CC BY
132
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. № 1
В.Г. Ананьев
КОНЦЕПТ «МУЗЕЯ КАК КОНТАКТНОЙ ЗОНЫ»
В СОВРЕМЕННОЙ ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Санкт-Петербургский государственный университет» 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7—9.
В статье анализируется концепция музея как контактной зоны, являющаяся одной из самых популярных в современной зарубежной музеологии. Термин «контактная зона» впервые был введен в научный оборот в начале 1990-х годов М.Л. Пратт в контексте имперских и постколониальных исследований. В 1996 г. Д. Клиффорд впервые применил его к музейному материалу. Клиффорд предлагает считать музейные коллекции не просто набором этнографических предметов, а продолжающимися историческими, политическими, моральными отношениями. В настоящее время существует несколько подходов к трактовке данного понятия. Одни авторы подчеркивают положительное значение данной концепции как особого эпистемологического инструмента для анализа положения музея в современном мире. Другие, выделяют «темную сторону» этого подхода. Они связывают его с развитием неоколониализма. По их мнению, эта система работает на то, чтобы использовать ресурсы, полезные для академического сообщества (группы интересов, обладающей властью), и проигнорировать те, которые ему не нужны. Анализ существующей историографии позволяет понять, в каких аналитических приемах нуждается современный музей и, следовательно, увидеть его специфические черты.
Ключевые слова: музей, музеология, контактная зона, постколониальные исследования.
На протяжении последних полутора десятилетий одним из концептов, чаще всего использующихся для характеристики положения музеев в современном мире, является концепт «контактной зоны». Впервые в научный оборот он был введен в контексте постколониальных и имперских исследований американским культурологом Мэри Луис Пратт еще в начале 1990-х годов. В 1991 г. была опубликована ее статья «Искусства контактной зоны», в которой этот концепт получил первичную апробацию [Pratt, 1991]. С усиленной аргументацией и в более широком контексте он использовался в ее же монографии «Имперский взгляд: путевая литература и транскультурация» [Pratt, 1992].
Пратт определяет контактные зоны как «социальные пространства, в которых культуры встречаются, сталкиваются и борются друг с другом,
Ананьев Виталий Геннадьевич — кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры Музейного дела и охраны памятников Института философии Санкт-Петербургского государственного университета (e-mail: v.ananev@spbu.ru).
зачастую в контексте таких асимметричных отношений власти, как, например, колониализм, рабство или их последствия в том виде, в каком они переживаются во многих частях современного мира» [Pratt, 1991: 34]. Контактная зона — это «пространство колониальных встреч, пространство, в котором люди, географически и исторически отделенные друг от друга, вступают в контакт и устанавливают продолжающиеся взаимоотношения, обычно предполагающие условия принуждения, радикального неравенства и трудноразрешимого конфликта» [Pratt, 1992: 6—7]. Процессуальной составляющей таких пространств является феномен транскультурации, т.е. «процесс, в ходе которого представители субординированных или маргинальных групп выбирают или переосмысливают материалы, передаваемые им доминантной культурой или культурой метрополии» [Pratt, 1991: 35]. Таким образом, асимметричный характер взаимодействия в пространстве контактной зоны является одной из имманентных и сущностных черт всей концепции Пратт. Как отмечают современные исследователи, благодаря такому подходу ей удалось «разбить бинарную оппозицию метрополии и периферии, мужского и женского, белого и цветного, и определить более тонкие отношения кросс-культурных переговоров и перевода», создающие «двусторонний диалог, который и определяет колониального Другого, и переопределяет метрополию» [Boast, 2011: 57].
С одной стороны, понятие «контактной зоны» может быть сопоставлено по смыслу с понятием «фронтира». С другой же, оно не содержит характерных для последнего европоцентристских коннотаций (фронтир — граница — пространство завершения) и направлено на то, чтобы выявить «соприсутствие в пространстве и времени субъектов, прежде разделенных географическими и историческими разрывами, но чьи траектории в настоящее время пересеклись».
Само понятие «транскультурация» заимствовано Пратт из более ранних работ кубинского социолога Фернандо Ортиса, еще в 1940 г. опубликовавшего монографию «Кубинский контрапункт: табак и сахар» [см. английский перевод: Ortiz, 1995]. К этому времени наиболее влиятельной парадигмой осмысления взаимодействия различных культур была предложенная несколькими десятилетиями ранее Брониславом Малиновским парадигма аккультурации, т.е. однонаправленного движения культурного материала. Транскультурация, в отличие от нее, предполагала наличие двух фаз: декультурации и неокультурации, т.е. разрушения старого и творческого создания нового. Как отмечает современный исследователь, Ортис в противоположность Малиновскому сконцентрировал свое внимание «на динамике сложных процессов взаимонаправленного культурного взаимодействия, при которых и доминирующая культура испытывает постоянное воздействие подавляемых ею культур, в результате чего рождаются новые смыслы и новые культурные коды» [Тлостанова 2008: 151]. При этом кубинский иссле-
дователь подчеркивал неконфликтный характер этого процесса, реализуемого путем переговоров и избегающего прямого насилия.
Другой важной составляющей контактной зоны, наряду с транс-культурацией, является, по мысли Пратт, феномен автоэтнографии. Автоэтнография представляет собой «текст, в котором люди предпринимают попытку описать себя такими способами, которые взаимодействовали бы с их репрезентацией, предложенной другими» [Pratt, 1991: 34]. Иными словами, если в этнографических текстах субъекты европейских метрополий предлагают репрезентацию своих «Других», то в автоэтнографических текстах те самые так называемые «Другие» конструируют собственные репрезентации в ответ на эти тексты или в диалоге с ними. Автоэтнографический текст, таким образом, обращен одновременно и к аудитории в метрополии, и к собственному сообществу его автора [О лингвистических аспектах проблемы см. также: Шаталова, 2014]. Помимо того, что автоэтнография является одной из самых важных составляющих контактной зоны, она же, возможно, лучше всего демонстрирует и имманентно неоколониальный характер этого феномена [Особое место в этом контексте занимают дискуссии о природе и характерных особенностях такого феномена, как национальный музей. О нем на материале русской истории см.: Калякина, 2015].
Во многом дискуссия относительно автоэтнографии примыкала к более широким дебатам, посвященным роли самих «туземцев» в процессе производства знания о них. В музейном пространстве этот вопрос был связан с получавшими все более широкое распространение на протяжении 1990-х годов практиками привлечения «туземных» консультантов для корректировки работы с соответствующим сегментом культурного наследия. Первоначально речь шла только лишь о его изучении, затем в орбиту переговорного процесса вошло экспонирование, а вскоре и хранение музейных предметов. С этой проблемой корреспондировалось разделение, которое ввел историк Томас Вудс, между «перспективами опыта» и «перспективами интерпретации». Первые были укоренены в опыте самих носителей исследуемых культур, вторые же, наоборот, базировались на академической традиции внешнего наблюдения [Woods, 1989]. Комплементарность двух этих подходов первоначально рассматривалась как достаточная для выработки более объективного и мультиперспективного знания о предмете. Идеи автоэтнографии показали скрытую слабость, присущую такой дихотомии.
Этот вопрос привлек особое внимание исследователей в рамках постколониальных исследований и породил обширную историографию. Английская исследовательница Вера Тольц выделяет три базовых подхода к его решению, наметившихся в историографии. Во-первых, отказ рассматривать представителей колонизированных обществ в качестве активных участников производства такого знания, утверждение «масштабного присвоения» результатов их работы и абсолютного права им-
перских элит на знание. Во-вторых, признание их значимой роли в производстве знания и акцент на диалогическом характере выработки этого знания. Хотя некоторые сторонники этого подхода «соразмерность диалога» считают скорее ретроспективной оценкой, чем оценкой, присущей реальным участникам процесса. Наконец, в-третьих, занимая промежуточное положение между описанными выше подходами, некоторые авторы признают производство знания совместным трудом представителей метрополии и колоний, но при этом отмечают характерную для данного процесса четкую асимметрию отношений, предполагающую коннотации господства и подчинения [Тольц, 2013: 196—197]. Последнее наблюдение будет особенно актуальным в случае с концепцией контактной зоны.
Впервые к музейному материалу идеи Пратт были применены в 1996 г. американским историком и культурологом Джеймсом Клиффордом в его выступлении в Открытом университете (Великобритания). Впоследствии они легли в основу эссе «Музеи как контактные зоны», вошедшего в его влиятельный сборник «Маршруты: путешествие и перевод в конце ХХ в.» (1997). Рассматривая в качестве одного из примеров работу с хранящимися в музеях США коллекциями американских индейцев, Клиффорд предлагает считать музейные коллекции не просто набором этнографических предметов, а продолжающимися историческими, политическими, моральными отношениями [Clifford, 1997: 192—193]. Во многом именно эти размышления ознаменовали начало нового этапа в истории музейного дела, этапа связываемого некоторыми учеными с «третьей музейной революцией» [Meijer-van Mensch, Mensch van, 2011: 13], исполнением музеями роли «агентов социальной инклюзии» [Sandell, 1998], распространением идей «диалога и сотрудничества» [Boast, 2011: 56].
Наблюдая в Художественном музее Портленда консультации с тлин-китскими старейшинами относительно коллекции соответствующих артефактов, Клиффорд обратил внимание на следующий парадокс: истории, рассказываемые самими индейцами в связи с музейными предметами, не были направлены на то, чтобы охарактеризовать подробнее или контекстуализировать тот или иной экспонат. Скорее сами предметы вызывали к жизни истории борьбы, связанные с актуальным положением дел. Иными словами, речь шла не об уточнении культурной биографии конкретных предметов. Предметы выступали отправной точкой для размышлений, выходящих в итоге на современное положение дел, рассказывания историй или исполнения песен, связанных с актуальными проблемами индейского сообщества. И уже в этом крылась внутренняя асимметрия контактной зоны. Консультация и учет точки зрения изнутри чрезвычайно важны, утверждает Клиффорд, но только лишь к ним контактная работа сведена
быть не может. Она должна включать реальное сотрудничество и готовность делиться авторитетом или властью [Clifford, 1997: 210].
Если вернуться к отмеченному выше противопоставлению фрон-тира и контактной зоны, то традиционные музейные практики, сложившиеся в XIX в., которые Клиффорд называет «музей как коллекция», могут быть уподоблены именно фронтиру. В них всегда подразумевалось наличие центра и периферии, первое было место концентрации и сбора, второе — областью открытия. По точному выражению исследователя: «Музей, обычно расположенный в городе метрополии, исторически является местом назначения культурных продуктов, которые он любовно и авторитарно спасает, хранит и истолковывает» [Clifford, 1997: 193]. Музей как контактная зона занимает принципиально другую позицию, декларирующую отказ от риторики центра и периферии. В его случае культурный объект становится местом диалога, в идеале структурированного как неиерархичные и демократические отношения взаимности между приверженцами разных воображаемых сообществ [Dibley, 2005].
Вполне закономерно и то, что в дискуссию о музее как контактной зоне оказывается вовлеченным концепт «воображаемого сообщества». С начала 1980-х годов он является одним из самых влиятельных эпистемологических инструментов анализа культурной ситуации. Этот термин был впервые введен в научный оборот Бенедиктом Андерсоном в одноименной монографии (1983), в которой сами музеи, наряду с картами и переписями населения, рассматривались в качестве базовых институтов власти, определявших то, «как колониальное государство созерцало в воображении свой доминион — природу людей, которыми оно правило, географию своих владений и легитимность своего происхождения». Во многом именно с работы Андерсона начался тот поворот в музеологических исследованиях, который лучше всего характеризует его же собственная фраза: «музеи и музейное воображение в глубине своей политичны» [Андерсон, 2001: 194]. Все чаще в литературе музеи стали рассматриваться как инструменты, работающие на то, чтобы «все было разграниченным, определенным и, следовательно, в принципе исчислимым» [Андерсон, 2001: 194. Ср. с анализом антропологической составляющей культуральных исследований в работе: Загрязкина, 2012].
Контактная перспектива усложняет диффузионистские модели культуры, как положительно, так и отрицательно заряженные. Здесь музейный феномен не сводится либо к победоносному шествию западной цивилизации, либо к неустанному распространению товарной системы капитализма. Клиффорд призывает к более демократической политике в области музейного дела, к децентрализации и циркуляции коллекций в сложной публичной сфере, к экспансии форм деятельности,
доступной для музеев и учреждений музейного типа, к более справедливому распределению ресурсов.
При этом важно подчеркнуть, что эта модель рассматривается Клиффордом как релевантная не только для случаев, связанных с колониальными практиками. Она может быть использована для описания культурных отношений в рамках одного государства, региона или даже города. В ней учитывается не столько географическая, сколько социальная дистанция, разделяющая контактирующие стороны [Clifford, 1997: 204].
По мнению Клиффорда, неверно изображать музеи как коллекции универсальной культуры, хранилища неоспоримых ценностей, места прогресса и открытий, аккумулирующие гуманитарное, научное или национальное наследие. Все стратегии, связанные с коллекционированием в сфере культуры, рассматриваются в качестве реакций на различные истории доминирования, иерархии, сопротивления и мобилизации. Реймонд Уильямс в 1960-е годы в своей классической работе «Культура и общество» показал, что утверждение буржуазией XIX в. понятия высокой/универсальной культуры было реакцией на индустриальные изменения и социальные угрозы. Точно так же, утверждает Клиффорд, артикуляция миноритарными или «племенными» группами определенных культуры или истории является реакцией на истории их эксклюзии и замалчивания. То, чего пытаются добиться такие группы — создание локально контролируемого пространства в рамках более широкой публичной культуры [Clifford, 1997: 213—214]. При этом говорят такие группы одновременно и внутри своих сообществ, и в более широкой аудитории. Музеи, как раз, и могут/должны предоставить место для такого «удвоенного» высказывания.
То, насколько успешно музеи справляются с этой миссией, оценивается в литературе по-разному. В последнее время ряд положений традиционной концепции «музея как контактной зоны» начинает подвергаться определенной критике. Исследователи, в частности английский культуролог Робин Боаст, отмечают, что музеологи учитывают только лишь одну часть этой концепции (ту, что предполагает диалог и встречу) и игнорируют другую (связанную с внутренней асимметрией властных отношений). В конечном счете, традиционная диалогическая модель музейной деятельности предполагает, что члены того сообщества, из которого происходит данный предмет, приглашаются в музей для того, чтобы добавить собственное понимание его ценности и смысла. С самого начала вся система работает на то, чтобы использовать ресурсы, полезные для академического сообщества (группы интересов, обладающей властью), и проигнорировать те, что ему не нужны [Boast, 2011: 66]. В итоге получившийся дискурс не всегда обладает даже свойствами автоэтнографии. Он оказывается включенным в коллекцию центра. Как формулирует это Р. Боаст, он «откалиброван
в соответствии с международными стандартами документирования, рассказан при помощи идиом академического сообщества и экспонируется с привлечением всех ресурсов центра» [Boast, 2011: 66]. Периферия здесь может получить лишь незначительные, временные выгоды, в конечном счете, победителем остается центр. Именно в этой связи исследователями и диагностируется неоколониальная природа контактной зоны музея.
Как видим, в современной историографии существует несколько подходов к пониманию природы и принципов действия музея как контактной зоны. Вместе с тем широкое распространение этой концепции в современной гуманитарной литературе (а отчасти и музейной практике) не вызывает сомнений. Тот факт, что некоторые «темные стороны» изначальной концепции Клиффорда нередко забываются и исследователи представляют музей как контактную зону в качестве чистого пространства диалога и встречи различных культур (как, например, судя по всему, делает Линн Тизер в своем обобщающем анализе основных направлений современной музеологии) [Teather 2009: 88—89] еще раз доказывает востребованность современной музейной практикой эпистемологических инструментов, способных определить место музея в мультикультурном обществе эпохи (пост)глобализации. Более пристальное внимание к концепции музея как контактной зоны может помочь в поиске таких инструментов.
Список литературы
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2001.
2. Загрязкина Т.Ю. Антропология пространства (на франкоязычном материале) // Вестн. Моск. ун-та. Сер.19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2012. № 4. С. 9—29.
3. Калякина А.В. Национальный музей как явление культурной жизни русского общества XIX в. и причины его возникновения // Вопросы музеологии. 2015. № 2 (12). С. 29-37.
4. Тлостанова М.В. От философии мультикультурализма к философии транскультурации. М.: РУДН, 2008.
5. Тольц В. «Собственный восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. М.: Новое литературное обозрение, 2013.
6. Шаталова Н.А. О двух аспектах функционирования английского языка в глобальном мире // Вестн. Моск. ун-та. Сер.19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2014. № 2. С. 141-147.
7. Boast R. Neocolonial collaboration: Museum as Contact Zone Revisited // Museum Anthropology. 2011. Vol. 34. Is. 1. P. 56-70.
8. Clifford J. Museums as Contact Zones // Idem. Routes. Travel and Translation in the Late Twentieth Century. Cambridge; London: Harvard University Press, 1997. P. 188-219.
9. Dibley B. The museum's redemption: Contact zones, government and the limits of reform // International Journal of Cultural Studies. 2005. Vol. 8. Pt. 1. P. 5-27.
10. Meijer-van Mensch L., Mensch P. van. New Trends in Museology. Celje: Muzej novejse zgodovine, 2011.
11. Ortiz F. Cuban Counterpoint: Tobacco and Sugar. Durham: Duke University Press, 1995.
12. PrattM. L. The Arts of the Contact Zone // Profession. 1991. Vol. 91. P. 33-40.
13. Pratt M. L. Imperial Eyes: Travel and Transculturation. London; N.Y.: Routledge, 1992.
14. Sandell R. Museums as Agents of Social Inclusion // Museum Management and Curatorship. 1998. Vol. 17. № 4. P. 401-418.
15. Teather L. Mapping Museologies: From Babel's Tower to Borderlands // Muzeologie na zacátku 3. Tisicileti / Museology at the Beginning of the 3rd Millennium: Sbornik s mezinarodniho seminare Teorie a praxe 2008. Brno, 2009. P. 75-96.
16. Woods T.A. Perspectivistic interpretation: a new direction for sites and exhibits // History News. 1989. Vol. 44. Pt. 1. P. 27-28.
Vitaly G. Ananiev
THE CONCEPT OF "MUSEUM AS CONTACT ZONE" IN CONTEMPORARY WESTERN MUSEOLOGY
St. Petersburg University 199034, Saint-Petersburg, Universitetskaya nabereghnaya, 7—9.
The article is devoted to the concept of the museum as contact zone which is one of the most popular in modern western museology. The term "contact zone" was first introduced in the early 1990th by M.L. Pratt in the context of imperial and postcolonial studies. In 1996 J. Clifford was first person who apply it to the museum field. In contemporary museology there are several approaches to the interpretation of this concept. Clifford would take the museum collection is not just a collection of ethnographic objects but ongoing historical, political, moral relationship. Currently, there are several approaches to the interpretation of this concept. Some authors emphasize the positive role of this concept as a special epistemological tool for the analysis of the museum situation in the contemporary world. Others museologists emit a "dark underbelly" of this approach. They associate contact zone with the development of neo-colonialism. In their opinion, this system works out to use the resources that are useful for the academic community (interest groups, authorized by power), and ignore the ones that are not empowered. Analysis of the historiography allows us to understand, what a sort of analytical techniques needs a modern museum and therefore see its specific features.
Key words: museum, museology, contact zone, postcolonial studies.
About the author: Vitaly G. Ananiev — Candidate of Science in History, senior lecturer, Department of Museum work and preservation of monuments, Institute for Philosophy, Saint-Petersburg State University (e-mail: v.ananev@spbu.ru).
References
1. Anderson B. 2001. Voobrazhaemye soobshhestva [Imagined Communities]. Moscow, KANON-press-C; Kuchkovo pole. (In Russ.)
2. Zagrjazkina T.Ju. 2012. Antropologija prostranstva (na frankojazychnom materiale) [The Anthropology of Space (Based on French-Language Material)]. Moscow State University Bulletin. Series 19. Linguistics and Intercultural Communication, no. 4, pp. 9—29. (In Russ.)
3. Kaljakina A.V 2015. Nacional'nyj muzej kak javlenie kul'turnoj zhizni russkogo obshhestva XIX v. i prichiny ego vozniknovenija [National museum as a phenomenon of cultural life of Russian society in XIX century and reasons of its appearance]. Voprosy muzeologii, no. 2 (12), pp. 29—37. (In Russ.)
4. Tlostanova M.V 2008. Ot filosofii mul'tikul'turalizma k filosofii transkul'turacii [From the philosophy of multiculturalism to the philosophy of transcultura-tion]. Moscow, RUDN. (In Russ.)
5. Tol'c V 2013 "Sobstvennyj vostok Rossii": Politika identichnosti i vostokovede-nie vpozdneimperskij i rannesovetskijperiod [Russia's Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods]. Mocow, Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russ.)
6. Shatalova N.A. 2014. O dvuh aspektah funkcionirovanija anglijskogo jazyka v global'nom mire [On Two Aspects of the Functioning of the English Language in a Global World]. Moscow State University Bulletin. Series 19. Linguistics and Intercultural Communication, no. 2, pp. 141—147. (In Russ.)
7. Boast R. 2011. Neocolonial collaboration: Museum as Contact Zone Revisited. Museum Anthropology, vol. 34, is. 1, pp. 56—70.
8. Clifford J. 1997. Museums as Contact Zones. In Idem. Routes. Travel and Translation in the Late Twentieth Century. Cambridge; London, Harvard University Press, pp. 188—219.
9. Dibley B. 2005. The museum's redemption: Contact zones, government and the limits of reform. International Journal of Cultural Studies, vol. 8, pt. 1, pp. 5-27.
10. Meijer-van Mensch L., Mensch P. van. 2011. New Trends in Museology. Celje, Muzej novejse zgodovine.
11. Ortiz F 1995. Cuban Counterpoint: Tobacco and Sugar. Durham, Duke University Press.
12. Pratt M.L. 1991. The Arts of the Contact Zone. Profession, vol. 91, pp. 33-40.
13. Pratt M.L. 1992. Imperial Eyes: Travel and Transculturation. London; N.Y., Routledge.
14. Sandell R. 1998. Museums as Agents of Social Inclusion. Museum Management and Curatorship, vol. 17, no. 4, pp. 401-418.
15. Teather L. 2009. Mapping Museologies: From Babel's Tower to Borderlands. In Dolák J. (eds). Muzeologie na zacátku 3. Tisicileti / Museology at the Beginning of the 3rd Millennium: Sbornik s mezinarodniho seminare Teorie a praxe 2008. Brno, pp. 75-96.
16. Woods T.A. 1989. Perspectivistic interpretation: a new direction for sites and exhibits // History News, vol. 44, pt. 1, pp. 27-28.
