CC BY
62
УДК 327.2
А. А. Никифоров
конструируя ИМПЕРИЮ: ИСТОРИЧЕСКИЕ И СОВРЕМЕННЫЕ ПРАКТИКИ
В статье рассматриваются особенности исторических и современных практик конструирования империи как концептуального понятия и объекта общественно-политического дискурса. В ходе анализа исторических примеров определяются основные способы манифестации империи, роль гуманитарных технологий, выделяются отдельные материальные объекты, позволяющие создавать и поддерживать дискурсивное и символическое пространство имперского в современных условиях. Исследование выполнено с использованием междисциплинарных методов.
Ключевые слова: империя, империализм, милитаризм, социальное конструирование.
В эту эпоху (1812 г) с молоком матери всасывали гордость победами. Химера дворянства разрослась и заразила все классы общества. Родиться французом — это было уже отличием, своего рода титулом. Императорский орел стал гербом всей нации.
ЖоржСанд1
Понятие «империя» по праву является одним из наиболее значимых и актуальных в наше время. «Империя» (как и прилагательное «имперский») манифестирует себя в сущностном понимании не только как конституировавшая политико-территориальный порядок сила в прошлом, оставаясь в материальных символах, но и как часть текущей повестки международной и национальной политики.
Достаточно окинуть взглядом исторические исследования, чтобы обнаружить целый ряд примеров наименований подобных территориальных образований: империи Цинь (конец III в. — 206 г до н. э.) и Хань (206 г до н. э. — 220 г. н. э.); Римская (27 г. до н. э. — 478 г. н. э.), Византийская (IV-XV вв. н. э.), Латинская (1204-1261), Никейская (1204-1261), Трапезундская (1204-1461) империи; Священная Римская империя германской нации (962-1806 гг.), Империи Наполеона I (1804-1814) и Наполеона III (1852-1870), Австрийская (1804-1867, Австро-Венгерская с 1868 по 1918 г.), Германская (1871-1918), Российская (1721-1917), Османская (конец XV в. — 1919 г.), Британская (XVI-XIX вв. — XX в.) империи. К этому перечню можно также добавить Монгольскую империю (XIII-XIV вв.), империю Александра Македонского (334-323 гг. до н. э.), Маджапахит (1293-1520), Испанскую (XVI в.) и Португальскую (XV-XVI вв.) империи. Согласно некоторым историческим исследованиям возвышение Афин после греко-персидских войн привело к образованию Афинской империи (V в. до н. э.) (см., напр.: Finley, 1978, p. 6-8).
1 Цит. по: Фюре, 1998, с. 80. © А. А. Никифоров, 2014
Попытки рассмотреть факторы существования подобных образований были предприняты не только в работах классических историков, но и в макросоциологии: в рамках мир-системного подхода И. Валлерстайна (Wallerstein, 1974), социологического исследования источников социальной власти М. Манна (Mann, 1984) и др.
Империю упрощенно можно определить как экспансивное территориальное образование с единым центром, который поддерживает контроль над всеми — нередко разнородными — территориями посредством военной силы и формируемого на этой основе политического порядка с частым созданием общей культуры. Однако глубокое изучение предмета приводит к проблеме теоретической унификации, поскольку общие по обозначению примеры могут существовать в иных (неевропейских) практиках, демонстрируя явные различия (например, Империя монголов). Эту проблему отметил известный исследователь проблемы М. Бейсингер: «Империя не является ясно очерченной трансисторической моделью, она, скорее, представляет "семейное сходство" Витгенштейна, чье значение и референты существенно видоизменяются на протяжении времени» (Beissinger, 2006, p. 303).
Однако XX в. и даже нынешний XXI в. демонстрируют нам новые гибридные формы политического существования территорий, которые часто продолжают описываться как империи. В этом отношении цель настоящей статьи состит в том, чтобы продемонстрировать процесс формирования империи и имперского через практики публичного конструирования воображаемого политического целого, т. е. того, что становится общим политическим смыслом для государственных деятелей и масс.
Методология исследования основывается на использовании подходов «симметричной антропологии» (Б. Латур, Д. Ло, М. Каллон и др.), в которой социальная реальность равноценным образом формируется элементами «природы» и «общества», создающими поток взаимосвязей и взаимодействий. Их результат может быть описан в топологических терминах, особенно с учетом достаточной универсальности категории пространства. Д. Ло, один из представителей акторно-сетевого подхода, отмечает мультитопологичность объектов социальной реальности, которые расположены в евклидовом и сетевом пространствах одновременно. Приводя в пример корабль, Д. Ло говорит о том, что подобные объекты испытывают на себе воздействие элементов каждого из этих пространств: крепости корпуса и директив морского министерства, доступности портов и пр. (Ло, 2006, с. 227-234).
В результате различные взаимодействия способны создавать изменения в пространстве и времени социальной реальности. Подобные следствия подхода позволяют фиксировать бытовые восприятия особенностей пространства-времени общественных явлений («эпоха Сталина», «эпоха нового мирового порядка», «эра империализма», «время колонизации» и др.) как значимых, влияющих на способы существования объектов, относящихся к публичной сфере.
Аналитическая глубина темы и богатство источниковой базы не позволяют в рамках настоящей статьи комплексно охватить всю проблематику вопроса и все аспекты исследования. По этой причине статья представляет собой обзор
отдельных общезначимых практик, которые сыграли роль медиаторов, и гуманитарных технологий, позволивших создавать и поддерживать то, что можно назвать пространством имперского.
Практики возрождения империи. Поиск политических оснований в истории нередко делает прошлое более определенным. Рим в этом отношении — наиболее известный нам публичный эталон империи. В своих публичных вещах Рим создал то, что формирует историческое, популярное сознание империи и память о ней.
Один из публичных атрибутов империи — римские монеты периода заката Республики (с изображенным в профиль лицом Юлия Цезаря), а также особенности их чеканки в имперский период (со схожим изображением лиц императоров). Этой весьма известной традиции предшествовала аналогичная практика в Афинской конфедерации (иногда ее называют Афинской империей), которая вводила единую систему чеканки монет на всех территориях (за исключение крупнейших островов: Хиос, Самос, Лесбос и Кос) (Gardner, 1913, p. 181-188). В случае Афин монеты часто выпускались с головой богини — покровительницы полиса Афины (в шлеме или с оливковым венком).
Тем не менее именно Рим стал образцом для последующих примеров чеканки монет. Наиболее явно это проявляется в выпуске денег во Франции под властью Наполеона Бонапарта. Как раз выпуск французских монет/медалей в тот период демонстрирует возвращение к символическому величию Рима через миметическую чеканку/штамповку. Например, после 1803 г бюст Наполеона, изображенный на французском франке в профиль, украшается лавровым венком, что копирует манеру чеканки монет в Римской империи (например, изображения бюста императора Траяна). При выпуске медалей также заимствуются стиль и манера чеканки Рима и — в некотором отношении — Древней Греции. Эта же традиция обнаруживается с XVII-XVIII вв. в большинстве европейских государств, включая Российскую империю (с момента восхождения на престол Петра I, получившего императорское титулование). Символическое возвращение к имперской традиции Рима в Германии (после победы Северогерманского союза над Второй французской империей Наполеона III в 1871 г.) было обозначено выпуском соответствующей монеты с характерной надписью «Deutsches Reich».
Имперская архитектура — еще один вид публичных вещей, символически и пространственно организующих историю, память и даже политику. Классицизм оформляет возвращение к архитектурным формам и темам античности (Древней Греции и, конечно, Рима) в Европе и Соединенных Штатах с конца XVIII в. Наиболее показателен в этом отношении стиль ампир (следующая фаза волны классицизма), появившийся во Франции во время правления Наполеона I. Римский военный триумф и культурное наследие были воплощены во Франции (Вандомская колонна, церковь Мадлен, Триумфальная арка в Париже) и в России (здания Адмиралтейства и Генерального штаба, Казанский собор, Александровская колонна, Нарвские триумфальные ворота в Санкт-Петербурге).
Национальная интерпретация принадлежности к имперской традиции стала важной историко-культурной темой в Великобритании, Германии и США. Пример Великобритании весьма характерен: противостояние двух архитектурных язы-
ков — классицизма и готики — закончилось предпочтением первого, но классический стиль проекта здания Министерства иностранных дел Великобритании (сейчас здание Министерства иностранных дел и по делам Содружества Великобритании) был принят британским парламентом лишь после политических дебатов (Morris, 1978). В определенном смысле этот пример обозначил начало появления публичных символов Британской империи в конце XIX — первой половине XX в.: комплекса портовых зданий Ливерпуля (1904-1910), здания Военного министерства в комплексе Уайтхолла (1906), Имперского военного музея (1917) и др. Например, проект морского фасада ливерпульского порта должен был стать символом морских ворот империи (Figueiredo, 2003). Тем не менее архитектура Британской империи в своих многочисленных формах была достаточно специфичной, особенно в колониях, о чем речь пойдет дальше.
СССР во времена И. Сталина, фашистская Италия, нацистская Германия демонстрируют примеры иной публичной архитектурной манифестации империи. С одной стороны, «сталинский ампир» проявился в дизайне внутренних помещений и архитектуре зданий (станции метро в Москве и Ленинграде; здания Театра советской армии, Московского государственного университета; павильоны Выставки достижений народного хозяйства; административные здания в советских республиках и странах Варшавского договора). С другой стороны, общий стиль «воли к империи» времен Б. Муссолини отражен в монументализа-ции Рима через строительство вокзала Рома Остиенсе, в прокладывании символа триумфа «новой Италии» — Via dell'Imperio (сегодня Via dei Fori Imperiali). Эта новая дорога была построена в честь изменившего Италию «марша на Рим» Муссолини в 1922 г., символически объединяя новую эпоху с историческими для Рима переворотами Суллы и Цезаря. На северной стене базилики Максенция, выходившей на дорогу, были размещены четыре массивные каменные карты, отражавшие этапы экспансии Рима и демонстрировавшие их историческое единство со стратегией экспансии фашистской Италии (подробнее см.: Minor, 1999, p. 149-153).
Хорошо известна имперская тематика в архитектуре «Тысячелетнего Рейха» нацисткой Германии: грандиозный олимпийский стадион в Берлине; заново отстроенное здание Рейхсканцелярии и размещение на фасадах административных зданий новой имперской символики; немецкий павильон на международной выставке в Париже 1937 г.; мемориал павшим бойцам в Мюнхене (Ehrentempel); монументальный план перестройки Берлина по проекту А. Шпеера (город должен был стать центром Рейха). Теория «значимости руин» предполагала использование естественных материалов и отказ от металлоконструкций и железобетона, чтобы вновь заложенные здания (как и сохранившаяся античная архитектура) были вечными.
Сознательный возврат к античной традиции, начатый еще при Наполеоне Бонапарте, демонстрирует общий поворот в отношении способов исторического обоснования. Подобная монументализация — разновидность утилитаризации исторического потока, невозможность возвращения к которому компенсируется через его «новое рождение» в публичных вещах. Подобная «фабрикация» про-
шлого для нужд настоящего имеет другую параллель более общего характера — познание ушедшего времени без связи с ним.
Практики конструирования имперского. В данном процессе своеобразной эссенциализации империи ключевой становится взаимооопределяющая связь проблематизации (в понимании М. Фуко) и, как следствие, общезначимости.
На примере контент-анализа записей из электронного каталога архива британской газеты «The Times» показано, что понятие «Британская империя» к 1840-м гг. не только фигурирует в самих газетных публикациях (от новостных дайджестов до редакционных статей и писем в редакцию), но и становится частью заголовков, переходя из фигуры обыденной речи в общезначимое понятие, что особенно заметно с 1880-х гг. (учитывалось употребление лексем British Empire, empire на десятилетних промежутках с 1800 по 1980 г.; см. рис. 1). Приблизительно к этому времени (с 1870-х гг) лексема начинает часто фигурировать в исторических темах, посвященных военным кампаниям и международной политике (Крымской кампании 1854-1856 гг., Англо-бурской войне 1899-1902 гг., Восстанию сипаев в Индии 1857 г.). С 1900 по 1920 г. данные тематические области употребления дополняются следующими элементами дискурса: «взятие Севастополя» (исторически значимая часть Крымской кампании), «Лига Наций», «война на Пиренейском полуострове» (1808-1814).
60 ООО-
50000
40000
30000
20000
10000
о
1800 1810 1820 1830 1840 1850 1850 1870 1880 1890 1900 1910 1920 1930 1940 1950 1960 1970 1980 -»- Британская империя Империя
Рис. 1. Динамика употребления понятий «империя» и «Британская империя» в издании «The Times» (1800-1980)
Источник: The Times, www.thetimes.co.uk (расчеты автора).
Во второй половине XIX — начале XX в. распространившиеся методы научного описания географического пространства через карты оказались также способом оформления политического субъекта, где линии границ подконтрольных территорий публично обеспечивают функцию обозначения имперской власти.
Примечательно, что история Римской империи с 1900-х гг начинает перекладываться на язык картографии, которая иллюстрирует политическое развитие через фактически доступный подобным картам формат — очерчивание и закрашивание территорий Рима в разные исторические периоды (Shepherd, 1911, p. 29, 33-35, 42-43).
Схожим образом колониальное освоение Западной Африки в конце XIX в. превращается в смешение физического и военно-политического способа описания территории в практике колонизации, когда экспедиции наносят на карту ненаселенные территории как несоциализированные «пробелы» или «пустые пространства», открытые для последующего включения в соответствующие «зоны влияния» (Bassett, 1994, Р. 324-325). Отметим, что в большинстве стран работа картографических служб находилась в ведении военных министерств, или сами работы по топо- и гидросъемке проходили под руководством военных офицеров (Браун, 2006, с. 281-283), а среди членов географических обществ постоянно присутствовали офицерские чины.
Начиная с работ Ф. Рацеля (продолжателя идей К. Риттера) в рождении геополитики происходит видимая метаморфоза частичных описаний территорий (данных статистики, этнографии, истории, политического устройства и др.) в конструирование органического целого, объясняющего/оправдывающего развитие и цели государства. Концепции геополитики на рубеже XIX-XX вв. во многом воплощают подобный способ тотализации пространства через тело политического субъекта (у Ф. Рацеля) или введение метафизических законов пространства (Х. Макиндер), становясь доктринальным оправданием того, что направление критического анализа геополитики определило как «концепции империализма» (О Tuathail, Agnew, 1992; О Tuathail, 1992). При этом основная цель доминировавших в то время геополитических подходов мыслилась в верном переводе сведений из истории и фактов жизни стран/обществ в нечто определенное и единое, выраженное в логике необходимых трансформаций карты. В этом отношении примечательны возрастание в то время интереса к изучению географии и политическое звучание данной темы, чем, в частности, занимался и сам Макиндер (Geography and Education, 1905; Mackinder, 1921).
Вместе с тем практики описания пространства (через этнографические экспедиции, работу картографических служб, систематизацию работы административного аппарата на окраинах, проведение переписей населения, распространение прессы) создали государства не только как общезначимую целостность. Через снятые различным образом записи уточнялись, оформлялись и проявлялись на этом общем плане области и островки того, что необходимо было включить в общий порядок на основании различных политических практик. Подобный парадокс движения горизонта описания, конечно, лучше всего заметен в трансформациях дискурса. Примером могут быть политические дебаты в Великобритании, катализируемые различными концепциями, череда поднятых национальных вопросов в Восточной Европе и в Российской империи.
В этом отношении Британская империя, становясь неким современным эталоном имперского пространства, с конца XIX в. утверждает себя как единство собрания различий, в котором принципы общего определяют место и способ проявления данных различий. Эта практика хорошо видна на примере строительства здания Имперского института, открытого в 1893 г. Помимо его символической значимости в качестве публичного образца имперской архитектуры, о чем уже говорилось выше, представляет интерес организация пространства самого здания: оно должно было не только демонстративно указывать на единство, но и вмещать и представлять части Британской империи. Согласно финальному плану здания каждая британская территория оказалась вписанной в рамки определенных секций (Соединенное Королевство, Британская Африка, Британская Австралия, Британская Индия), разнесенных в соответствии со своим географическим положением на карте. Несомненный политический и дидактический характер организации пространства непосредственно соотносим с принципами организации помещений Национального музея естественной истории (Bremner, 2003, р. 54-56) и имеет такую же классическую основу, которую можно обнаружить в научной организации пространства современных музеев и библиотек.
Другим аспектом является то, что можно было бы назвать практикой создания колониальной традиции. Примеры подобных «улучшений» непосредственно характерны для индийской архитектуры конца XIX — начала XX в., когда ин-до-мавританский (indo-saracenic) стиль строительства в Калькутте и Мадрасе сводился к его европейской интерпретации, посредством чего и создавалось публичное «защищенное и практичное прошлое» (Metcalf, 1984).
Особую роль сыграли различные всемирные, колониальные и имперские (относящиеся к Британской империи) выставки, которые должны были, по словам современника, «с высоты птичьего полета представить картину всего, что происходит в мире относительно колониальных предприятий и развития» (Smith, 1931, p. 410). Хотя начало подобным регулярным и комплексным демонстрациям национальных и колониальных достижений было положено в 1851 г., подлинный расцвет международных организованных экспозиций пришелся на 1870-е — 1930-е гг., когда выставки первой трети XX в. оказались растиражированными через газеты, афиши и радио.
Примерами практик такого представления территорий становятся британские имперские выставки 1924, 1936, 1938 гг. На них демонстрируются не только различные «чудесные открытия» автохтонных ремесел и искусств или видимый прогресс миссий «обращения из дикости в цивилизованность» туземного населения, но и обычно скрытые от глаз широкой публики части великой империи, представленные как некие организованные целостности. Подобное представление частей в дальнейшем, наоборот, способствовало формированию условий для культурной и политической субъективации. Так, выставка в Глазго в 1938 г. демонстрирует характерный разрыв с прошлой организованной репрезентацией частей империи: территории Британской Африки выставляются все больше как самодостаточные образования, вставшие на путь независимости (Woodham, 1989, p. 27-31).
Маркеры «империи» и «империализма» в публичных практиках. Практика создания имперского за последний век сформировала в дискурсивном и символическом пространстве значительную нишу для родственных понятий, которые смогли привлечь к себе внимание, став во многом атрибутами имперского. Например, появившись как описание политики Наполеона III во Франции, дискурсы «империализма» и «милитаризма» начинают систематическую циркуляцию во многом благодаря дебатам о политике Великобритании в отношении ее колоний, дискуссиям о вступлении США на международную арену через войну с Испанией 1898 г. и о размере американских вооруженных сил.
В описанной выше масштабной дискуссии, развернувшейся страницах «The New York Times», «филиппинские острова», «флот», «солдаты», «американский флаг», «армия в 100 тысяч человек» становятся во многом узловыми для публичности империализма материальными элементами, в которых создается и трансформируется его особое пространство. Публичное выражение империализма часто формируется через схватывание прессой политической географии и точек/пространств, индуцирующих ее изменение (войска, флот и пр.). При этом империализм превращается в популярную метафору, становясь «американским», «английским», «красным», «советским» и др. На примере контент-анализа записей из электронного каталога архива британской и американской газет «The Times» и «The New York Times» показано, что понятия «милитаризм» и «империализм» становятся публичными способами описания международной проблематики, хотя и не столь распространенными (учитывалось употребление лексем «imperialism», «militarism» на десятилетних промежутках с 1840 по 2008 г.; см. рис. 2).
Подобные практики описания маркируют пространство имперского через выделение соответствующих элементов: карт, флагов, солдат, танков, военных кораблей или самолетов и др. Ключевыми здесь являются те способы описания, которые переводят локальные факты и объекты в общее — в целостную империю или в пространство имперского. Примером подобной практики может быть механизм создания большой формы в кинематографе, как его обозначил Ж. Де-лёз (Делёз, 2004, с. 248-251).
Философ демонстрирует подобный переход на примере работ советской школы «диалектического монтажа», где объекты-индексы позволяют исполниться законам диалектики. В общем виде ключевой здесь является способность частного в малой форме быть индексом общего, большой формы. Например, у С. Эйзенштейна индексы большой формы (опустим в данном случае их зачастую специфический диалектический характер и тематику) наиболее ярко представлены в фильмах «Броненосец "Потемкин"» и «Октябрь», которые уже сами по себе отражают патетику масштабных революционных процессов, относящихся к предмету нашего анализа в части публичного представления милитаризма и (лишь отчасти) имперского начала.
Продолжая анализ, заметим, что если XIX в. принес с собой расцвет батального жанра, запечатлевшего военные триумфы на суше и на море, то с началом XX в. элитарный характер этих работ сменяется массовыми и публичными изображениями военной мощи: пехоты, флота, авиации. Особенно ярко это выражено в практиках массового представления военно-морского флота.
Рис. 2. Динамика употребления понятий «милитаризм» и «империализм» в изданиях «The Times» и «The New York Times» (NYT) (1840-2008)
Источники: The Times, www.thetimes.co.uk; The New York Times, http://query.nytimes.com (расчеты автора).
Освещение визитов военных эскадр в разные страны, проведение демонстрационных по своему характеру морских парадов, представление военных кораблей или их орудий на агитационных плакатах и почтовых открытках, — все это трансформирует элементы военного механизма в публичные практики политического порядка. Например, открытие в 1895 г. Кильского канала стало одним из ранних примеров, когда германский флот, как говорили некоторые зарубежные издания, стал «тевтонским вызовом британской мощи» (Ховарт, 1997, с. 12-14). Флот становится знаком могущества и величия державы, неким движимым основанием ее суверенной воли. Линейный крейсер «Худ» («могучий Худ»), один из самх крупных кораблей британского ВМФ, превращается в точку приложения национальной гордости для англичан, способом «демонстрацией флага» (Harrington, 2003). С противоположной стороны моря схожее положение занимает германский линкор «Бисмарк».
Наиболее гипертрофированно присутствие маркеров империи и милитаризма отражено в материалах армейской и государственной пропаганды, политических карикатурах, что наглядно иллюстрируют примеры из агитпропа СССР и нацисткой Германии.
В советской школе политической карикатуры наиболее известной и заметной была творческая группа «Кукрыниксы» (Купреянов, Крылов, Соколов). Благодаря их работам сформировались стереотипные образы империализма:
орудия принуждения (от кнута до ядерной бомбы), политическая символика (нацистская свастика, знак доллара, черепа с костями и пр.); типизированные фигуры капиталистов, военных, политиков, где персонажи соединены преступлениями (через изображения крови, жертв и костей), прибылью (через присутствие в антимилитаристских сюжетах денег), прямым угнетением (изображение физического принуждения) и пр. (Кукрыниксы, 1982). Распространение телевидения создает условия для превращения военной мощи в широко известные публичные объекты.
С середины XX в. в публичном пространстве стран антисоветского блока появляются не только элементы, связанные с «империей» и «империализмом», но и те, которые можно обозначить через понятия «ядерная война», «противостояние», советская/военная «угроза», «гонка вооружений» и «милитаризм». Кубинский ракетный кризис 1962 г. («Карибский кризис») и ввод советских войск в Чехословакию в 1968 г. превратили в символические объекты конкретные источники угрозы: советские баллистические ракеты «Р-12» и «Р-14» — в одном случае, советские танки на улицах Праги — в другом.
Примечательно распространение стереотипизирующих практик, когда описание опирается на выделение нескольких материальных объектов или использует их в определенном соотношении. Это демонстрируют примеры имперской эстетики киноиндустрии. Отбрасывая прямую или косвенную идеологическую интерпретацию многих фильмов, можно выделить несколько техник создания имперского пространства через стереотипы: гипертрофия военной формы и знаков (нарочитое использование советского, римского и нацистского стиля символики и униформы); унификация персонажей (маскулиность, лишение человеческих черт); разворачивание сюжетной линии на фоне военной и/или политической экспансии (фильмы «Красная жара», «Красный скорпион», эпизоды фильмов о Джеймсе Бонде, «Рэмбо», «Звездные войны», «Звездный десант» и др.).
В обобщенной форме названные практики описания и представления образуют три ключевые для формирования стереотипа публичные вещи:
— устойчивые элементы, означающие государства (флаг, герб или их эквиваленты);
— карта мира;
— объекты, обеспечивающие экспансию и контроль.
Особенность последних объектов состоит в том, что к ним относятся не только образцы вооружения (танки, ракеты и пр.), но и любые иные публичные объекты, которые могут быть увязаны с двумя другими элементами. В дискурсе концепции «культурного империализма» (Шиллер, Гриффин и др.) такими материальными единицами становятся голливудские фильмы, песни американских поп-певцов, кафе «Макдоналдс» и др. В этом смысле они являются медиаторами, создающими пространство имперского.
Развитие информационных технологий, появление и распространение к середине 1990-х гг. персональных компьютеров и сети Интернет создали и продолжают создавать новое публичное пространство для формирования и циркуляции имперского. Поколение компьютерных игр разработало соответствующие
жанры и стили. Производители компьютерных игр выпустили множество исторических и футуристических стратегий, военных симуляторов, игр в жанре «эк-шен» и «аркада».
Часто производители подобных игр строят игровой интерфейс и сюжет на соответствующих принципах, которые создатели зачастую обозначают тематически («командуй и завоевывай»). Наиболее характерна популярная серия игр «Red Alert», впервые выпущенная компанией «Westwood Studios» в 1996 г и сохраняющая популярность в новых версиях. Основными задачами игры становятся создание боевых единиц и расширение с их помощью контролируемого пространства на общей карте, поделенной между различными государствами/ нациями с видимой и подчеркиваемой визуальной дифференциацией. В случае активных игр от первого лица стереотипизации нередко подвергается окружающее игровое пространство, несущее на себе символы имперской тотальности.
После империй: «пораженная американская империя» и «возрождающийся российский империализм». С распадом Советского Союза в 1991 г. «рухнула последняя империя», зафиксировав «конец истории», который должен был стать и концом империй в целом. Прошло совсем немного времени — и понятие «империя» вновь стало проявляться на горизонте публичного дискурса. С конца 1990-х гг. США стали, подобно черной дыре, вновь притягивать к себе «имперский», «империалистический» и «милитаристский» дискурсы. Происходило это различным образом: через лозунги и плакаты акций антиглобалистов и левых движений (начиная с демонстраций в Сиэтле 1999 г), возмущения американской политикой за ее пределами, в зеркале «патриотической» риторики в «постимперской» России.
Подобная тенденция обнаружила себя во время вооруженных действий НАТО против Югославии, когда работа российского государственного телевидения приобрела формы пропаганды: в частности, неоднократно визуально и символически подчеркивалась связь между действиями Североатлантического альянса и нацисткой Германии (бомбежка Белграда). В начале 2000-х гг. вышло множество публицистических и художественных книг, где США стали приобретать очертания «империи зла» (Лисичкин, Шелепин, 2001; Никитин 1997, 1998; и др.). Другой стороной подобной тенденции стали «имперская» перспектива (в том числе в форме фантастики) и ретроспектива России в ее противостоянии с Западом и США (Калашников, 1998; Дугин, 2001; и др.).
С конца 1980-х гг. в академическом дискурсе также произошел определенный возврат к теме «империи» и «империализма», имевший, скорее, обобщающий характер (Н. Фергюсон, С. Амин, Д.Харви, Ч. Джонсон и др.).
Военная операция США, проведенная после террористических актов 11 сентября, возможно, слишком явно показала публичный образ США в мире, который исследователь Д. Фридман попытался сформулировать в названии своей статьи «Пораженная империя» (Friedman, 2001). Кадры военных акций США в Ираке, донесенное почти до каждой страны знаковое финансовое доминирование доллара, — подобные элементы очерчивают на мировой карте пространство, которое в одинаковой степени может быть рассмотрено как область глобальной экспансии и как цель глобального сопротивления. В последнем случае различные
объекты-маркеры становятся символической частью нового революционного нарратива (Parker, 2003, Р. 53-54).
1991 г оставил на пространстве «Советской империи» лоскутное одеяло новых независимых государств, изваяния Ленина и монументы советской воинской славы, квадратные километры армейских арсеналов, характерные названия улиц и барельефы на фасадах административных знаний.
Современные зарубежные практики публичного описания политического пространства России часто формируют ее новый имперский образ через маркеры «энергетической сверхдержавы»: трубопроводные магистрали и газовые вентили государственных компаний «Роснефть» и «Газпром» (см., напр.: Traynor at al., 2006). Газетный дискурс «газовой экспансии» России возник на фоне споров о тарифах на поставку газа на Украину и экономического участия компании «Газпром» в распределении газа в Европе (см., напр.: Prodding the Bear, 2006; Pipes, 2006).
Началом «Битвы за Арктику» нарекли научно-исследовательскую экспедицию с целью определения принадлежности глубоководного шельфа, в ходе которой глубоководными батискафами на дно океана был установлен российский флаг (см., напр.: Posner, 2007; В окопах первой арктической, 2009).
Другим маркером «российской угрозы» стали полеты советских/российских бомбардировщиков Ту-95 «Медведь», экспедиции кораблей российского флота на Северный Полюс (см., напр.: Путинская «холодная война»: новые угрозы, 2007; Россия наращивает свою военную мощь, 2007; Медведь, живущий по соседству, 2007).
Ключевой здесь является демонстрация в СМИ стирания исторической дистанции и исчезновения различий между современной Россией и СССР, что подчеркивается гиперболизацией силы российского «энергетического оружия» нефтегазовых монополий, возобновлением после эпохи СССР регулярных полетов стратегических бомбардировщиков, военных учений.
Весьма показательный пример подобного имперского маркирования — конфликт в Южной Осетии, когда иностранный дискурс «вторжения России» индуцируется кадрами входящей в непризнанную республику колонны российских танков. Еще более характерен вооруженный конфликт на Украине: российское участие оформлено в экспансионистских и милитаристских образах (присоединенная бывшая украинская территория — Крым, вооруженные бойцы в масках на фоне бронетехники и пр.).
Эти узловые для публичного образа сюжеты СМИ создают пространство, элементы которого и образуют новый российский «империализм», в своей стереотипической форме напрямую связанный с «Советской империей».
* * *
История империй не есть исторически определенное пространство-время, безусловным образом формулируемое с позиции причин и факторов его развития по причине исторической трансформации самого объекта из практик военно-политического управления в публичный конструкт и проблему. В этом случае соединяется множество исторических пластов, которые теперь техническими
средствами и гуманитарными технологиями могут быть переданы на уровень новых локаций публичности, открытых современными медиа.
Конструирование имперского не раз было обусловлено созданием манифестирующих его публичных вещей: средств денежного обращения, зданий, символических мест, т. е. всего того, что может осуществлять медиацию исторической памяти, возрождение империй прошлого. Подобную медиативную функцию создания имперского способны нести такие характерные публичные объекты, как карты, военная техника, государственные символы, маркирующие и конструирующие публичное пространство единого целого. Однако подобное происходит лишь в случаях, когда данные вещи оказываются в особом привилегированном положении, будучи выхваченными из всего потока в политической взаимосвязи с территориальной экспансией и политическим порядком. Это может быть задействующее их событие (парад, вторжение, внешнеполитическая стратегия, военная экспедиция и т. д.), образующее узел, который связывает прошлое и будущее, и создающее имперскую проекцию.
Современность демонстрирует нам способы, которыми имперское начало приобретает иную природу, оказываясь дискурсивной практикой и частью коллективной памяти, чтобы уже в пространстве публичного вновь оформиться политически, проблематизировавшись в категориях угроз, власти и территориальных границ.
Литература
Браун Л. А. История картографических карт. М.: ЗАО Центрполиграф, 2006. 479 с. (Brown L. A. The Story of Maps. Moscow: ZAO Tsenterpoligraph, 2006. 479 p.).
В окопах первой арктической // Вести Недели День за Днем. 27.05.2009 (http://inosmi. ru/world/20090527/249417.html (дата доступа: 02.08.2015)) (In the Trenches of the First Arctic // News of the Week Day by Day. 27.05.2009 (http://inosmi.ru/world/20090527/249417.html (date of access: 02.08.2015))).
Делёз Ж. Кино. М.: Ad Marginem, 2004. 392 c. (Deleuze J. Cinema. Moscow: Ad Marginem, 2004. 392 p.).
Дугин А. Русская вещь: Очерки национальной философии: в 2 т. М.: Арктогея, 2001. 536 c. (Dugin A. Russian Thing: Essays of National Philosophy: in 2 vols. Moscow: Arktogeya, 2001. 536 p.).
Калашников М. Сломанный меч империи. М.: Крымский мост-9Д, Форум, 1998. 506 c. (KalashnikovM. Broken Sword of Empire. Moscow: Krymskiy most-9D, Forum, 1998. 506 p.).
Кукрыниксы. По врагам мира: альбом / сост. А. В. Грачев. М.: Плакат, 1982. 151 c. (Kukryniksy. Upon Enemies of Peace: Album / ed by. A. V. Grachev. Moscow: Plakat, 1982. 151 p.).
Лисичкин В., Шелепин Л. Глобальная империя Зла. М.: Крымский мост-9Д, Форум, 2001. 480 c. (Lisichkin V., Shelepin L. Global Empire of Evil. Moscow: Krymskiy most-9D, Forum, 2001. 480 p.).
Ло Д. Объекты и пространства // Социология вещей: сб. статей / под ред. В. Вахштайна. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. C. 223-243 (Low J. Objects and Spaces // Sociology of Things: Collection of Articles / ed. by V. Vahshtain. Moscow: Publishing house "Trerritoriya buduschego", 2006. P. 223-243).
Медведь, живущий по соседству // US News and World Report. 17.09.2007 (http://inosmi.ru/ inrussia/20070917/236642.html (дата доступа: 02.08.2015)) (The Bear,Who Lives in the Neighborhood // US News and World Report. 17.09.2007 (http://inosmi.ru/inrussia/20070917/236642.html (date of access: 02.08.2015))).
Никитин Ю. А. Империя Зла. М.: Кузнечик, 1998. 474 c. (Nikitin Yu. A. Empire of Evil. Moscow: Kuznechik, 1998. 474 p.).
Никитин Ю.А. Ярость. М.: Равлик, 1997. 491 c. (Nikitin Yu. A. Rage. Moscow: Ravlick, 1997. 491 p.).
Путинская «холодная война»: новые угрозы // The Sun. 24.08.2007 (http://inosmi.ru/ world/20070824/236223.html (дата доступа: 02.08.2015)) (Putin's New Cold War // The Sun. 24.08.2007 (http://inosmi.ru/world/20070824/236223.html (date of access: 02.08.2015))).
Россия наращивает свою военную мощь // The Guardian. 22.08.2007 (http://inosmi.ru/ inrussia/20070822/236176.html (дата доступа: 02.08.2015)) (Russia is Increasing its Military Power // The Guardian. 22.08.2007 (http://inosmi.ru/inrussia/20070822/236176.html (date of access: 02.08.2015))).
Фюре Ф. Постижение Французской революции. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. 224 с. (Furet F. Interpreting the French Revolution. SPb.: INAPRESS, 1998. 224 p.)
Ховарт Д. Дредноуты. М.: ТЕРРА, 1997. 176 c. (Hovart D. Dreadnoughts. Moscow: TERRA, 1997. 176 p.).
Bassett T.J. Cartography and Empire Building in Nineteenth-Century West Africa // Geographical Review. 1994. Vol. 84, N 3. P. 316-335.
Beissinger M. R. Soviet Empire as «Family Resemblance» // Slavic Review. 2006. Vol. 65, N 2. P. 294-303.
Bremner G. A. «Some Imperial Institute»: Architecture, Symbolism, and the Ideal of Empire in Late Victorian Britain, 1887-93 // The Journal of the Society of Architectural Historians. 2003. Vol. 62, N 1. P. 50-73.
Figueiredo P. de. Symbols of Empire: The Buildings of the Liverpool Waterfront // Architectural History. 2003. Vol. 46. P. 229-254.
FinleyM. I. Empire in Greco-Roman World // Greece & Rome. 1978. Vol. 25, N 1. P. 1-15. Friedman J. Impaired Empire // Anthropological Quarterly. 2001. Vol. 75, N 1. P. 95-104. Gardner P. Coinage of the Athenian Empire // The Journal of Hellenic Studies. 1913. Vol. 33. P. 147-188.
Geography and Education // The Geographical Journal. 1905. Vol. 25, N 1. P. 17-22. Harrington R. "The Mighty Hood": Navy, Empire, War at Sea and the British National Imagination, 1920-60 // Journal of Contemporary History. 2003. Vol. 38, N 2. P. 171-185.
Mackinder H. Geography as a Pivotal Subject in Education // The Geographical Journal. 1921. Vol. 57, N 5. P. 376-384.
Mann M. The Autonomous Power of the State: its Origins, Mechanisms and Results //European Journal of Sociology. 1984. Vol. 25, N 2. P. 185-213.
Metcalf T. R. Architecture and the Representation of Empire: India, 1860-1910 // Representations. 1984. N 6. P. 37-65.
Minor H. H. Mapping Mussolini: Ritual and Cartography in Public Art during the Second Roman Empire // Imago Mundi. 1999. Vol. 51. P. 147-162.
Morris E. K. Symbols of Empire: Architectural Style and the Government Offices Competition // Journal of Architectural Education. 1978. Vol. 32, N 2. P. 8-13.
6 Tuathail G., Agnew J. Geopolitics and Discourse: Practical Geopolitical Reasoning in American Foreign Policy // Political Geography. Vol. 11, N 2. P. 190-204.
6 Tuathail G. Putting Mackinder in his Place: Material Transformations and Myth // Political Geography. 1992. Vol. 11, N 1. P. 100-118.
Pipes R. Why the Bear Growls // Wall Street Journal. March 1, 2006 (www.wsj.com/articles/ SB114117943450386098 (date of access: 02.08.2015)).
Posner E. The New Race for the Arctic // The Wall Street Journal. Aug. 3, 2007 (www.wsj.com/ articles/SB118610915886687045 (date of access: 02.08.2015)).
Prodding the Bear // The Guardian. 13 May 2006. Saturday (www.theguardian.com/ commentisfree/2006/may/13/comment.russia (date of access: 02.08.2015)).
Parker N. Parallaxe: Revolutions and "Revolution" in a Globlized Imaginary // The Future of Revolutions. Rethinking Radical Change in the Age of Globalization / ed. by J. Foran. London; New York, 2003. P. 42-56.
Shepherd W. Historical Atlas. New York: Henry Holt and Company, 1911. 216 p. Smith R. The French Colonial Exhibition // Journal of the Royal African Society. 1931. Vol. 30, N 121. P. 410-414.
The NewYork Times // http://query.nytimes.com/search/sitesearch (date of access: 15.05.2013). The Times // www.thetimes.co.uk/tto/archive (date of access: 11.05.2013). Traynor I., Walsh N. P., MacAskill E. The Russian Bear is Back — and this Time it's Gas-Powered // The Guardian. 13 May, 2006, Saturday (www.theguardian.com/world/2006/may/13/russia. ewenmacaskill (date of access: 02.08.2015)).
Wallerstein I. The Modern World-System: Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Centenary. Academic Press, 1974. 410 p.
Woodham J. Images of Africa and Design at the British Empire Exhibitions between the Wars // Journal of Design History. 1989. Vol. 2, N 1. P. 15-33.
