CC BY
0DOI: 10.18572/2687-0339-2023-4-2-7
Контекст современного русского политического дискурса
Дмитрий Борисович Гудков,
доктор филологических наук, профессор
Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова
E-mail: dmi-gudkov@rambler.ru
Статья посвящена культурно и исторически обусловленным обстоятельствам существования современной русской политической речи, среди которых выделяются следующие: крушение целостности дискурса, релятивизация семантики ключевых концептов русской лингво-культуры, карнавализация политической коммуникации. Особое внимание уделяется доминированию семиосферы над реальным бытием, ведущему к бесконечным операциям с означающими, не затрагивающему означаемые, постоянной языковой игре. Поднимается вопрос активной маргинализации линейно-текстового мышления.
Ключевые слова: политический дискурс, релятивизация семантики, когнитивная база, прецедентный феномен, семиосфера.
Политическим дискурсом мы называем массив текстов «о политике» в их функционировании в социальном пространстве вкупе с условиями порождения и понимания-интерпретации данных текстов (детальный анализ подходов к определению политического дискурса см., напр., в [Шейгал 2004]. Подчеркнем, что в основе дискурса лежит семиотический комплекс, являющийся либо вербальным, либо вербализуемым.
Современный русский политический дискурс, как, впрочем, и любой иной, обусловлен историко-культурным контекстом, являющимся динамичным, постоянно меняющимся. Эти изменения в значительной степени детерминируют форму и содержание высказываний (в широком понимании), принадлежащих интересующему нас дискурсу. Попробуем в настоящей статье обозначить наиболее значимые, на наш взгляд, черты этого контекста, определяющие особенности существования данного дискурса.
Крушение целостности — наиболее характерная особенность эпохи постмодерна.
Это проявляется повсюду, приведем лишь совершенно очевидные для филолога примеры. Мы видим достаточно быстрое размывание функциональных стилей, особенно ярко это можно наблюдать в публицистике. Она активно использует сегодня как элементы научного стиля (скажем, такие единицы, как секвестр, парадигма, нарратив, идиосинкразия, дискурс и др.) и жаргонизмы (в широком понимании) (подстава, мочить, срубить по-легкому, прикол). То же происходит и с жанрами: практически исчезли такие из них, как передовая статья и фельетон, репортаж сочетается с аналитикой, а та — с апологией и/или инвективой и т. д. (подробнее см. [Гудков, Скороходова 2010: 30 и след.]).
Всё сложнее провести границы между художественным и нехудожественным текстами. В качестве примера приведем такой жанр, популярный в глянцевых журналах, как «биография звезды». Кто бы это ни был — мужчина или женщина, актер, писатель или политик, француз, русский, американец и т. д. — в биографии каждого из них должны быть облигатор-
ные составляющие. Коротко перечислим наиболее характерные. Несчастное детство. Если будущая звезда родилась в бедной семье, всё понятно, но она обязана быть несчастной даже при родителях-миллионерах, скажем, у них никогда не было времени на ребенка, тому не хватало ласки, заботы и т. п. Раннее осознание своего предназначения и непонимание со стороны окружающих. Обреченность на одиночество и насмешки по какой-либо причине (комплекса причин): чрезмерная красота (некрасивость), полнота (худоба), наивность (прозорливость), открытость (замкнутость)... Судьбоносное событие, меняющее жизнь и указывающее верный путь: встреча с интересным человеком, смерть любимой собаки, предательство единственного друга, потрясший воображение спектакль (фильм, эстрадный номер, спортивный матч) ... Путь per aspera ad astra. Достижение высот, слава, любовь окружающих, при этом полное отсутствие счастья, ведь личная жизнь не сложилась, никто не понимает глубины и тонкости души жизнеописуемого: знаменитый комик, оказывается, всю жизнь мечтал о роли короля Лира и т. п. Факультативным элементом может быть неизлечимая болезнь, желательно, с красивым названием, например: аневризма аорты. Всё это напоминает жесткий канон жития и/или морфологию волшебной сказки В.Я. Проппа. Но житие и сказка — художественные жанры, биография же в глянцевом журнале всегда относилась к публицистике, однако в данном случае образуется некое зыбкое единство с размытыми границами.
Одним из обязательных условий успешной коммуникации является наличие общности значений у коммуникантов. Единство лингво-культурного сообщества в значительной степени обусловливается наличием когнитивной базы, т. е. определенным образом организованной совокупности знаний и представлений, общих для всех представителей этого сообщества (о когнитивной базе лингво-куль-
турного сообщества, ее структуре, генезисе, составляющих неоднократно писали участники семинара «Текст и коммуникация», библиографию см. в [Ковшова, Гудков 2017]). При разрушении значимых зон этой базы уменьшается и степень единства последнего. Сегодня мы наблюдаем именно это.
Следует обратить внимание на то, что как никогда глубок генерационный разлом. Безусловно, непонимание друг друга «отцами» и «детьми» — проблема, существующая уже не одно тысячелетие, но сегодня она стоит особенно остро. Поколения «50-летних» и «20-летних» (обозначения условные) разделяют две революции: социальная и коммуникативная, приведшие к серьезнейшим когнитивным и культурным изменениям. Мы присоединяемся к мнению тех, кто считает, что человечество переживает пятую коммуникативную революцию, которая приведет к глобальной перестройке всей жизни. Линейно-текстовое мышление всё активнее замещается иными ментальными способами восприятия и создания текстов (в широком понимании последних). Различные поколения по-разному работают с информацией, используют разные коммуникативные потоки. Коротко поясним сказанное.
Сужение когнитивной базы наглядно видно на примере функционирования таких важных ее составляющих, как прецедентные феномены. Мы уже писали об этой проблеме [Гудков, Рассказов 2014] и можем заметить, что за прошедшее десятилетие всё активнее развивается тенденция по переходу прецедентных феноменов, до недавнего времени обладавших статусом национально-прецедентных, в разряд социумно-прецедентных.
Об этом свидетельствуют результаты опросов, проведенных нами в 1998 и в 2014 гг. Нас интересовала «степень преце-дентности» рассматриваемых имен при их коннотативном употреблении (о методо-
логии эксперимента см. [Гудков, Рассказов 2014]).
Первое, что бросается в глаза, это резкое «снижение прецедентности» героев классической литературы (речь идет о произведениях, входящих или до недавнего времени входивших в школьную программу): Тарас Бульба, Плюшкин, Хлестаков, Манилов, Гамлет, Дон Кихот не набирают и сорока процентов. Чуть более 50% набрал Остап Бендер, но тут у нас нет уверенности, что речь идет о герое книг, а не кинофильмов. Данные результаты, вероятно, могут служить еще одним доказательством часто повторяемого сейчас тезиса: русское лингво-культурное сообщество стремительно утрачивает свою ли-тературоцентричность.
Снижение прецедентности характерно, как легко заметить, практически для всех имен. В наименьшей степени оно коснулось персонажей детской литературы (Илья Муромец, дядя Степа, Кащей Бессмертный, Колобок, Золушка, Дюймовочка, Шапокляк), куда мы относим и героев фольклора, так как очевидно, что подавляющее большинство русских знакомится, скажем, с Ильей Муромцем не по оригинальному стихотворному тексту былин киевского цикла, но по их пересказам для детей и/или мультфильмам. Заметно также снижение прецедентности исторических персонажей (Колумб, Нефертити, Сусанин, Разин, Отрепьев, Малюта, Суворов), что, безусловно, тоже весьма симптоматично.
Генерационный разрыв увеличивается. Кажущееся «само собой разумеющимся» старшему поколению незнакомо молодым. Примеры этого можно наблюдать повсюду. Интересно, скажем, обратиться к такой речевой единице, как никнейм (имя, используемое тем или иным лицом при общении в Интернете). Никнеймы весьма разнообразны. Мы не касаемся вопроса об их возможных классификациях, обратимся лишь к тем, которые обладают прецедентностью того или иного типа.
Здесь легко заметить доминирование имен, восходящих к голливудской продукции (некоторые из них имеют и литературный источник, но известность они получили прежде всего благодаря кино): Дарт Вейдер, Чубака, Нео, Фродо, Гэндальф, Гер-миона, Волдеморт и т. п. Встречающиеся на этом фоне Чапаев или Полиграф Поли-графович выглядят исключениями.
Линейно-текстовое мышление, еще недавно доминировавшее, всё активнее маргинализируется. Например, мы видим, как заметно снижается роль печатного текста, но значительно возрастает значение информации, передаваемой с помощью звуковых и визуальных образов. Это рождает то, что принято называть мо-заичностью или клиповостью сознания, которые активно культивируются телевидением (даже выпуск новостей представляет собой набор достаточно хаотических разрозненных фрагментов) и — в еще большей степени — всемирной сетью Интернет.
Мы вовсе не хотим сказать, что описанные нами явления сплошь пагубны или представляют собой знаки грядущей катастрофы. Очевидно, что наше сознание столь гибко, глубоко и широко, что способно находить адекватные ответы на вызовы, в том числе неведомые и непредставимые ранее. Написанное выше лишь призвано подчеркнуть существенные и пока непредсказуемые трансформации в когнитивной сфере как отдельного человека, так и человечества в целом.
Еще один характерный процесс, который можно наблюдать последние десятилетия — десакрализация значений, их релятивизация, ведущая к десемантизации вообще. Если раньше та или иная эпоха выдвигала ключевые концепты, задающие парадигму (Т. Кун) или эпистему (М. Фуко) эпохи (Православие, самодержавие, народность; Вся власть Советам! Пятилетку в 4 года! За Родину, за Сталина! За вашу и нашу свободу), то сегодня все названные выше концепты, воспринима-
ются как лишенные сколько-нибудь внятного денотата, превращаются в «слова, слова, слова».
Эпоха так называемого тоталитаризма — время доминирования одного дискурса. Постмодернизм — эпоха полноправного существования множества дискурсов, ни один из которых не может претендовать на истину и не должен пытаться это делать. Это неизбежно ведет к уже отмеченной релятивизации, ярко воплощающейся в такой тенденции, как постоянное увеличение масс-медиальности дискурса [Желтухина 2003].
Коротко скажем еще об одной особенности современного контекста, о которой много писалось до нас. О. Матвей-чев: «Мир, в котором мы живем, это мир, в котором бытие стало словесным дымом» [Матвейчев 2013: 109]. Ж. Бодрий-яр: «Мы живем <...> под покровом знаков и в отрыве от действительности» [Бодрий-яр 2021: 15]. Г. Дебор называл современное общество «обществом спектакля»: «Спектакль — это не совокупность образов, но общественные отношения между людьми, опосредованные образами. <...> Влияние спектакля на действующий субъект выражается в том, что поступки субъекта отныне не являются его собственными, но принадлежат тому, кто их ему предлагает. Вот почему зритель нигде не чувствует себя дома — вокруг него сплошной спектакль» [Дебор]. Подобных цитат можно привести еще множество. Эти идеи высказывались и раньше. Во многом с подобным отношением связан лингвистический поворот в философии, одним из отцов которого являлся Л. Витгенштейн, написавший ставшие хрестоматийными слова о том, что «границы моего языка означают границы моего мира» [Витгенштейн]. Следовательно, надо отказаться от познания мира и сосредоточиться на задаче, которая, в отличие от предыдущей, является выполнимой: изучать те знаки, в которых этот мир представлен в нашем сознании.
Современный человек живет в мире, где постоянно увеличивается количество средств воздействия на его восприятие действительности, совершенствуются технологии (набор процедур, приводящих к определенному результату) подобного воздействия. Существует и постоянно пополняется армия специальных профессионалов, занятых в данной сфере. Интересно, что этот процесс парадоксальным образом сочетается с противоположным: слово перестает быть действенным. Слово (знак) из оружия (Р. Барт) превращается в «слова, слова, слова». Слово перестает быть «моим», «внутренне убедительным» (М.М. Бахтин), все слова оказываются «чужими» [Бахтин 2002: 397], когда их слушают, но не слышат.
Еще живы люди, которые помнят эпоху действенности слов, но эта эпоха закончилась. Приведем только один пример. Попробуйте вообразить себе спичрайтера Ленина, Сталина, Черчилля, Ганди, Кастро. Само подобное словосочетание выглядит абсурдным. Мы здесь никак не оцениваем данных политиков и результаты их деятельности, но говорим о них как о людях, «своим» словом менявших действительность. Сегодня же политики практически не произносят «своих» слов, а ответом на все их обращения является «холодное безмолвие массы».
Закономерным следствием всего сказанного является карнавализация дискурса в понимании М.М. Бахтина (ср.: «В низ, наизнанку, наоборот, шиворот-навыворот — таково движение, проникающее все эти формы. Все они сбрасывают в низ, переворачивают, ставят на голову, переносят верх на место низа, зад на место переда, как в прямом пространственном, так и в метафорическом смысле» [Бахтин]). Игра с означающими оказывается самоценной и самодостаточной. При этом постоянно происходит обращение к «низу», как телесному, так и языковому (имеется в виду апелляция к языковому материалу,
находящемуся за пределами литературной нормы). В качестве примера можно привести официальные заявления МИДа РФ и высказывания высоких представителей этого ведомства: санкционный беспредел в отношении России ^М^:// rg.ru/2014/05/21/html), украинские власти продолжают «правовой беспредел» (https://anna-news.info/), если будут опускать железный занавес, то ненароком могут себе чего-нибудь прищемить (ЫМ^:// finance.rambler.ru/other/47162828/).
Сказанное закономерно приводит к появлению таких, например, единиц современного русского политического дискурса, как щеневмерлики, скакуасы, либер-да, толерасты, навальнятина, гейропейцы, мелкобриты, ждуны, понауехавшие, фа-шистня и др. Языковая игра, бесконечная игра означающих, яркая экспрессивная оценочность приведенных лексем, очевидное доминирование коннотации над денотацией, представленная в них, — вот характерная черта всех этих единиц. Легко заметить, что при их создании и использовании говорящий ориентируется на пейоративность и создание комического эффекта даже в тех случаях, когда речь идет о чем-то весьма значимом или трагическом. В этом ярко проявляются черты упомянутой выше карнавали-зации.
Любопытно, что, пожалуй, впервые в истории не только язык власти существенным образом влияет на язык улицы, но идет и обратный процесс, когда перечисленные выше черты «низового» сегмента русского политического дискурса активно входят в публичные коммуникативные практики политиков, стоящих во главе государства, в их речи встречаются такие, к примеру, номина-
ции: сволочь, свинья антисемитская (Ы^ https://tass.ru/politika/7414407, Ы^:// tass.ru/politika/7414407tass); нашлась какая-то скотина; термоядерные дегенераты; очередной придурок; ублюдки и выродки (https://www.kommersant.ru/doc/1558806); лживые твари (https://www.gazeta.ru/poli-^/2023/04/18/16573993).
Завершим эти размышления не самым оригинальным, надо признаться, выводом: реальность всё интенсивнее вытесняется семиосферой, знак оказывается значительно важнее, чем то, на что он указывает. Учитывая, что знаки предоставляют гораздо больше свободы для операций с собой, чем их означаемые в объективной действительности, всё вокруг превращается в «понарошку»: виртуальная агрессия не представляет никакой опасности, даже самой ничтожной, для агрессора, в семи-осфере можно означить себя как большого знатока в любой области, как лицо, от решений которого что-либо зависит. Это позволяет, с одной стороны, примерить на себя роль субъекта политической коммуникации, отказавшись от реальной позиции объекта, получателя, а не отправителя сообщений в рамках политического дискурса, а с другой — ведет ко всё большей карнавализации последнего.
Конечно, сказанное характерно не только для политического дискурса, но и для общего социокультурного контекста, современных речевых практик, однако, по нашему мнению, именно политическая коммуникация является тем «полем», где названные черты проявляются с наибольшей наглядностью. Именно она сегодня оказывает основное воздействие практически на все аспекты семиотической деятельности лингво-культурного сообщества в целом.
Литература
1. Бахтин М.М. Собр. соч. в 7 тт.// Т. 6. М., 2002.
2. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанс (http://philosophy.ru/library/bahtin/rable.html).
3. Бодрийяр Ж. Общество потребления. М., 2021.
4. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат (http://filosof.historic.ru/books/ item/f00/s00/z0000272/st002.shtml).
5. Гудков Д.Б., Рассказов А.С. Динамика русского лингво-культурного пространства (на примере прецедентного имени) // Сборник статей памяти Ю.А. Сорокина. М., 2014.
6. Гудков Д.Б., Скороходова Е.Ю. О русском языке и не только о нем. М., 2010.
7. Дебор Г. Общество спектакля https://www.livelib.ru/quote/2011770-obschestvo-spektaklya-gi-debor
8. Желтухина М.Р. Политический и масс-медиальный дискурсы: воздействие — восприятие — интерпретация // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В.В. Красных, А.И. Изотов. М., 2003. Вып. 23.
9. Ковшова М.Л., Гудков Д.Б. Словарь лингвокультурологических терминов. М., 2017.
10. Матвейчев О. Уши машут ослом. Сумма политтехнологий. М., 2013.
11. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М.: URSS, 2004.
The tantext of Modern Russian Political Discourse
Dmitry Gudkov,
Doctor of Sciences in Philology, Full Professor
Lomonosov Moscow State University
E-mail: dmi-gudkov@rambler.ru
The article is devoted to the culturally and historically conditioned circumstances of the existence of modern Russian political speech, among which the following stand out: the collapse of the integrity of discourse, the relativization of the semantics of key concepts of Russian linguistic culture, the carnivalization of political communication. Special attention is paid to the dominance of the semiosphere over real being, leading to endless operations with signi-fiers, not affecting the signified, constant language game. The question of active marginalization of linear-textual thinking is raised.
Key words: political discourse, relativization of semantics, cognitive base, precedent phenomenon, semiosphere.
ПОДПИСКА НА 2024 ГОД
Общероссийская общественная организация «Российское профессорское собрание»
начинает подписку на 2024 год.
Объединенный каталог. Пресса России. Подписной индекс Профессорский журнал. Серия: Русский язык и литература — 79623 Профессорский журнал. Серия: рекреация и туризм — 79622
