CC BY
104ЮЖНО-РОССИЙСКИЙ ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК. 2019. Т. 20. № 3. С. 91-105
I ПОЛИТИКАИДЕНТИЧНОСТИ
КОНСТРУИРОВАНИЕ СМЫСЛОВЫХ РАМОК ПАМЯТИ О РЕФОРМАХ 1990-Х ГГ. В ЛИБЕРАЛЬНОМ ДИСКУРСЕ 2000-Х ГГ. 1
О. Ю. Малинова
Малинова Ольга Юрьевна, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», ул. Мясницкая, д. 20, Москва, 101000, Россия. E-mail: [email protected]. ORCID 0000-0002-2754-8055
Аннотация. Статья является частью исследовательского проекта о конструировании смысловых рамок коллективной памяти о девяностых и нулевых годах в российском политическом дискурсе. Она посвящена особенностям репрезентации опыта 1990-х в дискурсе политиков, имеющих репутацию либералов. Материалом для анализа послужили публикации лидеров либеральных партий в центральных СМИ в 2000-2004 гг. Тематическое кодирование текстов проводилось в программе MAXODA 2018. Последующая сортировка по выделенным кодам позволила провести сравнительный анализ и выявить общие и различающиеся паттерны. Мнемоническая стратегия лидеров либеральных партий, т.е. логика их «работы» с недавним прошлым, была подчинена борьбе за электорат и задаче продолжения «рыночных» и «демократических» реформ. Существенную роль в этой стратегии играло стремление реабилитировать собственные действия в 1990-х гг. Будучи сосредоточенными на продолжении экономических реформ, и «правые» либералы, представленные в начале 2000-х гг. Союзом правых сил (СПС), и социал-либералы из «Яблока» были склонны подчеркивать преемственность «девяностых» и «нулевых». Первые делали это, поскольку надеялись сохранить влияние на экономическую политику через присутствие в исполнительной власти и экспертных структурах. Вторые — потому что критически относились к реформам ельцинского периода и считали, что новое правительство лишь усугубляет старые проблемы. И те, и другие были озабочены наступлением на политические свободы, однако, признавая изъяны демократических практик 1990-х, не слишком упирали на контраст. Что же касается защиты «наследия 1990-х» от нападок критиков, то здесь усилия либералов были в большей мере сосредоточены на оправдании их собственных программ реформ, нежели на конструировании общего апологетического нарратива. В силу этого их дискурс скорее дополнял, нежели оспаривал образ «тяжелого десятилетия», на который опирается противопоставление ельцинских «девяностых» путинским «нулевым».
Ключевые слова: политическое использование прошлого, мнемоническая стратегия, либералы, «девяностые», «нулевые»
Восприятие и оценка прошлого опыта — один из факторов, влияющих на политическое поведение индивидов и групп, особенно когда речь идет о сложной социетальной трансформации. Неудивительно, что память о начальном периоде постсоветского транзита играет заметную роль в легитимации правящего режима и проводимой им политики, формирования идентичностей современных политических сил и отношения граждан к идее дальнейших реформ в современной России.
Ее новейшую историю принято делить на два этапа, которые часто противопоставляют друг другу: ельцинские «лихие девяностые» вспоминаются по контрасту со «стабильностью» путинских «нулевых». Первый период ассоциируется с тяготами реформ, «ослаблением государства», криминальным «беспределом», неконтролируемой децентрализацией власти и утратой былого влияния на мировую политику.
1 Статья выполнена при финансовой поддержке РФФИ, грант № 17-03-00322 «Конструирование смысловых рамок коллективной памяти в политическом дискурсе: «лихие девяностые» vs. «стабильные нулевые»».
Второй — с экономической стабилизацией, «наведением порядка», «укреплением вертикали» исполнительной власти, возвращением «сильного государства» и ростом международного авторитета России. Налицо бинарная конструкция, представляющая недавнее прошлое по принципу полюсов, наделяемых противоположными ценностными характеристиками. Конструкции такого рода часто используются в политической риторике. Они играют заметную роль в конструировании иден-тичностей групп, являются неотъемлемым элементом медийного дискурса, лежат в основе идеологических «измов» (Davies, 2013; Vuorinenetal. (Eds.), 2014). Упрощая сложную реальность, они задают удобную систему координат для политического действия.
Следует признать, что бинарная оппозиция «девяностых» и «нулевых» вполне отражает конфигурацию общественного мнения. Согласно недавнему исследованию Института социологии РАН, негативную оценку ельцинского этапа разделяет большинство россиян, причем разброс в ответах контрастных групп молодых (18-30 лет) и пожилых (51-60 лет) относительно несущественен по сравнению с различиями в их восприятии брежневского и путинского периодов (Латов, 2018, 128). Исследование, в ходе которого респондентам предлагалось оценить, насколько выбранные положительные и отрицательные характеристики общественной жизни типичны для этих трех эпох новейшей истории, выявило парадоксальность восприятия недавнего прошлого: массовое сознание гиперболизирует, с одной стороны, недостатки времен правления Ельцина, а с другой — достижения позднесоветского периода. На этом фоне путинский период воспринимается как частичное «преодоление потерь», причем «выгоды при В. В. Путине из-за когнитивно обусловленной асимметрии восприятия полезности не перекрывают в сознании людей потери при Б. Н. Ельцине, хотя с точки зрения стандартов брежневского времени большинство современных россиян живет, можно сказать, при самом настоящем коммунизме» (Латов, 2018, 126). На интегральные оценки «девяностых» не влияют отмеченные респондентами улучшения по таким характеристикам, как политические свободы, уважение церкви, возможность разбогатеть (Латов, 2018, 121).
Более ранние исследования левадовского ВЦИОМа показывают, что квалификация 1990-х как «тяжелого десятилетия» складывалась ретроспективно. Опросы, проводившиеся непосредственно в этот период, зафиксировали более значительный разброс позитивных и негативных оценок происходивших трансформаций по сравнению с данными, полученными в середине 2000-х гг. (Левинсон, 2007, 492-496). Согласно выводам А. Левинсона, начальный момент переоценки опыта девяностых годов совпал с добровольной отставкой Б. Ельцина и был следствием реакции недовольства и разочарования действиями его правительства. Приход к власти В. Путина, по стечению обстоятельств совпавший с началом третьего тысячелетия, воспринимался как начало новой эры. По наблюдениям А. Левинсона, в первой половине 2000-х гг. «1990-е подверглись не только гомогенизации, перекрашиванию в один цвет, но и ревизии. Мнение о том, что это было десятилетие исторического прорыва, изменившего к лучшему судьбы чуть ли не половины человечества, исчезло из обихода. Выдвинута прямо противоположная оценка тех же событий как катастрофы XX века» (Левинсон, 2007, 503).
Эта оценка действительно отражала жизненный опыт миллионов людей. Однако реальность была сложнее. Ведь тяготы реформ распределялись неравномерно, наряду с проигравшими были и те, кто так или иначе воспользовался новыми воз-
можностями: в 1990-х гг. кардинально изменилась ситуация на потребительском рынке, высшее образование стало массовым, появились не только новые стимулы, но и возможности для внутренней и внешней мобильности, происходила революция в области средств коммуникации и многое другое. Вместе с тем, между двумя политическими эпохами была несомненная преемственность, ведь экономическая стабилизация 2000-х опиралась на институты, созданные в 1990-х. Кроме того, с самого начала путинского президентства было очевидно, что «наведение порядка» происходит за счет ограничения политических свобод. «Перекрашивание в один цвет» оказалось возможно в силу избирательности памяти.
Забвение, как и память, — не только физиологические, но и социальные феномены. Личный опыт, откладываясь в воспоминаниях, вписывается в смысловые рамки (фреймы), усваиваемые индивидами через дискурсы, которые они потребляют и производят. Теории коллективной памяти рассматривают представления о прошлом не столько как достояние индивидов, сколько как производное от символов и нарративов, доступных в публичном пространстве, а также социальных средств их сохранения и передачи (Halbwachs, 1992; Irwin-Zarecka, 1994; Wertsch, 2002; Olick, 2007 и др.). При таком подходе, следует предположить, что оппозиция «лихих девяностых» и «стабильных нулевых» отражает не только объективные различия двух политических эпох, но и то, как эти различия оказались осмыслены в дискурсе. Это предположение поддерживается и теорией символической политики: ведь в начале 2000-х «очевидным» был лишь факт прихода нового президента, но не характер будущего политического курса. Сфера политики не является частью непосредственного жизненного опыта большинства граждан, поэтому ожидания, связанные со сменой власти, складываются в ответ на сигналы, подаваемые политическими акторами и «осведомленными» лидерами мнений (Edelman, 1972). В формировании представления о том, что приход В. В. Путина открывает новую политическую эру, определяющую роль должны были сыграть дискурсы самого президента, его сторонников и оппонентов, транслируемые СМИ. Все это побуждает к исследованию символической борьбы, продуктом которой стал миф о «лихих девяностых» и «стабильных нулевых».
Настоящая статья подготовлена в рамках исследовательского проекта о конструировании смысловых рамок коллективной памяти о девяностых и нулевых годах в российском политическом дискурсе. Предметом изучения являются символические структуры, задающие социальные паттерны воспоминания прошлого — то, что в современных исследованиях памяти принято называть collective memory в отличие от collected memory — массовой индивидуальной памяти, которая изучается на индивидуальном уровне (Olick, 1999; cf. Müller, 2004 и др.). По мысли Алейды Ассман, коллективная память характеризуется «наличием опоры в виде символов, которые закрепляют воспоминания для будущего» и обеспечивают их «императивную общность» для следующих поколений (Ассман, 2014, 32). «Символы, закрепляющие воспоминания», формируются усилиями многих социальных акторов — журналистов, публицистов, кинематографистов, художников и др. В этом ряду особая роль принадлежит политикам: память о недавнем прошлом служит им инструментом оправдания или критики текущих политических решений. Это одна из причин, по которой недавнее прошлое оказывается предметом внимания политиков раньше, чем к нему обращаются историки. Прибегая к этому ресурсу, они вольно или невольно включаются в борьбу интерпретаций постепенно становя-
щегося историей коллективного опыта, участвуют в формировании закрепляющих его мифов и стереотипов.
Результаты нашего исследования дискурса В. В. Путина показали, что обращение к опыту 1990-х гг. действительно играло важную роль в легитимации его власти и обосновании его политического курса. Поначалу конструирование оппозиции между «прежним» и «нынешним» было не столько результатом целенаправленной политики памяти, сколько следствием необходимости выстраивать собственную политическую идентичность, дистанцируясь от непопулярного предшественника, а также стремления соответствовать настроениям избирателей. Там, где этого требовал контекст, Путин признавал позитивное значение опыта 1990-х гг.— подчеркивал успехи в освоении «пространства демократии и рыночных отношений», говорил о «выборе в пользу свободы», рассуждал о преимуществах идеологического многообразия, хвалил миролюбивую внешнюю политику, позволившую наладить отношения с западными партнерами. Однако гораздо чаще он говорил об этом опыте критически, тем самым оттеняя достоинства своей собственной политики. Все ключевые идеологемы, которыми В. В. Путин описывал свою политику в начале 2000-х гг.— «сильное государство», «стабильность», «диктатура закона», «вертикаль власти», «единство», «порядок» — представлялись антитезой ельцинскому периоду. В дальнейшем, когда репертуар смыслов, закрепляющий оппозицию «нулевых» и «девяностых» уже вполне сложился, Путин охотно прибегал к нему, оправдывая собственные решения нежеланием повторения того, что было «тогда» (Малинова, 2018).
По-видимому, влияние путинского дискурса определялось не только его резонансом в целевой аудитории, но и тем, как он взаимодействовал с другими дискурсами. Поэтому наше исследование смысловых рамок коллективной памяти о недавнем прошлом было бы неполным без анализа его репрезентации в основных сегментах российского идеологического спектра. В этой статье мы проанализируем особенности обсуждения наследия девяностых в дискурсе политиков, имеющих репутацию либералов.
Этот сегмент объединяет сторонников демократических и рыночных реформ — именно так официально определялся вектор постсоветской трансформации. Для обозначения составляющих этот сегмент разнородных групп использовались разные термины («реформаторы», «сторонники Ельцина», «демократы»), однако к началу 2000-х гг. за ними более или менее закрепилось название «либералы» (Малинова, 2017). Переосмысление опыта первого десятилетия постсоветской трансформации в дискурсе либералов представляет особый интерес с точки зрения конструирования смысловых рамок памяти об этом периоде. С одной стороны, будучи в некотором смысле продолжателями «программы 1990-х», в начале 2000-х либералы выступали в роли авторитетных экспертов, оценивающих курс нового президента на предмет соответствия ранее выбранному вектору реформ. В зависимости от принципа, по которому выносился вердикт, «нулевые» могли либо рассматриваться как развитие «линии девяностых» (продолжение экономических реформ), либо противопоставляться им, но со знаком минус (свертывание политических свобод). С другой стороны, если у подвергавшегося критической ревизии «наследия девяностых» и могли найтись защитники, прежде всего их следовало искать в среде либеральных партий, претендующих на представительство тех, кто «состоялся» при новом режиме. В какой мере дискурс либералов в начале 2000-х гг. — в период, когда происходило отмеченное выше «перекрашивание в один цвет», — отвечал
этим предположениям? Как конструируемый в этом политическом сегменте образ «девяностых» соотносился с путинским? На эти вопросы мы попытаемся ответить в настоящей статье.
Материалом для нашего анализа послужили публикации лидеров либеральных партий в центральных СМИ в 2000-2004 гг. База данных, собранная автором в рамках предыдущих исследований, была дополнена поиском по ключевым словам в коллекции «Центральная пресса России» на платформе EastView, включающей полную подборку федеральных ежедневных газет и общественно-политических еженедельников, а также ведущие сетевые издания. Размер проанализированной выборки — 195 документов. Тематическое кодирование текстов проводилось в программе MAXODA 2018. Последующая сортировка по выделенным кодам позволила провести сравнительный анализ и выявить общие и различающиеся паттерны.
Политическое использование прошлого не всегда преследует цель формирования связного исторического нарратива. Мнемонические стратегии политиков, т.е. логика, определяющая их работу с прошлым, нередко подчинены сугубо практическим целям — оправданию конкретных решений, конструированию границ политических сообществ, привлечению сторонников, ослаблению противников и т.п. Для В. В. Путина на рассматриваемом этапе эта логика определялась необходимостью легитимировать свою власть и сформировать образ самостоятельного политика, в меру дистанцировавшись от утратившего популярность Б. Н. Ельцина. Критика наследия 1990-х облегчалась для него тем, что не будучи в этот период игроком «первого эшелона», он не нес персональной ответственности за «плохие» решения. Мнемонические же стратегии лидеров либеральных партий имели более сложную логику. С одной стороны, они были подчинены задачам борьбы за электорат и продолжения реформ, нацеленных на развитие рынка, демократии и правового государства. Это требовало оперативного реагирования на действия других акторов, в том числе — на их интерпретации недавнего прошлого. С другой стороны, в отличие от В. В. Путина, лидеры либеральных партий воспринимались современниками как «само олицетворение 90-х» (Рыжков, 2004). Неудивительно, что их мнемонические стратегии определялись стремлением реабилитировать собственные действия: это было важно для конструирования их политических идентичностей в настоящем. Паттерны, описываемые ниже, в значительной мере определялись именно прошлым политическим опытом либеральных политиков. Дискурс СПС, лидеры которого были главными идеологами и в какой-то мере организаторами экономических реформ 1990-х, был сосредоточен на их анализе и оправдании. Тогда как «Яблоко», и в 1990-х, и в 2000-х гг. игравшее роль демократической оппозиции, делало упор на негативные последствия «плохих» решений.
События 1990-х гг. представлялись в либеральном дискурсе как революция, порывающая с наследием социалистического «эксперимента» и возвращающая Россию на «нормальный», «цивилизованный» путь. Как писал Г. Явлинский в статье, посвященной 15-летию Декларации о суверенитете, в 1990 г. мы пытались освободиться «от политических наследников большевиков» и «тем самым восстановить собственную историческую традицию, вернуться к себе образца февраля-октября 1917 года» (Явлинский, 2005). Сходной версии придерживался и Е. Гайдар: «Россия в 1990-1993 годах пережила полномасштабную революцию с характерным для развитого индустриального общества ограниченным применением насилия, но тем не менее революцию» (Гайдар, 2004, 25).
При этом никто в либеральном лагере не был в полной мере удовлетворен результатами; настоятельной необходимостью представлялось продолжение реформ. Прежде всего — экономических. Правда, в данном пункте повестки «правых» и «яблочников» расходились. Первые боролись за продолжение начатого в 1990-х; они позитивно оценивали проведенную в начале 2000-х гг. налоговую реформу и изменение Трудового кодекса и стремились всячески стимулировать курс на структурные реформы. Эта тема была ключевой в электоральной повестке СПС в 2003 г. Как писал один из ее лидеров, «если мы и сейчас не осуществим реальных реформ, нам придется судорожно браться за дело через год — в гораздо более драматичной ситуации, при катастрофическом лимите времени» (Немцов, 2003). «Яблочники» же утверждали, что пока от реформ выиграло лишь меньшинство и предлагали «извлечь уроки из грубых ошибок последних десяти лет, выбросить на мусорную свалку бредни любителей пиночетовщины и реализовать новый либерально-демократический курс реформ для большинства» (Явлинский, 2001). Необходимость упрочения демократических институтов не вызывала таких разногласий: не считая себя ответственными за реформы политической системы, которыми Б. Н. Ельцин предпочитал руководить лично, лидеры «правых» были солидарны с мнением Г. Явлинского о том, что «заложить устойчивый фундамент демократии в России нам не удалось» (Явлинский, 2001; Немцов, Кара-Мурза, 2003). Таким образом, хотя две либеральные партии по-разному оценивали результаты ельцинского периода, их политическая идентичность в начале 2000-х гг. в равной мере определялись приверженностью целям «революции» 1990-х гг., за реализацию которых еще предстояло побороться.
Обращаясь к недавнему прошлому, политики из обеих либеральных партий чаще оперировали смысловой рамкой преемственности, тем самым возражая В. В. Путину, который стремился заработать очки, противопоставляя себя предшественнику. «Правые» справедливо подчеркивали, что путинская стабилизация — результат не только благоприятной экономической конъюнктуры, но и реформ 1990-х гг. Как писал Е. Гайдар, «на деле периоды российской истории неразрывно связаны. Чтобы существовала эффективная рыночная экономика, в которой доминирует частная собственность, свободные цены, конвертируемая валюта и шестой год кряду продолжается экономический рост, нужно было провести либеральные реформы на руинах советской системы» (Гайдар, 2004). Уже в качестве руководителя Института экономики переходного периода, бывший идеолог этих реформ доказывал, что налицо восстановительный рост, который на начальном этапе имеет высокие темпы, а затем затухает. Поэтому для сохранения положительных тенденций необходимы структурные реформы (Гайдар, 2003). В путинской «стабилизации» лидеры СПС хотели бы видеть залог дальнейшего движения к рынку и демократии. Поддерживая «программу Грефа», в первые годы правления В. В. Путина «правые» отзывались о его экономической политике весьма комплементарно. Как писал лидер думской фракции СПС Б. Немцов, «в экономике Путин проводит разумную либеральную политику». Но при этом он отмечал противоречивость путинской «позиции в вопросах гражданских прав и свобод» (Немцов, 2000). Позже «правые» стали критиковать власть за «отсутствие стратегического видения» и «уход от решения принципиальных проблем», подчеркивая, что нынешняя «стабильность» может обернуться «скатыванием страны к политическому и экономическому застою» (Немцов, 2003).
«Яблочники» также рассматривали путинский период как продолжение ельцинского, но в отличие от «правых» они не считали, что в 1990-х гг. был выбран правильный курс, который теперь нужно продолжать. По мнению Г. Явлинского, «в результате деятельности ряда правительств эпохи президента Ельцина в России сложилась политико-экономическая система, весьма отличная от классических представлений о рыночной демократии» (Явлинский, 2003). В В. В. Путине «яблочники» видели «представителя вполне конкретной политической и экономической корпоративной группы», приведенного к власти «на условиях ответственности перед ней и солидарности» (Явлинский, 2002).
Таким образом, если «правые» делали упор на позитивную преемственность (нынешнее «хорошо» — результат правильной политики 1990-х гг.), то «яблочники» стремились подчеркнуть преемственность негативную (то, что «плохо» сегодня — следствие неисправленных ошибок 1990-х гг.). Но опровергая оппозицию «плохих девяностых» — «хороших нулевых», обе мнемонические стратегии так или иначе поддерживали характерное для этой оппозиции представление о начальном периоде постсоветской трансформации как о трудном времени. Правда, причины тягот и лишений либералы видели не в реформах, а в наследии распадающегося советского уклада.
Сложнее было с конструированием альтернативной оппозиции: «нулевые» как утрата завоеваний «девяностых». Хотя либералы и квалифицировали действия путинской администрации, направленные на установление контроля над крупными медиа-холдингами, трансформацию партийной системы и формирование «управляемой демократии», как откат от демократических реформ, они не слишком склонны были противопоставлять новейшие «авторитарные тенденции» завоеваниям «славных девяностых». Причиной тому было отсутствие согласия в оценках политических результатов «ельцинского десятилетия» внутри либерального лагеря. Одни рассматривали эти результаты с точки зрения дихотомического выбора, сформулированного Б. Н. Ельциным: «либо по-прежнему сползать в коммунистический тупик, либо начать глубокие реформы, чтобы идти дорогой прогресса, которой движется все цивилизованное человечество» (Ельцин, 1993). Другие же справедливо указывали, что победа «демократов» не тождественна победе демократии и что именно решения, принятые в 1990-х гг., предопределили слабость российских демократических институтов. Причем разногласия имели место внутри обеих либеральных партий, поэтому, опасаясь раскола, их не слишком педалировали. Многие видели в путинской «управляемой демократии» развитие тенденции, сформированной критическими развилками 1990-х гг.— трагическими событиями осени 1993 г., итогом которых стала Конституция, закрепившая доминирование исполнительной власти над законодательной, а затем — президентскими выборами 1996 г., в ходе которых финансовые ресурсы олигархов и усилия политтехнологов обеспечили победу Б. Н. Ельцина. Как писал, разбирая прошлые ошибки либералов, М. Ходорковский, «пропуск в новейшую российскую историю авторитаризму выписали в 1996 г., когда очень специфическим образом Борис Ельцин во второй раз был сделан президентом России» (Ходорковский, 2005). По признанию А. Чубайса, решение о залоговых аукционах в 1995 г. действительно принималось в расчете
на то, чтобы побудить группу состоятельных банкиров поддержать Б. Н. Ельцина.
В«
основе этого решения лежала та же дихотомическая логика: «отнять командные высоты" у коммунистов, наполнить реальным содержанием формально узако-
ненную частную собственность или допустить поворот истории России вспять» (Гайдар, Чубайс, 2011, 85). Однако с течением времени эта логика теряла свою убедительность даже для тех, кто когда-то ей следовал. Например, руководитель Администрации президента в 1993 г., один из соратников Ельцина в период его конфликта с Верховным советом С. Филатов позже писал: «Тогда мы ее (демократию.— О.М.) защитили и реформы тоже. Но в 1996 году Ельцин пошел на сговор с олигархами, перечеркнув этим все, за что боролись, и сегодня как результат мы двигаемся в направлении управляемой демократии и вертикали власти сильного государства» (Филатов, 2003). Некоторые из тех, кто прежде поддерживал победы «демократов», в дальнейшем пересмотрели свои взгляды. Тем же, кто сохранил веру в правомерность дихотомического подхода, не так просто было отстаивать свое мнение в ситуации, когда «взамен появилось совсем не то, о чем думали люди, голосовавшие за демократию в 1990-1991 годах» (Явлинский, 2001). Так или иначе, противоречивость оценок политических результатов 1990-х гг. не позволяла широко использовать противопоставление былой «свободы» нынешним «авторитарным тенденциям», даже если ситуация со свободой слова и политическим плюрализмом при новом президенте выглядела очевидно хуже.
Поскольку лидеры либеральных партий играли заметные роли на политической сцене 1990-х гг., апология этого опыта была существенным элементом их мнемонических стратегий. Они снова и снова возвращались к вопросу: почему, «сражаясь с государственным социализмом, демократы поспособствовали утверждению в стране не общества европейского типа, рисовавшегося как идеал, а олигархически-бюрократической системы» (Шейнис, 2003)? Отвечая на него, «яблочники» критиковали решения Б. Н. Ельцина и реформы Е. Гайдара, а «правые» делали упор на структурные факторы и стечение обстоятельств.
Бессменно состоявшим в оппозиции «яблочникам» было сравнительно нетрудно связать свою прошлую политическую идентичность с нынешней: они сетовали на то, что к ним не прислушались, и возобладал «циничный, корыстный, идеологически вульгарный подход к реформам» (Явлинский, 2001). Критика этого подхода носила тотальный характер. В одном из своих интервью, отвечая на вопрос, что следует исправить в экономической политике, лидер «Яблока» пояснил свое понимание проблемы следующим образом: «Представьте, что вы художник и вам показывают картину, написанную кем-то, чья главная проблема состоит в том, что не получается замысел. И затем вас просят подправить, улучшить это произведение. По всей вероятности, вы откажетесь, сказав: единственное, что можно сделать, — это взять чистый лист и попробовать нарисовать все с самого начала» (Явлинский, 2000). Разумеется, такой возможности не было. «Яблочники» твердили о преимуществах разработанной Г. Явлинским еще для союзного правительства программы «500 дней» (Явлинский, 2000). Но поскольку эта программа не была реализована, публика вряд ли могла иметь о ней компетентное мнение. Конечно, к каждым выборам партия готовила программу, включавшую и предложения об экономической политике. Однако, не входя в правительство, действуя исключительно с думской трибуны, она могла реализовать лишь отдельные инициативы.
Лидерам СПС, ответственным за экономические реформы, о последствиях которых люди могли судить по собственному опыту, было сложнее оправдать свои действия. «Правые» справедливо напоминали, что реформы начинались в экстремальных условиях распада советской системы, когда «не было двух вещей — не
было экономики, почти не было государства» (Чубайс, 2003). В своих научных и публицистических работах Е. Гайдар и его соратники пытались объяснить, почему в сложившихся обстоятельствах принятые решения были единственно возможными. Действительно, многие проблемы, позднее вменявшиеся в вину «правительству реформаторов» — гиперинфляция, «съевшая» сбережения населения, стихийная «номенклатурная приватизация» — были последствиями решений союзного правительства. Роспуск СССР, поддержанный Верховным Советом РСФСР, позволил перенести принятие решений на уровень российских властей. Однако острейший кризис на потребительском, и прежде всего — продовольственном рынке, оставлял мало возможностей для маневра (Гайдар, 2009).
Это предопределило последовательность мер, за которую реформаторов потом много критиковали: сначала либерализация и финансовая стабилизация, затем — приватизация. По словам Е. Гайдара и А. Чубайса, «выбор варианта ускоренной либерализации цен и форсированного снятия ограничений на торговлю предотвратил катастрофический сценарий на продовольственном рынке страны весной 1992 года. Однако в условиях разрушенного контроля над денежной эмиссией в стране за это пришлось заплатить очень высокую цену» (Гайдар, Чубайс, 2011). «Шоковая» либерализация привела к резкому росту цен, который оставил травматический след в массовой памяти. Не меньше претензий впоследствии предъявлялось и к тому, как была проведена приватизация: она не только не способствовала росту массового благосостояния, но и для многих предприятий создала проблемы с управлением, обострившие и без того тяжелый экономический спад. Оправдывая свои решения, реформаторы напоминали, что на момент распада СССР «номенклатурная приватизация» уже шла полным ходом, поэтому необходимо было ввести ее «в цивилизованные рамки», и это было сделано вполне успешно в отношении сферы розничной торговли и предприятий бытового обслуживания, где проводилась денежная приватизация (Гайдар, Чубайс, 2011, 61-62). Однако применительно к крупной промышленности этот способ сочли невозможным — у граждан не было денег в объемах, сопоставимых с совокупной стоимостью всей государственной собственности, поэтому был выбран вариант бесплатной ваучерной приватизации. Но эффективно воспользоваться своими ваучерами для приобретения собственности смогло меньшинство; руководившему этой реформой А. Чубайсу позднее пеняли на несостоятельность заверений, что один ваучер будет эквивалентен двум «Волгам». Спустя годы он признавал, что «серьезной ошибкой» было то, что правительству не удалось наладить работу чековых инвестиционных фондов (ЧИФов), призванных помочь с приватизацией гражданам, не обладавшим никакой компетенцией в этой сфере. Но при этом упирал на то, что для контроля над ЧИФами требовалось создать систему, сопоставимую по сложности и влиятельности с банковским контролем — а в случае банковского контроля это удалось сделать лишь к концу 1990-х гг. (Гайдар, Чубайс, 2011, 67-70). Что касается последствий приватизации с точки зрения оптимизации управления, по признанию Гайдара и Чубайса, реформаторы понимали, что этот способ не позволит сразу передать предприятия в руки «эффективных собственников», однако уповали на рыночные механизмы, которые рано или поздно приведут к этому результату (Гайдар, Чубайс, 2011, 64).
Рассуждая об обстоятельствах экономических реформ 1990-х гг., лидеры СПС напоминали о множестве деталей, которые действительно выпадали из расхожего нарратива о «шоковой терапии». Но основной посыл их собственной истории сво-
дился к тому, что все было сделано правильно, а если нет — то в силу обстоятельств, которые от реформаторов не зависели. Их дискурс был сосредоточен скорее на «трудных решениях» и предотвращенных «катастрофах», нежели на людях, которым было «тяжело и плохо» (см. напр. Гайдар, 2004). В силу этого реабилитирующий дискурс «правых» составлял невыгодный контраст с дискурсом В. Путина: в его исполнении рассуждения о тяготах реформ служили официальным признанием травматического опыта сограждан, а популистская риторика, сочетавшая демонстрацию заботы о людях с явной или неявной критикой элит, казалось залогом того, что при новой власти все будет иначе (Малинова, 2018).
Эффективность или неэффективность описанных выше мнемонических стратегий невозможно оценить отдельно от других факторов, предопределивших политические неудачи либеральных партий в начале 2000-х гг. Как известно, в 1999 г. Союз правых сил и «Яблоко» в последний раз преодолели электоральный барьер на выборах в Государственную Думу по партийным спискам. В 2003 г., когда барьер был поднят с 5 до 7%, их представительство в Думе свелось к единичным мандатам, полученным по мажоритарной системе (4 у «Яблока» и 3 у СПС). С переходом в 2007 г. на пропорциональную систему либералы лишились представительства в парламенте и уже не смогли его восстановить в 2016 г., после возвращения смешанной системы и 5%-го барьера.
Некоторые исследователи считают этот электоральный крах результатом политических реформ 2000-х гг., нацеленных на создание ограниченного количества сильных партий, в том числе — за счет неравных условий конкуренции (использование «административного ресурса», отсутствие полноценного доступа к СМИ, фальсификация результатов голосования и проч.) (White, 2007). Другие показывают, что фатальная «тропа» поражений сформировалась не без участия самих либералов и обусловлена организационными и стратегическими ошибками в партийном строительстве, а также неправильным ведением избирательных кампаний (Fish, 1997; Hale, 2004). Видимо, и для того, и для другого есть основания. На наш взгляд, категорическое нежелание отнестись критически к опыту 1990-х гг. также внесло свою лепту в неудачи либеральных партий.
Весной 2004 г. в либеральном лагере разгорелся спор о необходимости «работы над ошибками», вызванный статьей «Кризис либерализма в России», опубликованной в «Ведомостях» за подписью находившегося в СИЗО экс-главы НК ЮКОС М. Ходорковского. Ее автор — один из главных спонсоров либеральных партий в избирательной кампании 2003 г. — с пафосом утверждал: «Те, кому судьбой и историей было доверено стать хранителями либеральных ценностей в нашей стране, со своей задачей не справились». М. Ходорковский критиковал «властных либералов» за то, что, проводя свои реформы, они пытались «игнорировать, во-первых, некоторые важные национально-исторические особенности развития России, во-вторых, жизненно важные интересы подавляющего большинства российского народа... Они думали об условиях жизни и труда для 10% россиян, готовых к решительным жизненным переменам в условиях отказа от государственного патернализма. А забыли — про 90%». Автор статьи призывал «проанализировать наши трагические ошибки и признать вину. Моральную и историческую» (Ходорковский, 2004).
Неделей позже «Ведомости» опубликовали статью В. Рыжкова, в прошлом одного из лидеров партии «Наш дом — Россия», на тот момент — независимого депута-
та Государственной Думы. Подхватывая критику М. Ходорковского, В. Рыжков объяснял неудачи либералов тем, что имена их лидеров «навсегда будут связаны с эпохой "ваучеров и малиновых пиджаков"», оставившей «в душе народа тяжелый и неприятный осадок» (Рыжков, 2004). В числе прочих шагов к преодолению кризиса автор статьи предлагал «либеральным лидерам, непосредственно ответственным за ошибки 90-х..., признать свою ответственность и отойти на второй план» (Рыжков, 2004).
Спустя еще неделю в той же газете был опубликован ответ Е. Гайдара, в котором идея покаяния категорически отвергалась. Бывший лидер ДВР и СПС доказывал, что экономическое благополучие 2000-х подтверждает эффективность реформ 1990-х, что недовольство реформами естественно, поскольку «люди в демократическом мире склонны считать улучшение жизни своей личной заслугой, а ответственность за неудачи предпочитают возлагать на правительство» (Гайдар, 2004).
«Яблочники» сделали вид, что к ним критика М. Ходорковского не относится.
Таким образом, «покаяние» за «лишения девяностых» не состоялось.
Подводя итоги, следует признать, что мнемонические стратегии либеральных партий вполне отвечали выстраиваемым ими политическим идентичностям. Стремясь представить себя в качестве продолжателей «рыночных и демократических реформ», и «правые», и «яблочники» подчеркивали преемственность «девяностых» и «нулевых». Первые делали это, поскольку надеялись сохранить влияние на экономическую политику через присутствие в исполнительной власти и экспертных структурах. Вторые — потому что критически относились к реформам ельцинского периода и считали, что новое правительство лишь усугубляет старые проблемы. И те, и другие были озабочены наступлением на политические свободы, однако, признавая изъяны демократических практик 1990-х, не слишком упирали на контраст. Таким образом, хотя либералы не поддерживали оппозицию «плохих девяностых» — «хороших нулевых», которая играла важную роль в легитимации нового президента, они не стремились формировать ностальгический образ «славных девяностых», апеллируя к прошлым демократическим завоеваниям.
Хотя защита «наследия девяностых» от нападок критиков была существенным элементом мнемонических стратегий либералов, их усилия были в большей мере сосредоточены на оправдании их собственных — реализованных или не реализованных — программ реформ, нежели на конструировании общего апологетического нарратива. При этом лидеры либеральных партий больше концентрировались на «трудных решениях» правящей элиты, нежели на анализе их последствий для сограждан. Последние в их дискурсе выступали скорее в качестве пассивного объекта заботы, нежели членов сообщества памяти, пережившего эпоху тяжелых, но необходимых реформ. Такой подход к защите «наследия девяностых» едва ли мог быть эффективным.
В целом, способы фреймирования памяти о недавнем прошлом в дискурсе либералов безусловно отличались от тех, которые в начале 2000-х гг. активно использовал В. Путин — прежде всего, потому, что в первом случае упор делался на преемственность, а во втором — на противопоставление. Вместе с тем, поскольку в рассматриваемый период в дискурсе либералов не было и намека на ностальгию по «славным девяностым», практики которых были объектом не только апологии, но и критики, их воспоминания скорее дополняли, нежели оспаривали образ «тяжелого десятилетия».
Библиографический список
Ассман, А. (2014). Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение.
Гайдар, Е. (2003, Февраль 2). Экономическая политика. Если обойтись без комплиментов. Новое время, 5, 20-22.
Гайдар, Е. (2004, Апрель 14). Либерализм: слухи о смерти преувеличены. Ведомости, 64, 5.
Гайдар, Е. (2004, Декабрь 21). Украина и Россия: что дальше? Итоги, 51, 24-28.
Гайдар, Е. (2009). В начале новой фазы. Свободная мысль, 5, 59-68.
Гайдар, Е., Чубайс, А. (2011). Развилки новейшей истории России. М.: ОГИ.
Ельцин, Б. Н. (1993, Март 23). Обращение Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина к гражданам России. Красная звезда, 65, 1.
Латов, Ю. В. (2018). Парадоксы восприятия современными россиянами России времен Л. И. Брежнева, Б. Н. Ельцина и В. В. Путина. Полис. Политические исследования, 5, 116-133. DOI: 10.17976/jpps/2018.05.20
Левинсон, А. (2007). 1990-е и 1990-й: Социологические материалы. Новое литературное обозрение, 2, 489-503.
Малинова, О. Ю. (2017). Конструирование «либерализма» в постсоветской России: Наследие 1990-х в идеологических битвах 2000-х. Полития, 1(84), 6-28.
Малинова, О. Ю. (2018). Обоснование политики 2000-х годов в дискурсе В. В. Путина и формирование мифа о «лихих девяностых». Политическая наука, 3, 45-69. DOI: 10.31249/ poln/2018.03.03
Немцов, Б. (2000, Ноябрь 11). Государство — это мы. Московские новости, 5.
Немцов, Б. (2003, Март 15). Стратегия России. Свобода, собственность, эффективное государство. Независимая газета, 58 (2891), 1.
Немцов, Б., Кара-Мурза, В. (мл.) (2003, Май 23). Путинский курс — прорыв или тупик? Размышления после трех лет правления второго президента. Независимая газета, 100, 1.
Рыжков, В. (2004, Апрель 5). Осмысление: апрельские тезисы о либерализме. Ведомости, 57, 5.
Филатов, С. (2003, Октябрь 2) Это была смертельная схватка за власть. Россия, 40, 8.
Ходорковский, М. (2004, Март 29). Кризис либерализма в России. Ведомости, 52, 5.
Ходорковский, М. (2005, Август 1). Левый поворот. Ведомости, 139, 5.
Чубайс, А. (2003, Октябрь 1) Миссия России в XXI веке. Независимая газета, 209, 1.
Шейнис, В. (2003, Октябрь 7). Октябрь 1993-го: конец переходной эпохи. Независимая газета, 214, 11.
Явлинский, Г. (2000, Август 26) Не все сбылось так, как задумывалось. Экономика и жизнь, 34, 1.
Явлинский, Г. (2000, Ноябрь 11). Иная реформа. Возможна другая стратегия переходного периода. Независимая газета, 213(2275), 9.
Явлинский, Г. (2001, Июнь 19). Новый курс. Московские новости, 25, 10.
Явлинский, Г. (2001, Июнь 28). Либерализм для всех. Общая газета, 26, с. 7.
Явлинский, Г. (2001, Август 20). Демократия для толстых. Новая газета, 59, 1.
Явлинский, Г. (2002, Декабрь 11). «Добрый царь» как фактор риска. Московские новости, 44, 8.
Явлинский, Г. (2003, Май 13). Периферийный капитализм. Московские новости, 18, 10.
Явлинский, Г. (2005, Июнь 15) День независимости от большевизма. Известия, 4.
Davies, M. (2013). Opposition and Ideology in News Discourse. L., etc.: Bloomsbury.
Fish, S. M. (1997). The Predicament of Russian Liberalism: Evidence from the December 1995 Parliamentary Elections. Europe-Asia Studies, 49(2), 191-220.
Halbwachs, M. (1992). On Collective Memory. Chicago Il.: University of Chicago Press.
Hale, H. E. (2004). Yabloko and the Challenge of Building a Liberal Party in Russia. Europe-Asia Studies, 56(7), 993-1020.
Irwin-Zarecka, I. (1994). Frames of Remembrance. The Dynamics of Collective Memory. New Brunswick etc.: Transaction Publishers.
Müller, J. -W. (2004) Introduction: the power of memory, the memory of power and the power over memory. In J. -W. Müller (Ed.) Memory and Power in Post-War Europe. Studies in the Presence of the Past (pp. 1-35). Cambridge: Cambridge University Press.
Olick, J. (1999). Collective Memory: Two Cultures. Sociological Theory, 17(3): 333-348.
Olick, J. (2007). The Politics of Regret. On Collective Memory and Historical Responsibility. L., N.Y.: Routledge.
Vuorinen, M., Kotilainen, N. & Huhtinen, A.-M. (Eds.) (2014). Binaries in Battle: Representations of Division and Conflict. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing.
Wertsch, J. V. (2002). Voices of Collective Remembering. Cambridge: Cambridge University Press.
White, D. (2007). Victims of a Managed Democracy? Explaining the Electoral Decline of the Yabloko Party. Demokratizatsiya, 15(2), 209-229.
Статья поступила в редакцию 09.08.2019 Статья принята к публикации 28.08.2019
Для цитирования: Малинова О. Ю. Конструирование смысловых рамок памяти о реформах
1990-х гг. в либеральном дискурсе 2000-х гг.— Южно-российский журнал социальных наук.
2019. Т. 20. № 3. С. 91-105.
FRAMING MEMORY ABOUT THE REFORMS OF THE 1990S IN THE LIBERAL DISCOURSE IN THE 2000S O. Yu. Malinova
Olga Yu. Malinova, Higher School of Economics, Myasnitskaya Str., 20, Moscow, 101000, Russia. E-mail: [email protected]. ORCID 0000-0002-2754-8055
Acknowledgement. The research was carried out through the financial support of the Russian Foundation for Basic Research, grant № 17-03-00322 (Constructing frames of collective memory in the political discourse: the "hard 1990s" vs. the "stable 2000s").
Abstract. The article is part of the research project on the construction of collective memory frames about the 1990s and the 2000s in Russian political discourse. It explores the specificity of the 1990s' reforms representation in the discourse of the reputed "liberals". The analysis is based on the publications of the liberal parties' leaders in federal media in 2000-2001. The thematic coding of the texts was carried out on the basis of MAXQDA 2018 (application). The subsequent assortment of the coded fragments enabled the author to reveal the common and the distinctive patterns of representation. The mnemonic strategies of the liberals, i.e. the logic they followed while "using" the recent past for political purposes, was subjected to their struggle for the "market" and "democratic" reforms. Their desire to rehabilitate their own roles in the 1990s contributed to this strategy. As they were focused on further reforms in the sphere of economy, the leaders of both "Soyuz Pravykh Sil" and "Yabloko" parties tended to emphasize the succession between the 1990s and the 2000s. The former did so because they hoped to influence the economic policy of the new president through their representatives in the government and with the help of expert organizations. The latter were critical of both Yeltsin's and Putin's reforms and argued that the the policy of new government aggravates old problems. Both were concerned with Putin's attacks on democratic freedoms. Yet, aware of the defects of the 1990s democratic practices they did not emphasize the contrast between the "new authoritarianism" and the "past freedoms". The liberals did their best to defend the legacy of the 1990s from the newly arising criticism, but while doing so they were much more concerned with the rehabilitation of their own programs of political reforms than with constructing a
general apologetic narrative. As a result, their discourse contributed to, rather than challenged the image of Yeltsin's' 1990s and Putin's 2000s.
Keywords: use of the past for political purposes, mnemonic strategy, the liberals, the 1990s, the 2000s.
DOI: 10.31429/26190567-20-3-91-105 References
Assman, A. (2014). Dlinnaia ten'proshlogo: Memorial'naia kul'tura i istoricheskaia politika [The Long Shadow of the Past: Culture of Memory and Historical Politics]. Moskva: Novoe literaturnoe obozrenie.
Chubais, A. (2003, October 1). Missia Rossii v XXI veke [Russia's mission in the 21st century].
Nezavisimaia gazeta [Independent Newspaper], 209, 1. Davies, M. (2013). Opposition and Ideology in News Discourse. L., etc.: Bloomsbury. Filatov, S. (2003, October 2). Eto byla smertel'naia skhvatka za vlast' [It was a Mortal Combat for
Power]. Rossia [Russia], 40, 8. Fish, S. M. (1997). The Predicament of Russian Liberalism: Evidence from the December 1995
Parliamentary Elections. Europe-Asia Studies, 49(2), 191-220. Gaidar, Ye. (2003, February 2). Ekonomicheskaia politika. Esli oboitis' bez komplimentov [Economic
Policy as It is]. Novoe vremia [The New Times], 5, 20-22. Gaidar, Ye. (2004, April 14). Liberalizm: slukhi o smerti preuvelicheny [The Rumors of the Demise
of Liberalism are Terribly Exaggerated]. Vedomosti [Vedomosti], 64, 5. Gaidar, Ye. (2004, December 21). Ukraina i Rossia: chto dal'she? [Ukraine and Russia: What Next?] Itogi [Itogi], 51, 24-28.
Gaidar, Ye. (2009). V nachale novoi fazy [In the Beginning of the New Stage]. Svobodnaia mysl'
[Free Thought], 5, 59-68. Gaidar, Ye. & Chubais, A. (2011). Razvilki noveishei istorii [The Crossroads of Contemporary History]. Moscow: OGI.
Halbwachs, M. (1992). On Collective Memory. Chicago Il.: University of Chicago Press.
Hale, H. E. (2004). Yabloko and the Challenge of Building a Liberal Party in Russia. Europe-Asia
Studies, 56(7), 993-1020. Irwin-Zarecka, I. (1994). Frames of Remembrance. The Dynamics of Collective Memory. New Brunswick etc.: Transaction Publishers. Khodorkovskii, M. (2004, March 29). Krisis liberalizma v Rossii [The Crisis of Liberalism in Russia].
Vedomosti [Vedomosti], 52, 5. Khodorkovskii, M. (2005, August 1). Levyi povorot [The Turn to the Left]. Vedomosti [Vedomosti], 139, 5.
Latov, Yu. V. (2018). Paradoksy vosprijatija sovremennymi rossijanami Rossii vremen L. I. Brezhne-va, B. N. Yeltsina i V. V. Putina [Paradoxes of Memory of the Recent Past: USSR Under Brezhnev, Russia Under Yeltsin and Putin in Perception of the Current Generation of Russians]. Polis. Politicheskie issledovanija [Polis. Political Studies], 5, 116-133. DOI: 10.17976/jpps/2018.05.20 Levinson, A. (2007). 1990-ie i 1990-j: Sotsiologicheskie materialy [The 1990s and 1990: Sociological
Materials]. Novoe literaturnoe obozrenie [Russian Studies in Literature], 2, 489-503. Malinova, O. Yu. (2017). Konstruirovanie "liberalizma" v postsovetskoi Rossii: Nasledie 1990-kh v ideologicheskikh bitvakh 2000-kh [Constructing "Liberalism" in Post-Soviet Russia: the Legacy of the 1990s in the Ideological Battles of the 2000s]. Politia [Politeia], 1(84), 6-28. Malinova, O. Yu (2018). Obosnovanie politiki 2000-kh godov v diskurse V. V. Putina i formirovanie mifa o "likhikh devianostykh" [Justification of Policy of the 2000s in V. V. Putin's Discourse and Constructing the Myth About "the Hard 1990s"]. Politicheskaia nauka [Political Science], 3, 45-69. DOI: 10.31249/poln/2018.03.03
Müller, J. -W. (2004) Introduction: the power of memory, the memory of power and the power over memory. In J. -W. Müller (Ed.) Memory and Power in Post-War Europe. Studies in the Presence of the Past (pp. 1-35). Cambridge: Cambridge University Press.
Nemtsov, B. (2000, November 11). Gosudarstvo — eto my [We are the State]. Moskovskie novosti [Moscow News], 5.
Nemtsov, B. (2003, March 15). Strategiia Rossii. Svoboda, sobstvennost', effectivnoe gosudarstvo [The Strategy of Russia: Freedom, Property, Effective State]. Nezavisimaiagazeta [Independent Newspaper], 58(2891), 1.
Nemtsov, B. & Kara-Murza V. (jr) (2003, May 23). Putinskii kurs — proryv ili tupik? Razmyshleniia posle triokh let pravleniia vtorogo prezidenta [Is Putin's course a breakthrough or a deadlock? Thoughts on the Three Years of the Second President's Rule]. Nezavisimaia gazeta [Independent Newspaper], 100, 1.
Olick, J. (1999). Collective Memory: Two Cultures. Sociological Theory, 17(3): 333-348.
Olick, J. (2007). The Politics of Regret. On Collective Memory and Historical Responsibility. L., N.Y.: Routledge.
Ryzhkov, V. (2004, April 5). Osmyslenie: aprel'skie tezisy o liberalizme [Comprehending April Propositions on Liberalism]. Vedomosti [Vedomosti.], 57, 5.
Sheinis, V. (2003, October 7). Oktiabr'1993-go: konetc perekhodnoi epokhi [October of 1993: The End of the Transition Epoch]. Nezavisimaia gazeta [Independent Newspaper], 214, 11.
Vuorinen, M., Kotilainen, N. & Huhtinen, A.-M. (Eds.) (2014). Binaries in Battle: Representations of Division and Conflict. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing.
Wertsch, J. V. (2002). Voices of Collective Remembering. Cambridge: Cambridge University Press.
White, D. (2007). Victims of a Managed Democracy? Explaining the Electoral Decline of the Yabloko Party. Demokratizatsiya, 15(2), 209-229.
Yeltsin, B. N. (1993, March 23). Obrashchenie presidenta Rossiiskoi Federatsii B. N. Yeltsina k grazhdanam Rossii [The Address of the President of the Russian Federation Boris Yeltsin to the Citizens of Russia]. Krasnaia Zvezda [Krasnaia Zvezda], 65, 1.
Yavlinskii, G. (2000, August 26) Ne vsio sbylos' kak zadumyvalos' [Frustrated Hopes]. Economika i zhizn' [Economy and Life], 34, 1.
Yavlinskii, G. (2000, November 11). Inaia reforma. Vozmozhna drugaia strategiia perekhodnogo perioda [A Different Reform. Another Strategy of Transition is Possible]. Nezavisimaia gazeta [Independent Newspaper], 213(2275), 9.
Yavlinskii, G. (2001, June 19). Novyi kurs [The New Course]. Moskovskie novosti [Moscow News], 25, 10.
Yavlinskii, G. (2001, June 28). Liberalizm dlia vsekh [Liberalism for everybody]. Obshchaia gazeta [Obshchaia Gazeta], 26, 7.
Yavlinskii, G. (2001, August 20). Demokratija dlia tolstykh [Democracy for the Fat]. Novaia gazeta [Novaya Gazeta], 59, 1.
Yavlinskii, G. (2002, December 11). "Dobryi tsar'" kak factor riska [The" good tsar" as a factor of risk]. Moskovskie novosti [Moscow News], 44, 8.
Yavlinskii, G. (2003, May 13). Periferijnyj capitalism [A Periphery Capitalism]. Moskovskie novosti [The Moscow News], 18, 10.
Yavlinskii, G. (2005, June 15) Den' nezavisimosti ot bolshevizma [The Day of Independence: Freedom from Bolshevism]. Izvestia [Izvestia], 4.
Received 09.08.2019 Accepted 28.08.2019
For citation: Malinova O. Yu. Framing Memory about the Reforms of the 1990s in the Liberal
Discourse in the 2000s. — South-Russian Journal of Social Sciences. 2019. Vol. 20. No. 3. Pp. 91-105.
© 2019 by the author(s). This article is an open access article distributed under the terms and conditions of the Creative Commons Attribution (CC BY) license (http://creativecommons.org/licenses/by/4.0/).
