CC BY
28РАБОТЫ АСПИРАНТОВ КАФвДРЫ, БЫВШИХ И НЫНЕШНИХ
УДК: 82.02.001.11 Достоевский
КОНЦЕПТ «БЕСПОРЯДОК» В ПОЛЕ НЕХУДОЖЕСТВЕННЫХ РЕТРАНСЛЯЦИЙ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
Капустина Светлана Владимировна,
к. филол. н., ассистент кафедры методики преподавания филологических дисциплин Таврической академии (структурное подразделение) ФГАОУ ВО «Крымский федеральный университет имени В. И. Вернадского»; e-mail: Kapustina_S_V@mail. ru
В статье на материале нехудожественных текстов Ф. М. Достоевского реконструируется семантическое «ядро» его индивидуально-авторского концепта «беспорядок». Устанавливается, что в рабочих тетрадях и «Дневнике...» писатель многогранно представляет идею беспорядка. Зафиксированные способы репрезентации данного концепта демонстрируют то, что Ф. М. Достоевский воспринимал его суть сквозь призму «народной этимологии»: «беспорядок» = «бесовский порядок».
Ключевые слова: Ф. М. Достоевский, достоевистика; индивидуально-авторский концепт, концепт-анализ; беспорядок, безобразие, хаос, бесовщина.
Теоретический аспект. Термин «концепт» прочно утвердился в понятийном аппарате современной гуманитаристики. Однако интенсивное обращение к этой категории демонстрирует различные взгляды на ее сущность. В исследовательской среде отсутствует единство в решении вопросов о содержательном наполнении и структуре концептов, методике их изучения, а также о взаимодействии с другими «единицами» гуманитарного знания. Дискуссии об определении смысловых границ концепта порождены его теоретико-интеграционной природой, обусловившей статус данного феномена как интердисциплинарного.
Обобщение основных положений концепт-теории, разработанных специалистами в области культурологии, лингвокультурологии и когнитивной лингвистики, позволяет аргументировать необходимость
© С. В. Капустина, 2015
разграничения концептов на познавательные и художественные, а также выделить внутри последнего вида групп общелитературных и индивидуально-авторских концептов. Систематизация ключевых признаков индивидуально-авторского концепта, в свою очередь, позволяет рассматривать данный феномен как базисную категорию мировоззрения писателя, запечатленную в художественной ткани его произведения (либо ряда произведений).
Методический аспект. В современной концептологии, вопреки утверждению З. Д. Поповой о том, что «моделировать структуру концепта в принципе невозможно» [10, 5], сформировано как минимум два результативных подхода к изучению основных концепт-составляющих:
1) анализ содержания концепта с учетом его ядерной и периферийной зон (порой выделяется также приядерная зона), обладающих подвижностью и взаимопроницаемостью границ;
2) дифференциация понятийного, образного (чувственного) и ценностного (значимостного) компонентов внутри интегрированного кон-цептного целого, чье смысловое наполнение является итогом, «осадком» культурной жизни разных эпох.
Считаем, что в литературоведческих штудиях целесообразно соединить оба подхода и на этой основе обозначить такие ключевые этапы концепт-анализа, как:
1) характеристика этимологии концепта, его «пассивного», «исторического» слоя.
Несомненную ценность при реконструкции историко-узуального слоя индивидуально-авторского литературного концепта составляют толковые словари, фиксирующие хронологически близкие писателю (поэту) представления о реалиях действительности. Тем не менее не стоит игнорировать и содержание словарных статей, опубликованных задолго до творческих опытов литератора, поскольку иногда в концепте могут актуализироваться устаревшие, стертые временем, но некогда общеизвестные значения. Благодаря выявлению понятийного элемента, в той или иной мере эксплицированного в концепте, представляется целесообразным указать и на его окказиональное (индивидуально-авторское) наполнение.
2) исследование эволюции значения концепта (выявление актуальной смысловой доминанты последнего и дополнительных оттенков, возникающих в ходе активного функционирования).
На этом этапе важно, во-первых, обозначить те источники творческих импульсов художника, влияние которых на формирование его индивидуально-авторского концепта наиболее вероятно. Условно среди таковых можно выделить:
• факты биографии литератора, вызвавшие сильное впечатление, оставившие след в памяти и зафиксированные им (либо его современниками);
• произведения искусства, популярные в период духовного становления и развития мастера;
• политические и общественные события, современные автору;
• религиозно-философские и нравственно-эстетические ориентиры, характерные для эпохи и писателя и др.
Во-вторых, на этом этапе необходимо выявить совокупность исходных контекстов, репрезентирующих концепт. Принципиальным моментом при моделировании ядерного значения индивидуально-авторского литературного концепта видится изначальное обращение не к художественным текстам писателя, а к его публицистическому и эпистолярному наследию, где этот концепт непосредственно и намеренно однозначно выражается. Наличие черновых записей к литературным произведениям также может прояснить авторскую интерпретацию тех или иных концептов, ведь в подготовительных материалах к работе основные идеи писателя представлены в виде своеобразной схемы, сюжетообразую-щих «узлов» будущего сочинения. Художественная трансформация таких концептов определяется посредством сопоставления прямых авторских суждений о каком-либо явлении, запечатленных в его письмах, дневниках, воспоминаниях современников, и тематически близких к ним художественно-повествовательных фрагментов.
3) Систематизация всего спектра контекстов, составляющих поле идейно-образного преломления того или иного концепта. На данном этапе актуален расширенный контекстный анализ, не ограничивающийся лишь текстовыми репрезентациями концепта, а построенный на соотнесении концепт-схем (выявленных из публицистики, эписто-лярия, черновых или дневниковых записей и т. д.) с их художественно аранжированными модификациями. Тем самым открывается система поясняющих друг друга индивидуально-авторских концептов, восстановление которой позволяет уточнить духовно-нравственные ориентиры писателя (поэта).
Историко-литературный аспект. Согласно сформулированным нами методологическим рекомендациям, крайне важным этапом литературоведческого концепт-анализа служит выявление семантически-концентрированных контекстов из нехудожественных текстов писателя. Именно поэтому для реконструкции содержательного «ядра» концепта Ф. М. Достоевского «беспорядок» считаем необходимым обратиться к статьям, заметкам, письмам автора, а также к рабочим тетрадям к роману «Подросток».
Создателями фундаментального исследования «Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта» (далее - «Словарь языка Достоевского...») уже был проведен анализ контекстов, связанных с выявлением смысловых оттенков слова «беспорядок». Наличие в первом выпуске названного лексикографического труда словарной статьи «Беспорядок» свидетельствует, что это слово принадлежит к разряду
тех, которые «являются важными для его <Ф. М. Достоевского - К. С.> творчества, играют главную роль в числе используемых им изобразительных средств, несут ключевые идеи его миропонимания, характеризуют неповторимый идиостиль автора» [12, 12]. Терминологически идентифицируя это слово как идиоглоссу1 Ф. М. Достоевского, лексикографы обнаружили в его произведениях девять вариантов смыслового наполнения последней:
1. Нарушение или отсутствие порядка (в помещении);
2. Неаккуратность, неряшливость, небрежность (о внешнем виде);
3. Несоблюдение правил приличия;
4. Непорядочность;
5. Умственный и нравственный разброд, шатания;
6. Неурядица, неудача; передряги;
7. Хаос, неразбериха, непоследовательность;
8. Нарушение устройства общества;
9. Только во мн. ч. Массовые народные волнения, являющиеся выражением протеста против власти [12, 51].
Примечательно, что во втором выпуске «Словаря языка Достоевского...» статья «Беспорядок» была заменена на «Беспорядочный», т. е. из отдельной категории Ф. М. Достоевского было вычленено только значение признаковости. Уменьшилось и количество значений идиог-лоссы. «Беспорядочный» - это:
1. Лишенный упорядоченности, последовательности; бессистемный, хаотичный, не поддающийся контролю;
2. Легкомысленный, вздорный, с изменчивым характером;
3. Не соответствующий общепринятым нормам, правилам поведения; непорядочный;
4. Неубранный (о помещении);
5. В знач. сущ. Ср. р. к зн. 1 [13, 52].
Тем не менее в разделе «Ближайшее ассоциативное окружение описываемого слова» словарной статьи «Благообразие» первым значится именно существительное «беспорядок» [13, 71] - и это доказывает, что для Ф. М. Достоевского было концептуально значимо названное явление, а не отдельные его характеристики.
В третьем выпуске «Словаря языка Достоевского.» [14] и связанной с ним книге «Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий»
1 Понятие «идиоглосса» составители «Словаря языка Достоевского.» Ю. Н. Караулов и Е. Л. Гинзбург прямо отождествляют с понятием «ключевое слово»: «по отношению к тексту они <идиоглоссы - К. С.> выполняют роль ключевых слов, набор которых позволяет воспроизводить в свернутом виде содержание конкретного текста» [15, 898]. Одновременно это позволяет рассматривать идиоглос-сы как одно из средств, текстологически репрезентирующих его базисные мировоззренческие концепты.
[15] отсутствует уже и словарная статья «Беспорядочный», однако слово «беспорядок» по-прежнему остается первым в окружении идиоглоссы «благообразие». Закономерно, что иллюстративную базу этой идиог-лоссы составляют преимущественно контексты из романа Ф. М. Достоевского «Подросток», которому, напомним, сам автор планировал дать весьма лаконичное, но идейно выразительное название - «Беспорядок». Хотя намерение писателя изменилось, неизменной осталась идея романа, которая, согласно записи Ф. М. Достоевского от 26 августа 1874 г., заключается в том, чтобы «.провести, что теперь беспорядок всеобщий, беспорядок везде и всюду, в обществе, в делах его, в руководящих идеях (которых по тому самому нет), в убеждениях (которых по тому же нет), в разложении семейного начала»* (Д XVI, 80). Несмотря на то, что идея беспорядка непосредственно в тексте «Подростка» художественно преобразована, поэтологически транскрибирована, ее смыслонесущие «узлы», содержащиеся в подготовительных материалах к роману, сохраняются.
Показательно, что в черновиках к «Подростку» слово «беспорядок» нередко сопровождается авторскими пометами «N0» и подчеркиванием, кроме того, оно трижды выделено прописными буквами и 9 раз - курсивом. Значима и частотность употребления имени исследуемого концепта: лексема «беспорядок» и её падежные формы в записных тетрадях употребляются 63 раза (помимо этого в набросках использованы и однокоренные слова: существительное «беспорядочность» <1 раз>, прилагательное «беспорядочная» (-ые) <2 раза> и его сравнительная степень «беспорядочнее» <1 раз>, краткое прилагательное «беспорядочен» <2 раза>, наречие «беспорядочно» <2 раза>).
Впервые в рабочих записях к роману «Подросток» слово «беспорядок» появляется в следующем контексте: «ЕГО же замучил жучок не по жене, а по Лизе (жучок беспорядка)» (Д XVI, 22). Этот хтони-ческий образ, знаменующий потерю героями духовных ориентиров и единства с миром, служит своеобразной персонификацией беспорядка, которая проявляется также и в одном из предполагаемых названий романа - «Беспорядочные силы» (Д XVI, 244). Думается, именно это заглавие указывает на то, что источником беспорядка является метафизическое зло, разгул таинственных сил, повреждающих людские умы и сердца. Такое восприятие беспорядка Ф. М. Достоевским тяготеет к «народной этимологии», согласно которой, беспорядок есть не что иное, как «бесовский порядок».
Примечательно, что в черновиках к «Подростку» Ф. М. Достоевский обозначил и генеалогию трансцендентного по сути образа «жучок беспорядка». Размышляя о чертах хищного типа, писатель отметил: «.и обаятелен, и отвратителен (красный жучок, Ставрогин)» (Д XVI, 7). Симптоматично, что в своей исповеди главный герой романа «Бесы» описывает не жучка, а «крошечного красненького паучка на листке герани» (Д XI, 19). Г. С. Померанц соотносит изображение паука у Ф. М. Достоев-
ского с «образом души сладострастника» [9, 98], поэтому на вечное созерцание пауков осуждены писателем все ослепленные похотью. К. А. Степанян так же считает «красного паучка» «символом жестокости и сладострастия» [16, 61]. Однако авторская замена «красненького паучка» Ставрогина («Бесы») «красным жучком» и авторское отождествление его с «жучком беспорядка» свидетельствуют о расширении семантических границ хтонического образа, который выступает теперь не только знаком нарушения Высших Законов Бытия, но и даже предвестником скорой физической смерти2 «мёртвой души».
Иным предшественником «жучка беспорядка» является «самое тёмное, глухое и всесильное существо» - «огромный и отвратительный тарантул», о котором с ужасом пишет в своем «Объяснении» герой романа «Идиот» Ипполит Терентьев. Знаменательно, что на тарантула потрясенному юноше указал не Рогожин, а таинственный, но весьма узнаваемый по леденящему дьявольскому смеху кто-то. Безнадежно больной и сам понимает, кто именно насмехается над ним и, будучи «не в силах подчиняться темной силе, принимающей вид тарантула» (Д VIII, 341), решается преодолеть ее власть через самоубийство.
«Невозможность жить после жучка» (Д XVI, 9) коррелирует и с воздействием на человечество «новых трихин»3 из болезненного сновидения Раскольникова. Плодом прозрений героя «Преступления и наказания» являются «существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей», делающие их «тотчас же бесноватыми и сумасшедшими» (Д VI, 419). Образ «невиданной моровой язвы» преобразуется в черновых записях к роману «Подросток» в «жучок беспорядка», препятствующий духовному возрождению Версилова («Ищет груза, ищет веры; но ЕГО придавил жучок» (Д XVI, 38) и способствующий появлению на заключительных страницах заметок (январь-ноябрь 1875) авторского указания на двойничество и сумасшествие этого героя.
Концептуально важным пояснением к тому, что «новые трихины» из сна Раскольникова, «тарантул» из видения Терентьева, «красный паучок» Ставрогина и «жучок беспорядка» Версилова выступают в художественном мире Ф. М. Достоевского взаимосвязанными символами бесовского порядка, является статья из сентябрьского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г., в которой создан образ инфернального насекомого с «говорящим» названием ршсо1а вestia.
2 М. А. Кустовская, например, трактуя образ паука у Ф. М. Достоевского сквозь призму концепции «живой жизни», считает его «символизирующим духовную гибель» и противопоставляет ему жизнеутверждающий символ солнца [7, 138].
3 Гораздо позже, в 1877 г., Ф. М. Достоевский вновь обратится к этому образу в фантастическом рассказе «Сон смешного человека», главный герой которого признается: «как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собой всю эту счастливую, безгрешную до меня землю» (Д XXV, 115).
В начале статьи это обыкновенный тарантул, забежавший в нанятую автором квартиру и произведший «переполох» среди хозяев и прислуги. В продолжении статьи масштабы производимого этим насекомым хаоса расширяются от локуса отдельного жилища до рубежей целого континента: автору кажется, что «... с Восточным вопросом забежала в Европу какая-то рюсо1а вestia и мешает успокоиться всем добрым людям» (Д XXIII, 107). Образ насекомого-монстра постепенно лишается конкретных черт, становится сенсорным: «.кто же или что же такое эта рюсо1а вestia, которая производит такую сумятицу, " это невозможно определить, потому что наступает какое-то общее безумие. Каждый представляет ее себе по-своему, и никто не понимает друг друга» [там же].
Ключевым мотивом исследуемой статьи является воздействие рюсо1а вestia на отдельного человека (во вступлении) и всё человечество (в основной части и заключении). Если укус обычного тарантула «редко бывает смертельным» (Д XXIII, 107), то заражение беспорядком4 через яд инфернальной рюсо1а вestia провоцирует всеобщее беснование и духовную смерть: «укушение это производит немедленно самые чрезвычайные припадки <...> все в Европе сейчас же как будто перестают понимать друг друга, как при Вавилонской башне.» [там же].
По наблюдению Ф. М. Достоевского, «укушенные насекомым» европейцы не сомневаются в том, что поветрие беспорядка исходит из России: «.все тотчас указывают на Россию, всякий уверен, что вредный гад каждый раз выбегает оттуда» (Д XXIII, 107). Однако сам писатель убежден в том, что рюсо1а вestia - порождение беспорядствую-щей Европы, ибо славяне - «это не народ беспорядка, а народ твёрдого воззрения и уже ничем не поколебимых правил, <.> народ кроткий, но сильный, честный и чистый сердцем, как один из высоких идеалов его - богатырь Илья Муромец, чтимый им за святого» (Д XXV, 150).
Противопоставление русского народа-богатыря поврежденным «жучком беспорядка» европейцам есть одно из проявлений антитетич-ности концептов «беспорядок» («бесовский порядок») и «богатырство» («сила от Бога») у Ф. М. Достоевского. Вслед за Н. В. Гоголем он пророчествует о светлой перспективе богоизбранного русского народа, его особой спасительной миссии, заключающейся во «всесветном единении во имя Христово» (Д XXV, 19). Развивая идеи, унаследованные от предшественника, и предупреждая славян о губительном бесовском порядке, персонифицирует его, наделяет демонические сущности конкретными формами.
4 В записях к «Дневнику писателя» 1876 г. из рабочих тетрадей 1875-1877 гг. Ф. М. Достоевский отдельно отметил такое явление, как «зараза беспорядка» (Д XXIV, 114), расширив его узуальные смысловые границы. Синонимичным выражению «зараза беспорядка», думается, может выступать словосочетание «бесовское поветрие».
Примечательно, что, размышляя о поэтологических сближениях Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского, литературоведы и литераторы нередко соотносят портреты беспорядка, запечатленные в произведениях обоих классиков. Например, один из ярчайших представителей неореалистической прозы А. М. Ремизов указал на «вийную генетику» созданного Ф. М. Достоевским инфернального насекомого. В эссе «Сверкающая красота» А. М. Ремизов так описал сущность таинственного гоголевского персонажа: «Вий - сама вьющаяся завязь, смоляной исток и испод, живое чёрное сердце жизни, корень, неистовая прущая сила -вверху которой едва ли доносится Дух Божий, слепая, потому что беспощадная, обрекая на гибель из ею же зачатого на земле равно и среди самого костного и самого совершенного не пощадит никого» [11, 148], а после указал на реинтерпретацию этого образа: «Вий - а Достоевский скажет Тарантул»5 [там же]. Следует, однако, еще раз уточнить, что, преобразуя художественные находки Н. В. Гоголя и выводя своего «Тарантула», Ф. М. Достоевский обозначает так лишь одно из явленных им энтомологических олицетворений беспорядка («пауки в баньке» - «новые трихины» - «piccote bestia» - «тарантул» - «красный паучок» - «жучок беспорядка»).
Для прояснения сути последнего представляется важным и развитие соприродного ему образа piccote bestia не только внутри одноименной статьи Ф. М. Достоевского, но и в границах всей сентябрьской книги «Дневника писателя» за 1876 г., которая, согласно справедливому замечанию Н. А. Тарасовой, «имеет кольцевую композицию» [17, 304]. Сделать такое заключение о построении этого номера моножурнала исследовательнице позволяет обращение к запечатленному в нем бестиарному образу: «начало повествования ознаменовано появлением зловещего <...> piccote bestia, символизирующего вражду и разобщение, и завершается выпуск парафрастическим «виконт тарантул»« [там же]. То есть Ф. М. Достоевский сначала метафоризирует образ ядовитого насекомого как причины беснования европейцев, а затем соотносит этот образ с фигурой премьер-министра Англии Дизраэли, который, усугубляя хаос и раздор на Западе, обвиняет русских в разжигании войны на Балканах. Сам же Ф. М. Достоевский на заданный себе вопрос «.что если читатель вообразит, что я хочу в этой аллегории <piccok bestia - К. С.> изобразить виконта Биконсфильда?» - отвечает: «.уверяю, что нет» Д XXIII, 43), однако в POST SCRIPTUM дважды прямо именует его «тарантулом». Думается, с помощью такого приема писатель доносит мысль, что знаменитый англичанин с «ду-
5 В. А. Туниманов, исследуя влияние Н. В. Гоголя и Ф. М. Достоевского на формирование творческого «я» А. М. Ремизова, точно и лаконично характеризует отмеченную автором «Сверкающей красоты» общность Вия и Тарантула: «.подпольные и инфернальные символы, темная и наглая сила - антижизнь» [18, 103].
шой паука»6, действительно, стал персонификацией беспорядка, «воплощением гибельной для человечества идеи разъединения и безверия» (Д XXIII, 48).
Подобные «виконту тарантулу» проповедники беспорядка, согласно Ф. М. Достоевскому, пытаются посягнуть на «неотразимую силу русского народа» - «соединение народное» (Д XXIII, 44), жаждут всероссийского и всемирного «разбития на Эгоизмы» [там же], " но таким намерениям от лукавого противостоят ратующие за мир и соборность русские богатыри. На мгновение Ф. М. Достоевский представляет победу беспорядствующих европейцев над «благородным русским движением в пользу славян» (Д XXIII, 134) и слышит голоса победителей: «Ну что, взяли, верующие! <.> Что вышло из вашего единения, из вашей «единящей мысли»? Остались с носом, богатыри!... » [там же]. Однако такие - исполненные злобы и ненависти - слова, согласно искреннему убеждению писателя, могут лишь почудиться в «дурном сне». Автор верит, что «виконт тарантул» никогда не возрадуется краху богатырского духа славян, не сможет утвердить «разъединение» и «шатание» среди братьев сильных верой Христовой.
Примечательно, что союзниками Дизраэли из «Русского мира» являются «русские европейцы». Например, наблюдавший «красненького паучка» Николай Всеволодович Ставрогин, фамилия которого может ассоциироваться с ядовитым насекомым. Известно, что от греч. стаиро^ -«крест». Т. А. Касаткина трактует именование «Ставрогин» как «крестоносец» [3, 192]. Такое истолкование, без сомнения, указывает на внутреннюю раздвоенность героя: с одной стороны - он носитель Креста, «идея его - православие настоящее, деятельное» (Д XI, 173); с другой же - он паук-крестоносец, жаждущий хаоса и разрушений7. Духовный раскол Ставрогина, паралич его человеческих качеств и усиление демонизма - суть явные проявления бесовской одержимости. Изначальным указанием на эту одержимость, думается, является данная в рукописных редакциях к роману «Бесы» характеристика Князя
6 В «Ответе "Русскому вестнику"» (1861) Ф. М. Достоевский дал прямое разъяснение понятию «душа паука», которая, по его мнению, есть не что иное, как «душа мрачно-фантастического, страшного гада» (Д XVIII, 136).
7 Авторская идея, что «Князь обворожителен, как демон, и ужасные страсти борются с.подвигом» (Д XI, 175), безусловно, отразилась на выборе фамилии «Ставрогин» для главной фигуры «Бесов». Существуют различные истолкования этого онима, одинаково указывающие на двойственность Николая Всеволодовича. Так, А. А. Кретов не исключает, что «эта фамилия представляет собой преобразование сложения Ставро+Рогин, что, по замыслу автора, должно отражать амбивалентность (Ставр = Крест = Христос = Бог || Рога = Черт = Дьявол) главного героя» [6, 44]. По мнению Ф. Ш. Пашаевой, фамилия «Ставрогин» происходит от имени былинного персонажа Ставра Годиновича [8, 51]. Такое соположение веро-
(впоследствии - Ставрогина): «В РЕЗУЛЬТАТЕ: ИСПОРЧЕННЫЙ БАРЧУК И БОЛЬШЕ НИЧЕГО. ОДИН ЛИШЬ БЕСПОРЯДОК <слово «беспорядок» обведено рамкой - К. С.>» (Д XII, 152).
Беспорядствующим европейцем, непосредственно связанным с образом «жучок беспорядка», у Ф. М. Достоевского является и Андрей Петрович Версилов. «Схема» этого характера, восстанавливаемая из черновых записей к роману «Подросток», не только демонстрирует духовно поврежденную природу самого Версилова, но и способствует выявлению авторской типологии беспорядка.
В рабочих тетрадях 1874-1875 гг. отражено намерение создать образ «беса вроде Фауста» (Д XVII, 5). Позже возникает указание на противостояние двух братьев - Федора Федоровича, жаждущего, чтобы «поскорее настало новое общество» и ЕГО, мечтающего, «чтобы все поскорей развалилось <...> ОН говорил в том смысле, чтобы пошло все к дьяволу» (Д XVII, 14). Для ЕГО разговоров с Подростком автор пишет «огромное NOTA BENE», указывающее на «то, что ОН, из злостной иронии и сатанинского губления взял за систему, под видом всегдашней бранч-ливости, тонко льстить и удивляться Подростку с тем, чтобы вскружить его, сбить с толку и насмешливо погубить гордостью» (Д XVII, 31). Наличие бесовского начала в натуре Версилова отражено и в словах Лизы: «Я почувствовала в вас беса» (Д XVII, 113).
В свете сказанного следует подчеркнуть особую роль будущих персонажей романа «Подросток» в реализации концепта «беспорядок». В рабочих тетрадях Ф. М. Достоевского 1874-1875 гг. отсутствуют контексты, демонстрирующие непосредственное созерцание героями беспорядка в его традиционном - материально-визуализированном - виде, однако им свойственны «чувство беспорядка» (Д XVII, 351) и «сознание беспорядка» (Д XVII, 390) <«ощущение безобразия» (Д XVII, 358, 377), «чувство безобразия» (Д XVII, 351, 364, 378), «грусть страшного безобразия» (Д XVII, 366)>, явно спровоцированные прямым или опосредованным соприкосновением с силами зла. Концептуально важна и часто фиксируемая Ф. М. Достоевским идентификация безобразия и беспорядка. В рабочей тетради 1875-1876 гг. находим авторское толкование «словца народного» «образить» (= «огуманить»), т. е. «дать об-
ятно, если учесть, что Ставр Годинович, причисляемый во многих источниках к когорте богатырей, по сути таковым не является. Богатырскую миссию вместо него выполняет жена Василиса Микулишна, облаченная в мужское одеяние. Николай Ставрогин также обладает лишь внешними данными богатыря и жаждет подвига, однако одержимость беспорядком превращает его душу в «душу паука». В. Н. Захаров предполагает, что оним «Ставрогин» связан с Крестовоздвиженским праздником, к которому приурочено действие романа «Бесы». Исследователь отмечает: «Именно в этот день <14 сентября - К. С> мог начаться, но не состоялся искупительный подвиг великого грешника» [2].
раз, восстановить в человеке образ человеческий» (Д XXIV, 126), поясняющее инфернальную природу как безобразия (= отсутствия Образа Божия в человеке), так и отождествляемого с ним беспорядка.
Не менее характерным для исследуемых записей Ф. М. Достоевского является и указание на способность беспорядка влиять на нестойкие души. Данное наблюдение подтверждается соположением следующих контекстов: «Подросток слышит дьяволово искушение. Его поразило» (Д XVII, 103), «ПОДРОСТКА ВДРУГ ПОРАЖАЕТ БЕЗОБРАЗИЕ ЭТОЙ СРЕДЫ» (Д XVII, 395) и (слова Подростка) «БЕСПОРЯДОК поразил меня» (Д XVII, 395). Все эти фразы несут общую смысловую нагрузку, указывая не просто на эмоциональную реакцию от увиденного и услышанного, но и на духовную «брешь» во внутреннем мире героя, пробитую этим увиденным и услышанным.
Если понятие «безобразие», по Достоевскому, следует воспринимать как «отсутствие Образа», а «благообразие» как «восстановление Благого Образа», то не только на семантическом, но и на словообразовательном уровне доказывается антитетичность отождествленного с без-ОБРАЗ-и-ем беспорядка благ-о-ОБРАЗ-ию. Данная противопоставленность очевидна в следующем контексте, извлеченном из черновых материалов к роману «Подросток»: «Благообразие в Макаре, беспорядок в Версилове. Подросток хочет уйти от беспорядка» (Д XVII, 394). То есть понятие «беспорядок» можно трактовать здесь, как отсутствие в человеке Образа Божьего, его приверженность бесовскому хаосу. Кроме того, приведенные контексты репрезентируют особый тип беспорядка - «беспорядок внутренний», который характеризует человека как вместилище страстей и пороков.
Согласно авторскому замыслу, именно Версилов должен был стать главным олицетворением «беспорядка внутреннего» в романе «Подросток». На это указывают не только многочисленные авторские характеристики героя, но и замечание Ф. М. Достоевского «Беспорядок. Это слово ЕГО. ОН чаще всего употреблял это слово» (Д XVII, 101), а также этимология фамилии «Версилов» <«verso (are) (лат.) - катить, катать, кружить, вращать; вертеть, поворачивать; метаться от одного решения к другому; а также: беспокоить, тревожить; терзать, мучить -но и: излагать, толковать» [4, 420]>.
Желание Версилова возвыситься над другими породило жажду подвига, однако гордыня и духовное бессилие стали причиной невозможности совершения высокого деяния. В отличие от странника Макара Ивановича Долгорукого, который, отлучив себя от житейских удобств, помогает другим очиститься и обратиться к достойным нравственным идеалам, скиталец Версилов выступает беспорядствующим героем, способным лишь к имитации самоотречения: «ОН хочет подвига высшего человека, хочет вериг и жертв, но мышиный взгляд и гордость его беспрерывно ЕГО оправдывают в ЕГО совести» (Д XVII,
247). Справедливо говорит о НЕМ и Катерина Николаевна Ахмакова, именуемая в черновых материалах «Она»: «Рядом с подвигом вы готовы на злодейство, выдержки нет. Повторяю, в вас беспорядок.» (Д XVII, 353).
Парадоксально, что захваченный «внутренним беспорядком», Вер-силов тем не менее жаждет истинного подвига. ОН понимает, но не принимает сути богатырского служения. Говоря Подростку о том, что «богатырство выше всякого счастья» (Д XVII, 183), Версилов не имеет в виду физическую силу русского воинства <что подтверждают ЕГО слова «мечом и железом никогда и ничего не делалось прочного» (Д XVII, 188)>, а указывает на возможные пути духовного подвижничества <«Мы хотели подвига; вот тебе подвиг: исповедь» (Д XVII, 362)>. ЕГО же наставления заключаются в исповедальную форму лишь с целью совращения слушателя с пути истинного.
На то, что бесовский порядок органично воспринят Андреем Петровичем Версиловым, указывает и следующий штрих его духовного портрета: «.ничему не веровал и был глубоким атеистом в душе всегда с изначала жизни своей, тем и мучился» (Д XVII, 33). Загадочный образ Версилова исполнен противоречий: жажда христианского подвижничества сопровождается тяготением к разврату, кажущаяся искренность в разговорах с Подростом вдруг обретает черты насмешки, высокомерия и самолюбования. Ф. М. Достоевский неоднократно фиксирует нравственную шатость Версилова: «именно с той точки, с которой начинается роман, созрел весь ЕГО внутренний хаос и разлад (безверие и проч.) с собой. Требования совести стали настойчивее и проч. И этот внутренний хаос и выражается разладом внешним, т. е. вышел в отставку, чудасит с женой; одним словом беспорядок, и точно как бы себя разуверить - усиленная проповедь христианства» (Д XVII, 34). С этими характеристиками согласуется и «диагноз» Подростка, который в завершении романа должен был сказать: «.беспорядок души от неверия (от атеизма). Странные слова! Я бы их не понял или счел за пустые, если б не видел в НЕМ живого примера» (Д XVII, 99).
Внутреннее «я» Версилова спрятано от окружающих за многочисленными внешними масками, которые быстро сменяют друг друга: веселость и мрачность, стремление к великому и мелочность в обыденном, великодушие и цинизм " «все это от внутреннего неудовлетворения в убеждениях, тайного, сокрытого и для себя атеизма, сомнений в христианстве и проч., т.е. от внутреннего беспорядка» (Д XVII, 112). Капризы Версилова, возникающие «от внутреннего недовольства и беспорядка» (Д XVII, 113), его, проповедничество напоказ, а в итоге, раскалывание иконы становятся внешними проявлениями «нравственного беспорядка»: вместо пути, ведущего к «успокоению в вечной жизни», ОН выбирает дорогу к «успокоению в вечной смерти» (Д XVII, 119).
Через образ Версилова Ф. М. Достоевский воплощает и иной тип беспорядка - «беспорядок домашний» (Д XVII, 86), или «беспорядок семейный». ОН дважды строит «случайное семейство», обрекая своих детей быть вечными «выкидышами общества» (Д XVII, 8), не умеющими отыскать «общей идеи», не различающими света Вечных Истин. Порождением эгоизма «случайных отцов» становится мысль: «.пусть будет, что будет, чего нам заботиться, пойдут дети, как и все, во что-нибудь выровняются, надоедают только они очень, хоть бы их вовсе и не было!» (Д XVII, 179), а ее результатом - «беспорядок, раздробленность и случайность русского семейства.» [там же]. Данный ассоциативный ряд иллюстрирует основное значение субконцепта «беспорядок семейный»: утрата основы основ отцами передается новому поколению, делая его неспособным противостоять бесовским искусам. Неоднократно Ф. М. Достоевский предупреждает о печальной перспективе всеобщей разрозненности: «.стрясись что-нибудь, и тотчас всё обнаружится, весь недостаток нравственного основания, и начнется беспорядок.» (Д XVII, 396).
Характерно, что на каждом молодом герое романа «Подросток», принадлежащем к «случайному семейству», с разной степенью отчетливости проявляется клеймо беспорядка, и, следовательно, каждый из них в той или иной мере, вольно или невольно, служит всеразрушаю-щей силе. Доказательством является духовный портрет Лизы, данный глазами Версилова <«Он глядит на Лизу тоже как на беспорядок, т. е. потерявшую цель и, при сильнейших страстях, мечущуюся как бы во всеобщем хаосе» (Д XVII, 57)> и конкретизированный авторскими ремарками: «полный нравственный беспорядок» (Д XVII, 81), «.Лиза - демон» (Д XVII, 57), «вывесть Лизу великаншей, Сатаной, подавляющею Подростка» (Д XVII, 61). Постепенно связь образа девушки («хищного типа») с бесовщиной ослабевает, и в последней редакции «Подростка» она предстает уже не источником беспорядка, а одной из многочисленных его жертв.
Будучи уверенным, что нравственный беспорядок детей происходит от беспорядка отцов, что беспорядок семейный - есть начало духовного краха общества, Ф. М. Достоевский планирует создать художественные картины «беспорядка и каши в поколении» (Д XVII, 390), «беспорядка, в котором гибнет русская молодежь» (Д XVII, 141). Чтобы воплотить эти замыслы, писатель работает над образами «новых детей» (Д XVII, 405) " «безнравственного Князя " <.> типа нравственного безобразия» (Д XVII, 354) (будущий князь Сергей Сокольский), шайки шантажистов во главе с Ламбертом, революционного кружка Дерга-чева (прообразом которого является кружок Долгушина) и т. д.
В черновых записях первой тетради часто встречаются авторские указания на Долгушина и долгушинцев. Вероятно, в первоначальном варианте романа они должны были сыграть весьма активную роль.
Особо примечательна авторская характеристика «Долгушины - нравственный беспорядок» (Д XVII, 81), смысл которой до конца раскрывается при сопоставлении идеалов этого народнического кружка, действующего в «Подростке», с губительным влиянием на мир революционно настроенных «бесов» из предшествующего «романа-предупреждения». В записной тетради 1875-1876 гг. писатель дал и другое название подобного проявления «нравственного беспорядка» " «беспорядок идей» (Д XVII, 122). Думается, такое название этого типа беспорядка несколько расширяет границы его понимания: «беспорядок идей» есть объединяющее звено между «беспорядком нравственным», которому может быть подвержен как один человек, так и целые группы людей, и «беспорядком социальным», характерным для общества.
Причину беспорядка в современном обществе, согласно замыслу Ф. М. Достоевского, должны были обнаружить ЕГО слова «В это царствование реформ пропала общая идея и всякая общая связь. Прежде хоть какая-нибудь, да была, теперь никакой. Все врознь. Был хоть гаденький, но был порядок. Теперь полный беспорядок во всем» (Д XVII,
186). Подросток спрашивает ЕГО «Отчего это?», и ОН еще раз повторяет: «Черт знает, от реформ, должно быть.» [там же]. Они спровоцировали разгул бесовщины " «началась «эпидемия самоубийств» по всей стране; стрелялись, перерезывали горло, топились и вешались с какой-то непостижимой легкостью.» [1, 204].
Очевидец страшной для России «беспорядочной эпохи», Ф. М. Достоевский, предупреждает о реальном вступлении дьявола в твар-ный мир, о воздействии нечистого на молодое поколение, не только подчиненное беспорядку, но и искренне жаждущее его укоренения. В. Я. Кирпотин справедливо пишет об особенностях изображения молодого поколения Ф. М. Достоевским, которое «.растерянно, ему не к чему примкнуть, " оно заражено или молчалинским подобострастием, или желанием «беспорядка», оно уже поддерживает «беспорядок», чтобы довести общество до полного «банкротства»« [5, 61]. Классик «с натуры» пишет художественные портреты по-разному беспорядству-ющей молодежи, усиливая тем самым и эффект достоверности, и эффект прогностичности. Результатом сопряжения нравственного, семейного и социального беспорядка является у Ф. М. Достоевского «беспорядок всеобщий» (Д XVII, 112) <или «беспорядок полный» (Д XVII,
187), «беспорядок вообще» (Д XVII, 68)>, в вихре которого закружилась вся пореформенная Россия.
Вывод. Содержательное ядро индивидуально-авторского концепта Ф. М. Достоевского «беспорядок» отчетливо проявляется в поле нехудожественных ретрансляций. Писатель визуализирует беспорядочное в системе онтологических координат - и тем самым обнажает его бесовскую природу В статьях «Дневника.» и в рабочих тетрадях Ф. М. Достоевский выводит целый ряд хтонических существ, знаменующих про-
никновение темных сил в пределы тварного мира. Все эти порождения бесовщины символизируют утрату человечеством духовной самозащиты и массовую капитуляцию перед напором зла.
Публицистика и художественная проза «Дневника писателя» переполнены портретами ущербных натур, которые провоцируют разные виды беспорядка, сливающиеся в «беспорядок России». Однако, указывая на различные формы беспорядка в стране, Ф. М. Достоевский надеется на скорое духовное пробуждение сограждан, ибо, согласно его мнению, они по природе своей - «не народ беспорядка, а народ твердого воззрения», хотя и поддавшийся бесовскому соблазну.
Примечания
* Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Здесь и далее ссылки на Полное собрание сочинений Ф.М. Достоевского приводятся в тексте статьи в круглых скобках с употреблением сокращения Д. и указанием номера тома и страницы.
Список использованных источников
1. Долинин А.С. Последние романы Достоевского. Как создавались «Подросток» и «Братья Карамазовы». М.: Сов. писатель, 1963. 344 с.
2. Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Проблемы исторической поэтики. 1994. Т. 3. Режим доступа: http://poetica.pro/ joumal/artide.php?id=2370 (дата обращения 12.10.2015).
3. Касаткина Т.А. Характерология Ф. М. Достоевского. Типология эмоционально-ценностных ориентаций. М.: Наследие, 1996. 336 с.
4. Касаткина Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф.М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». М.: ИМЛИ РАН, 2004. 479 с.
5. Кирпотин В.Я. Гуманизм Гоголя. «Беспорядок» и «богатырство». // Достоевский-художник. М.: Сов. писатель, 1972. С. 54-70.
6. Кретов А.А. Почему дубина стоеросовая? // Вестник ВГУ 2002. №2. С. 43-45.
7. Кустовская М.А. Концепция «живой жизни» в творчестве Ф. М. Достоевского: дисс. .канд. филол. наук. Симферополь, 2009. 238 с.
8. Пашаева Ф.Ш. Личные имена в произведениях Ф.М. Достоевского. // Avrasya Uluslararasэ Ага^эгта1аг Dergisi. 2012. № 1. С. 50-54.
9. Померанц Г.С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. М.: Сов. писатель, 1990. 384 с.
10. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж: Истоки, 2001. 192 с.
11. Ремизов А.М. Огонь вещей. Сны и предсонье / ред. А.М. Грачева, Т.Г. Иванова, А.В. Лавров. М.: Русская книга, 2002. С. 147-149.
12. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта / ред. Ю.Н. Караулов. М.: Азбуковник, 2002. Вып. 1. 448 с.
13. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта / ред. Ю.Н. Караулов. М.: Азбуковник, 2003. Вып. 2. 510 с.
14. Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта / ред. Ю.Н. Караулов. М.: Азбуковник, 2007. Вып. 3. 592 с.
15. Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий / ред. Ю.Н. Кара-улова. М.: Азбуковник, 2008. 962 с.
16. Степанян К.А. Достоевский и Сервантес. Диалог в большом времени. М.: Языки славянской культуры, 2013. 368 с.
17. Тарасова Н.А. Неопубликованный отрывок рукописи к «Дневнику писателя» за 1876 год (Подготовительные материалы) // Достоевский. Материалы и исследования. СПб.: Наука, 1974-2010 (продолж. изд-е). Т. 16. 2001. С. 303-320.
18. Туниманов В.А. Творчество Достоевского 1854-1862. Л.: Наука, 1980. 293 [1] с.
THE CONCEPT «BESPORYADOK» IN THE CONTEXT OF F. M. DOSTOYEVSKY'S NONFICTION RETRANSMISSIONS
Kapustina Svetlana Vladimirovna,
Ph.D., Philosophy Doctor of Crimea Federal V.I. Vernadsky University (Simferopol, Crimea Republic, Russia), e-mail: Kapustina_S_V@mail. ru
In the article by the material of non-fiction texts by F. M. Dostoyevsky reconstructed semantic «basis» of his individual concept «disorder» («besporyadok»). Set in the working notebooks and the Diary writer is a multifaceted disorder. Fixed methods of representation of this concept demonstrate that F. M. Dostoyevsky perceived its essence through the prism of «popular etymology»: «disorder « = «order being established by demons».
Keywords: F. M. Dostoyevsky, dostoyevistica; individual concept, concept-analysis; «disorder» («besporyadok»), mess, chaos, order by demons.
References
1. Dolinin A.S. Poslednie romany Dostoyevskogo. Kak sozdavalis «Podrostok» i «Bratya Karamazovy» [The last novels of Dostoyevsky. How did the «Podrostok» and «Bratya Karamazovy»]. Moscow, Sovetsky pisatel Publ., 1963. 344 p.
2. Zakharov V.N. Russkaya literatura i hristianstvo [Russian literature and Christianity]. Problemy istoricheskoy poetiki, 1994. Vol. 3. Available at: http://poetica.pro/ journal/article.php?id=2370, accessed 12.10.2015.
3. Kasatkina T.A. Harakterologiya F. M. Dostoyevskogo. Tipologiya emocionalno-cennostnyh orientaciy [The Characterology of F.M. Dostoyevsky. The Typology of emotional and value orientations]. Moscow, Nasledie Publ., 1996. 336 p.
4. Kasatkina T.A. O tvoryashhey prirode slova. Ontologichnost slova v tvorchestve F.M. Dostoyevskogo kak osnova «realizma v vysshem smysle» [About the creative nature of the word. The ontological reality of words in the works of F.M. Dostoyevsky as the basis of «realism in the highest sense»]. Moscow, Institute of Russian Literature, Russian Academy of Sciences Publ., 2004. 479 p.
5. Kirpotin V.Ya. Gumanizm Gogolya. «Besporyadok» i «bogatyrstvo» [Gogol's Humanism. «Besporyadok» and «bogatyrstvo»] Dostoyevsky - hudozhnik [Dostoyevsky the artist]. Moscow, Sovetsky pisatel Publ., 1972. Pp. 54-70.
6. Kretov A.A. Pochemu dubina stoerosovaja? [Why oak is worthless?]. Vestnik VGU [Journal of Voronezh state University] Voronezh state University Publ. 2002, no 2. Pp. 43-45.
7. Kustovskaya M.A. Koncepciya «zhivoy zhizni» v tvorchestve F.M. Dostoyevskogo. Kand. diss [The conception of «living life» in the works by F. M. Dostoyevsky. Cand. diss.]. Simferopol, 2009. 238 p.
8. Pashaeva F.Sh. Lichnye imena v proizvedeniyah F.M. Dostoevskogo [Personal names in the works by F.M. Dostoyevsky]. Avrasya Uluslararasэ AraKtormalar Dergisi, 2012. No 1. Pp. 50-54.
9. Pomeranc G.S. Otkrytost bezdne: Vstrechi s Dostoyevskim [The openness of the deep: Meeting with Dostoyevsky]. Moscow, Sovetsky pisatel Publ., 1990. 384 p.
10. Popova Z.D., Sternin I.A. Ocherki po kognitivnoy lingvistike [Essays on cognitive linguistics]. Voronezh, Istoki Publ., 2001. 192 p.
11. Remizov A.M. Ogon veshhey. Sny i predsonye [Fire things. Dreams and pre-dreams]. Moscow, Russkaya kniga Publ., 2002. Pp. 147-149.
12. Slovar yazyka Dostoyevskogo. Leksicheskiy stroy idiolekta [Dictionary of the Dostoyevsky's language. The lexical structure of idiolect] / Ed.: Ju.N. Karaulov. Moscow, Azbukovnik Publ., 2002. Vol. 1. 448 p.
13. Slovar yazyka Dostoyevskogo. Leksicheskiy stroy idiolekta [Dictionary of the Dostoyevsky's language. The lexical structure of idiolect] / Ed.: Ju.N. Karaulov. Moscow, Azbukovnik Publ., 2003. Vol. 2. 510 p.
14. Slovar yazyka Dostoyevskogo. Leksicheskiy stroy idiolekta [Dictionary of the Dostoyevsky's language. The lexical structure of idiolect] / Ed.: Ju.N. Karaulov. Moscow, Azbukovnik Publ., 2007. Vol. 3. 592 p.
15. Slovar yazyka Dostoyevskogo. Idioglossariy [Dictionary of the Dostoyevsky's language. Idioglossaries] / Ed.: Ju.N. Karaulov. Moscow, Azbukovnik Publ., 2008. 962 p.
16. Stepanyan K.A. Dostoyevskiy i Servantes. Dialog v bolshom vremeni [Dostoyevsky and Cervantes. The dialogue in the big time]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kultury Publ., 2013. 368 p.
17. Tarasova N.A. Neopublikovanniy otryvok rukopisi k «Dnevniku pisatelya» za 1876 god (Podgotovitelnye materialy) [The unpublished fragment of the manuscript for «The Diary of a Writer» of 1876 (preparatory materials)] // Dostoyevskiy. Materialy i issledovaniya [Dostoyevsky. Materials and researches]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2001. Vol. 16. Pp. 303-320.
18. Tunimanov V.A. Tvorchestvo Dostoyevskogo 1854-1862 [The Dostoyevsky's Creativity 1854-1862]. Leningrad, Nauka Publ., 1980. 293 [1] p.
