CC BY
57
УДК 82-14
А. Н. Мурашов
Контекст итальянских стихов Осипа Мандельштама
В статье рассматриваются неоклассицистические сборники 1910-х гг. В. Ф. Ходасевича, В. В. Бородаевского и В. А. Комаровского. Внимание уделяется разделу «итальянских стихов» в составе каждого сборника, характеризуется поэтика, общая для этих книг. Эти разделы предлагается рассматривать как контекст для «итальянских стихов» в составе книги О. Мандельштама «Tristia».
Ключевые слова: В. Ф. Ходасевич, В. В. Бородаевский, В. А. Комаровский, неоклассицизм, «итальянские стихи», «Tristia».
A. N. Murashov
The context of Osip Mandelshtam"s Italian verses
The article looks at 1910s neoclassical poetry books by Khodasevitch, Borodayevsky and Komarovsky. Special attention is paid to «Italian verses» sections in each book and the poetics common to these books is analysed. These sections are considered to be the context for O. Mandelshtam's Italian verses in his book «Tristia».
Key words: Khodasevitch, Borodayevskiy, Komarovskiy, neoclassicism, «Italian verses», «Tristia».
Уже самим названием своего сборника «Tristia» Осип Мандельштам указал на очень высокую значимость контекста для этой книги: это и Овидий, но и «Тристии» из «Урны» Андрея Белого. Настоящая статья посвящена контексту, в котором появились два стихотворения на итальянские темы в книге «Tristia». Речь пойдет о неоклассицистском направлении постсимволизма, или «петербургской поэтике», по выражению Владимира Вейдле [3], формировавшейся в первую половину десятых годов и развиваемой в текстах авторов, начавших писать под влиянием символизма.
Разрыв между «старшими» и «младшими» символистами обозначился в неприятии рядом авторов теургически-соборной программы Вячеслава Иванова и софиологического культа, идущего от апокрифической книги «Премудрость Соломона» через В. Соловьева. Например, В. Брюсов и Лев Шестов, которого А. Пай-ман относит к символистскому движению [8], весьма жестко откликнулись на ивановскую программу. Этот разрыв поставил перед такими учениками символистов, как Валериан Борода-евский и Владислав Ходасевич, вопрос об «эстетизме» и «панэстетизме» [11] как о полюсах
«антиномичности» русского символизма [5]. В «Первой пристани» Василия Комаровского и «Счастливом домике» Ходасевича, равно как и в ряде стихотворений «Уединенного дола» Бородаевского, была, по сути, предложена иная программа, нежели ивановская. Эти книги подчеркивали отчужденность и субъективизм авторов, сближение с элегической традицией Золотого века, удаленность от «стихий», которые увлекали «младших» символистов, от ритуального теургического действа, где таяли границы индивидуума. Поэты обращались к прежнему, брюсовскому и в большей степени парнасскому и эстетическому пониманию поэзии, чему способствовало влияние выдвинутого Кузминым принципа «прекрасной ясности» (логического «кларизма») и теории и поэтической практики акмеистов. Этим, с одной стороны, сужался круг дионисийских интуиций, и более тонко, более имплицитно и опосредованно взаимодействовали они с формой и семантикой поэтических текстов. С другой стороны, это было знаком неприятия уже не ивановских призывов, а заявившего о себе футуризма, который программно противополагал себя литературным традициям XIX в. Конечно, эпатажные нападки
© Мурашов А. Н., 2016
на классиков у футуристов следует отличать от реальной связи футуристических текстов с классическими. Но в контексте эпохи несомненна была неоклассицистическая «реакция», выразившаяся в подчеркнутом консерватизме, к которому демонстративно обратились Ходасевич, Василий Комаровский, Бородаевский, а также Александр Тиняков в книге «Весна в подполье».
Неоклассицизм, акмеистический
и неакместический, был возвратом от принципа «поэзии как музыки» («de la musique avant toute chose» Верлена) к принципу «поэзии как живописи» (ut pictura poesia классицистов XVIII в.). Разумеется, это не означало отказа от тех мелодических и эвфонических средств, которые принесли в русскую поэзию символисты. Однако стали важными «сокрытие приема» и «мотивировки для сокрытия приема для придания ему характера чего-то естественного, непроизвольного», выражаясь словами Б. Эйхенбаума: «Такова законная и естественная тенденция каждого искусства в периоды равновесия, завершения традиций, в периоды «классические» («l'art est de cacher l'art»). В другие периоды, наоборот, приемы даются в обнаженной форме - с установкой на прием как таковой» [12, с. 473-474]. И Эйхенбаум противопоставляет Пушкина, как представителя первой тенденции, Фету, как представителю второй и предшественнику Бальмонта. Подвижность и неопределенность пространственно-временных «координат» в произведениях романтического стиля, о чем писал, например, М. Гиршман относительно Лермонтова [6] и что соответствовало «интранзитивности» (Todorov, [13]), понижению роли референтивной функции языка, - эта подвижность и неопределенность свойственны также и символистским поэтическим произведениям, а это означает, что их визуализация затруднена или, во всяком случае, не позволяет говорить о едином «предметном» ряде стихотворения. В таком стихотворении метонимическая смежность не играет большой роли, как и у романтиков. Речь у Гиршмана идет о стихотворении «Парус», где он различает «поэтические антиномии» (!), но это приложимо и к стихотворению «Когда волнуется желтеющая нива...», где общая «картина» также раздроблена из-за разных временных «ракурсов».
В книгах, о которых мы говорим, происходила «натурализация стиля» за счет метонимии, но не так, как в синхроническом плане у акмеистов, и не так, как в диахроническом плане у поэтов 20-х гг., и среди них - у самого Ходасевича, а также у Бородаевского (в не опубликованных прижизненно стихах). Конечно, наращение референциальной соотнесенности поэтического текста с непротиворечивым визуализируемым образом, «концептуализацией» некоего сегмента реальности или некой ситуации (условно полагаемой как реальная) было наращением собственно транзитивности и референциальности. Этого нельзя не заметить в текстах и теории акмеистов, как и в текстах и теории других авторов общего неоклассицистического направления. Однако такое «возрождение» иллюзионизма, свойственного зрелой пушкинской поэзии и «реалистической» прозе XIX в., было само иллюзорным. Оно лишь мотивировало прием референциальностью, свойствами денотата, как было и с «реалистической» поэзией Пушкина (на это указывает Эйхенбаум), как, добавим, было и в случае ряда прозаических текстов, традиционно трактуемых как
«реалистические». Мотивированный
свойствами денотата прием переставал восприниматься «в обнаженной форме». Более того, «период равновесия, завершения» символистских «традиций» в раннем постсимволизме характеризовался экономией художественных средств (иначе было бы невозможно сокрытие приема), определенным минимализмом соотносительно
с символистской избыточностью, разными способами избегания того, чтобы приемы в их собственно-поэтическом значении стали объектом внимания читателя. Так, например, элементы новеллистической, нарративной композиции и прозаизм детали в поэзии А. Ахматовой служили «мотивировкой» перехода от декламационно-напевного стиля к стилю говорному, а разговорные, диалогические интонации говорного стиля, в свою очередь, затушевывали, скрывали внимание поэтессы к разработке
четырехударного дольника и к фонической организации поэтического текста - черту, унаследованную от символистов и лишь
ограниченную большей строгостью, большей формальной экономией.
Понимание классического и аклассического («романтического») начал, которого мы придерживаемся в этой статье, было выражено в работах В. М. Жирмунского, а также отчасти в книге Л. Гинзбург «О лирике». Если учитывать, что классическое и аклассическое искусство Нового времени были в своей антитезе диалектическими, а не только и не столько хронологическими моментами, можно сказать, что на русской почве барочному лжеклассицизму XVIII столетия была противопоставлена сентименталистская
«карамзинистская» поэтика М. Муравьева, И. Дмитриева, самого Н. Карамзина. Софронова и Липатов пишут о «славянском барокко»: «Программа классицизма <...> не была диаметрально противопоставлена барокко, между ними сразу образовались прочные связи, которые и дали им возможность сосуществовать» [10]. Авторы признают: «Не всегда можно провести четкую грань между барокко и классицизмом в России» [10, с. 10]. Карамзинистское, классицистическое по сути движение к прояснению, кодификации и эстетизации литературного языка нашло своих завершителей в преромантиках К. Батюшкове, В. Жуковском и П. Катенине, наконец, в поэзии и прозе Пушкина. И этому классицистскому направлению, этой «школе гармонической точности» противопоставил себя романтизм Лермонтова, поэтов-«любомудров» и Тютчева. До начала 30-х гг. говорить о русском романтизме можно только условно, как о некоторых влияниях, ограниченных рамками жанра (например, байронической поэмы, романа вальтер-скоттовского типа, как, скажем, «Капитанская дочка»), что само по себе, конечно, соответствует классицистской заботе о чистоте жанра. Модернизм, или точнее русский символизм 1890-1900-х гг., следовал главным образом романтическому направлению, однако воспринимая французское парнасское влияние вместе с символистским, вырабатывая формы, отличавшие символистскую поэзию от позднеромантической поэзии А. Фета, К. Фофанова, К. Случевского. Этот символизм в своей антиномичности развил и некоторые неоклассицистические черты.
В центр поэтики неоклассицистов выдвигались элегический и идиллический жанры. С идиллией был связан поджанр цикла итальянских стихов, идущий от Вячеслава Иванова и Александра Блока с его «Итальянскими стихами»: это циклы-разделы в трех книгах у Ходасевича, Бородаевского и Комаровского (соответственно, «Звезда над пальмой» в «Счастливом домике», «Итальянская призма» в «Уединенном доле», «Итальянские впечатления» в «Первой пристани») и два цикла в составе книг М. Кузмина («Стихи об Италии» в «Эхо» и «Путешествие по Италии» в «Параболах»). Также следует указать на прерывистый цикл итальянских стихов в «Колчане» Гумилева.
Италия в поэзии русского Золотого века была во многом страной благословенной, приобретавшей аркадские черты,
а влиятельными текстами были переводы и реплики гетевского «Ты знаешь край...». Идиллическое и элегическое связано с тем, что поэзия Брюсова и других «декадентов» несла в себе возрожденный интерес к Баратынскому, Вяземскому, Языкову, да и обновленный интерес к самому Пушкину, что сказывалось в использовании цитат из полузабытых или академически застывших стихотворений. Так, ода Брюсова «Наполеон» отсылает к романтической оде Е. Баратынского «Смерть» и через нее устанавливает связи с Ломоносовым и Державиным. Брюсовское стихотворение «Поэт - Музе» («Я изменял и многому и многим...») [2, с. 352] цитирует зачин стихотворения Вяземского «Я пережил» («Я пережил и многое, и многих.») [4, с. 218]. У раннего Блока стихотворение «Прошедших дней немеркнущим сияньем.» [1, с. 25] полемически обыгрывает пушкинское «Безумных лет угасшее веселье.» [9, с. 299]. Примеры можно перечислять и далее. Особое место принадлежит Кузмину. Трудно сказать, восходит ли стихотворение Кузмина «Венецианская луна» [7, с. 490] к «Гондоле. Подражанию Гете» Вяземского [4, с. 277] или к самому стихотворению Гете, но ритмика клаузул - одна и та же у Вяземского и Кузмина в их венецианских стихотворениях: «АБВг -ДЕЖз». В этом стихотворении совпадает обращение к автору Золотого века и принадлежность к циклу «итальянских стихов»,
что неслучайно, ибо именно Золотой век в русской поэзии локализовал идиллию в Италии, отдавая, конечно, дань ее возникновению в творчестве сицилийца Феокрита.
Библиографический список
1. Блок, А. Сочинения в двух томах : Т. I [Текст] / А. Блок. - М., 1955.
2. Брюсов, В. Стихотворения и поэмы [Текст] /
B. Брюсов. - Ленинград, 1961.
3. Вейдле, В. Петербургская поэтика [Текст] / Вейдле В. Умирание искусства. - М., 2001. -
C.308-320.
4. Вяземский, П. Сочинения. Т. I. Стихотворения [Текст] / П. Вяземский. - М., 1982.
5. Гаспаров, М. Л. Антиномичность поэтики русского модернизма [Текст] / Гаспаров М. Л. Избранные статьи. - М., 1995. - С. 286-304.
6. Гиршман, М. М. Анализ поэтических произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева [Текст] / М. М. Гиршман. -М., 1981.
7. Кузмин, М. Стихотворения [Текст] / М. Кузмин. - Санкт-Петербург, 1996.
8. Пайман, А. История русского символизма [Текст] / А. Пайман. - М., 1998.
9. Пушкин, А. С. Собрание сочинений в десяти томах : Т. II [Текст] / А. С. Пушкин. - М., 1960.
10. Софронова, Л. А., Липатов, А. В. Барокко и проблемы истории славянских литератур и искусств [Текст] / Барокко в славянских культурах. - М., 1982. - С. 3-13.
11. Ханзен-Леве, А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм [Текст] / А. Ханзен-Леве. - Санкт-Петербург, 1999.
12. Эйхенбаум, Б. М. Мелодика русского лирического стиха [Текст] / Эйхенбаум Б. М. О поэзии. - Ленинград, 1968. - С. 327-511.
13. Todorov Tzvetan. Teorie del simbolo [Tekst] / Tzvetan Todorov - Milano, 2008.
Bibliograficheskij spisok
1. Blok, A. Sochinenija v dvuh tomah : T. I [Tekst] / A. Blok. - M., 1955.
2. Brjusov, V. Stihotvorenija i pojemy [Tekst] / V. Brjusov. - Leningrad, 1961.
3. Vejdle, V. Peterburgskaja pojetika [Tekst] / Vejdle V. Umiranie iskusstva. - M., 2001. - S. 308320.
4. Vjazemskij, P. Sochinenija. T. I. Stihotvorenija [Tekst] / P. Vjazemskij. - M., 1982.
5. Gasparov, M. L. Antinomichnost' pojetiki russkogo modernizma [Tekst] / Gasparov M. L. Izbrannye stat'i. - M., 1995. - S. 286-304.
6. Girshman, M. M. Analiz pojeticheskih proizve-denij A. S. Pushkina, M. Ju. Lermontova, F. I. Tjutcheva [Tekst] / M. M. Girshman. - M.,
1981.
7. Kuzmin, M. Stihotvorenija [Tekst] / M. Kuzmin. - Sankt-Peterburg, 1996.
8. Pajman, A. Istorija russkogo simvolizma [Tekst] / A. Pajman. - M., 1998.
9. Pushkin, A. S. Sobranie sochinenij v desjati tomah. T. II. [Tekst] / A. S. Pushkin. - M., 1960.
10. Sofronova, L. A., Lipatov, A. V. Barokko i problemy istorii slavjanskih literatur i iskusstv [Tekst] / Barokko v slavjanskih kul'turah. - M.,
1982.- S. 3-13.
11. Hanzen-Ljove, A. Russkij simvolizm. Sistema pojeticheskih motivov. Rannij simvolizm [Tekst] / A. Hanzen-Ljove. - Sankt-Peterburg, 1999.
12. Jejhenbaum, B. M. Melodika russkogo liricheskogo stiha [Tekst] / Jejhenbaum B. M. O pojezii. Leningrad, 1968. - S. 327-511.
Дата поступления статьи в редакцию: 10.09.2016 Дата принятия статьи к печати: 29.09.2016
