CC BY-NC-ND
108
Н.В. Иллерицкая
КОНСТРУИРОВАНИЕ ПРОШЛОГО В КОНТЕКСТЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО МНОГООБРАЗИЯ
Автор статьи показывает, что для современного историка обращение к историографическому опыту является наиболее действенным аргументом в пользу позитивных исследовательских возможностей исторического знания. Поворот в сторону безусловного учета историографического опыта в практике исторических исследований закрепился в ходе «историографической революции» второй половины ХХ в. Учет историографического опыта является главным условием конструирования современного образа исторической науки, ее теоретических и методологических оснований.
Ключевые слова: историография, историографический опыт, конструирование прошлого, информационная теория, историческая реальность.
ХХ столетие разрушило веру общества в правдивость исторического знания, которая основывалась на представлении о преемственности исторического развития человеческой цивилизации и, следовательно, возможности использовать опыт прошлого для решения проблем настоящего и построения будущего. Драматическая история ХХ в. подорвала убежденность в «пользе истории», в ее роли «наставницы» для человеческого общежития.
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. в ходе «историографической революции» существенно трансформировалось историописание и изменился облик истории. В начале третьего тысячелетия профессиональное историческое сообщество, пережив интеллектуальную революцию 1960-1980-х годов, прагматический и культурный
© Иллерицкая Н.В., 2013
повороты 1990-х годов, искало способы легитимации собственной познавательной деятельности.
«Лингвистический поворот» 1970-х годов стал последней вспышкой лингвистической парадигмы в гуманитарном знании. Прагматический поворот, связанный с переосмыслением практики, наметился уже в межвоенный период. Интерес к субъекту то усиливался, то ослабевал в гуманитарном знании. Очевидно, что интеллектуальная история ХХ в. важной составной частью которой является историография, развивалась вовсе не линейно, а в режиме приливов и отливов1.
Обсуждение вопросов, поставленных перед исторической наукой современным обществом, невозможно без анализа теоретических оснований и исследовательской практики историографии. Термин «историография» наполняется сейчас самым разным содержанием: в данной статье этот термин будет употребляться для обозначения описания историками жизни прошлого, поскольку о прошлом мы знаем только то, что о нем сообщают нам историки, труды которых в историографических исследованиях выступают как первичный источник.
Тема общественного потенциала исторической науки в последнее десятилетие стала одной из наиболее дискуссионных в историографии. Историки задаются вопросами: какое место занимает история в современной культуре? каково назначение современных профессиональных историков? что может дать история для решения наболевших вопросов современности? как она сегодня «учит жизни», как она вообще может кого-либо учить жизни, если опирается на принцип историчности постоянно меняющейся реальности? могут ли быть «оправданы» профессиональные занятия историей? почему нам вообще нужно знать о существовании прошлого? не исчезает ли у современного человека потребность в знании о прошлом (ведь есть немало обществ, которым история как научное знание совершенно не нужна, им достаточно мифологического восприятия истории, которое вовсе не предполагает целенаправленного изучения прошлого в целях расширения знания о нем, особенно если речь идет о знании, добытом в научном исследовании)?2.
Сегодня историки в своем большинстве понимают историю как специализированную науку о прошлой социальной реальности. В этой связи важно определить, какую роль в современной концептуализации истории имеет понятие социальной реальности.
В рамках разделения «наук о природе» и «наук о духе» в конце XIX в. именно В. Дильтей ввел понятие социальной реальности, которое впоследствии получило широкое признание и распространение3. Социальная реальность есть продукт человеческих действий. Понятие конструируемой социальной реальности, развиваемое современными историками, отрицает «объективную» социальную действительность. Поэтому представление о том, что социальная реальность определяется тем, что мы о ней думаем, постепенно входит в общественное сознание. История часто тоже только то, что мы о ней думаем. Именно поэтому для обсуждения вопросов, поставленных перед исторической наукой современным обществом, необходим анализ историографических практик XX-XXI вв.
То, что история занимается изучением прошлого, не означает, что она не связана с настоящим. Ангажированность историков своим временем, своей культурой определяет расстановку акцентов на тех или иных факторах, создавая неиссякаемый источник дискуссий о том, каким образом историк это делает4. Сложившуюся ситуацию тонко подметил К. Поппер, который писал: «...все историки исходят из того, что история - это то, что случилось в прошлом, но в то же время многие полагают, что история всегда заканчивается сегодня, в этот самый момент времени»5.
А возможно ли вообще научное знание о прошлом? Сам тезис о том, что история является наукой, до сих пор вызывает определенные сомнения. История признается наукой уже более ста лет, и на протяжении всего этого времени не утихают разговоры о специфике, особенностях и характере научных методов, присущих современному историческому знанию. Если историк конструирует образ прошлого, стало быть, он управляет этим прошлым, так о какой же исторической правде в его исследованиях можно говорить?
Конструктивистский подход в отношении высказываний о прошлом сейчас весьма популярен среди профессиональных историков. Термин «конструктивизм» вошел в активное употребление в конце 70-х годов XX в. для обозначения теоретических и методологических установок в гуманитарных науках, подчеркивающих роль социальных ценностей и познавательных мотивов в построении «картины мира» данной культуры6. Согласно методологическому принципу конструктивизма знания не содержатся непосредственно в «объективной действительности» и не извлекаются из нее «в ходе движения от относительной
к абсолютной истине», а строятся (конструируются) познающим субъектом в виде различных моделей7. В этом плане конструктивизм стоит на позиции плюрализма или множественности истины.
Понятие «конструктивизм» не имеет четких смысловых границ. Это мировоззрение, а точнее - отрицательная реакция на наивный реализм8. В рамках конструктивизма принято говорить не об истинности или ложности модели, а об ее соответствии или несоответствии научной картине мира. А тогда что же представляет собой повествование историка о прошлом - конструкцию, миф или знание? Представляется, что в истории все это переплетено, но хотелось бы подчеркнуть, что знание у профессиональных историков все же превалирует. История обладает своими методами установления научной истины как результата согласия - в этом смысле она похожа на любую другую науку. Конечно, предмет истории ей непосредственно не дан, историку доступны лишь оставленные в настоящем следы прошлого. Но у историков есть профессиональные способы отсеять выдумки, предвзятые оценки и восстановить последовательность событий. Поэтому история способна дать достаточно взвешенную и адекватную картину прошлого9.
Такие эвристические идеи, касающиеся механизмов познания и восприятия прошлого историками, могли получить право на существование и развитие только в плюралистической интеллектуальной ситуации ХХ в., поскольку одним из главных достижений этого столетия явилось понимание разрыва между тем, «как история делается», как она описывается историческими памятниками и документами, и тем, как она конструируется самими историками.
С этой точки зрения хотелось бы остановиться на проблеме информации, приобретающей в наше время огромное значение. В философии формируется мнение о необходимости объединения всего научного знания в единую систему, где каждая наука должна занять свою нишу в зависимости от особенностей передачи, хранения и переработки информации. Для историков проблема информации приобретает специфическое звучание: есть мнение, что необходимо создать «информационную версию» исторического источниковедения, которая позволит включить исторические изыскания в контекст современных междисциплинарных исследований. И в этом направлении есть уже определенные наработки10.
Впервые о возможности приложения теории информации к историческим исследованиям еще в начале 1980-х годов высказался И.Д. Ковальченко, который предположил, что исто-
рический источник - это прежде всего источник информации, а источниковедение - это отрасль исторической науки, занимающаяся извлечением и изучением информации, содержащейся в источнике11. Точка зрения И.Д. Ковальченко не нашла широкой поддержки среди историков, поскольку тогда принять естественнонаучную теорию как методологическую основу исторических исследований было невозможно12.
Ситуация стала меняться в начале XXI в., когда в современной науке был провозглашен курс на интегративные исследования. Гуманитарные науки оказались в ситуации поиска общенаучных оснований для междисциплинарных исследований. Так, в качестве общенаучной методологии для исторического исследования оказалось возможным привлечь теорию информации, которая существенно видоизменяла основной объект исторического исследования13. Каждый исторический источник с точки зрения этой теории представлял собой источник информации. Ранее в качестве объекта рассматривался источник как носитель открытой информации, теперь же основным объектом изучения становится вся информация, в том числе скрыто присутствующая в источнике. Решение практических вопросов исследования исторической информации потребовало внимания к проблемам теоретического осмысления соотношения понятий «информация» и «история», «информация» и «исторический источник».
Информационная теория источника понимает исторический источник как систему, которая выглядит следующим образом: «информация - создатель информации - носитель информации». Историк в предложенной модели отсутствует. Но очень важно, что сторонники информационной теории источника задумались о месте историка, отчетливо понимая, что историк выступает и как интерпретатор прошлого и как создатель новой информации. Поэтому историк появляется в новой модели, связанной с историографическим источником (или историческим источником 2), в которой фиксируется интеллектуальный контекст историописания. Тогда формула «исторического источника 2» или историографического источника - носителя исторического знания - выглядит следующим образом: «информация 1 -создатель источника - исторический источник 1 - информация 2 - историк - исторический источник 2»14. Для истории историописания предложенная модель историографического источника представляется наиболее плодотворной и должна быть востребована современными специалистами-историографами.
Тяга историков к представлению исторического знания как строгого пошла еще дальше. В настоящее время научное сообщество активно обсуждает когнитивно-информационную теорию исторического источника15. Эта теория пытается связать воедино такие понятия, как информация, психология и источниковедение. Когнитивно-информационная теория претендует на то, что она дает нам новационную концепцию исторической науки. Вводится новое понятие продуктов интеллектуальной деятельности, которые, по мнению авторов, представляют собой реальные объекты, доступные непосредственному наблюдению. Они могут стать предметами изучения, в том числе сравнительного и математического. Таким образом, считают авторы концепции, становится возможным полноценный «диалог со временем», т. е. непосредственное обращение современных авторов к опыту прошлого с вопросами, важными сегодня. Так, история, по мнению авторов теории, возвращает себе утраченную на время функцию «учительницы жизни»16.
Когнитивно-информационная теория может вдохновить историков, занимающихся событийной историей. Им будут импонировать сразу несколько выводов, следующих из этой теории: 1) утверждение о безусловной познаваемости и прогрессивности исторического процесса; 2) представление о возможности перевода эмпирического опыта в новое научное знание; и главное 3) утверждение, что теоретическая история не только возможна, но она существует.
Когнитивная теория истории положительно решает вопрос о способности исторического знания конструировать модели и процессы будущего, т. е. предвидеть будущее. Главным же своим достижением авторы когнитивно-информационной теории считают то, что они доказали, что история в их версии может быть строгой и точной наукой17 и, следовательно, есть реальная возможность использовать историческое знание для конструирования моделей и процессов будущего18.
Очевидно, что весь пафос когнитивно-информационной теории направлен против релятивизма постмодернистских теорий и субъективизма исторических источников. Поэтому авторы вводят понятие интеллектуального продукта как вещи, разграничив его с понятием «произведение», что, по их мнению, должно обеспечить элиминирование субъективного фактора в историческом исследовании19.
На взгляд историографа, предложенный вариант превращения исторического знания в строгую науку для историографического
исследования малопродуктивен. В историографическом исследовании нет нужды преодолевать субъективизм историографического источника. Историограф имеет дело главным образом с произведениями, где авторство выражено в очевидно субъективной форме, и в этом видится особая интеллектуальная ценность историографического источника. Без понимания и приятия авторской субъективности историография не может позиционировать себя как самостоятельная историческая дисциплина, научный статус которой обеспечивается профессиональными исследовательскими технологиями. Конечно, историографический анализ претендует на то, что он включает в себя ряд стадий научного познания - от гипотезы к постижению смысла, а от него - к новым доказательным выводам. Но то, что современное историческое объяснение не соответствует жестким критериям научности в стиле XIX в., с точки зрения историографии не делает историческое познание менее строгим в плане соответствия высоким профессиональным стандартам20.
В ХХ в. еще сохранялся традиционный смысл «истории-реальности» как бытия человека во времени. Но в последние десятилетия прошлого столетия понятие истории-реальности стало наполняться новым содержанием. Утверждалось, что историческое прошлое - это искусственная конструкция, что поставило под сомнение «...1) само понятие об исторической реальности, а с ним и собственную идентичность историка, его профессиональный суверенитет (стерев казавшуюся нерушимой грань между историей и литературой); 2) критерии достоверности источника (размыв границу между фактом и вымыслом). 3) веру в возможности исторического познания и стремление к объективной истине.»21. А ведь все перечисленное - это фундаментальные принципы исторической науки. Отрицание этих принципов является отрицанием самой классической исторической науки. Не случайно в основании работ представителей «новой интеллектуальной истории», сосредоточивших усилия на изучении художественной стороны процесса исторического творчества, лежала идея ревизии содержания исторической реальности как предмета изучения, поскольку исторические тексты только создают «образ реальности» или «эффект реальности»22.
С середины 1980-х годов поиск новых объяснительных моделей в истории расширил круг интерпретаций. Это время стало пиком интенсивности теоретических и практических усилий историков, стремящихся реализовать «директивы интегрального
объяснения». Они считали, что все исторические интерпретации являются условными, относительными и сконструированными. Именно поэтому внимание необходимо было концентрировать на формах устной и письменной речи, на их взаимодействии в текстах исторических документов, памятниках письменности и в научных исторических сочинениях.
На страницах научной исторической периодики 1990-х годов замелькала фраза «лингвистический поворот». Следствием этого стало обращение историков к теории лингвистики и филологии, связанной с основами человеческого восприятия и понимания, т. е. к постмодернистским историческим практикам. Важно подчеркнуть, что, хотя эти практики и были инициированы современной критической философией истории, коренятся они в состоянии самой исторической дисциплины и умонастроении историков. «Лингвистический поворот» стал проявлением всеобщего культурного сдвига и воплотил в себе все, что долго вызревало в самом историческом познании, хотя он и ударил по самым болевым точкам изучения истории.
Проблемные поля историографии, сформированные «лингвистическим поворотом», включали соотношения истории и литературы, исторического текста и исторической «реальности», выявление историографических стилей историков, определение убедительности конструкций историков через эффективное использование языка23. Главный вызов был направлен против объекта исторического познания, который выступает в новом толковании как то, что конструируется языком и дискурсивной практикой. Язык рассматривается не как средство коммуникации, а как главный смыслообразующий фактор, детерминирующий мышление и поведение. Применительно к истории это означает констатацию того обстоятельства, что всякое осмысленное утверждение, касающееся прошлого, соотносит нас не с самим прошлым, но с той или иной языковой моделью прошлого. Прошлое же нельзя увидеть не потому, что оно уже ушло из бытия, а потому, что оно не имеет никакого смысла вне той языковой формы, с помощью которой оно высказывается. Прошлое как таковое не может стать и объектом познания, в лучшем случае оно предполагается в связи со способами функционирования текста. Важнейшим постулатом постструктуралистского историографического дискурса является признание непрозрачности исторического текста как по отношению к описываемому в нем прошлому, так и по отношению к намерениям автора этого текста24.
Сами по себе деконструктивистские идеи о тексте как о смысловом пространстве постоянно возобновляющихся интерпретаций принесли пользу историкам. Они освободили исследовательское сознание от стереотипов, касающихся памятников письменности как законченных произведений, имеющих раз и навсегда данную идею. Они радикально его преобразовывали и включили в число своих задач новый круг проблем: исследование мыслительного инструментария, стилей мышления исторических персонажей, конкретных моделей и приемов концептуализации социума; формальных и неформальных институтов общения, в том числе и профессиональных, изучение социальных и интеллектуальных контекстов, теорий и систем представлений25. Но таким образом активно трансформировалось традиционное исследовательское пространство историка. На первый план выдвинулась личность, и центр тяжести перенесся на изучение индивидуальных стратегий (отсюда новые возможности для развития исторической биографии и политической истории).
И все же тревоги историков, связанные с постмодерном, оказались напрасными. Они пережили постмодернистское наступление и практически не отреагировали на него в практике историописа-ния: годы шли, а исторические труды в духе постмодернизма не появлялись. Предположение о том, что историки могут говорить все, что им нравится, совершенно противоположно основанному на свидетельствах характеру исторической дисциплины. Постмодернизм правильнее всего может быть понят как антиреализм, обладающий излишне сложным взглядом на реальность. Постмодернистская позиция предполагает безграничную свободу выбора в том, что можно думать и понимать о реальности, что для историков, учитывая технологии их исследований, практически невыполнимо.
На практике историки не могли и не хотели отказаться от ответа на вопрос «почему?», ибо от этого зависел их взгляд на будущее: прошлое, настоящее и будущее связаны между собой, прошлое пульсирует в настоящем, оно живое и изменчивое, да и «.можете ли вы сказать, где наше прошлое "заканчивается" и где "начинаемся" мы сами?»26. Поэтому вся дискуссия в среде историков проходила в направлениях, ничего общего с постмодернизмом не имеющих: она вылилась в форму «историографических поворотов». Была предпринята попытка вновь сосредоточиться на специфике исторического познания и обозначить конвенции, которыми должен руководствоваться современный историк. А ответить на
этот вопрос стало возможно с помощью понятия «возвышенный историографический опыт». Это означает, что есть насущная потребность историографического исследования правил, которыми руководствуются ученые в своем творчестве. Совокупность этих правил и принципов следует понимать как модель, выражающую специфику данной дисциплины. И главным становится вопрос о том, насколько историки свободны в своем интеллектуальном выборе. Это иллюстрирует история историографии: она показывает, какие модели использовались, когда именно и почему они использовались, когда и в связи с чем им на смену приходили новые модели прошлого. Необходимость истории историографии заключается в том, что сами историки редко могут объяснить, чем же и зачем они этим занимаются. Для истории историографии важна оценка тех вариантов выбора, который сделали историки прошлого, и тех вариантов выбора, который они сделать не могли. Ключевым моментом здесь является сложившаяся позиция историка - позиция взгляда в прошлое. Акт «выбора» или «невыбора» историка является чисто историографическим явлением, когда он, как правило, приписывает определенные мысли индивидам прошлого27.
Мы пытаемся сделать будущее частью истории, сделать его таким же безопасным, как и прошлое. Нам необходима концепция, которая включала бы в себя знание о прошлом и будущем, понимание реальности, в которой содержатся образы и прошлого и будущего. Что для этого необходимо сделать? Возможно, решение проблемы лежит в сфере узкой профессионализации знания, в специализации языка исторической науки. Однако такой подход направлен на получение историческим знанием экспертного статуса, что вполне оправданно, но консервирует его на уровне «знать, чтобы знать». Актуальность историческое знание приобретает тогда, когда оно в состоянии сформировать новые гипотезы и подняться на следующий уровень - «знать, чтобы действовать», т. е. помогать решать острые политические, экономические и социальные вопро-сы28. А это требует осмысления предыдущего исторического опыта. Поэтому поворот в сторону исторического опыта в современном историческом знании нельзя считать случайным: это результат развития историописания29. История повседневности, интеллектуальная история могут рассматриваться как история опыта. История повседневности имеет дело с событиями, которые изо дня в день повторяются в действиях и мыслях человека и создают фундамент его жизни. Она использует программу, которая предполагает
конструирование личного опыта в самостоятельном поведении человека. Люди здесь активно творят и изменяют прошлую социальную реальность. В этих разновидностях историописания особое значение придается тому, как люди прошлого воспринимали свой мир и как их опыт отличался от нашего отношения к миру.
Историческое объяснение остается общественной необходимостью: оно стало составляющей не только познавательных процессов, но и ориентации людей в окружающем мире. Любая процедура выработки стратегии поведения требует опоры на историю, в том числе и в повседневной жизни: осуществляя свой выбор на будущее, мы всегда обращаемся к прошлому. Прошлое в таком контексте возникает как объект, требующий рефлексии и напряженного исторического понимания.
Развитие историописания носит кумулятивный характер: историографический дискурс постоянно накапливает содержание. Наиболее выгодным для историографии является быстрое увеличение количества исторических интерпретаций. Историография никогда не может позволить себе забыть прежние интерпретации прошлого, она должна признавать уникальность каждой из трактовок. Их необходимо актуализировать в настоящем, чтобы определить идентичность тех интерпретаций, которые предпочтительны в данный момент30. Прогресс же в историописа-нии - это увеличение количества исторических работ, которые не могут быть отвергнуты, забыты даже спустя время и смены парадигм. С этих позиций в истории историописания ничто не пропадает, ничто не утрачивает своей ценности. В таком качестве современная историография функционирует как самоценная и самодостаточная историческая дисциплина, как заместитель самой истории, и в этом состоит суть и назначение всех сочинений по истории31. Сегодня на удивление актуально звучит мысль Мишеля Фуко: «История - это самая богатая знаниями, сведениями, самая живая и, быть может, самая захламленная область нашей памяти, но вместе с тем это основа, дающая всякому существу недолговечный свет его существования»32.
Примечания
1 Подробнее см.: Чеканцева З.А. Антропологическая история как междисци-пли-нарное исследовательское поле: возможности и пределы // Новый образ исторической науки в век глобализации и информатизации. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 102- 112.
2 См.: Знание о прошлом в современной культуре: (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2012. № 2. С. 4.
3 Подробнее см.: Петренко В.П. Конструктивизм как новая парадигма в науках о человеке // Вопросы философии. 2011. № 6. С. 77.
4 См.: Бродель Ф. Игры обмена. М.: Прогресс, 1988. Гл. 5. С. 460-464; подробнее см.: Ястребицкая АЛ. О культурно-диалогической природе историографического // ХХ век: методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и рефератов: В 2 ч. Ч. 1. М.: ИНИОН, 2001. С. 14-16.
5 Поппер К. Нищета историцизма. М.: Прогресс, 1993. С. III.
6 Подробнее см.: Петренко В.П. Указ. соч . С. 76.
7 Там же. С. 77.
8 Там же. С. 78.
9 Подробнее см.: Знание о прошлом в современной культуре... С. 7.
10 Подробнее см.: Хвостова А.К., Бородкин Л.И. Роль информации в историческом прошлом // Роль информации в формировании и развитии социума в историческом прошлом. М.: ИВИ РАН, 2004. С. 5-8.
11 Подробнее см.: Ковальченко И.Д. Исторический источник в свете теории об информации: (к постановке проблемы) // История СССР. 1982. № 3. С. 3-18.
12 См.: Можаева Г.В. Информация как историческая категория: к вопросу об информационном источниковедении // Роль информации в формировании и развитии социума в историческом прошлом. С. 63-64.
13 Там же. С. 63-69.
14 Там же. С. 67-68.
15 Подробнее см.: Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М.: РГГУ, 2008; Медушевский А.Н. Когнитивно-информационная теория в современном гуманитарном познании // Российская история. 2009. № 4; Он же. Когнитивно-информационая теория в социологии, истории и антропо-ло-гии // Социологические исследования. 2010. № 11.
16 Подробнее см.: Знание о прошлом в современной культуре... С. 3-45.
17 Там же. С. 10-12.
18 Там же. С. 14-15.
19 Там же. С. 14.
20 Подробнее см.: Репина Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ-ХХ1 вв. М.: Кругъ, 2011. С. 17.
21 Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки: Критика современной философии постмодерна: Пер. с англ. М.: Дом интеллектуальной элиты, 2002. С. 160.
22 Подробнее см.: Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. 1996. М.: ИВИ РАН, 1996. С. 11-24; Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории // Там же. С. 25-36; Она же. Интеллектуальная история на рубеже ХХ-ХХ1 веков //
Общественные науки и современность. 2006. № 1. С. 13; Зверева Г.И. Понятие «исторический опыт» в «новой философии истории» // Теоретические проблемы исторических исследований. М.: МГУ, 1999. Вып. 2. С. 104-117; Она же. Понятие «новизны» в новой интеллектуальной истории // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. М.: КомКнига. Вып. 4. М., 2001. С. 45-54; Стрелков В.И. К онтологии исторического текста: некоторые аспекты философии истории Ф.Р. Анкерсмита // Одиссей. Человек в истории. 2000. М.: ИВИ РАН, 2000. С. 139-151; Савельева И.М., Полетаев А.В. Знание о прошлом: теория и история. Т. 1. СПб.: Наука, 2003. С. 66; Они же. Теория исторического знания. СПб.: Алетейя, 2010. С. 223-227.
23 См.: Mink L. Narrative form as a cognitive instrument // The Writing of History: Literary Form and Historical Understanding. L., 1978. P. 131-132.
24 См.: Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: Алетейя, 2009. С. 262-264.
25 Подробнее см.: Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории. С. 14-24; Ястребицкая А.Л. Указ. соч. С. 38.
26 См.: Анкерсмит Ф.Р. Указ. соч. С.11.
27 Подробнее см.: Горман Дж. Грамматика историографии // Вопросы философии. 2010. № 7. С. 46-48.
28 Подробнее см.: Селиванов НЛ. «Знать, чтобы действовать...», или Как превратить информацию в знание // Новый образ исторической науки в век глобализации и информатизации. М.: ИВИ РАН, 2005. С. 241-251.
29 См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. «Там, за поворотом.»: О модусе сосуществования истории с другими социальными и гуманитарными науками // Историческое знание: теоретические основания и коммуникативные практики. М.: Наука, 2006. С. 81-82.
30 См.: Кукарцева М.А. Философия истории в конце ХХ века: несколько реплик о существе вопроса // Актуальные проблемы социально-гуманитарного знания. Вып. 3. Иваново, 2001. С. 120.
31 См.: Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. М.: Европа, 2007. С. 502.
32 Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 244.
