CC BY
41DOI 10.37523/SUI.2021.45.4.007 УДК 340.153
Сквозников Александр Николаевич
кандидат исторических наук, доцент, магистр юриспруденции,
доцент кафедры теории и истории государства и права, Самарский юридический институт ФСИН России, 443022, Россия, г. Самара, ул. Рыльская, 24в, e-mail: skvoznikov2003@mail.ru
Aleksandеr N. Skvoznikov
Candidate of History, Associate Professor, Master of Law, Assistant Professor of the Theory and History of State and Law Department,
Samara Law Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, 24v, Rylskaya str., Samara, Russia, 443022, e-mail: skvoznikov2003@mail.ru
конструкция вины в европейском средневековом праве
Аннотация. Постоянная потребность исследователей в углубленном изучении проблем вины и ответственности определяется не только задачами совершенствования законодательства и правоприменительной практики, но и изменчивостью представлений людей об основаниях, пределах, формах и целях ответственности лица, представлений, отражающих реальный процесс исторического развития общественных отношений и практики их правового регулирования. В работе исследована деятельность средневекового законодателя по разграничению умысла и неосторожности как двух форм вины при совершении преступлений против личности, а также разграничение виновного причинения вреда от казуса. Автор пришел к выводу о том, что в источниках европейского права УШ—Х¥1 вв. законодатель значительное место уделяет внутреннему (субъективному) отношению лица к совершенному правонарушению и его последствиям. Выявление и учет таких признаков субъективной стороны деяния, как вина, мотив и цель, существенно влиял на квалификацию деяния и назначение наказания либо приводил к освобождению от ответственности ввиду отсутствия субъективной стороны правонарушения (вины) как одного из элементов состава правонарушения. В работе показано, каким образом законодатель учитывал влияние субъективного отношения лица к совершенному деянию при установлении юридической ответственности.
Ключевые слова: средневековое право, история уголовного права, деяние, причинение вреда, субъективная сторона правонарушения, вина, умысел, неосторожность, невиновное причинение вреда.
Summary. The constant need of researchers for an in-depth study of the problems of guilt and responsibility is determined not only by the tasks of improving legislation and law enforcement practice, but also by the variability of people's ideas about the grounds, limits, forms and purposes of a person's responsibility, ideas that reflect the real process of the historical development of social relations and the practice of their legal regulation. The work examines the activities of the medieval legislator to differentiate intent and negligence as two forms of guilt when committing crimes against the person, as well as the differentiation of guilty harm from an incident. The author came to the conclusion that in the sources of European law of the VIII—XVI centuries. For centuries, the legislator has given a significant place to the internal (subjective) attitude of a person to a committed offense and its consequences. The identification and consideration of such signs of the subjective side of the act as guilt, motive and purpose significantly influenced the qualification of the act and the appointment of punishment, or led to release from liability due to the absence of the subjective side of the offense (guilt) as one of the elements of the offense. The work shows how the legislator took into account the influence of a person's subjective attitude to the committed act when establishing legal responsibility.
Keywords: medieval law, history of criminal law, act, harm, subjective side of the offense, guilt, intent, negligence, innocent harm.
Исследование вопросов вины и ответственности обладает неиссякаемой научной актуальностью и в настоящее время остается одной из важнейших задач общей и отраслевой теории права.
Проблема разграничения противоправного и правомерного поведения является фундаментальной проблемой юридической науки. Исследование вопросов ответственности лица при совершении противоправного деяния представляет интерес в теоретическом и в прикладном значении.
Понимание вины как целостной характеристики преступного деяния, охватывающее связь сознания и воли субъекта не только с объективными свойствами совершенного деяния, но и с внутренним отношением к данному деянию и оценкой данного отношения обществом
the construction of guilt in european medieval law
© 2021 Сквозников А. Н.
в лице правоприменителя, сложилось в полной мере лишь в Новое время. Вместе с тем и в предшествующие исторические эпохи вина и другие признаки субъективной стороны противоправного деяния не игнорировались законодателем.
Выбор методики научного исследования был обусловлен гипотезой о том, что в европейском праве периода Средневековья значительное внимание уделялось внутреннему (субъективному) отношению лица к совершенному правонарушению и его последствиям. Выявление и учет элементов и признаков субъективной стороны существенно влиял на квалификацию деяния и назначение наказания. Материалами (эмпирической основой) настоящего исследования послужило европейское законодательство УШ-ХУ1 вв. В исследовании был применен историко-правовой сравнительный метод, который позволил автору получить новое научное знание с помощью проведения сравнения отдельных норм историко-правовых источников.
Исследование проходило в несколько этапов:
1) выявление соотношения объективного и субъективного при совершении преступного деяния в европейском праве УШ-ХУ1 вв.;
2) определение основных признаков, при наличии которых известное деяние считалось преступным в европейском законодательстве в УШ-ХУ1 вв.;
3) изучение эволюции взглядов законодателя на понимание сущности форм вины в преступном деянии и на невиновное причинение вреда, выявление прототипов данных институтов уголовного права в памятниках европейского права.
На протяжении длительного времени развития человеческого общества, в том числе в эпоху Средневековья, под противоправным деянием понималась обида, вред, причиненный одним индивидом другому, независимо от внутреннего отношения правонарушителя к содеянному. В законодательстве и в судебной практике долгое время господствовало объективное вменение, объективная ответственность. При установлении виновности преимущественно обращали внимание на внешнюю (объективную) сторону правонарушения [1].
Выдающийся итальянский криминолог Энрико Ферри отмечал, что на примитивной стадии развития человечества главным условием привлечения к ответственности и назначения наказания является польза обществу и необходимость его самосохранения. Поэтому вина преступника как проявление его нравственной порочности зачастую игнорируется [2]. В связи с этим умышленное, неосторожное и даже случайное причинение смерти или вреда здоровью зачастую смешивались между собой.
Следует отметить, что в феодальном европейском обществе, где население было разделено на неравноправные сословия, представители господствующего класса отчасти привлекались к ответственности только за те общественно опасные деяния и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена их вина. В свою очередь лицо, занимающее подчиненное положение, могло быть привлечено к ответственности и без установления его вины. В связи с этим некоторые авторы справедливо отмечают, что в средневековом обществе существовало объективно-субъективное вменение [3, с. 19].
В результате рецепции римского права в европейское право в последнем также выделялось две формы вины. Умышленное деяние в источниках европейского права обозначалось такими понятиями, как «вражда» и «коварство», неосторожность именовалось словом «небрежность».
В источниках права многих средневековых государств мы видим попытки законодателя разграничить деяния умышленные, неосторожные и случайные и, как следствие, дифференцировать наказание за их совершение в зависимости от формы вины либо полностью освободить от ответственности.
Например, в Салической правде франков (VI в.) выделяется умысел как форма вины. В частности, закрепляется ответственность за такое деяние, как умышленное подбрасывание другому лицу украденной вещи [4]. Следует отметить, что в Салической правде, как и во многих других источниках средневекового права, умышленная форма вины выражалась в таких поступках, когда правонарушитель с точки зрения общества и законодателя действовал с намерением причинить вред (злонамеренно): «воровским образом», «по вражде», «по коварству».
Вместе с тем в Салической правде не была еще четко дифференцирована ответственность за умышленное и неосторожное причинение вреда. Это прослеживается на примере ответственности лица за причинение имущественного ущерба. В частности, нанесение увечий чужому скоту наказывалось штрафом в 15 солидов независимо от того, совершено было такое деяние умышленно или по неосторожности (небрежности) [4].
В другом известном памятнике европейского права эпохи Средневековья (VIII в.) - Эклоге -законодатель разграничивал виновное причинение вреда (в форме умысла и неосторожности) и невиновное причинение вреда (казус). Это хорошо прослеживается на примере ответственности за умышленный поджог и за неосторожное обращение с огнем, с одной стороны, и освобождение лица от ответственности при случайном возгорании, с другой стороны. Поджег, устроенный «со злым умыслом», то есть с целью отомстить кому-либо, или завладеть чужим имуществом, наказывался смертной казнью путем сожжения преступника [5]. В том случае если пожар возник в результате неосторожных действий лица («неосмотрительности и беспечности») при сжигании травы, то виновный возмещал владельцу соседнего участка ущерб, причиненный огнем. Таким образом, форма вины прямо влияла на вид ответственности. В данном случае при неумышленном поджоге правонарушитель подлежал не уголовной, а гражданско-правовой ответственности. В том случае если возгорание возникло случайно, когда человек, разводящий костер, принял все необходимые меры предосторожности, то он не привлекался к юридической ответственности, поскольку действовал непреднамеренно: «Если же он все предусмотрел, но неожиданно поднялся сильный ветер и поэтому огонь распространился дальше, то не осуждается» [5]. Данные действия законодатель понимает как невиновное причинение вреда в современном значении.
Следует отметить, что в Эклоге наблюдается некоторое противоречие в понимании непреднамеренности действий правонарушителя. В случае с пожаром непреднамеренные действия лица исключает его вину. В другом случае действия лица, совершившего непреднамеренное убийство, понимаются законодателем как неосторожная форма вины: «Ударивший во время драки рукой и убивший наказывается плетьми и изгнанием как совершивший убийство непреднамеренно» [5].
Более рельефное разграничение двух форм вины и невиновного причинения вреда мы видим в Русской Правде пространной редакции. Это заметно на примере норм ответственности за умышленное повреждение или уничтожение чужого имущества («кто злонамеренно зарежет коня или скотину», ст. 84), и утрату чужого имущества (скота) по неосторожности, в результате ненадлежащего ухода и присмотра («погубит на поле, во двор не введет и не закроет», ст. 58). В ст. 58 также прослеживается понимание законодателем такого явления, как невиновное причинение вреда: закуп при отсутствии его вины не отвечал за пропажу скота из хлева хозяина [6, с. 128].
В более позднем источнике германского средневекового права - Саксонском зерцале (XIII в.) - законодатель дифференцировал ответственность за причинение имущественного ущерба в зависимости от формы вины правонарушителя. Речь идет о таком правонарушении, как умерщвление или нанесение увечий чужому скоту. Умышленное совершение подобного деяния наказывалось вергельдом и возмещением [7, с. 99]. Данную норму можно рассматривать как обязанность правонарушителя возместить вред и выплатить компенсацию собственнику вещи. В том случае если причинитель вреда действовал неумышленно, то он выплачивал только вергельд без возмещения [7, с. 99].
В Саксонском зерцале можно выявить неосторожную форму вины в форме небрежности: «Должен быть возмещен вред, причиненный чьей-либо небрежностью, будь то от пожара, или колодца, который не был обнесен оградой высотой до колена над землей» [7, с. 66]. Вместе с тем в законе не дается четкого разграничения между небрежностью и невиновным причинением вреда (казусом): «Если кто-либо застрелит человека, когда целится в птицу, то он должен оплатить за него вергельдом» [7, с. 66]. В данном случае действия стрелка могли быть невиновными.
В Саксонском зерцале закреплялась норма, в соответствии с которой не считалось правонарушением вынужденное причинение вреда в состоянии крайней необходимости в ее современном понимании: «Если кто-либо искалечит или убьет собаку, потому что она хотела его укусить, или потому что она искусала его скот на дороге или в поле, то он за это не отвечает, если присягнет, что он не знал, как иначе защититься» [7, с. 99].
В Законнике Стефана Душана - памятнике сербского средневекового права середины XIV в. -четко разграничивалось умышленное и неумышленное (неосторожное) причинение имущественного ущерба. В частности, наличие или отсутствие умысла в действиях лица, причинившего вред сельскохозяйственным угодьям, существенно влияло на форму и размер ответственности: «Если кто потравит жито, или виноградник, или луг неумышленно, да заплатит за такую потраву, что назначат присяжные; если же умышленно потравит, да платит за потраву 6 волов [8].
Вид наказания за убийство в Законнике зависел от формы вины. За умышленное убийство было предусмотрено более суровое наказание, чем за причинение смерти по неосторожности: «Кто не пришел намеренно с насилием и сотворил убийство, да платит 300 перперов, буде же пришел намеренно, отрубит ему обе руки» [8].
Значительный интерес при изучении внутренней (субъективной) стороны правонарушения в средневековом праве представляет Каролина - уголовно-судебное уложение императора Священной римской империи германской нации Карла V, принятое в 1532 г.
В данном памятнике права можно выявить многие современные институты уголовного права: умысел и неосторожность как две формы вины, невиновное причинение вреда (казус), а также обстоятельства, исключающие преступность деяния. Законодатель выделяет умышленную и неосторожную вину правонарушителя. Подобное разграничение двух форм вины четко прослеживается на примере ст. 134 Каролины, в которой устанавливается различная ответственность правонарушителя (врача) за умышленное и неосторожное причинение смерти пациенту. В первом случае, если субъект, оказывающий медицинскую помощь, причинил смерть умышленно, то он подвергается наказанию как умышленный убийца [9]. Во втором случае врач нес ответственность за причинение смерти по неосторожности. Вместе с тем в приведенной статье законодатель не разграничивает легкомыслие и небрежность как две формы неосторожности: «если врач по нерадивости или невежеству, хотя и неумышленно, причинит смерть кому-либо и ученые и сведущие в лекарстве (люди) признают, что он легкомысленно и дерзновенно злоупотребил лекарствами или необоснованным, недопустимым лечением, на которое он не должен был осмеливаться, и этим причинил смерть кому-либо, то он должен быть наказан сообразно характеру и обстоятельствам дела» [9].
Следует отметить, что в Каролине можно проследить попытку законодателя закрепить прямой и косвенный умысел при совершении преступления. В частности, в ст. 137 устанавливалось, что вид умысла при совершении убийства учитывался при назначении наказания (конкретного вида смертной казни), применяемого к преступнику: «Умышленный и нарочитый убийца подвергался колесованию, тогда как другой, нанесший смертельный удар в запальчивости и гневе, подвергался смертной казни путем отсечения головы мечом» [9]. Вышеуказанную норму, на наш взгляд, можно толковать иным образом. Возможно, что законодатель в данном случае разграничивает различные формы прямого умысла: заранее обдуманный умысел совершить убийство и внезапно возникший умысел («в запальчивости и гневе»). Последний характеризует деяние как менее опасное, хотя на вид наказания это обстоятельство существенно не влияло: и в первом, и во втором случае преступник наказывался смертной казнью.
Важно отметить, что в Каролине законодатель разграничивает неосторожную форму вины и невиновное причинение вреда (случай). Например, в ст. 146 закреплялась норма, в соответствии с которой субъект, причинивший вред, не подлежал ответственности в том случае, если он не предвидел и не должен был предвидеть наступление опасных последствий своего поступка: «Если кто-либо, занимаясь дозволенной работой в предназначенном для этого месте или помещении, при этом по неловкости, сверх всякого чаяния и против своей воли лишит жизни кого-нибудь, то он может быть оправдан» [9]. В данной статье приводится казус, когда стрелок, находящийся в надлежащем для стрельбы месте, совершает выстрел по мишени, но случайно попадает в человека, который неожиданно появляется в точке поражения: «Если стрелок стоит или сидит в помещении, предназначенном для стрельбы, и стреляет в обычную цель, а кто-либо выбегает под его выстрел, или же его арбалет или самострел нечаянным образом и против его воли выстрелил раньше, и таким образом он застрелил кого-либо насмерть, то он должен быть признан невиновным» [9].
В Каролине были закреплены также некоторые обстоятельства, исключающие преступность деяния. В частности, в ст. 139 устанавливалось, что причинение смерти нападавшему в состоянии необходимой обороны исключало ответственность: «Если кто-либо, осуществляя правомерную необходимую оборону для спасения своего тела и жизни, лишит жизни того, кто вынудил его к этой необходимой обороне, то он не будет в сем ни перед кем повинен» [9]. В ст. 142 закреплялось, что причинение вреда преступнику при его задержании также не является преступлением.
В позднем Средневековье в законодательстве европейских государств окончательно закрепляется принцип вины как основании уголовной ответственности. Например, в ст. 7 Статута Великого княжества Литовского 1529 г. закреплялось, что «в соответствии с христианскими законами никто не должен быть наказан, если его вина не будет установлена судом» [10]. В Статуте в качестве важнейшего критерия виновности устанавливается внутреннее отношение лица к совершаемому им деянию, его намерение совершить преступление независимо от того, наступили вредные последствия или нет. Это четко прослеживается на примере ответственности за покушение на убийство: «Если бы кто-нибудь умышленно напал на чей-либо дом с целью убийства и, хотя никто не был бы убит или ранен, то все равно тот, кто напал на дом, приговаривается к смертной казни» [10].
Подводя итоги, следует отметить, что в период Средневековья окончательно оформилась и получила нормативное закрепление идея о том, что главным критерием противоправности деяния и основанием ответственности является внутреннее отношение лица к совершенному деянию, его намерение совершить противоправный поступок, выразившееся в форме умысла или неосторожности. То есть предпосылкой к осуждению лица в первую очередь становится порицаемый в обществе, упречный настрой действующего субъекта. Вред, причиненный деянием, постепенно приобретает второстепенное значение по сравнению с виной правонарушителя в совершении противоправного поступка.
От степени преступной воли зависела общественная оценка опасности совершаемого деяния. Именно поэтому проявленное в преступлении внутреннее отношение к содеянному, его злонамеренность начинают интересовать средневековое общество, которое пытается предупреждать преступления путем применения определенных видов наказаний.
В источниках права эпохи Средневековья уделялось серьезное внимание внутренней, субъективной стороне правонарушения. В статье показано, каким образом законодатель учитывал влияние субъективного отношения лица к совершенному деянию при установлении юридической ответственности. Автор выявил в средневековом законодательстве нормативное закрепление таких институтов, как вина, прямой и косвенный умысел, неосторожность в форме небрежности, обстоятельства, исключающие преступность деяния.
У законодателя и правоприменителя в рассматриваемый период постепенно складывается понимание того факта, что правонарушением, можно считать только такие действия субъекта, в которых воплотились его сознание и воля. Вина стала пониматься не как сопричастность к деянию, наносящему вред другому лицу или обществу, а как определенное состояние правонарушителя, связанное с его душевной и мыслительной деятельностью. Основанием отграничения преступного и наказуемого деяния от непреступного и ненаказуемого становится способность субъекта оценивать свое поведение и руководить своими действиями.
Библиографический список
1. Будзинский С. М. Начала уголовного права. Варшава, 1870. 376 с.
2. Ферри Э. Уголовная социология / сост. и предисл. В.С. Овчинского. М., 2014. 658 с.
3. Маслова Е. В. Факультативные признаки субъективной стороны состава преступления: теоретико-прикладное исследование: дис. ... канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2017. 313 с.
4. Салическая правда / перевод Н. П. Грацианского, под ред. В. Ф. Семенова. М., 1950. 178 с.
5. Эклога: Византийский законодательный свод VIII века. [Электронный ресурс] // Библиотека электронных ресурсов исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. URL: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/eclga.htm (дата обращения: 23.07.2021).
6. Русская Правда пространной редакции (по Троицкому 1-му списку) // Памятники российского права: в 35 т. Т. 1: Памятники права Древней Руси: учебно-научное пособие / под ред. Р. Л. Хачатурова. М., 2013.
7. Саксонское зерцало: Памятник, комментарии, исследования. М.: Наука, 1985. 271 с.
8. Законник Стефана Душана // Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Европы. М., 1961. 965 с.
9. Каролина 1532 г.: уголовно-судебное уложение Карла V / перевод М. Д. Шаргородского // Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Европы. М., 1961. 965 с.
10. Статут Великого княжества Литовского 1529 года / под ред. К. И. Яблонскиса. Мн., 1960. 254 с.
References
1. Budzinsky S. M. Nachala ugolovnogo prava [The beginnings of criminal law]. Warsaw, 1870, 376 p. [in Russian].
2. Ferri Je. Ugolovnaja sociologija [Criminal Sociology]. Moscow, 2014. 658 p. [in Russian].
3. Maslova E. V. Fakul'tativnye priznaki sub"ektivnoi storony sostava prestupleniya: teoretiko-prikladnoe issledovanie. Diss. kand. yurid. nauk [Optional signs of the subjective side of corpus delicti: theoretical and applied research. Candidate's of Law thesis]. N. Novgorod, 2017, 313 p. [in Russian].
4. Salicheskaya pravda [Salic truth]. M., 1950, 178 р. [in Russian].
5. Ekloga: Vizantiiskii zakonodatel'nyi svod VIII veka [Eclogue Byzantine Legislative Code VIII century]. Biblioteka elektronnykh resursov istoricheskogo^fakul'tetaMGUim. M.V. Lomonosova [Library of Electronic Resources of the Faculty of History of Lomonosov Moscow State University]. URL: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/eclga.htm Accessed: 23.07. 2021) [in Russian].
6. Russkaya Pravda prostrannoy redaktsii (po Troitskomu 1-mu spisku) [Russkaya Pravda lengthy edition (according to Troitsky 1st list)]. Pamyatniki rossiyskogo prava: uchebno-nauchnoye posobiye [Monuments of the Law of Ancient Rus]. Moscow, 2013 [in Russian].
7. Saksonskoe zertsalo: рamyatnik, kommentarii, issledovaniya [Saxon Mirror]. Moscow, 1985, 271 p. [in Russian].
8. Zakonnik Stefana Dushana [Dusan's code]. Khrestomatiya pamyatnikov_ feodal'nogo gosudarstva i prava stran Evropy [Anthology of monuments of the feudal state and the law of European countries]. Moscow, 1961, 965 р. [in Russian].
9. Karolina 1532 g.: ugolovno-sudebnoe ulozhenie Karla V [Carolina 1532: Criminal Code of Charles V]. Khrestomatiya pamyatnikov feodal'nogo gosudarstva i prava stran Evropy [Anthology of monuments of the feudal state and the law of European countries]. Moscow, 1961, 965 р. [in Russian].
10. Statut Velikogo knyazhestva Litovskogo 1529 goda [Statute of the Grand Duchy of Lithuania]. Minsk, 1960, 254 р. [in Russian].
