CC BY
25
ЛАСКАТЬСЯ, -аюсь, -аешься; несов. Проявлять ласку по отношению к кому-н., стремясь вызвать к себе ответную ласку. Ласкаться к матери.
ЛЬНУТЬ, льну, льнешь, несов. 1. к кому-чему-н. Прижиматься, прикасаться к кому-чему-н. (обычно - ласкаясь). Ребенок льнет к матери.
IV. Наречия. Слова данной группы характеризуют образ действий, свойственный ребенку, например:
ВЗАХЛЕБ, нареч. (прост.). Торопливо, захлебываясь (во 2 знач.). Девчушка взахлеб рассказывала о книге.
ВПРИПРЫЖКУ, нареч. То же, что подпрыгивая. Детвора вприпрыжку возвращалась с занятий.
ВРАССЫПНУЮ, нареч. В разные стороны (о разбегающихся). Ребятня бросилась врассыпную.
НАПЕРЕГОНКИ, нареч. Стараясь перегнать друг друга. Из школы мальчишки возвращались наперегонки.
Таким образом, анализ лексико-семантического пространства образа ребенка в русской ЯКМ показал наличие тесных семантических связей внутри поля. Это выражается в принадлежности одних и тех же семантических групп разным частям речи. Ядром лексико-семантического поля «ребенок» являются слова, имеющие в своем значении сему «ребенок» (непоседа, малютка, пеленать, пинетки и т.д.). К периферии названного поля относятся те лексемы, значение которых реализуется в контексте. Словарные статьи большинства таких слов сопровождаются примерами, связанными с детьми и детским возрастом, например:
БАЛОВАТЬ, -лую, -луешь; -ованный; несов. 1. кого (что). Относиться к кому-н. с излишним вниманием, потворствуя всем желаниям, прихотям. Баловать детей.
ИЗНЕЖЕННЫЙ, -ая, -ое; -ен. Привыкший к неге, довольству, чувствительный к лишениям. Изнеженный ребенок.
КУВЫРКАТЬСЯ, -аюсь, -аешься; несов. 1. Переваливаться через голову. Дети кувыркаются в траве.
Значительная часть слов (33 %) имеет окраску разговорного стиля, что связано с особым отношением к детям: отсутствие формальности, официальности, заботливые, душевные отношения обусловливают разговорный характер речи вне зависимости от ситуации.
1. Степанов С. С. Популярная психологическая энциклопедия. 2-е изд., испр. и доп. М. : Эксмо, 2005. 672 с.
2. Психологический словарь / под ред. В. П. Зинченко, Б. Г Мещерякова. 2-е изд., перераб. и доп. М. : Педагогика-Пресс, 1999. 440 с.
3. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / Российская академия наук. Ин-т русского языка им. В. В. Виноградова. 4-е изд., доп. М. : А ТЕМП, 2004. 944 с.
© Попова А. Н. 2014
УДК 811.111
КОНСТАНТЫ ВОЕННОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА В РУССКОМ ЯЗЫКЕ НАЧАЛА XX ВЕКА
Статья посвящена специфике ментальных категорий, реализуемых в русском институциональном военном дискурсе начала XX века. Автор приходит к выводу, что в русском языке на данном этапе развития реализуются основные константы русской военной языковой картины мира: 'отношение к войне', 'отношение к родине', 'отношение к вооруженным силам России' и 'отношение к сослуживцам', причем структурные противоречия данного периода приводят к усилению негативных коннотаций внутри военно-дискурсивного пространства. Статья написана на материале военной мемуарной и художественной прозы периода Русско-японской и Первой мировой войн.
Ключевые слова: военный дискурс, константы, ментальные категории.
А. В. Уланов A. V. Ulanov
CONSTANTS OF THE MILITARY LINGUISTIC PICTURE OF THE WORLD IN THE RUSSIAN LANGUAGE AT THE BEGINNING OF THE XX CENTURY
The article is devoted to the specifics of the mental categories that are implemented in the Russian institutional military discourse of the early XX century. The author comes to the conclusion that the basic constants of the Russian military linguistic picture of the world, such as 'the attitude to war', 'the attitude towards the Motherland', 'the attitude to the armed forces of Russia' and 'the attitude towards co-workers', are implemented in the Russian language at this stage of development. Besides, the structural contradictions of this period reinforce negative connotations within the military-discursive space. The article is written on the material of the military memoirs and fiction of the period of the Russian-Japanese and the First World Wars.
Keywords: military discourse, constants, mental categories.
Объемный материал для исследования русского военного дискурса начала XX века содержат произведения русских литераторов этого периода, отразивших милитарную реальность последних десятилетий существования Российской империи: драматурга, прозаика, публициста Лео-
нида Николаевича Андреева (1871-1919) [1], драматурга, поэта, прозаика Сергея Николаевича Сергеева-Ценского (1875-1958) [2], русского и советского писателя, переводчика и литературоведа Викентия Викентьевича Вересаева (1867-1945) [3], а также двух авторов, ставших непосредс-
твенными участниками военных действий: автора мемуарных записей Петра Николаевича Краснова (1869-1947) [4], генерала Русской императорской армии, атамана Всеве-ликого войска Донского, прозаика и публициста, военного и политического деятеля, а также младшего унтер-офицера Штукатурова [5], известного как автора «Дневников Шту-катурова» периода Первой мировой войны.
Военно-исторические источники 1900-1910-х гг. отражают специфику военного дискурса в спектре его особенностей, к которым, в частности, относится:
(1) хронотопность - соотнесенность с пространственно-временными характеристиками военных действий (государства и города-места ведения военных действий: Мы продолжаем побеждать. Пруссия занята нашими войсками, и прошел слух, что не нынче завтра будет взят Кенигсберг. Это важно! А сегодня сообщение от штаба, что взяты Львов и Галич и австрийцы совершенно разбиты [1]);
(2) субъектность/объектность военных действий, отражающаяся в субстантивной и глагольной морфологических характеристиках (война ведется множеством лиц: И их целое множество, их миллионы, этих озабоченно хлопочущих людей с ножами по наше горло, и все их неумолимые лица обращены к нам, к Петрограду, к Почтамтской, ко мне. Идут по шоссе и проселкам, ползут на автомобилях, едут по железным дорогам в набитых вагонах, залетают вперед на аэропланах и бросают бомбы, перескакивают от кочки к кочке, прячутся за бугорками, выглядывают, перебегают еще на шаг, еще на версту ближе ко мне, скалятся, ляскают зубами, волокут ножи и пушки, прицеливаются, видят вдали дом и поскорее зажигают его - и все идут, все идут! [1]).
В художественной прозе данного периода обнаруживаются все основные константы военной языковой картины мира, в частности:
(1) константа 'отношение к родине', дополняемая оттенком 'дальнейшая судьба России': Уже и песня смолкла, уже стемнело и весь тот берег покрылся огоньками в окнах и фонарях, а я все думал о том невыразимом, что есть солдаты и Россия... Россия [1]. Теперь уже со всех сторон слышится, даже в нашей скептической конторе: Господи, спаси Россию. Ну - а если Бог и не захочет вступиться за Россию и спасать ее? Вдруг да и скажет: раз ты такая дура, и воровка, и мошенница, то и пропадай ты с твоими Мясоедовыми. Что же: так тогда и пропадать всей этой земле, которая называется Россией? Жутко. Всеми силами души борюсь против этой мысли, не допускаю ее... а на сердце такая жуть, такой холод, такая гнетущая тоска. Но что я могу? Здесь нужны Самсоны и герои, а что такое я с моей доблестью? [1];
(2) константа 'отношение к войне', дополняемая оттенком 'осознание цели войн': Нет, хоть распни меня - не могу понять и никогда не пойму, зачем люди стремятся убивать друг друга. Какая выгода? Какой смысл? [1]. Другой оттенок - 'осознание гнетущей неизвестности': Так как все пассажиры в купе были офицеры, то вполне естественно, что разговор между ними шел именно об этом: ведь у каждого из них была та гнетущая неизвес-
тность, в которой вершителем судеб в большой мере являлся главнокомандующий, позади же болезненно ныла одна только обидная горечь военных неудач [2, гл. 1];
(3) константа 'отношение к вооруженным силам России', дополняемая оттенком 'восхищение вооруженными силами России': Приходит с позиции офицер, в полушубке, в валенках, в капюшоне - весь в снегу, все течет, и опять смотришь, как, раздевшись, греется он чаем, и думаешь: вот она, великая война, вот она, великая русская армия! И в последней, самой незначительной черточке нашего походновоенного быта чувствуется эта великость происходящего [1];
4) константа 'отношение к сослуживцам', дополняемая оттенком 'отношение солдат к офицерам' (отдаленность, отчужденность): Поначалу, оказавшись на батарее, Путко почувствовал нерасположение к себе солдат. С чего бы? Нарушая устав, Антон не «тыкал». Не дергал без повода, не вешал без нужды нарядов. А все равно солдаты не подпускали к себе - к своим думам, к своим душам. Хоть и незримая, но бездонная расселина отъединяла его - офицера, «белую кость» - от нижних чинов, «серой скотинки» [6, гл. 1].
С другой стороны, в речи военных отмечается пренебрежительная двунаправленная коннотация в отношении солдат («солдатня»):
- Как можно, ваше благородие! Разве наша солдатня, она хотя бы какая ни на есть, не понимает? - и Ста-росила почему-то поглядел при этом на Обидина и добавил: - Не в нашу ли роту и вы тоже будете?
- Значит, стать на революционный путь? - возвысил голос Родзянко. Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым поднимает знамя восстания и становится во главе его со всеми вытекающими из этого последствиями. Вы готовы к этому?
Солдатня. Черные толпы. А с фронтов уже идут, конечно, войска, посланные императором на бунтовщиков... Но эти приближаются... [6, ч. 2, гл. 2].
Подобное отношение обнаруживается в дневниковой прозе младших офицеров: В самом деле, я и мне подобные прошли столь страдальческий путь десятимесячной военной жизни, и, идущие снова на этот мученический подвиг, принуждены испытывать пренебрежительное отношение от господ, подобных сему сытому писарю, который ничем более не рискует, кроме чернильного пятна на выхоленном пальце, между тем как многие из нас уже по 2-3 раза были ранены [5].
Традиционно ключевое содержание в военном дискурсивном пространстве имеет константа 'отношение к Богу', что выражается на вербальном уровне в лозунговости ряда военных фразеологизмов и идиом: «За веру, царя и отечество» и т. п.:
...Казак 10-го Донского казачьего, генерала Луковкина полка... 4-ой сотни... за Веру, Царя и Отечество живот свой положивший... марта 1915 года... [4].
Молитвою была сильна Императорская Православная Россия, сильна и непобедима [4].
Кто-то крикнул: «Ура, Государю Императору». Вся пятнадцатитысячная толпа вдруг рухнула на колени и едиными устами и единым духом, запела: «Боже, Царя
храни»... Звуки народного гимна нарастали и сливались с рыданиями, все чаще прорывавшимися сквозь пение. Кончили и запели второй и третий раз запрещенный гимн [4].
Солдаты и сестра сели подле часовни. Почему-то сестре вспомнились слова Спасителя, сказанные Им по воскресении из мертвых: «Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и к Богу вашему».
- Не погибнут эти люди, не может погибнуть Россия, пока в ней есть такие люди, - думала сестра. - Если мы любим Бога и Отечество больше всего, и Бог нас полюбит и станет нашим Отцом и нашим Богом, как есть Он Бог и Отец Иисуса Христа [4].
Яркое явление русской военной языковой картины мира в данный период - продуктивный процесс развития оппозиционности ментальных категорий. Приведем примеры ментальных оппозиций внутри константы 'отношение к войне':
(1) оппозиция 'тяжесть военных действий' - 'удовольствие от победы': С одной стороны, все как будто и впрямь проклинают войну с ее жестокостями и кровью, а с другой - причмокивают губами от какого-то странного удовольствия [1];
(2) оппозиции 'ужас войны' - 'мир': Там война, кровь и ужасы, а здесь моя Сашенька только что выкупала в теплой воде ангелочка Лидочку и бурбона Петьку, а теперь докупывает Женю и чего-то смеется [1];
(3) 'жизнь на войне' - 'жизнь в мире': И кому война и слезы, а мошенникам купцам и фабрикантам все в жир идет... каких домов потом понастроят, на каких автомобилях закатывать будут - восторг и упоение! [1];
(4) 'живое' - 'мертвое': Даже самое слово «война» стало бессмысленным. Война - это мертвое, это пустой звук, к которому мы все давно привыкли, а тут что-то живое с ревом приближается к тебе, живое и огромное, все потрясающее [1].
Другой процесс - актуализация противопоставленности 'наши' - 'чужие' в отношении противоборствующих наций: русские - японцы (Русско-японская война): 27-го января. Вторникъ. < . > На возвратномъ пути были оглушительные крики ура! Вообще отовсюду трогательныя прояв-лешя единодушнаго подъема духа и негодова^я противъ дерзостияпонцевъ [7, с. 130-131].
В рамках русского институционального военного дискурса данного периода наблюдается тенденция к усилению негативных коннотаций:
(1) в отношении текущих войн: Собралась и заседает Государственная Дума - но что это, о Господи всех сил! Читаю я эти ужасные отчеты, перечитываю, глазами ем каждую строку... и все никак не могу поверить, что это не нарочно, а самая настоящая правда. Снарядов нет. Сказали, что будут снаряды, и обманули! Подумать только: снарядов нет... хороши вояки, голыми руками хотят удержать германца! Голыми руками, это только представить себе надо [1].
Надвигалась гроза, и многие не выдержав, начали вслух сыпать проклятия и распорядителям, и войне, и всем, и вся [5];
(2) в отношении царской власти - в высших кругах армии в результате вскрытых фактов злоупотреблений:
- Вот видите как! А между тем ревизия обнаружила, что не четыре миллиона, а целых два миллиарда прикарманили молодцы из артиллерийского ведомства в Петрограде! [2, гл. 1].
(3) в отношении борьбы наций в военных действиях: Боже! За что ты на нас, маленьких, обрушиваешь твой гнев. Накажи вот этих, накажи богатых и сильных, воров и предателей, лжецов и мошенников! < . > Страшно подумать, что для них не будет наказания. Не должно быть в жизни того, чтобы подлец торжествовал, это недопустимо, тогда теряется всякое уважение к добру, тогда нет справедливости, тогда вся жизнь становится ненужной. Вот на кого надо идти войной, на мерзавцев,
а не колотить друг друга без разбору только потому, что один называется немцем, а другой французом. Человек я кроткий, но объяви такую войну, так и я взял бы ружье и - честное слово! без малейшей жалости и колебания жарил бы прямо в лоб! [1].
- Если даже и не немец, так что из того? Сам не немец, так зато жена немка или в этом роде! А вы знаете, как приказано относиться у нас к пленным немцам? Наши пленные работают у немцев, как черти, а немцы у нас в плену пальцем о палец не ударят. Кто настоял на этом? Александра Федоровна - вот кто! Потому что ярая немка! [2, гл. 1].
- Кто? Да вот именно те, кто ведает высшей политикой, - сказал Ливенцев. - Те, кто могут безнаказанно рассовать по карманам два миллиарда и оставить фронт без снарядов и пушек; кто производит, тоже безнаказанно, уголовные махинации с кожей для солдатских сапог и тем самым разувает фронт; те самые, кто продает и валенки, и хлеб, чтобы у нас не было ни того, ни другого, а у немцев чтобы непременно было; те самые, при ком нельзя даже и заикнуться о том, что у нас в армии подозрительно много генералов немцев, потому что сейчас же они обзовут это «пошлым немцеедством» [2, гл. 1];
(4) в отношении хозяйственного снабжения армии -'плохое / негодное обеспечение иностранного происхождения': После обычных многократных перекличек, нас повели в цейхауз, но обмундитровали нас плохо. Рваные австрийские сумочки, в которые ничего нельзя было положить, австрийские же чашки - котелки, которые совершенно русскому солдату непригодны, потому что они нам более нужны, чтобы вскипятить чай, а не для варки обеда, стеклянные баклажки [5].
Противоположная тенденция - усиление позитивных коннотаций за счет:
(1) одобрения военных действий российской армии: Ура! Нашими войсками взята крепость Перемышль, и весь Петроград полон ликования. Какой счастливый, какой прекрасный день! [1];
(2) И в первый раз за всю войну (не знаю, чем это объяснить) я понял, что значит слово «победа». Да, это не кот наплакал, это возвышает, это всего человека со всеми его потрохами поднимает на необыкновенную высоту! Победа... и слово какое простое, и сколько раз его слышал и сам произносил, а только теперь вижу, что это за сокровище... победа! Так и хочется кричать на весь дом: победа, победа! [1].
Динамика ментальных оценок проявилась в повышении уровня экспрессивности текстового пространства за счет привлечения большого количества прилагательных, наречий со значением оценки военных действий и информации с ними связанной:
По последним его письмам можно было заключить, что он где-то в Пруссии, где так ужасно были разбиты Самсоновские корпуса [1].
И я знаю, что если не теперь (мне почему-то кажется, что сейчас Павлуша жив), то в близком или далеком будущем его почти наверное убьют в этой ужасной войне, больше похожей на сплошное живодерство, чем на торжество какой-то справедливости [1].
Несомненно, что они сами виноваты в этой дикой войне, и мне, как русскому, надо радоваться их несчастью, но... [1].
Когда темно, тогда и холодно, и как, должно быть, холодно теперь этим несчастным зарвавшимся тевтонам; и думают они теперь: зачем мы начали эту проклятую войну, зачем свершили столько убийств и злодеяний, если в результате всех наших преступлений только холод, и темнота, и позор? [1].
29-го января. Четвергъ. Сегодня было только одно грустное извЬ^е: минный транспортъ «Енисей» на Тал1енванскомъ рейдЬ натолкнулся на плававшую мину и былъ взорванъ, причемъ погибли ком. кап. II р. Степа-новъ, 3 офицера и 92 матроса [7, с. 131].
31-го марта. Среда. Утромъ пришло тяжелое и невыразимо грустное извЬ^е о томъ, что при возвра-щени нашей эскадры къ Портъ-Артуру, брон. Петропавловск наткнулся на мину, взорвался и затонулъ, причемъ погибли адм. Мараковъ, большинство офицеровъ и команды. Кириллъ, легко раненый, Яковлевъ - командиръ, нЬсколько офицеровъ и матросовъ - все раненые - были спасены. ЦЬлый день не могъ опомниться отъ этого ужаснаго несчастья [7, с. 141].
ПослЬ полнаго обхода нашего лЬваго фланга отряду ген. Кашталинскаго пришлось уступить. К сожалЬню, кромЬ огромныхъ потерь людьми - оруд1я и пулеметы
были оставлены на позиции, въ виду того что всЬ лошади были перебиты. Тяжело и больно! [7, с. 144].
Таким образом, в русском языке на данном этапе развития реализуются основные константы русской военной языковой картины мира: 'отношение к войне', 'отношение к родине', 'отношение к вооруженным силам России' и 'отношение к сослуживцам'. Отметим, однако, что структурные противоречия этого времени приводят к усилению негативных коннотаций внутри военно-дискурсивного пространства.
1. Андреев Л. Н. Иго войны. Признание маленького человека о великих днях. URL: http://www.militera.lib. ru/prose/russian/andreev_ln01/index.html (дата обращения 19.10.2014).
2. Сергеев-Ценский С.Н. Собр. соч.: в 12 т. М. : Правда, 1967. Т. 11. URL: http://www.militera.lib.ru/prose/ russian/sergeev-tsensky2/index.html (дата обращения 19.10.2014).
3. Вересаев В. В. Записки врача. На японской войне / вступ. ст. Ю. Фохт-Бабушкина. М. : Правда, 1986. 560 с. URL: http://www.militera.lib.ru/memo/russian/veresaev_vv/ index.html (дата обращения 19.10.2014).
4. Краснов П. Н. Тихие подвижники. URL: http://www. militera.lib.ru/prose/russian/ krasnov/index.html (дата обращения 19.10.2014).
5. Дневник Штукатурова // Труды комиссии по исследованию и использованию опыта войны 1914-1918 г. М., 1919. Вып. I. URL: http://www.militera.lib.ru/db/ shtukaturov/ index.html (дата обращения 20.10.2014).
6. Понизовский В. М. Заговор генералов. М. : Московский рабочий, 1978. URL: http://www.militera.lib.ru/prose/russian/ ponizovsky_vm/index.html (дата обращения 20.10.2014).
7. Дневникъ императора Николая II. Берлинъ : Изд-во «Слово», 1923. 272 с.
© Уланов А. В., 2014
