CC BY
128
ИСТОРИЯ
М. А. Васильев (Москва)
Константинопольский храм Богоматери Фаросской в дипломатических акциях Руси и Византии первой половины Х века
В статье рассматривается роль располагавшегося в Константинополе храма Богоматери Фаросской в дипломатической активности Византийской империи по отношению к Руси в правление князей Олега и Игоря. В этой связи анализу подвергаются сведения статей «Повести временных лет» под 6420 (912) и 6453 (945) гг.
Ключевые слова: Русь, Византийская империя, русско-византийские договоры, храм Богоматери Фаросской, Константинополь, князь Игорь, князь Олег, «Повесть временных лет».
Чепуха? Конечно. Зато новая!
Станислав Ежи Лец. Непричесанные мысли
Согласно «Повести временных лет» (ПВЛ), после неудачно закончившегося похода князя Игоря на Византию («Империю ромеев») 941 г. (а затем после якобы состоявшегося в 944 г. еще одного похода) стороны начали переговоры о заключении нового — по сравнению с достигнутой ранее князем Олегом договоренностью с Империей — мирного договора.
Процедура переговоров носила многоэтапный характер. В статье ПВЛ под 6453 (945) г. (реально события разворачивались в 944 г.) говорится, что император Роман (I Лакапин) и его соправители Стефан и Константин направили «слы к Игореви построити мира первого. Игорь же глагола с ними о мирЪ. Посла Игорь мужЪ своя къ Роману»1.
В ходе переговоров в Константинополе послов великого князя с византийцами был заключен, между 1 сентября и (формально) 16 декабря 944 г.2 (в этот день Роман I Лакапин был низложен; в действительности события развивались до убийства осенью 944 г. князя Игоря древлянами, произошедшего, предположительно, в ноябре3), письменно зафиксированный мирный договор. Его клятвенно утвердили в Царьграде как императорская сторона, так и «от рода рускаго сълы и гостье»4.
Непосредственно в вошедшем в киевский летописный свод 1110-х годов (ПВЛ) дипломатическом документе, известном как до-
говор с греками 944 г., относительно последней дипломатической акции и применительно к представителям Руси говорится следующее:
Мы же, елико насъ хрестилися есмы, кляхомъся церковью святаго ИлкЬ въ сборной церкви, и предлежащемъ честнымъ кре-стомъ, и харатьею сею, хранити все, еже есть написано на ней, не преступити от него ничто же; а иже преступить се от страны на-шея, ли князь ли инъ кто, ли крещенъ или некрещенъ, да не имуть помощи от Бога, и да будеть рабъ въ весь вЪкъ в будущий, и да за-коленъ будеть своимъ оружьемъ.
А некрещеная Русь полагають щиты своя и мечЪ своЪ наги, обручЪ своЪ и прочаа оружья, да кленутся о всемь, яже суть написана на харатьи сей, хранити от Игоря и от всЬхъ боляръ и от всЬх людий от страны Руския въ прочая лЪта и воину.
Аще ли же кто от князь или от людий руских, ли хрестеянъ, или не хрестеяъ, преступить се, еже есть писано на харатьи сей, бу-деть достоинъ своимъ оружьемъ умрети, и да будеть клятъ от Бога и от Перуна, яко преступи свою клятву5.
Но по дипломатическим условиям того времени соглашение приобретало полновесную силу только после его окончательного утверждения (ратификации) представителем высшей власти другой стороны, князем Игорем, что специально оговаривалось в документе6.
В историографии обоснован и принят вывод, согласно которому тексты договоров Руси с греками Х в. отсутствовали в своде 1090-х годов (названном А. А. Шахматовым Начальным и отраженном по статью под 6523 (1015) г. в Новгородской I летописи младшего извода7) и были внесены в летопись составителем ПВЛ8.
Его же перу, следовательно, принадлежит сопровождающее текст договорного документа повествование, относящееся к тому типу, который А. А. Горский называл летописными «обрамлениями.»9. Полагаем, что подобные искусственно (и зачастую искусно) созданные древнерусскими книжниками весьма нередкие при описании первых времен истории Руси повествования и функциональнее, и, главное, терминологически точнее в целом ряде случаев определять в качестве «рассказов-конструкций». Это в полной мере относится к содержащемуся в ПВЛ под 6453 г. пассажу.
Согласно имеющемуся в статье под этим годом «рассказу-конструкции» (летописному «обрамлению»), следующему после текста указанного дипломатического акта:
Послании же сли Игоремъ придоша к Игореви со слы гречьски-ми, и повЪдаша вся рЪчи царя Рамана. Игорь же призва слы гречь-ския, рече имъ: «Глаголите, что вы казалъ царь?» И рЪша сли цареви: «Се посла ны царь, радъ есть миру, хощеть миръ имЪти со княземъ рускимъ и любъве. Твои сли водили суть царЪ наши ротЪ, и насъ по-слаша ротЪ водитъ тебе и мужь твоихъ». ОбЪщася Игорь сице ство-рити. Заутра призва Игорь слы, и приде на холмъ, кде стояше Пе-рунъ, и покладоша оружье свое, и щиты, и золото, и ходи Игорь ротЪ и люди его, елико поганыхъ Руси; а хрестеяную Русь водиша ротЪ в церкви святаго Ильи, яже есть надъ Ручаемъ, конець ПасынъчЪ беседы и КозарЪ: се бо бЪ сборная церкви, мнози бо бЪша варязи хрестеяни. Игорь же, утвердивъ миръ съ греки, отпусти слы, одаривъ скорою, и челядью и воскомъ, и отпусти я; сли же придоша ко цареви и повЪдаша вся рЪчи Игоревы и любовь юже къ грекомъ10.
Такова содержащаяся в ПВЛ общая событийная канва, связанная с дипломатической акцией 944 г.
Одной из главных задач в настоящей публикации является прояснение как смысла сегмента договорного акта: «Мы же, елико насъ хрестилися есмы, кляхомъся церковью святаго ИльЪ въ сборнЪй церкви» («Мы же, сколькие из нас крещены, клялись церковью святого Ильи в соборной церкви»11. — М. В.), так и стоящих за ним вовсе не очевидных, без специального анализа, смыслов.
Что касается имеющего длительную и богатую историографическую традицию вопроса о соотношении упоминаемой в договорном документе 944 г. Ильинской церкви и называемого в «рассказе-конструкции» аналогичного храма в Киеве12, то здесь он не подвергается развернутому рассмотрению. Однако некоторые относящиеся к этой проблематике суждения будут сформулированы далее.
Характеризуя историко-научную ситуацию в целом, отметим, что многими десятилетиями многие исследователи смотрели на « рассказ-конструкцию» ПВЛ о киевской процедуре ратификации договора с «Империей ромеев» в 944 г. как на достоверное, практи-
13
чески аутентичное показание13.
При обращении к фрагменту: «Мы же, елико насъ хрестилися есмы, кляхомъся церковью святаго ИльЪ въ сборнЪй церкви...» нельзя не констатировать того, что он действительно труден для понимания и семантически однозначного прочтения. Тем не менее цитированный пассаж вполне поддается конечному разъяснению. Но не на
План-реконструкция части Большого императорского дворца в Константинополе с указанием храма Богоматери Фаросской с его церквями-приделами.
основе киевских реалий середины Х в., а на основании реальностей Нового Рима, относящихся ко времени до катастрофы 1204 г.
Тщательному рассмотрению проблематику договоров Руси и Византии Х в. с точки зрения дипломатики подвергла Я. Малингуди в двухчастной публикации14, на которую мы в дальнейшем во многом будем опираться.
Исследовательница обосновала то, что дипломатическая акция по заключению договора 944 г. между «Империей ромеев» и Русью относилась к типу так называемых сложных процедур. Такая процедура применялась в случае, когда один из двух государей, участвовавших в переговорах, выступал не прямо, а через своего представителя / своих представителей. В рассматриваемом случае это относится к опосредованным контактам князя Игоря с василевсом Романом I (и его соправителями) в Константинополе.
При сложной процедуре «сам акт договора складывался из трех взаимообусловленных правовых процессов: а) из передачи посредникам полномочий от представляемого ими государя; б) из заключения договора полномочными посредниками; в) из ратификации достигнутого соглашения государями. Только после третьего акта... договор получал правовую силу»15. «Полномочия посредников сводились главным образом к тому, чтобы выработать условия договора, заключить его и скрепить клятвой»16.
Специально интересный нам второй этап сложной процедуры состоял в том, что «посредник фиксировал письменно выработанные материальные пункты соглашения, т. е. изготавливал так называемую посредническую грамоту (курсив наш. — М. В.)... Каждая из сторон подготавливала свой документ, в котором излагала принимаемые ею на себя обязательства по отношению к партнеру. Для большей верности и во избежание споров, которые могли возникнуть в будущем, посредники иногда включали в свою грамоту также целиком или частично (в выдержках, inserta. — М. В.) и обязательства своего партнера.»17 « Посредническая грамота скреплялась обыкновенно подписью, печатью и клятвой посредника. Однако его клятва знаменовала не заключение договора в целом, а лишь завершение второго акта сложной процедуры. Клятву посредники приносили от имени того, кто их уполномочил; они обещали, что их государь ратифицирует соглашение, которое они выработали, в той форме, в какой они его записали. Клятва посредника была лишь одной из дополнительных гарантий записанного текста договора; ее никоим образом не следует путать с той клятвой, по-
средством которой глава государства ратифицировал договор, т. е. "ратификационной клятвой"»18.
В итоге посредническая грамота содержала подтверждение полномочий посредников, их клятвенные ратификационные обещания и еще
" 19
нуждались в конечном утверждении правителем пославшей их политии .
Согласно выводам Я. Малингуди, «из трех русско-византийских договорных грамот Х в. договор между русским князем Игорем и византийским императором Романом I Лакапином от 944 г. представляет собой посредническую грамоту»; текст договора «содержит все
" 20
характерные признаки посреднической грамоты...».
Текст составленной в Константинополе посреднической грамоты представителей Руси, т. е. того документа, который принято называть договором 944 г. между князем Игорем и греками, включал: данные о полномочиях; диспозицию; санкцию21. После санкции и вплоть до клятвы руси22 шел инсерт (inserta), т. е. включение (вставка) — выдержка из грамоты партнера, византийской стороны23, ставшая неотъемлемой частью посреднической грамоты руси.
После инсерта следовала принадлежавшая уже собственно посреднической грамоте Руси клятвенная формула. В ПВЛ это приведенный фрагмент от слов «Мы же, елико насъ хрестилися есмы...» до слов «. яко преступи свою клятву».
Затем следовала завершающая, ратификационная формула (повторное ратификационное обещание):
«Да аще будеть добрЪ устроилъ миръ Игорь великий князь, да хранить си любовь правую, да не разрушится, дондеже солнце сьяеть и весь миръ стоить, в нынешния вЪки и в будущая»24.
Таким образом, имеющийся в ПВЛ сегмент договорного документа 944 г. («Мы же, елико насъ хрестилися есмы, кляхомъся церковью святаго ИльЪ въ сборнЬй церкви, и предлежащемъ честнымъ крестомъ, и харатьею сею, хранити все, еже есть написано на ней, не преступити от него ничто же.») принадлежит клятвенной формуле посреднической грамоты Руси. Эта грамота («харатья») изготавливалась в Константинополе после достижения договоренностей и их фиксировала; в виде копии там же она оставалась на хранение, в ко-
^ ^ ^ 25
пийной книге императорской канцелярии25.
Здесь, считаем, целесообразно сделать отвлечение, не только обладающее определенной самоценностью, но, что главное, имеющее для последующего изложения исследовательский смысл.
Как писала Я. Малингуди, «копийная книга императорской канцелярии, в которую вносились поступавшие в нее документы, не сохранилась. Однако из подобной копийной книги должны были быть переписаны русские договоры. По моему мнению, речь может идти о своего рода официальных еоттвМагп principis, т. е. о книгах, в которых не только находились копии документов с именами соответствующих императоров (оригиналы шли в архив канцелярии), но в которые также вносились всевозможные исторические справки (нотиции) или рассказы о происшедших событиях, связанных с данными копиями. Подобного рода книги велись вплоть до XIII в. ... В этом убеждают те рассказы и данные, которые имеют отношение к текстам всех трех договоров, сохраненных ПВЛ, и к обстоятельствам и процедуре их заключения. Кроме того, спрашивается, откуда мог Нестор, русский монах конца XI — начала XII в, приобрести столь точные познания о дипломатической практике византийской канцелярии и о событиях, связанных с заключением договоров (курсив наш. — М. В.)?
Эти официальные соттеП:аги рппс1р18 должны были вестись прежде всего при императорской канцелярии. В них были включены, по моему мнению, наряду с текстами трех договоров, также следующие записи (нотиции): а) рассказ о принесении клятвы Олегом в 907 г.; б) повествование о заключении договора 944 г., в котором, в частности, была подробно описана ратификация этого соглашения; в) рассказ о заключении договора 971 г. и о принесении клятвы князем Святославом и его людьми. Все эти рассказы были объективными, лишенными строгой юридической формы. Тем самым они предоставили Нестору. возможность переработать оказавшийся в его руках материал стилистически и лексически»26.
В настоящем отвлечении рассматривается лишь часть «б» Я. Малингуди. Ограниченность объема и определенность основной темы статьи позволяют изложить нашу точку зрения лишь эскизно. Тем более что в главном она уже была опубликована27, но может быть дополнена и развита.
На вопрос исследовательницы: откуда мог монах-летописец начала XII в. (так вернее, чем у Я. Малингуди) приобрести точные познания о дипломатической практике византийской канцелярии и о событиях, связанных с заключением договора, полагаем, следует ответить следующим образом.
Все свои «точные познания» в данном случае «Нестор» приобрел: а) из текстов договоров с греками Х ст., единовременно оказавшихся в руках создателя ПВЛ, б) из текста Начального свода 1090-х годов,
явившегося важнейшей составной частью свода 1110-х годов. Этих нарративов [вкупе с в) собственным комбинаторно-конструирующим творчеством летописца] удовлетворительно достаточно для объяснения всех составляющих «рассказа-конструкции» под 6453 г.
1). (Императивная) необходимость создания «рассказа-конструкции» о процедуре ратификации договорного документа между «Империей ромеев» и Русью в Киеве диктовалась летописцу самим текстом этого документа. Так как инсерт из договорной грамоты византийской императорской стороны в посредническую грамоту Руси специально оговаривал условия, при которых договор обретает окончательную силу28:
«А отходяче послом царства нашего да допроводять [ю]29 великому князю рускому Игореви и к людемъ его; и ти принимающе харатью, на роту идуть хранити истину, яко мы свЪщахомъ, напсахомъ на харатью сию, на ней же суть имяна наша написана»30.
2). Содержание начала «рассказа-конструкции» (от «Послании же сли Игоремъ...» до «.. .водитъ тебе и мужъ твоих"») и его окончания (от «Игорь же.» до «.любовь юже къ грекомъ»), полагаем, без затруднений объяснимо как из текста предшествующего ему дипломатического акта (особенно это касается речи «слы гречьския»), так и в качестве результата литературного комбинаторного творчества летосписателя.
3.1). Текстовый сегмент «Заутра призва Игорь слы, и приде на холмъ, кде стояше Перунъ» объясним как результат ретроспективного проецирования сведений статьи ПВЛ под 6488 (980) г., имевшейся уже (как минимум) в Начальном своде 1090-х годов31 и повествующей о начале проводившейся Владимиром Святославичем в первое примерно десятилетие (978-989 гг.) его великого княжения языческой («первой религиозной») реформы32: «И нача княжити Во-лодимеръ въ КиевЪ единъ, и постави кумиры на холму внЪ двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ.»33
3.2). Мнение автора ПВЛ о том, что именно Перун являлся главнейшим из богов дохристианской Руси, и о том, что-де именно перед Перуновым кумиром князь Игорь и его мужи приносили в Киеве ратификационную клятву, основывалось не только на статьях Начального свода под 6488 (980), 6491 (983), 6496 (988) гг., повествовавших о «первой религиозной реформе»34 (именно из них, и никаких иных статей Начального свода, он вообще в данном «рассказе-конструкции» во многом формировал свое представление о реалиях эпохи князя Игоря, в том числе пользуясь методом ретроспективной экс-
траполяции). Главенствующую же роль играли сами договорные документы Руси и Византии: 944 г. (в первую очередь; соответствующий текст см. ранее) и князя Святослава 971 г. (см. ниже).
4) Конструирование клятвы Игоря и его ближних предметами вооружения («... и приде на холмъ, кде стояше Перу нъ, и покладоша оружье свое, и щиты, и золото.») было естественно в свете соответствующе -го сегмента текста договора 944 г. (см.); кроме того, согласно договору 911 г. князя Олега с греками, он утверждался не только на словах и письменно, но и «клятвою твердою, кленшеся оружьем своим»35.
Золото же появилось под влиянием текста договора с греками Святослава Игоревича: «Аще ли от тЬхъ самЪхъ прежереченыхъ не съхра-нимъ, азъ же (Святослав. — М. В) и со мною и подо мною, да имЪемъ клятву (будем прокляты. — М. В.) от бога, въ его же вЪруемъ — в Перуна и въ Волоса, скотья бога, и да будемъ золоти, яко золото ("и да будем желты, как золото"), и своимъ оружьемь да исЪчени будемъ»36. Как видно, здесь золото (атрибут Волоса) и оружие (атрибут Перуна) выступают в неразрывной сакральной и семантической парной сцепке, «перекочевавшей» в разбираемое «обрамление».
5). Относительно связанной с храмом св. пророка Ильи проблематики см. выше и далее.
6). Фраза, согласно которой во времена Игоря в Киеве «мнози бо бЪша варязи хрестеяни», возникла, думаем, под влиянием повествования о варягах-христианах, отце и сыне, которые мученически погибли, сопротивляясь попытке принести младшего из них в жертву в новосозданном Владимиром киевском языческом (условно «Перуновом») капище (статья под 6491 (983) г.)37. Из данного рассказа церковный писатель, создававший ПВЛ, мог вывести (ретроспективно экстраполируя) заключение о киевском местожительстве многих варягов-христиан уже при деде Владимира.
Все сказанное заставляет не согласиться с высказанной Я. Ма-лингуди идеей относительно нотиции — для данного случая. Поскольку «рассказы-конструкции» / летописные «обрамления» являлись в древнерусском летописании одним из ординарных приемов, то использование его в разобранном на составляющие частном случае делает ее предположение избыточным, т. е. отсекаемым «бритвой Оккама». В статье под 6453 г., считаем, имеем дело со сконструированной сводчиком 1110-х годов виртуальной реальностью, надежно разложимой на ее образующие источниковые «кирпичики»38.
Подчеркнем при этом, что создавший данную виртуальность автор был настолько искусен, что по сей день вышедший из-под его
пера текст нередко воспринимается как едва ли не «моментальный снимок» реально бывшего.
Вернемся от отвлечения к основному изложению. Из сказанного вытекает то, что речь может идти только о константинопольском, и ни о каком ином, этапе переговорного процесса, отразившемся в разбираемом документе. Данное независимо полученное заключение полностью согласуется с пространным примечанием Я. Малингуди к основному тексту работы:
«Здесь необходимо особо подчеркнуть, что русские послы приносили свою клятву в Константинополе. Об этом свидетельствуют не только данные разбиравшихся нами посреднических грамот и указания в императорских хрисовулах, но и прошедшее время глагола "клясться" в клятвенной формуле русских посредников». Далее Я. Малингуди указывала на то, что легко можно спутать посредническую клятву с ратификационной, а это приводило некоторых исследователей к неверному мнению о том, что речь в данном случае идет о клятве, принесенной в Киеве Игорем и его людьми. «Однако здесь в самой клятвенной формуле называется церковь, где приносили клятву крещенные русские посредники в Константинополе: "Мы же, елико насъ хрестилися есмы, кляхомъся церковью святаго ИльЪ въ сборнЪй церкви". В Константинополе действительно была церковь во имя Ильи-пророка. Ее построил Василий I (867-886) с северо-восточной стороны императорского дворца. У нее не было своего входа, так как она была пристроена к соборной церкви Богоматери Фаросской, и нужно было сначала войти в нее, чтобы затем, свернув направо, попасть в церковь (или придел) пророка Ильи, чем и объясняется двукратное упоминание в вышеприведенной формуле (в церкви пророка Ильи — в соборной церкви). Константин Багрянородный (Я. Малингуди имела в виду трактат середины Х в. «О церемониях византийского двора». — М. В.) называет церковь Ильи-пророка как "церковью" (ейкт|рю<; о!ко^), так и "приделом" (лареккХ|оюУ)»39 (парекл^сия, парэкклжий, парэклесйя, парекл^сий — в византийской архитектуре вспомогательная часовня, которая пристраивалась к храму; в русской традиции именуется приделом).
Из сказанного следует то, что константинопольская церковь св. Ильи являлась частью небольшого самостоятельного храмового комплекса, по существу своему, церковью-приделом храма Богоматери Фаросской, что фактически превращало этот храм в «сборную церковь», в собор. Это обстоятельство фактографически точно
и отразил текст договорного документа 944 г. — если только знать стоявшие за ним реалии Второго Рима середины Х ст.
Храм Богоматери Фаросской (Nao^ ©еохокои тои Фарои; Богородицы Фарской, Богородицы Фара, буквально — «при Маяке»)40, до наших дней совершенно не сохранившийся, среди многочисленных христианских культовых сооружений Константинополя, в том числе более чем двадцати известных по письменным источникам храмов и часовен района Большого дворца, занимал место, в некоторых отношениях сопоставимое с рангом собора Св. Софии. И речь идет не просто о блиставшем изысканным великолепием внешнем и внутреннем убранстве этого небольшого по своим масштабам архитектурного шедевра.
Храм был сооружен, вероятно, в середине VIII в. на высокой террасе неподалеку от Фароса — построенного в VI ст. возле дворцовой гавани Вуколеон маяка, от которого получил свое наименование. Церковь вошла в ту часть архитектурного комплекса Большого императорского дворца, которая называлась «священный дворец», часто именовавшийся латинскими паломниками Буколеон (Вуколеон) (поэтому в одном из документов о ней говорится как о «великом храме, находящемся во дворце»). Она располагалась в южной части Большого дворца, являвшегося сосредоточием политической и общественной жизни Империи, фактически составляя с ним единый ансамбль, неподалеку от Хрисотриклиния (Золотой палаты — главного тронного зала) и жилых императорских покоев дворца Дафна. Особой архитектурной пристройкой храм соединялся с дворцовой сокровищницей.
Храм Богоматери Фаросской располагался между совне примыкавшими к нему маленькими церквями пророка Ильи, св. Климента (построены императором Василием I Македонянином) и церковью св. Димитрия Солунского (воздвигнута на рубеже IX—X вв.) (см. рис. 1)41.
Первое упоминание о церкви Богоматери Фаросской относится к 768 г., когда «в церкви Фары» было освящено обручение Льва (будущего императора Льва IV Хазарина, 775-780), сына императора Константина V Копронима (741-775) (считается, что именно он построил данный храм), и афинской аристократки Ирины. После победы ико-нопочитания храм был перестроен, исключительно богато оформлен снаружи, роскошно украшен внутри и в 864 г. заново освящен при императоре Михаиле III Пьянице (840-867).
Дворцовый храм Богородицы Фарской с VIII в. (насколько позволяют предполагать немногочисленные источники) и вплоть до XI в. служил домовой церковью византийских государей. В Х ст. он был предназначен для повседневной литургии в присутствии императора и
его семьи, а кроме того, для торжественных служб в первый день года, 1 мая, в день поминовения пророка Ильи (в присутствии синклита, совета высшей знати при императоре), в Чистый четверг, в Великую субботу и в Великий четверг. Церковь также использовалась в свадебных обрядах (венчание) византийских василевсов и в церемониях их коронации; в ней же хранились различные украшения для убранства Хрисотриклиния в дни приемов иноземных послов.
Помимо сказанного, относящегося, условно, к властно-политическому ракурсу, особо следует акцентировать то, что в 1Х-Х111 вв. храм Богоматери Фаросской являлся местопребыванием многих главнейших святынь христианства.
Вероятно, после своей перестройки и повторного освящения в 864 г. дворцовая церковь Богородицы Фара стала местом хранения важнейших христианских реликвий Византийского государства, императорским храмом-реликварием и одним из воплощений победы иконопочитания.
Около 1200 г. Николай Месарит, византийский писатель и цер-ковно-политический деятель, скевофилакс (хранитель имущества) церкви Богоматери Фаросской, оставил подробное свидетельство о хранившихся здесь к его времени наиболее почитаемых святынях Страстей Господних: терновый венец, гвоздь распятия, ошейник Христа, гробные пелены, лентион — полотенце, которым Христос вытер ноги апостолам, копие, багряница, посох (трость), сандалии Господни, камень от гроба. Помимо реликвий Страстей, Месарит сообщает о двух важнейших нерукотворных образах Христа: на плате (Мандилионе) и на черепице (Керамионе), также хранившихся в этой дворцовой церкви. Перечень Николая Месарита далеко не полный, даже по разделу главных реликвий.
Здесь также находился сосуд с кровью Христовой. В церкви хранились части мафория, пояса, обуви Богоматери и многое иное. Среди многочисленных мощей святых выделялся комплекс реликвий Иоанна Крестителя—его глава, правая рука (десница; помещена в храм в 956 г.), которую использовали в обряде поставления императоров на царство, а также волосы, части одежды и обуви, железный посох с крестом.
История и хронология формирования этого обширного комплекса святынь плохо освещена источниками, имеется лишь несколько точно датированных фактов. Однако можно быть уверенным в том, что в середине Х в. основные реликвии Страстей Христовых уже находились в Фаросской церкви. (А. М. Лидов писал о хронологически несколько более широком интервале, о второй половине Х в., но, как следует из
приводимого им документа 958 г., возможно все же говорить о середине этого столетия42.) В этой связи (и, может быть, для нашей темы) небезынтересно то обстоятельство, что 16 августа 944 г. в храм Богородицы Фарской торжественно был перенесен Мандилион.
Тот требовавший дешифровки намек, который содержится в клятвенной формуле посреднической грамоты «от рода рускаго сълы и гостье» князя Игоря относительно места принесения «крещеной русью» клятвы в Константинополе, вкупе с приведенным небольшим компилятивным обзором, относящимся к «сборному» царьградскому храму Богоматери Фаросской, позволяют сделать некоторые предположительные заключения. Причем такие, которые могут существенно обогатить наше видение рассматриваемой дипломатической акции 944 г.
Теперь, опираясь на константинопольские реалии середины Х в., мы можем вполне наглядно — хотя и реконструируя, разумеется, но с максимальной вероятностью — представить и частью ощутить тот высочайший, в буквальном смысле императорский, уровень, на котором посредники-христиане (> все посольство) из Руси принимались в Царьграде. И ту подавляюще-величественную и возвышенно-сакральную обстановку, в которой бывшая в посольстве «крещеная русь» приносила в 944 г. посредническую клятву (см. рис. 1),
(с) попадая в церковь-придел пророка Ильи
(a) из главного тронного зала, Золотой палаты (Хрисотрикли-ния) Большого императорского дворца, предназначенной для ежедневных и праздничных приемов, переговоров с послами (вряд ли есть веские основания думать, что русь являла в этом отношении исключение) и других официальных мероприятий высшего государственного уровня,
(b) неизбежно при этом пройдя через архитектурно составлявший единое целое с Большим дворцом дворцовый Фаросский храм, домашний храм «василевсов ромеев» и одновременно — храм-реликварий, полный величайшими святынями тогдашнего христианского мира (и наверняка осмотрев их, при комментариях сопровождавших, можно думать).
А также как бы «осязаемо» представить мощные психологические эффекты дипломатии «ромеев» по одновременно имперско-светскому и имперско-религиозному воздействию на «северных варваров» — прозелитов. И в целом — хотя бы фрагментарно реконструировать, «одев исторической плотью», до сих пор остававшийся весьма смутным эпизод ушедшей реальности более чем тысячелетней давности.
Суммируем. В находившемся в центре анализа фрагменте составленной в Константинополе посреднической грамоты 944 г. речь идет о том, что часть прибывших из Руси послов, выступавших как посредники между своим князем, Игорем, и «василевсами ромеев», «крещеная русь», находясь в царьградской церкви св. Ильи-пророка, являвшейся составной частью (одной из часовен-приделов) «сборного» по факту храма Богоматери Фаросской, клялись этой церквью «не преступити от него (соглашения. — М. В.) ничто же» «в предле-жании честного креста и хартии этой»43.
Что же касается выбора из нескольких десятков храмовых сооружений константинопольского Большого дворца церкви (часовни, придела) именно св. Ильи-пророка, то он едва ли был случаен. И не только по причине совокупной силы «эффектов воздействия» на «крещеную русь», к которой стремилась, надо думать, византийская дипломатия. В этом выборе, предположительно, могли участвовать сами христиане из Руси либо, во всяком случае, учитываться их предпочтения.
В историографии не раз высказывалось мнение, согласно которому в «народном христианстве» восточных славян на Илью-пророка были распространены многие представления, связанные с общеславянским / древнерусским громовником Перуном44. Кроме того, на Руси Перун специально являлся княжеско-дружинным богом-покровителем, и посему именно им в Константинополе достоверно клялись «русские» язычники — вне зависимости от их лингвокуль-турного лица. Потому есть некоторые основания предполагать, что уже к середине Х ст. в сакральном миросозерцании (части) руси самостоятельно сложился определенный синкретический параллелизм образов пророка Ильи и Перуна45.
Возвращаясь к теме Ильинского храма в Киеве, считаем возможным полагать следующее.
Летописец начала XII в., выстраивая «рассказ-конструкцию» о ратификации договора 944 г. в Киеве из имевшихся у него «под рукой» информационных «кирпичиков», по аналогии с текстом рассматриваемого договорного акта и применительно к Киеву симметрично «направил» Игоревых христиан середины Х в. приносить присягу в здешнюю церковь св. пророка Ильи, отождествив ее с актуальным для его времени, начала века XII, Ильинским храмом. А также, по-своему осмыслив процитированный отрывок договора (можно думать, ему не вполне понятный, как, впрочем, и ученым столетия спустя), симметрично же сделал этот храм для времени князя Игоря «сборным», т. е. соборным.
Открытым, однако, остается вопрос: существовал ли киевский храм Ильи-пророка при Игоре вообще? Ответы возможны как положительный, так и отрицательный. Причем в силу состояния источников оба они равно неверифицируемы.
Потому, на наш взгляд, никак нельзя исключать (высокой) вероятности того, что «сборная» Ильинская церковь в Киеве для середины Х в. попросту могла быть «реконструктивно измыслена» автором ПВЛ — для создания все той же «фактографичной» симметрии с текстом договорного документа.
Во всяком случае, весомым аргументом в пользу того, что перед нами не реалия, относящаяся к середине Х в., служит то обстоятельство, что творец «рассказа-конструкции», летописец начала XII в., очевидным образом имел в виду современную ему («яже есть») киевскую Ильинскую церковь, с точной топологической привязкой.
В рамках рассматриваемой темы исследовательское внимание не может не привлечь еще один содержащийся в «Повести временных лет» текст. Из которого с безоговорочной определенностью следует, что храм Богоматери Фаросской фактически упоминается в этом летописном своде не только в статье под 6453 г., но и в статье под 6420 г.
И вновь он фигурирует в ПВЛ анонимным, неявным образом. А само это упоминание вновь оказывается связано с крупной дипломатической акцией Руси и Империи первой половины Х в.
В статье под 6420 (912) г. (реально речь должна идти о событиях 911 г.), сразу после текста заключенного при князе Олеге договора между Русью и Византией (вошедшей в ПВЛ договорной грамоты46), читается следующий принадлежащий непосредственно летописному своду 1110-х годов пассаж:
Царь же Леонъ (император Лев VI Мудрый, 886-912 гг. — М. В.) почти послы рускые дарми, златом, и паволоками, и фофудьами (виды очень дорогих тканей. — М. В.), и пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту, и полаты златыа и в них сущаа богатество, злата много, и паволокы, и камьнье драгое, и страсти Господня и венець, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых, учаще я к вЪре своей и показующе им истиную вЪру. И тако отпусти а во свою землю с честию великою. Послании же Олгом посли приидоша ко Олгови, и поведаша вся рЪчи обою царю, како сотво-риша миръ, и уряд положиша межю Грецкою землею и Рускою и клятвы не преступити ни греком, ни руси47.
Происхождение данного летописного рассказа вызвало недоумение со стороны Д. С. Лихачева: «.откуда мог взять составитель "Повести временных лет" все эти сведения? Их нет в предшествующем Начальном своде, где отсутствует и сам договор. По-видимому, составитель "Повести временных лет", включая в летопись тексты договоров, стремился конкретно представить заключение договоров и сделал это отчасти по образцу, данному в рассказе 988 г. о пребывании посольства Владимира в Константинополе»48.
Речь идет о помещенном в статье под 6495 (987) г. следующем тексте (988 г. в цитате — результат опечатки либо описки).
В ходе «испытания вер», якобы устроенного князем Владимиром, посольство из Руси, посетив исповедовавших мусульманство волжских булгар и затем «нЪмци», у которых «съглядавше церковную службу их», прибыло в Константинополь.
Узнав о вероисповедных целях послов, «царь рад бывъ, и честь ве-лику створи имъ въ той же день. Наутрия посла къ патреарху, глаголя сице: "Придоша Русь, пытающе вЪры нашея, да пристрой церковь и клирос, и самъ причинися в святительския ризы, да видять славу Бога нашего". Си слышавъ патреархъ повелЪ созвати клиросъ, по обычаю створиша праздникъ, и кадила вожьгоша, пЪнья и лики съставиша. И иде с ними в церковь, и поставиша я на пространьнЪ мЪстЬ, пока-зающе красоту церковную, пЪнья и службы архиерЪйски, престоянье дьяконъ, сказающе имъ служенье Бога своего. Они же во изумЪньи бывше, удивившеся, похвалиша службу ихъ. И призваша я царя Василий и Костянтинъ, рЪста имъ: "ИдЪте в землю вашю", и отпустиша я с дары велики и съ честью. Они же придоша в землю свою»49.
Хотя мнение, согласно которому приведенные два рассказа связаны между собой, может быть, не лишено некоторого основания, но все же, думаем, перед нами очень разные повествования, второе из которых затруднительно, хотя бы и «отчасти», посчитать образцом для первого. В том числе потому, что в них идет речь о двух различных способах церковно-идеологического воздействия на посольства «северных варваров».
Во втором рассказе (явно сконструированном автором свода начала XII в., на что указывал Д. С. Лихачев) таким способом называется пышная церковная служба, устроенная по императорскому указанию отправлявшим ее «патреархом», может быть, в царьградском Софийском соборе. И способ этот, согласно ПВЛ, возымел на посланных Владимиром самое радикальное воздействие50.
Однако первый рассказ, и как целое, и в интересной нам части, более чем существенно отличается от второго. Он повествует, во-первых, об обычных в дипломатической практике материальных «подарках» «ромеев» послам Руси по случаю успешно заключенного мирного соглашения (ср. приведенный текст, например, с рассказом ПВЛ под 6463 (955) г. о посольском визите княгини Ольги в Царьград: император «дасть ей дары многи, злато и сребро, паволоки и съсуды различныя, и отпусти ю...», а также следующие далее слова послания княгине «царя греческого»: «Много дарихъ тя»51). Во-вторых, о стремлении византийских властей наглядно и вещественно продемонстрировать руси богатство и мощь Нового Рима (объяснимое смешивающее совмещение семантических полей «богатство» и «сильная власть, могущество»).
Наконец, в-третьих, о попытке идеологического воздействия на послов с целью склонить их к христианству, но совершенно иначе, чем в статье под 6495 (987) г.: через специальную демонстрацию сакральных предметов Страстей Господних, а также мощей святых.
И здесь просматривается возможная непосредственная связь событий 944 г. и 911 г., имеющих отношение к заключению соответствующих договоров Руси и Империи. Потому что, как можно было видеть из приведенного компилятивного обзора, высоко ценимые в христианском мире святыни, связанные со Страстями Христовыми, в том числе названные в летописной статье под 6420 г., а также многие иные, хранились именно в храме-реликварии, «сборной» церкви Богоматери Фаросской; немало в ней было и сакральных останков.
И если первые два из указанных выше компонентов рассказа под 6420 г., а также концовка рассматриваемого летописного фрагмента могут — в принципе — быть отнесены на счет конструирования автора ПВЛ, чему никаких непреодолимых препятствий мы не усматриваем, то третий в схему «рассказа-конструкции» очевидным образом не укладывается. Пользуясь оборотом Д. С. Лихачева, уместно спросить: откуда мог взять составитель «Повести временных лет» эти сведения? Ведь никаким явным материалом для реконструирования специальной демонстрации руси в 911 г. страстных объектов он не обладал: нет такого материала ни в текстах соответствующих договоров Х в., ни в тексте Начального свода, являвшегося одной из важнейших составляющих ПВЛ.
С неочевидной стороны коснулся летописного миниповествова-ния под 6420 г. А. В. Назаренко. В статье, посвященной «истокам русского паломничества», исследовать писал: «В "Повести временных
лет" под 911 г. сообщается о том, что византийский император Лев VI после заключения мирного договора с Русью показывал русским послам "церковную красоту, и полаты златыа и в них сущаа богатество [.] и страсти Господня, и венець, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых, и учаще я к вЪре своей". Сравнение этого характерного перечня святынь с одним латинским описанием паломничества середины XII в., а также с рядом других свидетельств дает основание утверждать, что речь идет о святынях дворцовой церкви Пресвятой Богоматери Фаросской в Константинополе, и предполагать, что летописное сообщение отражает реальность не 911 г., а начала XII в., времени создания в киевском Печерском монастыре "Повести временных лет". Иными словами, перед нами скорее всего неявное свидетельство о каком-то киево-печерском паломничестве в Царьград этого време-
52
ни — паломничестве, по другим источникам неизвестном»52.
Нельзя не согласится с А. В. Назаренко в том, что в летописном тексте речь идет о святынях Страстей Христовых, хранившихся в Фа-росском храме. Также нельзя считать не допустимой предложенную ученым трактовку относительно паломничества начала XII в. В таком случае рассматриваемое летописное «обрамление» могло бы быть представлено как «рассказ-конструкция», создавая который автор ПВЛ частью воспроизвел тот же образец, шаблон, что и в статье под 6495 (987) г. (как полагал Д. С. Лихачев), а также привлек сведения, ему современные, для придания рассказу дополнительной краски.
Указанное решение, однако, не кажется нам в должной мере убеждающим. Например, остаются недоуменные сомнения: по каким причинам летописец поместил сведения паломников начала XII ст., если уж хотел их учесть, именно в «обрамление» к мирному договору, заключенному примерно двумя столетиями ранее? И почему не поместил их, скажем, в тот же летописный сегмент под 6495 (987) г., где они так же могли играть значимо-возвышающую роль? или в начало «рассказа-конструкции» о событиях 944 г.? либо в статью под 6463 (955) г., повествующую о визите княгини Ольги в Константинополь и о том, что ее крестили здесь «царь съ патреархомъ»53? Причем поместил даже не отдельно, а растворив, как бы обезличив, в составе семантически многокомпонентного повествования о «милости» василевса Льва VI к послам Руси («дипломатическое одаривание»; политическое, по сути своей, воздействие; религиозное воздействие)?
Не говоря уже о том, что два приведенные небольшие повествования (под 6495 г. и под 6420 г.) в существе своем разнятся все же слишком значительно.
Как отмечал А. М. Лидов, выделенное место для реликвий Страстей Христовых первоначально существовало в Иерусалиме, в галереях комплекса Гроба Господня; о нем сообщали паломники VII—IX вв. Например, «византийский паломник IX в. Епифаний указывал, что священное пространство (to hieron) для реликвий расположено над вратами базилики Константина: "А между темницей и распятием есть двери святого Константина, там находятся три креста. Над дверью есть святилище, где лежит Чаша, из которой Христос Бог наш пил уксус и желчь; она из зеленого камня, окованного серебром. На том месте стоит Лохань, в ней Христос омыл ноги ученикам, она из мрамора. Здесь же лежат Копие, и Губка, и Трость, и Венец, и Плащаница чистая по образу плащаницы, которую видел Апостол Петр с небес сходящую." С IX в. (иерусалимский. — М. В.) придел-реликварий более не упоминается паломниками, вероятно, в связи с тем, что сами реликвии Страстей перевозятся в Константинополь, где помещаются в церковь Богоматери Фаросской»54.
И далее, в примечании: «Если мы готовы поверить Повести временных лет (т. е. рассматриваемому "обрамлению". — М. В.), то уже в правление Льва Мудрого (886-912) эти святыни находились в Большом дворце, где демонстрировались русским послам»55. Таким образом, А. М. Лидову вероятность нахождения реликвий Страстей в Фаросском храме в начале Х в. не представлялась невозможной.
Кроме того, в «демонстрировании русским послам» в начале Х в. святынь Страстей, взятом самом по себе, заметим, нет ничего невероятного. Тем более если византийская сторона действительно хотела (а это более чем допустимо) подобным «эффектом воздействия» склонить дипломатических представителей Руси к крещению, как о том говорится в ПВЛ.
То обстоятельство, что в договоре (посреднической грамоте) 944 г. косвенно фактически упомянут храм Богоматери Фаросской, и то обстоятельство, что на него же косвенно фактически указывается в летописном «обрамлении» к договору 911 г., позволяют эти факты, относящиеся к дипломатической активности Руси в Византии — и Империи по отношению к «слам» из Руси, поставить во взаимосвязь. И искать ей возможное объяснение, отличное от мнения А. В. Назаренко, которое предполагало произвольный характер помещения вычленяемого нами третьего компонента в минипове-ствовании под 6420 г.
Предварительно отметим внешне выразительно выглядящие, как предполагаем, точки схождения с высокой вероятностью реконструированного маршрута послов-христиан из Руси к церкви-приделу пророка Ильи в 944 г. и изложения порядка демонстраций «русским» послам в «обрамлении» к договору 911 г. (см. рис. 1).
Сначала роскошнейшим образом убранный главный тронный зал, Золотая палата (Хрисотриклиния) Большого императорского дворца (944 г.) (в частности, напомним, предназначавшаяся для приема иноземных послов) — «пристави к ним мужи свои показати им церковную красоту, и полаты златыа и в них сущаа богатество, злата много, и паволокы, и камьнье драгое» (911 г.).
Затем примыкавший к палате и дворцу храм-реликварий, церковь Богородицы Фарской (944 г.) — «пристави к ним мужи свои по-казати им церковную красоту [...] и страсти Господня и венець, и гвоздие, и хламиду багряную, и мощи святых.» (911 г.).
Как кажется, возможный ключ к объяснению не исключено найти в предложенной Я. Малингуди гипотезе. Согласно ей, напомним, существовали книги, ведшиеся при императорской канцелярии, в которых, в том числе, находились копии договорных грамот с Русью, но в которые также вносились всевозможные исторические справки (нотиции) или рассказы о происшедших событиях, связанных с данными копиями. Соответствующие записи, вместе с текстами самих договорных грамот Х в., могли оказаться в распоряжении составителя ПВЛ и им использоваться при создании соответствующих текстов, в нашем понимании — «рассказов-конструкций» (летописных «обрамлений»).
Речь идет о том, следовательно, что в связи с посольством Руси в Константинополь при князе Олеге и окончательным заключением договора между двумя сторонами могла быть — предположительно — составлена соответствующая нотиция, в которой справочно описывались сопровождавшие данный дипломатический акт обстоятельства, а также действия (см. приведенное сравнение пути входившей в Иго-рево посольство «крещеной руси» в часовню-придел св. Ильи в 944 г., реконструированного на основе договорного документа, со сведениями относящегося к событиям 911 г. «обрамления», которое дает основания предполагать высокую точность последних).
В отличие от рассмотренного выше случая с летописным «обрамлением» под 6453 г., когда гипотеза Я. Малингуди о соответствующей нотиции, с нашей точки зрения, не является удовлетворительной, ее применение к рассматриваемому летописному фрагменту могло бы снять недоумения, высказывавшиеся Д. С. Лихачевым и (в более обоб-
щенной форме, см. выше) самой Я. Малингуди. И органично, то есть целостно и без внутренних противоречий (чего, как кажется, несколько недостает предложенной А. В. Назаренко трактовке), объяснить происхождение либо всех выделенных выше трех компонентов рассказа под 6420 г., либо, по крайней мере, той части, которая относится к сакральным объектам Страстей Христовых, вероятно, уже к началу Х в. концентрировавшимся в «сборной» церкви Богородицы Фара.
А также — если принимать предлагаемое выше и с учетом сделанных наблюдений, вытекающих из договорного документа 944 г., — высветить некоторые возможные актуальные для дипломатии «Империи ромеев» в первой половине Х ст. повторявшиеся и непосредственно связанные с константинопольским храмом Богоматери Фаросской приемы («эффекты») политического и религиозного идеологического воздействия на верхушку некоторых окружавших ее «варварских» обществ.
Выдвинутое предположение находится для данного случая в генеральном согласии с гипотезой Я. Малингуди, хотя сама она, как говорилось, возводила к соответствующей нотиции не повествование под 6420 (912) г., но «рассказ о принесении клятвы Олегом в 907 г.»56.
Вместе с тем вполне несомненно, что вопросы, связанные с разбиравшимся фрагментом статьи «Повести временных лет» под 6420 г., подлежат дальнейшим разысканиям.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Повесть временных лет / Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д. С. Лихачева. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. С. 23 (далее — ПВЛ).
2 См.: Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб., 2008. С. 21-22; Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий / Под ред. Г. Г. Литаврина и А. П. Новосельцева. М., 1989. С. 15.
3 Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 312.
4 ПВЛ. С. 23.
5 Там же. С. 26.
6 Там же.
7 В этой связи см., например, посвященную начальному летописанию обзорную работу: Гиппиус А. А. До и после Начального свода: ранняя летописная история Руси как объект текстологической реконструкции // Русь в 1Х-Х1 веках: археологическая панорама. М.; Вологда, 2012. С. 40-49.
8 См., например: Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод (Текстологический комментарий) // Труды Отдела древнерусской литературы (Пушкинский Дом). Л., 1976. Т. ХХХ; Каштанов С. М. К вопросу о происхождении текста русско-византийских договоров в составе Повести временных лет // Восточная Европа в древности и средневековье: Политическая структура Древнерусского государства. VIII Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В. Т. Пашуто. Тезисы докладов. М., 1996. С. 40; Михеев С. М. Кто писал «Повесть временных лет»? М., 2011 (Славяно-германские исследования. Т. 6). С. 73, 140, 156 и др.
9 См.: Горский А. А. К вопросу о русско-византийском договоре 907 г. // Восточная Европа в древности и средневековье: Международная договорная практика Древней Руси. IX Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В. Т. Пашуто. Материалы к конференции. М., 1997.
10 ПВЛ. С. 26.
11 Несколько иначе переведено: Там же. С. 162.
12 Одна из первых, по крайней мере, специальных работ, за которую автор, тогда студент Киевской Духовной академии, был удостоен премии графа Н. П. Румянцева, принадлежит Е. А. Остромысленскому. В ней доказывалось, что «церковь Св. Ильи была та же самая, которая упоминается в Договоре, и что она была в Киеве, а не в Константинополе...» (Осторомысленский Е. Исследование о древнейшей Киевской Церкви Св. Ильи, упоминаемой в Договоре Великого Князя Киевского Игоря Святославича с Греками 945 года, сохраненном в Летописи Преподобного Нестора. Киев, 1830. С. 17; солидарное мнение см.: Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1983. С. 58) и что «вероятно, Церковь сия названа сборную потому, что в нее собирались Христиане Киевские из всего города. и. потому, что в нее собирались для Богослужения не одни только Христиане Киевские, но и приезжие различных наций Христиане; ибо известно, что Киев издревле был город торговый» (Осторомысленский Е. Исследование о древнейшей Киевской Церкви Св. Ильи. С. 15; развитие этой мысли см.: СвердловМ. Б. Распространение христианства на Руси К-Х! вв. // Восточная Европа в древности и средневековье. Язычество, христианство, церковь. Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В. П. Пашуто. Москва, 20-22 февраля 1995 г. Тезисы докладов. М., 1995. С. 74-75).
13 Такого рода подходы см., например: Полевой Н. А. История русского народа. М., 1829. Т. I. С. 149; Сахаров А. Н. Дипломатия Древней
Руси, IX — первая половина XI в. М., 1980. С. 256; Толочко П. П. Древний Киев. С. 39, 228; Он же. Язычество и христианство на Руси // Толочко П. П. Ранняя Русь: история и археология. СПб., 2013. С. 154-155; Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 364
14 Малингуди Я. Русско-византийские связи в Х веке с точки зрения дипломатики // Византийский временник. М., 1995. Т. 56 (81); Она же. Русско-византийские договоры в Х в. в свете дипломатики // Византийский временник. М., 1997. Т. 57 (82).
15 Подробнее см.: Малингуди Я. Русско-византийские связи в Х веке. С. 70-71.
16 Там же. С. 71.
17 Там же. С. 72.
18 Там же.
19 См.: Там же. С. 73.
20 Там же. С. 84.
21 Подробнее см.: Там же. С. 84-87.
22 При написании термина «русь» с начальной строчной подразумевается этноним. Подробнее в целом разделяемое нами обоснование необходимости терминологических корректировок в сфере истории начальной руси / Руси см.: Назаренко А. В. Русь IX века: обзор письменных источников // Русь в К^! веках: археологическая панорама. С. 13, прим. 1.
23 Об инсерте и его содержании см.: МалингудиЯ. Русско-византийские связи в Х веке. С. 87-90.
24 ПВЛ. С. 26. См.: Малингуди Я. Русско-византийские связи в Х веке. С. 90-91; Она же. Русско-византийские договоры в Х в. С. 60.
25 См.: Малингуди Я. Русско-византийские договоры в Х в. С. 8285 и след.
26 Там же. С. 83-84.
27 Васильев М. А. Степень достоверности известия «Повести временных лет» о процедуре ратификации русско-византийского договора 944 года в Киеве // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. Памяти чл.-кор. РАН Анатолия Петровича Новосельцева. М., 2000.
28 См.: Малингуди Я. Русско-византийские связи в Х веке. С. 90.
29 Обоснование данной конъектуры см.: Там же. С. 90, прим. 93.
30 ПВЛ. С. 26.
31 См.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 128 (далее — НШ).
32 Наше понимание ее существа см.: Васильев М. А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси: Религиозно-мифологиче-
ское взаимодействие с иранским миром. Языческая реформа князя Владимира. М., 1999. С. 201 и след.
33 ПВЛ. С. 37.
34 См.: Н1Л. С. 128, 130-131, 156-157; ПВЛ. С. 37, 38-39, 52-53.
35 ПВЛ. С. 18.
36 Там же. С. 34-35.
37 Н1Л. С. 130-131; ПВЛ. С. 38-39.
38 Обстоятельства объема вынуждают оставить без развития существенный аргумент против идеи Я. Малингуди о нотиции. В рассматриваемом «обрамлении» вовсе отсутствует тема договорной грамоты («харатьи»), которая должна была бы обязательно иметься при «ноти-ционном» описании византийцами ратификационной акции в Киеве — если исходить из текста (см. в пункте первом) договора 944 г.
39 Малингуди Я. Русско-византийские договоры в Х в. С. 90, прим. 95.
40 Подробно о храме см: Попов И. Н. Большой дворец в Константинополе // Православная энциклопедия. М., 2002. Т. 5; Храм Богоматери Фаросской (храм Богородицы при маяке; храм Владычицы Икокиры) // Византийский словарь. СПб., 2011. Т. 2; Лидов А. М. Церковь Богоматери Фаросской. Императорский храм-реликварий как константинопольский Гроб Господень // Византийский мир. Искусство Константинополя и национальные традиции. К 2000-летию христианства. Памяти Ольги Ильиничны Подобедовой (1912-1999): Сб. статей. М., 2005; Он же. Реликвии Константинополя // Реликвии в Византии и Древней Руси. Письменные источники. М., 2006; Он же. О константинопольском прототипе царского храма // Царский храм. Благовещенский собор Московского Кремля в истории русской культуры. М., 2008 (Федеральное государственное учреждение культуры «Государственный историко-культурный музей-заповедник "Московский Кремль"». Материалы и исследования. Вып. XIX); Klein H. A. Sacred Relics and Imperial Ceremonies at the Great Palace of Constantinople // BYZAS / F. A. Bauer (Hrsg.). 2006. Vol. 5.
41 См.: Лидов А. М. Церковь Богоматери Фаросской. С. 80.
42 См.: Там же. С. 81-82.
43 И не более того мы хотели сказать ранее (Васильев М. А. Степень достоверности известия «Повести временных лет». С. 66) и теперь. Что делает критику С. Н. Азбелевым наших построений (Азбелев С. Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. С. 59) безосновательной.
44 См., например: Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914. С. 311; Свердлов М. Б. Распространение христианства на Руси IX-XI вв. С. 75; и др.
45 Резко противоположная приведенной позиция развивалась в работе: Иванов С. А. Когда в Киеве появился первый христианский храм? // Славяне и их соседи. Славянский мир между Римом и Константинополем. М., 2004. Вып. 11. Эта статья, однако, как кажется, не лишена уязвимостей.
46 Подробнее см.: Малингуди Я. Русско-византийские договоры в Х в. . С. 61 и след.
47 ПВЛ. С. 20.
48 Лихачев Д. С. Комментарии // ПВЛ. С. 425.
49 ПВЛ. С. 49.
50 См.: Там же.
51 Там же. С. 30.
52 Назаренко А. В. У истоков русского паломничества (исторические, богословские, дисциплинарные и правовые аспекты) // Назарен-ко А. В. Древняя Русь и славяне (историко-филологические исследования). М., 2009. С. 284-285 (Древнейшие государства Восточной Европы, 2007 год).
53 См.: ПВЛ. С. 29-30.
54 Лидов А. М. О константинопольском прототипе царского храма. С. 20.
55 Там же. Прим. 76.
56 Текст см.: ПВЛ. С. 17. Миниповествование также должно быть отнесено к разряду «рассказов-конструкций», в принципиальном плане не отличном от имеющегося под 6453 г.
M. A. Vasiliev.
Church of the Virgin of the Pharos in Constantinople in the diplomatic actions of the Rus' and the Byzantine in the first half of the 10th century.
The article deals with the role of the Church of the Virgin of the Pharos in Constantinople in the diplomatic activities of the Byzantine Empire towards the Ancient Rus during the rule of Princes Oleg and Igor. In this respect the author analyses the data presented in the articles of the Tale of Past Years dated 6420 (912) and 6453 (945). Key words: Rus', Byzantine Empire, treaties between the Rus' and the Byzantine, Church of the Virgin of the Pharos, Constantinople, Prince Igor, Prince Oleg, the Tale of Past Years.
