CC BY
33
ЦЕННОСТНЫЙ ОПЫТ
УДК 304.5 ББК 60
С.И. Богданов, К.С. Пигров, К.В. Султанов
КОНЦЕПТ СОВРЕМЕННОСТИ. ОПЫТ ДИАЛОГИЧЕСКОЙ АНАЛИТИКИ*
Задачей исследования является прояснение концепта современности в аспекте социально-философских представлений о диалоге. Диалоги в обществе носят напряженный агональный характер. Соперничество поколений в обществе предстает, по существу, как борьба за присвоение современности. Современность имеет не только темпоральный, но и пространственный аспект в конкуренции центров и периферии. «Современны» центры, по определению, «не современна» - периферия. Человечество в своем национальном многообразии не столько не может достичь глобального единства, сколько не хочет этого, «инстинктивно» сохраняя пространство диалога, в котором могли бы конкурировать несколько современностей. В свете развивающейся дисциплины «гигиена культуры» ставится вопрос о норме и патологии (кризисности) современности. Авторы приходят к выводу, что современность кризисна по самой своей природе, ибо её содержание составляют инновационные по своей природе диалоги, в которых творится будущее социальной реальности.
Ключевые слова:
диалог, инновации, институт образования, периферия Россия, современность, социальное время, центр.
Богданов С.И., Пигров К.С., Султанов К.В. Концепт современности. Опыт диалогической аналитики // Общество. Среда. Развитие. - 2018, № 1. - С. 77-83.
© Богданов Сергей Игоревич - доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент Российской академии образования, ректор, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена, Санкт-Петербург; e-mail: rector® herzen.spb.ru
© Пигров Константин Семенович - доктор философских наук, профессор Санкт-Петербургский государственный университет,
Санкт-Петербург; e-mail: kspigrov@yandex.ru © Султанов Константин Викторович - доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена, Санкт-Петербург; e-mail: child2000@bk.ru
Исследование современного российского образования в контексте возникновения технологий формирования человеческого капитала ставит в качестве ключевого вопрос о самом понятии современности. Исходная гипотеза нашего исследования в данной статье сводится к тому, что в самом понятии современного общества, если его тематизировать социально-философски, обнаруживается «вмонтированная» туда диалогичность. Современность - это состояние общества, субъекты которого могут так или иначе творить своё бытие, - выбирать направление развития. Структура современной инновационной деятельности базовым образом определе-
на социальным институтом образования. Причем последний не только конституирует сиюминутную современность, но и прогнозирует будущее. Современность как со-временность, немыслима вне диалога с прошлым и будущим и может быть понята только в рамках диалогической философии1.
Наше исследование включает также «метафизическую проверку» некоторых стереотипов, широко распространенных в обыденном сознании. Аксиологические клише, имплицитно содержащиеся уже в самом языке и связанные с базовыми традициями и ценностями новоевропейской цивилизации, тут же подсказывают,
о
оо
О
* Исследование поддержано грантом РФФИ 18-011-00759 «Формирование постматериальных ценностей молодежи в образовательном пространстве и молодежных субкультурах: социокультурная аналитика состояния развития и прогностика социальных рисков».
СО О
что «технологии Другого» («технологии подчинения») - это как будто бы «плохо», а «технологии Себя» - это как будто бы «хорошо» [7; 10]. В настоящей работе мы попытаемся уйти от такой однозначной и, как представляется, поверхностной аксиологической дихотомии. Вне диалога, актуализированного в современности, невозможны и «техники себя».
Прежде всего, мы должны заново артикулировать понятие современного общества. Осмысление антропологии инновационной деятельности оказывается невозможным, если не понять достаточно глубоко, что такое собственно само «современное общество». Очевидна неудовлетворительность расхожего определения «современности» как общества, существующего «в настоящее время». Понятие современного общества, как и соответствующая ему временная форма «современность», являются гораздо более сложными. Сложности начинаются уже с того, что, оказывается, недостаточно определять «современное общество» только через его временные формы. Существенным оказывается и его пространственная форма. Оно определенным образом локализовано и сосуществует одновременно с «несовременным» обществом.
Когда и где современное общество возникает и когда и где исчезает? В историческом плане обыденное сознание связывает современное общество, по крайней мере, с ХХ и с начавшимся XXI веком. Ясно, что такое темпоральное определение весьма условно. В географическом плане простое вестернистское (и принципиально неточное!) представление о современном обществе сводится к Западной Европе, Северной Америке, и шире к так называемому «золотому миллиарду», куда входят индустриально развитые страны, т.е. примерно 1/6 часть населения Земли. Оно неточно, прежде всего, потому, что «золотой миллиард» не может существовать автономно, без других 5/6 населения мира. Кроме того, сам «золотой миллиард» неоднороден и в нем есть не только моменты «современные», так и моменты «архаические»; так же как в «отсталых», «несовременных» странах и регионах обязательно присутствуют моменты «современные», а также - зародыши «будущего».
Является ли нынешняя Россия «современным обществом»? Если да, то можно ли сказать, что Россия в рамках её государственных границ, входит в понятие современного общества целиком? - Или это понятие относится только к большим рос-
сийским городам с развитой инфраструктурой и промышленностью, а, скажем, удаленные сибирские поселки, где живут сегодня в основном так же, как жили, по крайней мере, в XIX веке, в «современное общество» не входят?
Современность, как представляется по самому своему определению, «изъята» из исторического времени. Однако рефлексия современности возможна только как момент рефлексии исторического времени вообще. Были эпохи, где понятие современного общества просто не имело смысла. Для таких эпох характерны господствующая незаинтересованность в рациональном планировании будущего, равнодушие к «урокам прошлого». Целе-средственные и причинно-следственные отношения в таких обществах не имеют существенного значения. Поэтому, скажем, тексты, повествующие о событиях здесь, либо вообще не датируются, либо датируются небрежно, так сказать «для красного словца». В таком обществе люди живут не «в современности», а в ином измерении. Они присутствуют, с одной стороны, в сакральном, «надвременном» времени, с другой - в обыденных, бесконечно повторяющихся ритмах повседневности. Кстати говоря, социальные действия этих людей, живущих по ту строну идеи современности, в принципе не могут квалифицироваться как «инновационная деятельность»: ведь инновация во всех случаях предполагает напряженное рациональное планирование будущего и креативное «исправление ошибок» прошлого. Другое дело - Новое время, новоевропейская цивилизация. Здесь исторические даты становятся существенными. Именно в Новое время люди прилежно изучают историю в надежде извлечь из нее «уроки». Здесь идет напряженное планирование и проектирование будущего как сверхсложной машины. Здесь появляется идея и категория современности, принципиально порвавшей с прошлым, и ориентированной на будущее.
В слове «современность» и в словосочетании «современное общество» обратим внимание на приставку «со-», свидетельствующую об атрибуте множественности. Она указывает на со-вместность бытия не только во времени, но и в пространстве. Современность имеет смысл лишь для множеств, в том числе - для множеств человеческих обществ. Иными словами, современность предполагает диалог. Даже тематизировать современность монологическое сознание не может.
Поскольку мы говорим о современном обществе в пространственном отношении, то здесь сразу обнаруживается, что оно принципиально не однородно. Существуют центры социального пространства и периферия - провинция. Именно в центрах современное общество формируется, создается, конструируется и конституируется. Периферия обречена по самому своему определению на отставание, обречена на то, чтобы быть несовременной. Хотя периферия всегда содержит в себе интенцию будущего центра. Её устремленность и претензия на замещение центра не беспочвенна. В провинции тихо творят Канты и Циолковские, в провинциальном Симбирске учатся незаметные пока В. Ульянов и А. Керенский, которые, в конечном счете, оказываются «более современными», чем сама их нынешняя современность.
Конкуренция центра и периферии предстает не только в национальном масштабе, но и как две извечные стратегии взаимодействия цивилизаций, культур и народов, что выражается в стратегиях образования. Фактически действуют простые критерии: современная система образования, формирующая человеческий капитал лучшего качества, обнаруживает себя в тех учебно-научных центрах, где молодые люди стремятся учиться. Стратегии иродианства и зилотизма (в терминах А. Тойнби)2 ясно обнаруживаются в потоках студентов, отправляющихся на учебу в авторитетные центры. Иродианство предполагает максиму «догнать и перегнать». Прежде чем опираться на свои собственные учебные заведения, нужно взять всё лучшее из признанных центров знания. Провинция сражается с центром его же оружием на его же арене, стремясь с помощью десантирования учеников, в конце концов, победить и утвердить современность своего центра, в перспективе подавляющего современность бывшего, чужого центра. Стратегия зилотизма, напротив, отгораживает периферийную цивилизацию от центра непроницаемым «занавесом», «стеной», отказываясь не только участвовать в агоне с центром, но и вообще так или иначе утверждать себя в качестве центра за пределами своего ареала. Разумеется, на поверку такой принципиальный отказ от «империалистического агона», в конечном счете, оказывается всего лишь его формой.
Из извечной борьбы между современным (по определению!) центром и всегда несовременной периферией, естественным образом следует, что конкурирующих
центров всегда несколько. Соответственно, как и несколько таких центров, так налицо и несколько обществ, претендующих на современность. Если активная «зило-тистская» борьба с центром находится в состоянии ремиссии, и периферия, смиренно допуская свою несовременность, более или менее «послушно» ориентируется на центр, то появляется особый круг событий, вещей, лиц, значимых для периферии. Это события, вещи и лица, относящиеся к центру. Так, скажем, российская модница ориентируется на то, что «носят в Париже», ибо для неё аксиома: «то, что носят в Париже», это «современно». (Но в то же время она глубоко убеждена, что «русские женщины самые красивые»).
Таким образом, понятие центра и понятие современности в существенном смысле совпадают. Центр, причем по преимуществу центр образования, в качестве места укорененности современности выполняет интегрирующую функцию. В мире есть нечто общее для всех обществ, причем не только «ближних», но и «дальних». Это как раз, центр. Современный центр мира задает сам «код современного» (по преимуществу, техногенный), некий алфавит (латиница), язык (скажем, английский или русский), на котором разговаривают «современные люди». Мы с надеждой ловим признаки того, что мировое господство английского языка заканчивается, однако не исключено, что оно сменится в далекой перспективе господством китайского. Современность - это ситуация, в которой ничего фатально не определено. Как пойдет история, зависит от современников, от их творчества.
В многополярном мире любая отдельная страна - это в известном смысле «провинция», и её современность задана ориентацией на определенные культурные, экономические, военные и т.п. центры. Правда, каждая страна хранит «маршальский жезл» своей культуры, претендующий на то, чтобы стать доминирующей. В этом вечном соперничестве центра и периферии невозможно найти «последнюю ступеньку» на иерархической лестнице современности. Может быть, самая «глухая провинция» - это деревни Непала или маленькие городки Австралии, или крошечная деревенька на юго-западе Польши или поселок на Огненной Земле. Все жители этих мест - провинциалы. Они не входят в современность, хотя и хорошо знают о её существовании. Провинциалам понятны (а поэтому и интересны!) заботы других провинций, только в том случае,
о О
СО
ч
tu
Ci
О
если сегодня эти проблемы прошли «через центр», скажем в сообщениях CNN. Единственное, что, как кажется, сегодня связывает жителей Земли - глобальная, централизованная сеть масс-медиа, в том числе особенно интернет, телевидение и радио. Так формируется определенное единое современное общество, точнее - некоторый его «проект». Однако эта глобалист-ская абстракция является всего-навсего утопией. Провинция сегодня, может стать центром завтра, и именно такая перспектива задает главное содержание современности.
Правда, провинциальность устойчива и склонна покоиться в себе. По ряду существенных параметров (языковых, экономических, политических, конфессиональных, глубинно-культурных) мир существенным образом разнороден и не представляет глобального единства, а потому и не знает некоторой единой, «абсолютной» современности. В этом плане существует несколько «современных обществ», поскольку существует несколько культурных и/или цивилизационных центров. Если же говорить о едином, глобальном современном обществе, то оно всего лишь намечается «пунктиром» как экстраполирующая тенденция. Причем, возможные в будущем исторические события, например резкое обострение международной обстановки, предположим, возникновение нового «железного занавеса», снова расколет это пунктирно намеченное глобально-единое современное общество на несколько частей. Сейчас, тем не менее, многим кажется, что такое современное общество благодаря фактической однополярности в международных отношениях и благодаря средствам массовой коммуникации, внутренне ориентирующихся на идеологему глобализации, будет пребывать вечно. Широко известно, что набирает силу противоположная тенденция - к децентрализации, и о глобализации сегодня говорят гораздо меньше, чем, скажем, 20 лет назад. Отчетливо возникает и «несколько современнос-тей», скажем «Западная современность», «Российская современность», «Китайская современность», «арабская современность» и т.п. Ясно, что средства массовой коммуникации выступают в качестве важного фактора формирования одновременного/ современного общества. Особенно здесь существенна дифференциация интернета, казавшегося радикальным рычагом глобализации. Весьма характерны запреты на выход в «мировую паутину» в некоторых странах, например, в КНДР.
Особый статус для конституирования современности имеют не только СМК, но и вообще всякие вещи. Или, иначе, любые вещи, в известном смысле, могут быть всегда представлены как «средства массовой коммуникации». В самом деле, вещи пребывают «здесь и теперь», они всегда есть «вещи памяти», они всегда есть «вещи-символы». Их наличие одновременно, и они могут задать современность как одновременность. Такими «вещами» оказываются, к примеру, баллистические ракеты с ядерными боеголовками, мировой парк существующих автомобилей, массив жилого фонда, где живут люди, промышленные предприятия, где они работают, и т.д.
В вещах происходит «схватывание» времени, «закрепление» истории. Особенно это касается некоторых «привилегированных» вещей. К ним относятся выделенные «вещи культуры», в которых символизм особенно ярко выражен. Скажем, общепризнанные шедевры изобразительного искусства, драгоценные камни и драгоценные металлы. Адам Смит писал, что золото Англии восемнадцатого века в значительной мере является золотом, добытым еще инками, золотом, завоеванным Александром Македонским, и так далее вглубь веков [4, с. 165-166]. Это золото, которое, очевидно, сохранилось в Англии и до сего времени, связывает историю воедино, обеспечивая возможность определения глобальной современности, современного общества. В частности, золото, оказывается, может быть, одной из самых существенных «вещей памяти», обеспечивающей единство современного общества.
Но всё-таки среди «вещей памяти» на первом месте стоят, конечно, даже не пребывающие длительным образом драгоценные металлы и драгоценности, а тексты, произведения письменного и печатного слова, которые, воспроизводясь всё в новых и новых носителях, инвариантно пребывают в истории. Так сочинения Платона, которые сначала переписывались от руки, затем прошли «печатную стадию», наконец, сегодня переведены в «цифру» и доступны в Интернете. По своему содержанию они сохраняют (в основном) те смыслы, которые были заложены в них древними. Таким образом, определяется классика [3], которая имеет «образовательную природу» и которой в связи времен, а стало быть, и в выделении привилегированного места для современности, отведена ключевая роль. Однако, это вовсе не приводит к необратимой глобализации. По-видимому, человечество не столько не
может достичь единства, сколько не хочет этого, инстинктивно сохраняя пространство диалога, в котором могли бы конкурировать несколько современностей. Это обстоятельство уже обнаружилось в стремительной дифференциации языков и расселении человечества по планете на ранних этапах антропосоциогенеза.
Теперь, после того, как мы в общих чертах тематизировали понятие современного общества, может и должна быть поставлена проблема его аксиологического анализа. Ведь поскольку неотъемлемую часть современного общества составляют социальные технологии, то это означает, что современное общество рассматривается не как равное самому себе совершенство, а как арена активного действия, а, стало быть, его состояние предполагает возможность и необходимость изменения, возможного только в предположении аксиологической ориентации.
Эксплицируем нормы отношения к современности. Они в практике функционирования социальных институтов образования, а также в обыденном сознании связаны, прежде всего, с «поколенчески-ми» оценками современного общества, когда уходящее поколение оценивает его в терминах деградации и падения, а новое, приходящее, молодое поколение описывает его в терминах прогресса и поступательности. В общей оценке современного общества есть интонация неизбывно пессимистического звучания, которую несут старики. «Наша» эпоха, «наша» современность, наше общество, увы, закончились. Это и было подлинно современное общество. Наглая молодежь не ценит наших заслуг в социальном устроении, не помнит нами сделанного. Конечно, мы не сдадимся так сразу и еще поборемся, хотя в глубине души понимаем, что наше время ушло безвозвратно и «наше общество», пусть оно и являлось подлинно современным, уже не вернется.
Для молодого поколения, напротив, современность начинается вместе с выходом на историческую арену именно его. Мол, наше молодое поколение определяет современность, задает ритм поступательного созидания. Старики по определению не могут быть современными. Современное общество - это общество освобождения от прошлого, общество «где новые садятся гости за уготованный им пир».
Эти две темы звучат в оценке наличного общества постоянно, образуя относительную, противоречивую гармонию «отцов и детей», их вечное соперничество. Но та-
кие обыденные оценки, на уровне вялого ворчания стариков по поводу того, что молодежь теперь «не та», да и солнце светит как-то не так ярко, как в прежние годы, или, напротив, восторженных восклицаний молодежи - эти всегда сиюминутно присутствующие «ритмические» оценки не могут восприниматься как нечто существенное. Тем не менее, за «поколенческими» обыденными оценками стоит историософская дихотомия концепций современности во времени, а также и центрированности современного в пространстве. Обыденное сознание выражает в этих комплементарных оценках в целом аксиологическую концепцию современности.
Если же говорить не об общественной психологии, т.е. - не о ментальных конструктах первого порядка, которые легко разрушаются с помощью самой несложной аналитики, а об идеологии, то, тем не менее, и здесь также можно обнаружить структуру оценок, в принципе аналогичную оценкам обыденного сознания применительно к ритмике смены поколений.
Если в идеологии «полнота времен» остается позади, то к современному обществу мы относимся отрицательно, все время запаздывая по отношению к нему, не «попадая в такт». Современное общество в таком видении имеет свои звездные часы в прошлом, и самое важное для него «не растерять», не упустить подольше «продлить». Если, напротив, в современном обществе «полнота времен» ещё впереди, то отношение к современности положительное. Ритмы действующих субъектов совпадают с ритмами мира. Современное предстает как своевременное, всецелое присутствие во времени, в истории. Это и есть современное общество в себе и для себя, = современное общество как таковое.
«Восходящая» концепция времени вытекает из новоевропейской стратагемы общественного прогресса: человечество неуклонно движется в будущее, которое, безусловно, «лучше» прошлого и настоящего. И современность - безусловная ценность по отношению к прошлому, необходимый трамплин, стартовая площадка к будущему. Именно будущее придает обществу подлинный смысл современности. Современность предстает как некий промежуточный результат, где цель - в будущем, а средства могут быть почерпнуты только из прошлого. Их значения постепенно или скачками развернутся в будущем. «История - это чепуха», как говорил Г. Форд [9].
Напротив, у исповедующих «нисходящую» концепцию времени (скажем, у
о О
СО О
A. Швейцера3, у традиционалистов и фундаменталистов различного толка), современное общество теряет положительную ценность. Тогда мы стремимся уйти от нынешнего времени к вневременному, к классике, к высшим ценностям, изъятым из времени, всегда равным самим себе. Современное общество для «нисходящей» концепции времени - это всегда спешка, конъюнктурность, суетливость, погруженность во вторичные, ненужные дела. В нем царствуют временщики, господствует принцип «после нас хоть потоп». Правят бал «Иваны, не помнящие родства», не думающие о будущем и обреченные на повторение уже сделанных ошибок.
Символическим концептом, манифестирующим господствующую идею современного общества, выступает праздничный календарь. Юбилеи, имеющие принципиальное отношение к прошлому и обеспечивающие связь времен выступают как средство преодоления недостатков деградирующей современности. Это отдушины, позволяющие прикоснуться к подлинному, вечному, оставшемуся в прошлом. Вспомним юбилеи времен «застоя», скажем, «60-летие Октября», «100-летие
B.И. Ленина», которые обрели совершенно небывалый размах и, как кажется сегодня, были не столько выражением действительной исторической связи современного общества с прошлым, сколько попыткой изменить саму историю, подправить её, иначе расставить акценты в смыслах современного общества. Постсоветские юбилеи (скажем, двухсотлетие А.С. Пушкина, трехсотлетие Санкт-Петербурга и т.п.) не в пример скромнее, за исключением дат, связанных с Великой Отечественной войной.
Обращает на себя внимание прагматическое, иногда просто бесцеремонное отношение к новым государственным праздникам. Властвующая элита, подчас руководствуясь сиюминутными конъюнктурными интересами, с помощью праздничного календаря выстраивает иную конфигурацию и иную концепцию современности. Воздействие прагматической конъюнктуры видится за «вторым дыханием» праздника Победы 9 мая, за введением праздников 12 июня и 4 ноября и, особенно, - устранение праздника 7 ноября, который, так или иначе, обозначил рубеж интенсивной модернизации России.
Возникает вопрос о норме («здоровье») и патологии современности, - особенно в свете развивающейся дисциплины «гигиена культуры» [2]. Современное общество,
если оно не соответствует нормативным оценкам именно «современного», рассматривается как «больное». Правда, в рамках новоевропейской цивилизации, динамичной и противоречивой, современность никогда не бывает гармоничной, она практически никогда не отвечает своему понятию.
Какова же природа «социальных болезней»? Они связны главным образом с тем-поральностью. Сама действительность современности рассматривается при этом как индекс общественного здоровья. К. Ясперс говорил, что не следует «впадать ни в прошлое, ни в будущее. Речь идет о том, чтобы быть современным»4. Сверхпредусмотрительная «умная Эльза», превратившая свое «сегодня» в «только-средство» для «завтра», представляет собой один класс таких возможных болезней. Так современность «впадает» в будущее. Другой класс заболеваний - «впадание» в прошлое - одностороннее увлечение только бывшим, прошедшим5. Здесь, таким образом, налицо два класса типичных ошибок в стратегиях понимания современности.
Предлагаемая аналитика позволяет несколько иначе взглянуть на такого рода деформации и на сам феномен социального кризиса. В известном смысле современность тождественна социальному кризису. Кризис есть безвременье, «сумерки истории», транзитивная эпоха, где решающую роль играют активные субъекты. Современность в этом плане предстает как точка бифуркации, так сказать, «воспаление социального», соединяющее две указанные выше «болезни». Она всегда двойственна, соединяя в себе и «впадение в прошлое», и «впадение в будущее». Одним кажется, что социальный кризис современности есть катастрофический эксцесс «вываливания» из истории, а другим, что эта же современность есть необходимый закономерный процесс поступательного прогрессивного развития. Мол, очевидно, что устойчивые, отчетливые ориентиры налицо, наши современные правители - это действительно выдающиеся исторические деятели, которым впоследствии, несомненно, будут поставлены памятники. То, что представляется недоброжелательному обывателю, «человеку из подполья» суетой, на самом деле есть творение подлинной истории.
Современность, начавшаяся в России в 80-х гг., и представляет собой такого рода перманентный кризис, «воспаление современности», которое, впрочем, если посмотреть в другом масштабе времени, есть просто очередное обострение того
кризиса, который для России начался еще в начале ХХ в. Отсюда поразительная двойственность в оценке как исторических деятелей, так и исторических событий. Это ярко выразилось в противоречивой оценке Октябрьской революции в связи с её близящимся столетием. Российское общество по существу не имеет единой оценки этого события в русской истории и потому не может рассматриваться как единое в своей современности. Налицо, по крайней мере, две несовместимые и конкурирующие современности: с одной точки зрения, преодолев «азиатчину» социализма, эту «черную дыру» в русской истории, мы, наконец, построили современное общество. С другой точки зрения, не сегодня, а ещё в 50-70 гг. мы построили социализм как действительно современное во всех отношениях общество, и теперь после непостижимого морока 90-х, пытаемся только восстановить утерянные достижения в промышленности, социальной сфере, в военно-технических областях. Вот в таком контексте понимания «современного общества» и «современного российского общества» мы сможем более уверенно осмыслить социальные технологии формирования человеческого капитала.
Список литературы:
[1] Бирюкова Г.М. Диалог. Социально-философский анализ / Дисс. ... д. ф. н. - СПб., 2000.
[2] Гигиена культуры: общий концепт и виды социальных болезней / Отв. ред. И. Мадьяри-Бек, Т.Н. Юдина, Т.И. Кирилина. - М.: SCIence. Портал российской науки, 2016. - 282 с.
[3] Михайлова М.В. Эстетика классического текста. - СПб.: Алетейя, 2012. - 296 с.
[4] Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. - М.: Издательство социально-экономической литературы, 1962. - 684 с.
[5] Тойнби А.Дж. Постижение истории. Сборник / Составитель д.ф.н. А.П. Огурцов - М.: Прогресс, 1991. - 736 с.
[6] Швейцер А. Упадок и возрождение культуры. - М.: Прометей, 1993. - 512 с.
[7] Albrecht R. Sozialtechnologie Und Ganzheitliche Sozialphilosophie. - Bonn, Bouvier Verlag, Herbert Grundmann, 1979. - 235 p.
[8] Arendt H. Elemente und Ursprünge totaler Herrschaft. - München-Zürich: Piper, 1995.
[9] Henry Ford: «History is bunk». - Интернет-ресурс. Режим доступа: https://www.lingvolive.com/ru-ru/ translate/ru-en/чепуха (21.09.16)
[10] Technologies of self: A seminar with Michel Foucault. - L., Tavistock, 1988. - 166 р.
Современность, если она в контексте новоевропейской цивилизации хронически «больна», то, следовательно, она требует «лечения» посредством модернизации управления и с помощью развития системы образования. Другой вопрос, владеем ли мы таким инновационными социальными технологиями и накопленным человеческим капиталом, чтобы осуществить такую комплексную «социальную терапию».
Итак, мы стремились обосновать, что понятие современности не может быть раскрыто иначе, кроме как через структуру инновационных по своей природе диалогов. Современность - это состояние социального хронотопа, в котором субъекты творят общество и выбирают направление развития, вовсе не предопределенное заранее. Антропология инновационной деятельности базовым образом определена современным человеческим капиталом и, следовательно, в значительной мере - нынешним социальным институтом образования. Понимание антропологической реальности, таким образом, немыслимо вне диалогов «отцов» и «детей», - различных социальных групп, - вне конструктивной коммуникации прошлого и будущего через современность.
1 См. обстоятельное, но недостаточно известное исследование [1] и др.
2 См.: [5]. Следует напомнить также, что для России в её взаимодействии с Западом, зилотизм и ироди-анство представали, с известными оговорками, соответственно, как славянофильство и западничество.
3 «Мы живем в условиях, характеризующихся упадком культуры... Мы сошли со столбовой дороги развития культуры... Сейчас уже очевидно, что самоуничтожение культуры идет полным ходом» [6, с. 232233].
4 «Wieder dem Vergangenen anheim fallen noch dem Zukünftigen. Es kommt darauf an, ganz gegenwärtig zu sein» [8].
5 Скажем, возникает вопрос, где мера реставрации Петербурга, которой столь интенсивно предаются нынешние руководители города. Какой Петербург реставрировать? - Петербург XVIII века или Петербург XIX века, сплошь и рядом отрицающий Петербург XVlII века. О XX веке уже и речи нет, хотя и в XX веке созданы такие сооружения, которые не менее достойны реставрации.
о tu IS
О
