Л. Гумилевым в его исследовании «Этногенез и биосфера Земли»), а также макро- и микроклиматические условия влияют на условия и образ жизни населения территорий, на которых формируется цивилизация. Указанные факторы, представляющие собой неотъемлемую часть «симфонической» личности цивилизации, позволили определить основные системообразующие характеристики населения евразийского пространства.
В силу слабой заселенности тундры и пустыни среди населения Евразии доминируют народы леса и степи, преимущественно славянские (великороссы, украинцы, белорусы), финно-угорские народы, а также тюркские и монгольские («туранские»). Сосуществование в одном геополитическом и геостратегическом ареале, предполагающее тесную взаимосвязь хозяйственной, социальной и политической жизни, стало условием образования единой системы координат, выступающей своего рода цивилизационной матрицей.
При всех различиях в религиозных верованиях, традициях, антропологических типах и происхождении народов Евразии евразийцы находили между ними и существенное сходство (впрочем, антропологи давно уже отмечают, что между любыми, даже резко отличными «малыми расами» можно проследить цепочку «переходов», каждый из которых в отдельности почти незаметен и может рассматриваться как вариация одного генотипа).
Сходным образом определенные черты сходства (особенно в области фонологии) имеются между языками различных этносов и субэтносов Евразии, принадлежащих к разным языковым семьям. Н. Трубецкой и Р. Якобсон даже разработали концепцию «языкового союза», который, в отличие от «языковой семьи», объединяет языки не по признаку происхождения, а по признаку географического соседства (правда, делали это вне связи с теорией евразийства), а Якобсон даже говорил о «евразийском языковом союзе», хотя никакого отношения к «евразийству» не имел7.
7 См. [http://russkayagazeta.com/rg/gazeta/fullstory/live-trub] (см. также: Якобсон Р. К характеристике евразийского языкового союза. В кн.: JakobsonR. Selected Writings. I. Phonological Studies, 's-Gravenhague, 1962; ср. также: Jakobson R. Über die phonologische Sprachbünde, TCLP, 4, 1931; Он же. Sur la théorie des affinités phonologiques entre les langues, «Actes du IV Congrès international des linguistes», Copenhague, 1938).
Что касается конфессиональных различий народов Евразии, то они не принципиальны: как православным славянам, так и тюркским мусульманам и ламаистам (бурятам, тувинцам, калмыкам и монголам) свойственны тесная взаимосвязь религии с бытом и стремление строить государственную политику и жизнь не на прагматизме, а на принципах идеократии.
Из разработанной на основании упомянутых признаков и характеристик «евразийской системы координат», евразийцы сделали следующие выводы.
1. С точки зрения геостратегии Россия-Евразия не являются ни Европой, ни Азией, и не их пересечением, но особой территорией — Евразией.
2. Народы Евразии не делятся на европейцев-славян и азиатов-туранцев; все они по определению являются евразийцами.
Официальная российская/советская историософия, сформировавшаяся в эпоху правления Романовых под влиянием западнических концепций, возводит великороссов только к восточным славянам, исключая при этом азиатские элементы их идентичности. «Отцы-основатели» теории евразийства, в свою очередь, немало потрудились над тем, чтобы доказать евразийскую природу великорусского этноса. Кроме европейской составляющей, они указывали и на «туранские», восточные корни великороссов, выступающих в качестве системообразующего суперэтноса Евразии. Они отмечали, что кроме восточнославянской в жилах великороссов текут и тюркская, и финно-угорская, и даже монгольская кровь. Это же относится и к их языку, в котором можно обнаружить обилие (очевидное и латентное) татарских заимствований8.
Евразийцы считали российскую политическую традицию не столько европейской, сколько восточной, азиатской. Восточное христианство более мистично и иррационально, нежели западное, и в этом проявляется его схожесть с верованиями Востока. Евразийцы считали, что великороссы должны избавиться от плена западнических идей и осознать, что они не являются европейцами (тем более что в Европе их таковыми и не считают), и на этом основании принять свою близость к восточным народам как объективную данность. Из этого императива им и следует исходить, определяя задачи своего геостратегического развития.
Географические, климатические, социокультурные, религиозные и лингвистические основания гомогенности евразийского цивилизационного эгрегора определяют исключительность его исторического, политико-экономического и культурного ландшафта. Евразийцы даже говорили о существовании у него тенденции (абсолютно неочевидной и не подтвержденной историческими фактами) к политической интеграции. Однако, если рассматривать историю не как арену эпизодически возникающих войн, а как пространство торгово-экономических, этнокультурных и прочих контактов, благодаря которым происходит культурная и межэтническая «метисизация», то этот интеграционный фактор невозможно не учитывать9.
Еще одна этнокультурная и геополитическая особенность Евразии, на которую указывали евразийцы, заключалась в том, что государства здесь всегда были сильными и авторитарными и любые попытки установить в Евразии (как в гомогенном социально-политическом и экономическом пространстве) либеральную демократию западного образца были бы чреваты ее тотальной деградацией и социальным коллапсом.
Евразийцы уделяли особую роль государству Золотая Орда, созданному тюрко-монголь-скими племенами. При этом они указывали на геополитическую институциональную преем-
8 Позднее этот тезис был убедительно подтвержден казахским поэтом и исследователем О. Сулейменовым в его книгах «Аз и Я», «Язык письма» и «Тюрки в доистории».
9 В середине 1990-х годов автор настоящей статьи пытался тезисно рассмотреть эту тему в своих публикациях: Туркестан-Туран — иллюзия реальности или реальность иллюзий // Тюркский мир, 1999, № 2 [http://www.analytics-iss. ru/articles/library/libr_rus_18_8_00gp.htm] и Гимн евразийству как эпитафия Российской империи [http://gazeta.zn.ua/ CULTURE/gimn_evraziystvu_kak_epitafiya_rossiyskoy_imperii.html].
ственность Золотой Орды и Московского царства, а также на общность их политических традиций (идеократия и авторитаризм) и внешней политики, носившей антизападный характер. Кроме того, евразийцы, не отрицая стереотип о разрушительности для Руси тюрко-монголь-ского нашествия, видели и положительный момент в ее инкорпорации в состав Золотой Орды. Следует отметить, что золотоордынцы отличались большой веротерпимостью, в то время как западные рыцари стремились навязать Руси католичество.
Выбрав Золотую Орду как наиболее приемлемый вариант, князь Александр Невский спас русское православие и саму Русь. По мнению евразийцев, Золотая Орда защитила ее от враждебного Запада и создала «инкубаторную зону», в которой и смогло сформироваться будущее русское государство.
Рассматривая историю России, евразийцы выделяли несколько периодов.
> I период (с I тыс. до н. э. — XIV в.) связан с существованием государств кочевников — номадических империй скифов, сарматов, гуннов, булгар, хазар и татаро-монголов, последовательно сменявших друг друга. Правящий слой этих государств состоял из кочевников, а господствующей идеологией (в их понимании) было язычество, с которым евразийцы нередко путали тенгрианство.
> II период (с XIV в. по 1917 г.) — это эпоха великорусского доминирования в Евразии; речь идет о Московском царстве и империи Романовых. При этом кульминацией русской истории евразийцы (как и славянофилы) считали период существования Московского царства.
В отличие от славянофилов, подчеркивавших прежде всего православный характер Московского царства, евразийцы акцентировали его геополитическую и государственную преемственность с Золотой Ордой (Московское царство унаследовало земли, которые ранее входили в состав Золотой Орды). Оба эти государства воплощали собой модель «служилого» государства, где все, начиная с крестьян и кончая аристократией, служили царю или хану, а селекция правящего слоя осуществлялась на основе приверженности государствообразующей идее. Подобная модель в корне отличалась от западной, которой были свойственны договорные отношения покровительства (между феодалами и королем, феодалами и вассалами) и значительное влияние на социальный статус человека его происхождения.
По мнению евразийцев, последнее обстоятельство, имплантированное в «социальное тело» российского общества, стало главной причиной его раскола: дворянство почувствовало себя европейцами, а простолюдины стали воспринимать аристократию как инородную и чуждую. Итогом внутреннего антагонизма между двумя основными сословиями российского общества стали революции 1905 (первая русская революция) и 1917 годов (Октябрьская революция). Они были восприняты евразийцами как стихийный ответ русского и других народов Евразии на насильственную европеизацию.
Новая фаза евразийского концепта
Октябрьская революция открыла третий, советский период истории Евразии; с точки зрения евразийцев, она объективно носила национально-освободительный характер: большевики вырвали страну из пут иностранного капитала, превращавшего ее в неявную колонию Запада. Однако в этой части своих суждений евразийцы впадали в очевидное противоречие.
С одной стороны, Октябрьский переворот возглавили как раз адепты радикальной западной идеи, не понимавшие специфики России и неправильно трактовавшие ее геостратеги-
ческий статус. Большевики действительно восстановили ее территориальную целостность и создали сильное, авторитарное, идеократическое государство. С другой — все это никак не увязывалось с их идеями интернационализма, декларировавшего отмирание государства и предоставление свободы бывшим царским колониям. Евразийцы же, воспринимая как полезные находки появившиеся в то время новшества — декларативный федерализм, однопартийную систему, комсомол, Советы и т.п., а также тот факт, что правящий слой теперь формировался из представителей всех народов и сословий Евразии, одновременно резко критиковали сами идеи коммуно-большевизма, считая их ложными и неприменимыми к Евразии и ее культурной самости; они прогнозировали, что несоответствие западнической идеи евразийскому духу неотвратимо разрушит СССР. При этом они наивно надеялись на то, что Запад воспользуется дезинтеграцией евразийского пространства и уничтожит СССР; тем самым будет дан импульс для возрождения Евразии, которая вооружится новой идеологией и удачно воспользуется результатами советских институциональных реформ.
Сибирское Евразийство: взгляд изнутри, или сибирский эгрегор
При конструировании политической идентичности Евразии как исторического, социального и культурного пространства «классическим» евразийцам, знавшим ее в основном понаслышке, пришлось столкнуться и с резкими возражениями. В этой связи весьма уместно упомянуть известнейшего исследователя Сибири и Центральной Азии, «сибирского патриота» Г. Потанина (1835—1920), которого можно назвать евразийцем в гораздо большей мере, нежели «классических» представителей этого течения.
Говоря о Евразии и евразийстве, было бы несправедливо не упомянуть также о научном наследии российских исследователей П. Семенова-Тяньшаньского (1823—1914), Н. Пржевальского (1839—1888), В. Грум-Гржимайло (1861—1921), Н. Ядринцева (1842—1894), В. Радлова (1837—1918), Н. Конрада (1891—1970), а также казаха Ч. Валиханова (1835—1865), бурятов Д. Банзанова (1822—1855) и Г. Цыбикова (1873—1930), якута Г. Ксенофонтова (1888—1938) и др. Всех их можно смело назвать первопроходцами евразийской темы.
К сожалению, даже «экспресс-анализ» основных трудов этих подлинных основателей евразийской теории выходит далеко за рамки настоящей статьи. Тем не менее следует отметить, что именно они рассматривали Евразию как историко-культурную целостность, а не как «либеральную империю» (А. Чубайс).
Вполне естественно и то, что современная генерация евразийцев (каковыми они себя абсолютно безосновательно называют) либо не знакома с научным наследием своих предшественников, либо сознательно игнорирует его по идеологическим соображениям. Между тем комплексное исследование и реактуализация идей, заложенных в трудах упомянутых ученых, могли бы помочь гармонизации межэтнических, социальных и культурных отношений внутри геополитического пространства Евразии. Более того, продолжение исследований могло бы стать мощным импульсом для подлинного возрождения Евразии как полноправного субъекта мировой цивилизации. Однако сколько-нибудь заметных подвижек в этом направлении пока не наблюдается.
Но здесь хотелось бы остановиться на некоторых тезисах работ Г. Потанина, замалчиваемых официальной российской и советской наукой. Они касаются административного устройства Сибирского края. При этом отметим, что главная причина забвения научного наследия Г. Потанина лежит в его так называемом «автономизме» или «сибирском патриотизме», что, на наш взгляд, больше связано с гражданской позицией и мировоззрением ученого.
Г. Потанин полагал, что оптимальная модель социально-политического и административного устройства евразийского пространства должна представлять собой горизонтальную систему самоуправления. Соответственно, политико-экономическими и историко-культурными приоритетами должны были выступать ценности, выработанные в формате местных традиций и социально-культурных реалий, а не привитые какими-либо директивами (т.е. абстрактные). Само собой разумеется, что «искусственные» ценности будут чужды системе хозяйствования, культурным традициям и менталитету местного населения.
В письме своему коллеге и единомышленнику Н. Ядринцеву, посвященном вопросу устройства Сибири по образцу Швейцарской конфедерации, Г. Потанин писал следующее: «Я хочу <...> показать, как хорошо бывает в маленьких государствах, где все общественные деятели знают друг друга, где масса близко стоит к домашней жизни своих вождей, где общественный деятель действует не как теоретик, часто далекий от жизни, а как участник местной жизни, где для каждого в общественных делах существует самый проницательный контроль»10.
Во время своего пребывания в ссылке Г. Потанин пришел к окончательному выводу о том, что бюрократическое сознание нивелирует местные особенности и интересы. Тогда же он начал работу над учебником по родиноведению, через который красной нитью должна была пройти мысль о том, что для ребенка исходной точкой обширного мира сначала становятся родной город (или село), затем область и лишь потом страна. Он также отмечал, что для каждой области должен быть свой учебник11. Для более полного понимания проблемы позволю себе небольшой исторический экскурс, касающийся политики царской администрации в отношении социального и административного устройства Сибири12.
Существовавшее в те времена законодательство, которое регулировало межэтнические отношения, политико-правовой и социально-экономический статус местного населения, а также административно-территориальное устройство региона, при власти большевиков принципиально не изменилось. Господствовавшая в России, а затем и в СССР директивная форма правления и та гипертрофированная роль, которую государство играло во всех сферах общественной жизни, превратили коренные народы Сибири в объект эксплуатации.
Государство видело в аборигенах в первую очередь налогоплательщиков, а этническая принадлежность и этнопсихологические стереотипы населения края оставались на периферии внимания. Тем самым сибирские народы были лишены целостности экзистенционального восприятия себя и окружающего мира. Такая установка, с одной стороны, обусловила отсутствие до начала XX века целенаправленной национальной политики, а с другой способствовала ассимиляции сибирских народов в российском социуме.
В период колонизации Сибири административная политика царизма не имела сколь-нибудь выраженного идеологического характера: она определялась задачами включения сибирских народов в состав России и закрепления за ней новых территорий. В данном контексте напрашивается аналогия с политикой правителей Московского княжества по «собиранию» земель и взаимодействию с нерусскими и неправославными народами Урала и Поволжья.
В отношении покоренных народов Сибири были также применены элементы политики Золотой Орды.
При всей вариативности присоединения отдельных территорий и народов принципы административного управления Сибирью на протяжении долгого времени практически не менялись. В их основе лежало сотрудничество, в первую очередь с местной родоплеменной элитой, применение административных и репрессивных мер, усиливавшееся реальными практическими действиями сибирской администрации.
10 Цит. по: Подшивалов И. Патриотизм свободной Сибири [http://www.syndikalist.narod.ru].
11 Там же.
12 См.: Аборигенная (инородческая) политика [http://bsk.nios.ru/enciklodediya/aborigennaya-inorodcheskaya-politika].
■ Во-первых, далеко не все сибирские народы признали российскую власть; многие из них оказывали русским вооруженное сопротивление.
■ Во-вторых, обещания царского правительства защищать аборигенов от произвола местной администрации реализовывались выборочно и далеко не всегда. Сбор налогов почти неизменно сопровождался насилием, вымогательствами, грабежами и обманом. Ситуация осложнялась вторжением в охотничьи угодья местного населения частных предпринимателей-браконьеров, захватом земель аборигенов переселенцами из России и ростовщической деятельностью купцов.
В ХУШ—XIX веках в Сибири многократно увеличилось славянское население. Падение пушного (прежде всего соболиного) промысла и установка правительства на приоритетное развитие в Сибири земледелия, горнодобывающей промышленности и торговли как основных источников пополнения государственного бюджета царской России привели к тому, что государство стало рассматривать аборигенов в качестве потенциальных хлебопашцев и промышленных рабочих.
Вместе с тем процессы европеизации, модернизации и бюрократизации государства, а также идеи патернализма, используемые администрацией в качестве инструмента управления, обусловили восприятие сибирских народов как «примитивных», что требовало их просвещения, цивилизирования и ассимилирования; в российских, а позднее в советских условиях это означало русификацию. Подобный подход, абсолютно непредусматривавший сохранения национальной самобытности этих народов, обосновывался стремлением государства радикально изменить образ жизни автохтонного населения, в том числе посредством администрирования и регламентации всех сфер социальной жизни.
Одним из методов царского колониального режима было усиление административной роли местной родоплеменной знати. Принципы этой политики были заложены в инструкции С. Владиславича-Рагузинского от 1728 года13, которая была разработана для Забайкалья, но оказалась применима ко всей Сибири. Далее они были развиты в указах 1730—1750-х годов и сенатской инструкции, данной за «высочайшим подписанием» лейб-гвардии Семеновского полка секунд-майору А. Щербачеву, возглавившему в 1763 году так называемую Первую Ясачную комиссию14.
С начала XVIII века для достижения конфессиональной сплоченности населения Сибири и превращения аборигенов в «полноценных подданных» Российской короны стала проводиться политика их массовой и даже насильственной христианизации. К концу XVIII века были крещены основные сибирские народности; в их число не вошли только те, что приняли к тому времени буддизм и ислам. Стремясь избежать религиозных конфликтов и взять ситуацию под контроль, царские власти изменили свое отношение к буддизму и исламу: если в начале XVIII века к ним выказывалась откровенная неприязнь, то уже в конце того же века они были узаконены.
Со временем политика Российского государства по отношению к коренному населению Сибири стала более лояльной. Однако, несмотря на все административные реформы, негативные последствия жесткого режима времен начала колонизации полностью устранены не были. В этот период переселенцы-крестьяне в массовом порядке стали занимать земли коренного населения, что исключало согласие между автохтонным населением и мигрантами. Широко распространилось обращение «инородцев» в холопов и торговля ими, причем при полном попустительстве властей15.
13 См. [http://interpretive.ru/dictionary/438/word/vladislavich-raguzinskii-sava-luki]; [http://ez.chita.ru/encycl/ person/?id=353].
14 См.: Аборигенная (инородческая) политика.
15 См.: ФедоровМ.М. Правовое положение народов Восточной Сибири (XVII — начало XIX в.). Якутск, 1978; Дамешек Л.М. Внутренняя политика царизма и народы Сибири (XIX — начало XX в.). Иркутск, 1986; Конев А.Ю.
Одним из базовых документов по управлению народами Сибири был «Устав об управлении инородцев», в котором отразилось стремление примирить консервативно-охранительный курс самодержавия в отношении коренного населения края с объективной потребностью в реформах, вызванной углублявшимся процессом интеграции местных аборигенов в систему общероссийских правовых, социальных и экономических связей.
Устав закреплял за коренными народами их земли, определял порядок и размеры взимания налогов, регулировал торговлю с русскими купцами и распространял на них уголовное законодательство.
В отношении религии этот законодательный акт был достаточно толерантен, но «иноверческое духовенство» находилось под контролем полиции.
В целом Устав обеспечивал сохранение традиционного хозяйственно-экономического и социально-культурного уклада жизни местного населения, но при этом предусматривал его постепенную и полную ассимиляцию.
Основные положения Устава действовали до 1917 года; он способствовал заметному нивелированию региональных особенностей, хотя и не привел к их полному исчезновению.
Во второй половине XIX века в административной политике царизма произошли качественные изменения, связанные с присоединением к России Кавказа, Казахстана, Средней Азии, Приамурья и Приморья. В тот же период укрепились позиции России в Горном Алтае, а также усилилась ее колониальная экспансия против Тувы и Монголии.
Территориальное расширение Российской империи способствовало стабилизации положения на ее южных границах. Благодаря этому она стала меньше опасаться иностранного влияния на своих южно-сибирских и среднеазиатских «инородцев», стремившихся выйти из российского подданства. Кроме того, у России появилась возможность для более активной ассимиляции «инородцев» и более откровенного наступления на их земли, потребность в которых значительно возросла с началом массового переселения в Сибирь российских крестьян.
Следует отметить, что крестьянская колонизация еще со времен «Сибирского взятия» рассматривалась как важнейший фактор русификации присоединяемых земель. Во второй половине XIX — начале XX веков она стала основой имперской геополитики, направленной на безусловную и окончательную аннексию азиатских территорий России.
В целом, в период с конца XVI до начала XX века система управления Сибирью эволюционировала от военно-колониальной к административно-территориальной. Это привело к изменению социально-правового статуса местных аборигенов и складыванию новых хозяйственно-культурных типов. В результате произошла переориентация населения края на новые отрасли хозяйственно-экономической жизни. Включение края в правовое пространство империи и ликвидация «сословия инородцев», осуществленная путем его аккультурации и ассимиляции, способствовали созданию в Сибири единого этнокультурного пространства.
Однако централизованная система управления, благоприятствовавшая инертности бюрократического слоя назначенцев и временщиков, создала условия для тотальной и безнаказанной коррупции и самоуправства чиновников. Помимо этого существовал еще целый ряд проблем, которые либо вовсе не рассматривались, либо решались в пользу чиновников; попытки местного населения сопротивляться царящему в бюрократическом аппарате беспределу оборачивались для него жесточайшими репрессиями.
Коренные народы Северо-Западной Сибири в административной системе Российской империи (XVIII — начало XX в.). М., 1995; Народы Сибири в составе государства Российского. СПб, 1999; Каппелер А. Россия — многонациональная империя. Возникновение, история, распад. М., 2000; Российская многонациональная цивилизация: единство и противоречия. М., 2003; Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVI—XX века. М., 2004; Коваляшкина Е.П. «Инородческий вопрос» в Сибири: Концепции государственной политики и областническая мысль. Томск, 2005.
Вместо заключения
Как бы то ни было, но проект «Евразия» приобретает сегодня ключевое значение для российских властей; в данном контексте вполне уместно вспомнить крылатую фразу вождя российского пролетариата В. Ульянова-Ленина о том, что «верхи не могут, а низы не хотят». Действительно, реализация этого геостратегического проекта, ключевая роль в котором отводится Сибири, обладающей высококвалифицированными научными и рабочими кадрами и имеющей передовую интеллигенцию, полностью зависит от формирования нового мышления и политической воли властей.
От того, насколько успешно будет решена проблема превращения Сибири в органическую часть РФ, зависят ее исторические перспективы как составляющей геополитического и цивилизационного пространства новых независимых стран Центральной Азии и Кавказа, которые, не утрачивая своего государственного суверенитета, а, напротив, укрепляя его полноправными паритетными и взаимовыгодными партнерскими взаимоотношениями, выступят цивилизованными, экономически и технологически развитыми субъектами Евразийского сообщества.
