CC BY
23
СОЦИАЛЬНАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
УДК 303
Г. л. тульчинский
конструктивизм и стереометрическая семантика: основания нормативно-ценностного синтеза в социальных науках
Конструктивистский подход получает все большее распространение в области социальных наук. Такая методология предполагает логико-семантическое обоснование синтеза описаний, оценок и норм. Работа содержит попытку такого обоснования, включая аналогию модели науки Гальтунга — Алкера и семантики возможных миров.
Ключевые слова: конструктивизм, нормативно-ценностный синтез, позитивизм, социальные науки, стереометрическая семантика.
G. L. Tulchinskii. Constructivism and stereometric semantics: foundation for normative-valuable synthesis in the social sciences.
A constructivist approach gains the increasing distribution on the social sciences. This methodology involves the logical-semantic foundation for synthesis of descriptions, evaluations and norms. The paper contains an attempt of this foundation, including analogy between Galtung-Alker science model and possible worlds semantics.
Keywords: constructivism, normative-valuable synthesis, positivism, social sciences, stereometric semantics.
© Тульчинский Г. Л., 2017
В современных социальных науках все активней звучит критика в адрес доминирующей позитивистской методологической ориентации [7, 8, 9, 16, 17, 20]. Позитивистский методологический дизайн с его акцентом на анализе эмпирических данных, с широким использованием количественных методов, которые обеспечивают прослеживание зависимостей между данными, возможность предлагать различные модели, формулировать гипотезы, их верифицировать или фальсифицировать, строить индуктивные обобщения, а также аргументированно представлять следствия из этих обобщений, хорошо зарекомендовал себя в естественных и точных науках. Ключевым моментом объяснения оказывается подведение предмета рассмотрения под некую общую категорию, как на стадии определения предметной области, так и на стадии формулировки итогов проведенного анализа. Главным становится возможность операцио-нализации качеств (свойств], задающих данную категорию, без чего исследование не может обратиться к таким процедурам, как наблюдение, измерение, и что лишает исследование эмпирического содержания [24]. Но в социальных науках (включая экономику, политологию], при всей важности выполненных таким образом исследований, их возможности ограничены констатацией post factum существующего положения дел, объяснением этого положения посредством подведения его под общую категорию, выстраиванием все более детального «пазла», детализацией, систематизацией характеристик, их соотношений.
Поэтому такой подход испытывает затруднения с объяснением развития, прогнозированием этого развития. Он сводит его к констатации ряда синхронических срезов реальности, фиксируя этапы развития, но не сам процесс, а действие его механизмов. Кроме того, при таком подходе из анализа элиминируются воля и мотивация акторов социальной деятельности. Не случайно гуру американской политической науки Й. Шапиро охарактеризовал ситуацию в социальных науках как «бегство от реальности» [18]. И этот диагноз подтвердился в форме «системного провала» [17] социальных наук на материале новейших российских реформ, ситуации с Brexit, президентскими выборами 2016 года в США.
Критика обозначенной выше установки Д. Нортом, Л. фон Мизе-сом, Ф. А. фон Хайеком, Д. Макклоски дала новые аргументы кон-
структивистской позиции, делающей акцент на роли идей, знаний, убеждений, мнений в процессах порождения институтов. В последнее время эта позиция получила новые аргументы в связи с усиливающейся ролью социально-культурных технологий, символической политики и других форм soft power в современных социально-политических практиках.
Оба вектора проблемы позитивистской ориентации — и издержки подведения под общую категорию, и элиминация вменяемого актора — указывают на возможную фокусировку их решения. Речь идет об учете именно конструктивного (порождающего) характера человеческой активности, и научного познания в том числе. Причем такая фокусировка оказывается в тренде общей методологической рефлексии последних полутора столетий. Так, в решении проблемы оснований математики (Д. Гилберт, Л. Брауэр, А. Гейтинг, А. Марков, Н. Шанин) исходным понятием является «конструктивный процесс», понимаемый как алгоритм, позволяющий за конечное число шагов получить «конструктивный объект», например число, или преобразовать одно число в другое.
Из школьной геометрии известны два типа определения: через род и видовое отличие или через процедуру порождения. Так, в первом случае окружность понимается как геометрическое место точек, равноудаленных от центра. Во втором — как замкнутая кривая, образуемая одним концом отрезка за счет вращения отрезка вокруг другого его конца, взятого в качестве центра вращения. В образовании, законотворчестве до сих пор доминируют определения через род и видовые отличия, в которых заложена парадоксальность наивной теории множеств, претензия на полноту индукции. Тем временем компьютерное программирование во все большей степени культивирует именно алгоритмически конструктивный тип и культуру мышления.
Конструктивизм, алгоритмизация, программирование, по сути дела, образуют тот же тренд, что и обозначенный критиками позитивизма. Эпистемологическое внимание смещается на процессы, порождающие предмет знания. Объяснение — неподведение под известное общее, на указание порождающей процедуры.
Давно известен принцип: человек понимает только то, что может воспроизвести, сделать. Ребенок ломает игрушку не по глупости или злобе — он пытается понять ее устройство. Эту познавательную
установку Ф. Бэкон — основатель методологии опытного знания и индуктивной логики — называл выявлением «скрытого схематизма» явления, а Р. Колингвуд применительно к истории и В. Шкловский применительно к теории литературы называли «сделанностью». Обучение, убеждение также апеллируют к иллюстрации, демонстрации того, как это сделано или как это делать. Неспроста в современном образовании так актуален стал именно компетентностный подход: знание «что» должно воплощаться в знание и умение «как».
Характерно, что Х. Р. Алкер, давая развернутую характеристику комплекса неполноценности методологии политических наук по состоянию на конец 1990-х годов, завершает свой обзор [21] апелляцией к перспективам реализации трехчастной модели науки И. Гальтунга [23], согласно которой развитие социальной науки про-исхо ит в постоянном движении между тремя «полюсами»: данными, теорией и ценностями (см. рисунок].
Модель Й. Гальтунга — Г. Алкера
Осмысление эмпирических данных с ценностных позиций реализует критицизм («критическая компетентность»]. Синтез теории и эмпирических данных реализует эмпирицизм. Синтез теории и ценностей дает конструктивизм — как возможность построения образа желаемого будущего. Конструктивистский анализ возможности достижения предпочтительного мира открывает возможность выработки предложений по проведению изменений, воплощению новой или исправлению старой реальности, другими словами — перспективу объединения усилий науки и практики.
Индустриализация, урбанизация, а затем и информатизация, компьютеризация чрезвычайно технологизировали образ жизни со-
временного общества, практически все сферы его жизни — от бизнеса до досуга и от формирования национального самосознания до информационных войн. В этой связи социальные практики предстают знанием в формате know how [15, с. 20—29], т. е. сознательно выстроенной программы (алгоритма], позволяющей за конечное число шагов реализовать идею, получить желаемый результат.
Этому принципу аналогично содержание любых политических, научных, экономических, технических, художественных, религиозных идей. Так, идея либерализма или коммунизма — это и конкретное теоретическое представление о социальной реальности, и представления о целях общественного развития, и представления о путях и способах достижения этих целей (программе преобразования реальности для достижения целей на основе имеющихся знаний об этой реальности].
Идеи — суть формы осмысления действительности в синкретичном единстве знания (описания, некоей реальности, возможных средств], оценки (ценностного отношения как соответствия ценности, желаемой цели] и нормы (императива, правила, следование которому позволяет, привлекая средства, достичь желаемого результата]1. Идеи (know how] — первичные формы осмысления. Так, ребенок постигает окружающие его вещи именно как идеи: стул для него это и реальная вещь, и ее предназначенность, и программа действий (игры] с ним. Выраженный в идеях синтез представлений об истинном, должном и возможном может быть как синкретично-целостным, так и теоретически отрефлектирован-ным, вплоть до аналитического вычленения каждого из модусов. Только специальные усилия интеллектуальной рефлексии позволяют выделять компоненты этого единства. Понятие как знание о свойствах предметов и процессов является лишь одним из аспектов идеи, абстрагированным от оценочного контекста, от модусов возможности и должного (необходимости]. Но в содержании проектов, программ (в т. ч. научного исследования] этот синтез реализуется в развернутой форме.
1 Такой тип знания был описан еще Аристотелем в «Никомаховой этике»: как «практический силлогизм», связанный с «истинным стремлением» [Аристотель, 1983].
В этом плане обоснование рациональной связности описаний, норм и императивов программ сродни логико-семантическому обоснованию practical reasoning и представляет собой нормативно-ценностный синтез их содержания. Оценки, нормы и фактологические описания — суть установления определенных соответствий: целям (как оценка соответствия желаемому результату), реальности (как оценка на истинность или ложность описания), имеющимся средствам и возможностям (оценка на реализуемость) [13]. Каждое из этих соответствий может быть связано со стадиями зрелости и воплощения идеи: 1) формированием цели как образа желаемого результата (осознание потребности); 2) установлением принципиальной (потенциальной) осуществимости цели; 3) установлением путей и средств реализации идеи.
В принципе, та же проблема возникает и в семантическом обосновании логического анализа интенсиональных контекстов. Как показывает опыт обоснования модальной логики, сведение смысловых отношений к указательным в конечном счете сводит необходимость и возможность к идеям общего и особенного, квантифи-кации по описаниям состояния («возможным мирам»): необходимо то, что истинно во всех описаниях состояния, а возможно — то, что истинно в некоторых из них. Однако необходимое — это не только всегда и везде сущее, но и долженствование некоторой цели, а возможность — суть способность реализации этой цели. Смысл — это знание не только о сущем, но и о нормативном образе желаемого будущего и о возможности его достижения. Поэтому логическая семантика не может ограничиваться проблемой истины в духе двух-плоскостной семантики А. Тарского.
Проблема состоит в неприменимости к оценкам и нормам, в отличие от описаний, критерия истинности. Решение проблемы предполагает либо излишне расширительное толкование истинности, либо дополнение традиционной референциальности иными критериями. Так, любая оценка означает наличие у предмета свойств, приближающих его к образцу: «хорошая земля» означает способность почвы давать высокий урожай, а «хороший друг» —характеристика человека, на которого можно положиться. По сути, «хороший» — значит «соответствующий такой-то цели» или «такому-то образцу или стандарту». Таким образом, если истинность — соответствие су-
щему, то оценка есть установление соответствия должному, необходимому. «Хороший» (добро), так же как «истина» — метапредикат (Дж. Мур), «универсальный аксиологический квантор» (Р. Гартман), а указание нормативно-ценностного соответствия по своему семантическому содержанию и механизму аналогично установлению истинности. Описания дескриптивны и объективны, нормы и оценки — дескриптивны и субъективны. Но задача не в сведении друг к другу различных видов соответствия, а в их совмещении в едином семантическом схематизме.
Следует различать как минимум три вида семантического соответствия: (1) адекватность целям (соответствие желаемому результату, нормативному образу); (2) адекватность реальности как истинность или ложность описания; (3) адекватность имеющимся средствам и возможностям (оценка на реализуемость). Каждый из видов семантического соответствия соотносит знание с различными видами реальности. Для анализа этих соответствий вполне применим (с несущественными модификациями) обычный семантический аппарат в духе теории А. Тарского или ее развития С. Крипке и в «рефлексивной» семантике. Различие — в характере реальности, соответствие с которой устанавливается. В первом случае это реальность целей (ценностных норм). Во втором — непосредственно материальная действительность. В третьем — реальные возможности, которыми мы располагаем. Синтез этих трех оценок-соответствий позволяет говорить о знании, выражающем «истинное стремление», т. е. знании, берущемся в единстве модусов потенциальной осуществимости, целесообразности и реализуемости.
По сути дела, совершается переход от двумерной, «плоскостной» семантики, рассматривающей знание только в терминах «истинно» — «ложно», к семантике «стереометрической», задающей не одну, а как минимум три проекции, каждая из которых есть установление определенного вида соответствия (оценки).
Пусть имеется некоторое множество описаний состояния («возможных миров»), непротиворечиво описывающих некоторую предметную область. Среди описаний состояния выбирается одно — соответствующее реальной области (выделенный «реальный мир»). Остальное — суть описания его непротиворечиво возможных состояний. Тогда задача состоит в последовательном отбрасывании «воз-
можных миров», не соответствующих реальности (семантическая оценка в терминах «истинно» — «ложно»], цели или нормативному образцу (оценка в нормативно-ценностной проекции «хорошо» — «плохо»], имеющимся средствам (оценка в проекции реализуемости: «реализуемо» — «нереализуемо»]. Каждое из отбрасываний есть результат проекции набора описаний на плоскость соответствующих характеристик-критериев. В результате такой процедуры происходит отбрасывание знания о нереальном, ненужном и невозможном в данных условиях, т. е. о несущественном. Оставшийся набор описаний состояния дает представление о содержании знания, осмысленного и существенного, с точки зрения не только его истинности, но и целесообразности и реализуемости [13].
Предложенный подход (предварительное отбрасывание с последующей формализацией] делает вполне достаточным для целей формализации обычный аппарат логики предикатов. Возможна также трактовка каждого из соответствий как введения некоторого оператора над описанием. Пусть Т — оператор соответствия реальности, й — оператор соответствия целям, а R — оператор соответствия практическим возможностям. Тогда выражение TGR-р будет означать не только истинность р, но и его целесообразность и практическую реализуемость. Если допустить возможность противоречивых описаний состояния («невозможных возможных миров»], то логический переход от целей к средствам аналогичен релевантному следованию, когда импликация А з В приемлема, если мы используем именно А для достижения В. Возможна также интерпретация в рамках теоретико-игровой семантики.
Предложенная многомерная («стереометрическая»] семантика реализует идею об оптимизирующей роли нормативно-ценностных регуляторов познания. Более того, если обратиться к приведенной выше модели Гальтунга — Алкера, то приведенные в ней три части науки (стороны треугольника] буквально соответствуют трем рассмотренным измерениям нормативно-ценностного синтеза идеи: эмпиризм — описанию, критика — оценке, конструктивизм — норме (правилу, алгоритму]. А сама модель удачно иллюстрирует содержание соответствий: истины — как соответствия описания опыту, оценки — как соответствия данных — ценности (цели], императива — как соответствия теории ценности.
Смысловая структура технологической идеи как синтеза описаний, целей и предписаний аналогична структуре целевой программы. В этой связи вполне обоснованно ставить вопрос об общенаучном статусе развиваемого подхода наравне с другими междисциплинарными стратегиями познания: функциональным, структурным, системным, комплексным подходами [4], более того — как об их развитии и дополнении. Структурный подход раскрывает «сделанность» предмета как состоящего из некоего набора компонентов и их связей; функциональный подход объясняет, что порождает структуру; комплексный подход разъясняет уже ряд функций; системный подход — что интегрирует комплекс функций; конструктивно-технологический подход — что задает целостность системы, ее «назначение». В этом плане технологический подход предстает как обобщение и развитие теоретического и методологического потенциала других указанных подходов, использует их как свою предпосылку и основание1.
Технически, технологически ориентированная эпистемология распространяется на все большие области науки2, в том числе и на политическую науку. Это хорошо прослеживается на примере политического маркетинга, благодаря которому политические процессы предстают как интегрированные технологии реализации и продвижения политических интересов, идей, программ, структур. Там, где спотыкаются объяснения в духе «демократического транзита», «гибридных режимов», убедительно выявляют «скрытый схематизм» российской власти и дают действенную прогностику матрицы административных рынков С. Кордонского [2, 3], фактически развивающие представление о власти как системе «кормлений». Там, где в теоретическом бессилии опускаются руки перед исламским терроризмом, последний ясно описывается как поэтапное сужение поля сознания [6]. Другим примером является «дискурсивный поворот» и общее смещение внимания к языковым, коммуникативным практикам [16, 19, 22].
В этой связи можно ожидать и нового подъема интереса к историческим исследованиям — не только далекого, но и совсем
1 Можно сказать, что в споре платонизма и номинализма об универсалиях побеждает концептуализм П. Абеляра, подчеркивавшего опосредующую конструктивную роль мышления.
2 Например, на психологию [Петренко, 2010].
недавнего прошлого. Исторический анализ фактически является реконструкцией порождения настоящего, объясняющей это на-стоящее1.
Перспективами дальнейшего развития предложенного подхода являются:
— синтез конструктивного и исторического подходов (история и настоящее как равнодействующая политических сил и воль];
— анализ и операционализация содержания концепта воли социальных акторов, в первую очередь политической воли;
— на этой основе уяснение возможностей векторного анализа процессов институционализации;
— расширение применения аппарата интегрированных маркетинговых коммуникаций в теории и практике символической политики;
— развитие социально-культурной морфологии — выявление элементной базы социальных феноменов, предстающих различными конструкциями из одного набора таких элементов.
* * *
1. Аристотель. Никомахова этика // Аристотель. Собр. соч.: в 4 т. М.: Мысль, 1983. Т. 4. С. 53—94.
2. Кордонский С. Г. Россия: поместная федерация. М.: Европа, 2010. 312 с.
3. Кордонский С. Г. Рынки власти: Административные рынки СССР и России. М.: ОГИ, 2006. 240 с.
4. Ладенко И. С., Тульчинский Г. Л. Логика целевого управления. Новосибирск: Наука, 1988. 208 с.
5. Малинова О. Ю. Конструирование смыслов: Исследование символической политики в современной России. М.: ИНИОН, 2013. 421 с.
6. Мохаддам Ф. Терроризм с точки зрения террористов: что они переживают и думают и почему обращаются к насилию. М.: Форум, 2011. 288 с.
7. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Фонд эконом. книги «Начала», 1997. 185 с.
1 Так, для понимания нынешней российской государственности важны исторические реконструкции эпохи перестройки и гайдаровских реформ [Сунгуров, 1998], политической кухни первых годов нынешнего столетия [Павловский, 2015]. А для понимания транслируемой повестки дня важно понимание алгоритмов символической политики [Малинова, 2013].
8. Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. М.: ВШЭ,
2010. 256 c.
9. Норт Д., Уоллис Д., Вайнгаст Б. Насилие и социальные порядки: Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. М.: Ин-т Гайдара, 2011. 480 с.
10. Павловский Г. Система РФ: Источники российского стратегического поведения: метод G. F. Kennan. М.: Европа, 2015. 180 c.
11. Петренко В. Ф. Парадигма конструктивизма в гуманитарных науках // Методология и история психологии. 2010. Вып. 3. С. 5—12.
12. Сунгуров А. Функции политической системы: от застоя к постперестройке. СПб.: СПб Центр «Стратегия», 1998. 288 c.
13. Тульчинский Г. Л. Идеи: источники, динамика и логическое содержание // История идей как методология гуманитарных исследований. СПб.: Центр истории идей, 2001. С. 28—58.
14. Тульчинский Г. Л. Сущность и существенность: Философско-логический анализ // Логико-философские штудии. СПб., 2000. С. 31—59.
15. Тульчинский Г. Л. Социальные технологии и знание // Философские науки. 2014. № 10. С. 20—29.
16. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2000. 379 c.
17. Хедлунд С. Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала. М.: ИД ВШЭ, 2015. 424 c.
18. Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках. М.: ВШЭ,
2011. 368 c.
19. Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. М.: Гнозис, 2004. 326 c.
20. Acemoglu D., Robinson J. A. Why Nations Fail. The Origins of Power, Prosperity and Poverty. N. Y.: Crown Business, 2012. 529 p.
21. Alker H. R., jr. Political Methodology, Old and New // A New Handbook of Political Science / ed. by Robert E. Goodin and Hans-Dieter Klingemann. Oxford: Oxford univ. press, 1996. P. 787—799.
22. Dijk Т. van. Ideology: A Multidisciplinary Approach. London, 1998. 384 p.
23. Galtung J. Essays in Methodology. Vol. 1: Methodology and Ideology. Copenhagen: Christian Ejlers, 1977.
24. Hempel C. Science, Explanation, and Rationality: Aspects of the Philosophy of Carl G. Hempel. NY: Oxford University Press, 2000. 384 p.
