CC BY
137
[Россия... народы, языки, культуры]
КОНСТАНТИН СИМОНОВ
К СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
KONSTANTIN SIMONOV: THE 100th ANNIVERSARY
В ноябре 2015 года отмечалось 100-летие Константина Симонова, одного из самых популярных поэтов и писателей середины XX века. Сегодня, оглядываясь назад, хочется привести слова литературоведа Сергея Бочарова, который однажды заметил, что задержаться в литературе трудно, остаться в ней навсегда — невозможно. Всё-таки возможно, если вспомнить наших классиков, хотя список имён в наше время и не пополняется. Задержался ли в литературе К. М. Симонов? В дни юбилея, в посвящённых его памяти передачах, читались военные стихи, эпизодически вспоминались прозаические произведения, и среди них чаще всего — не большие широкоформатные романы, а повесть «Двадцать дней без войны», лирический настрой которой не требовал обращения к описанию сражений и подвигов, но был очень близок к внутреннему состоянию людей того времени. Многие считают эту повесть лучшим произведением писателя, что было поддержано и фильмом Алексея Германа, снявшего в главной роли Юрия Никулина. Были опубликованы его интервью с военачальниками, подготовлены к печати письма к родителям — «Дорогие мои старики»1 и достаточно неожиданные «Записи в рабочих тетрадях: беседы и размышления» под названием «Наше время ещё занесут на скрижали»2.
Вернёмся в прошлое. Начало 50-х, на филологическом факультете Ленинградского университета должна состояться встреча с поэтом Симоновым. За два часа до её начала большая аудитория, вмещающая около 300 человек, уже заполнена. Продолжающие приходить заполняют проходы, устраиваются на подоконниках. Симонов появляет-
Фото: Юрий Абрамочкин/ РИА Новости www.ria.ru
ся с 20-минутным опозданием: оказывается, он заезжал в гостиницу, чтобы, отправляясь на встречу со студентами, сменить пиджак, который был на нём во время официального приёма, на свитер. Популизм? Тогда этого слова ещё не было. А может быть, это просто выражение отношения к аудитории, перед которой предстояло выступать. (Заметим, что «продуманное Симоновым оформление внешнего облика, своеобразное „имиджмейкерство“ отмечено всеми мемуаристами»3.) Симонов отвечает на несколько вопросов и начинает читать стихи. Видно, что их хорошо знают в зале, но, читаемые автором и повторяемые «про себя», они доставляют слушающим большое удовольствие. Это были стихи о первых тяжёлых неделях войны и стихи о любви.
Прочитано «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины...» со страшным образом мучительного отступления, в котором, однако, звучат слова, может быть, до конца не воспринимаемые сегодняшним читателем: Ты помнишь, старуха сказала: Родимые, покуда идите, мы вас подождём. И это было действительно так: при сдаче огромных российских территорий в начальные месяцы войны у людей не было сомнений в том, что надо только подождать, перетерпеть, что поражения быть не может. (Я утверждаю это: сама испытывавшая эту естественную уверенность в уже осознаваемом детстве, как и все, тогда окружающие меня. — К. Р)
В стихах о любви читатели видели самого поэта, и все знали, что они были обращены к любимой им женщине, актрисе Валентине Серовой. Но, может быть, потому, что письма военного корреспондента писались из разных мест: из «похожей на Мадрид
[мир русского слова № 4 / 2015]
117
[Россия... народы, языки, культуры]
Одессы», с борта подводной лодки, «под черной румынской водой», из Вязьмы и Мурманска, из «окруженья под Москвой», они приобретали личностное звучание как написанные каждым из воюющих солдат к своей любимой. Поэтому и стихотворение «Жди меня» (1941) стало почти заклинанием каждого: человек вопреки смерти, ждущей его на каждом шагу, не хочет погибнуть, а хочет, чтобы его ждали из каждого боя. Так читатели становились не только читателями, но и героями поэзии Симонова, что и определяло её необыкновенную популярность.
Размышляющие позже о творчестве Симонова заговорят о той смысловой упрощённости его поэзии, которая не выходила за пределы непосредственных ожиданий читателя-слушателя: «Костя читал стихи, и весь зал был в восторге, — замечал Б. Агапов. — Я подумал, может, Костя знает то, чего я не знаю. Но потом я подумал: а может быть, Костя не хочет понимать большего, чем понимают все эти люди?»4 Вероятно, в этом есть доля правды. Но нельзя забывать, что во время войны поэзия и публицистика, непосредственно откликающиеся на события, не могли и, вероятно, не должны были усложнять передаваемые смыслы, как и использовать усложнённые формы их выражения. Об этом свидетельствуют, например, газеты блокадного Ленинграда, которые сегодня поражают своей простотой, если не сказать упрощённостью.
«Война стала для Симонова вершиной его лирики — и вершиной естественного исполнения им его гражданского и человеческого долга так, как он его понимал: „Сумел угадать самое главное, са-
мое всеобщее, самое нужное людям тогда и тем помочь им в трудную пору войны“, — писала Маргарита Алигер5.
Кроме стихов, была еще и ежедневная газетная работа в редакции „Красной Звезды“, в которой Симонов числился разъездным корреспондентом, и по напечатанным в 70-х годах его военным дневникам можно себе представить, сколько он работал. И не просто работал, хотя и признавал, что должность военного корреспондента — не самое опасное на войне. Но вот в одном из писем матери он пишет: «...После возвращения с этих островов, сын ваш имел счастье познакомиться с морскими разведчиками, каковые, после их колебаний по поводу того, что он писатель и что может подгадить, все же взяли его с собой в разведку в глубокий тыл немцев, где он с нескрываемым удовольствием лично поджигал немецкие склады с провиантом и боеприпасами.
Результаты этой операции можно прочесть в той же „Красной Звезде“, если не ошибаюсь, за 23 ноября»6.
В «Песне военных корреспондентов», до сих пор любимой студентами-журналистами, есть такие слова: «От Москвы до Бреста / Нет такого места / Где бы не скитались мы в пыли / С Лейкой и блокнотом / А то и с пулемётом / Сквозь огонь и стужу мы прошли». Песня кончается словами: «Так выпьем за победу / За нашу газету / А не доживём, мой дорогой / Кто-нибудь услышит,/ Снимет и напишет / Кто-нибудь помянет нас с тобой». Но судьба хранила Симонова. Кроме корреспонденций, он начинает писать рассказы. Первым стал «Третий адъютант» — бесхитрост-
Поэт Константин Симонов (за столом 1-й справа) выступает перед бойцами в перерыве между боями. Фото: Яков Халип / РИА Новости www.ria.ru
118
[мир русского слова № 4 / 2015]
[Россия... народы, языки, культуры]
ный рассказ о комиссаре, который был убеждён, что «смелых убивают реже, чем трусов», и который, когда выжил после практически смертельной раны его третий адъютант — молоденький парень, почти мальчишка, увидел в этом тому подтверждение.
Тема беззаветного подвига, преданности и верности становится главной во всём, что пишет Симонов о войне. Эта тема и это убеждение, как считают исследователи его творчества, были порождением, с одной стороны, того воспитания, которое Симонов получил в семье — военного, дворянина, превыше всего почитающего долг служения Родине, с другой — верности советским идеалам, сформированной уже в сознательном возрасте. Так, первая поэма 19-летнего автора была посвящена Беломорканалу, следующие за ней поэмы «Победитель» (1937); «Ледовое побоище» (1938); «Суворов» (1939); пьесы «История одной любви» (1940); «Парень из нашего города» (1941) — все были так или иначе посвящены военной теме. Однако участие в Отечественной войне заставляет его сделать запись: «Да, война не такая, какой мы писали ее. — Это горькая штука...» (1941).
Военная тема остаётся главной и в послевоенном творчестве Константина Симонова. Он создаёт трилогию об Отечественной войне: «Товарищи по оружию», «Живые и мёртвые», «Солдатами не рождаются». Эти произведения становятся всенародно известными ещё и благодаря экранизации, в которой исполняли роли такие артисты, как Кирилл Лавров и Анатолий Папанов, Олег Ефремов. То, что автор стремился к правде в повествовании о событиях, об их героических участниках, сомнений нет. Однако и здесь, — как пишет А. Нилин, — «я заподозрил, что и с прозой Симонова происходит то же, что заметил когда-то Агапов в случае с поэзией (заметим для справедливости, речь идёт главным образом о политической послевоенной поэзии Симонова, на которой мы не останавливаемся) — массовый читатель следит за сюжетом и безразличен к порядку слов и к самим словам (в их заёмности или незаёмности). И зачем, по угаданной Агаповым логике, знать большее количество слов, чем привык читатель?»7 Речь, конечно, идёт не столько о словах и порядке слов, сколько о человеческих судьбах и характерах, которые не укладываются в то однолинейное повествование, на которое нацелено сообщение о событиях.
Заметим, что сам Симонов, скорей всего, думал об этом, ощущал смысловую бедность своего текста, о чём свидетельствует его восклицание в конце жизни о том, что самого главного он не сделал. Приведём ещё
одно высказывание Симонова, которое также свидетельствует о понимании им того, что может быть или должно быть в романе. Это его размышления о творчестве Лермонтова и Толстого: «Главным уроком из Лермонтова для меня — и как для поэта и как для прозаика — был и остался „Валерик“. Вообще-то главный урок для меня — это Лев Толстой. Но я почему-то думаю, что для самого этого недосягаемого учителя большинства русских прозаиков лермонтовский „Валерик“ тоже был в своё время одним из первых уроков мастерства и правды. Сколько бы я ни перечитывал Толстого — ранние его кавказские рассказы, „Севастопольские рассказы" или военные страницы „Войны и мира“, — мне всегда вспоминается ещё и „Валерик“, как тот ручеёк под Осташковом, с которого начинается Волга»8. Вероятно, не приходится спорить с критиками, отметившими по отношению к Симонову упрощение собственной неординарной личности.
Этот процесс шёл параллельно и с административной деятельностью Симонова — редактора «Литературной газеты», журнала «Новый мир», которые соблюдали принципы «партийной организации и партийной литературы». Он стал активным участником таких процессов, как осуждение творчества А. Ахматовой, М. Зощенко, Б. Пастернака, что бросило тень на его личность и, вероятно, побудило его самого сказать в юбилейной речи о том, что не все ему в его жизни нравится, не все он делал хорошо, не всегда был на высоте человеческой. Можно только добавить, что людям, пришедшим в эту жизнь позднее, практически невозможно до конца представить характер сознания тех, кто жил в сталинские времена.
Нельзя не напомнить о том, что Симонов сделал много хорошего и для своих собратьев по перу, особенно фронтовиков, и для восстановления доброго имени отвергаемых писателей. Вспомним хотя бы о его роли в судьбе творческого наследия М. А. Булгакова, И. Ильфа и Евг. Петрова, А. А. Блока.
Стремясь увековечить подробности хода войны и имена военачальников, Симонов записывал беседы с Г. К. Жуковым, И. С. Коневым, А. Лизюковым и др. В журнале «Дружба народов», по случаю юбилея К. М. Симонова, его сыном опубликованы беседы писателя с генерал-лейтенантом Михаилом Лукиным9 — человеком необычайной судьбы. Генерал, дважды сумевший вывести из окружения свою армию и, будучи тяжело раненым, попавший в плен, рассказывает о тяжелейших днях отступления. Обнародовать такие факты раньше не представлялось возможным —
[мир русского слова № 4 / 2015]
119
[Россия... народы, языки, культуры]
I
оказаться в плену было равносильно предательству. Приведём маленький отрывок:
Они (немцы. — К.Р.) знают, что у меня не сегодня, так завтра все иссякнет. Поэтому я старался на широком фронте затянуть их, как можно больше на себя их притягивать.
В частности, командир их танковой дивизии — Функ (это дивизия, которая первой вошла в Варшаву, первой вошла в Париж), и ему было отведено, этому командиру, первым войти в Москву. У них был целый ряд вариантов, захватывать, не захватывать, окружить, уничтожить и т. д. Он получает телеграмму, а я тоже принимаю по радио — Функу уже открытым текстом передают: «Чего вы топчетесь? Идите на Москву!» А он: «Я едва сдерживаю. Командующий 19-й армией также рвется к Москве, я едва сдерживаю. Я пустил своих гренадеров, использую последних, нет сил сдержать».
Я чувствую, что вот тут нужно мне проколоть, но — нет снарядов. Тогда двенадцатого числа я собрал последний раз командиров, все снаряды собрал, свезли все это, залп «катюш» держал на этот момент.
Я указал двум дивизиям примерно фронт прорыва. А место я выбрал довольно мокрое, чтобы немцы танки использовать не могли. Я знал, что танки перед нами, 7-я танковая дивизия непосредственно передо мною стоит, а местность такая, что танки здесь маневрировать не могут... Залп «катюш». Пошли и прорвали.
Я командиру 91-й дивизии Волкову говорю, что я выходить не могу, пока не пропущу — а у меня еще восемь дивизий, — пока не пропущу все дивизии или хотя бы половину. Как же я могу уходить? Приду туда, а вдруг здесь что-нибудь случится. Нет, я не пойду. Идите, выводите свою дивизию. Держите фланг...10
Достаточно неожиданно этот текст вызвал большой интерес при чтении и анализе в студенческой аудитории. Размышления студентов были созвучны тем мыслям, которые не покидали Константина Симонова до конца его дней, позволяя ему подходить к самому процессу войны как определённому поведению и поступкам людей. В дни юбилея отмечалась роль Симонова и как историка: «Его военные дневники, с которыми он работал на протяжении нескольких десятков лет и которые были изданы уже после его смерти — „Разные дни войны“, — неоценимый документ эпохи, результат гигантской аналитической работы военного корреспондента, прошедшего всю войну, свидетеля важнейших событий войны, подвергший их впоследствии критическому анали-зу»11, — характер которого становится всё более ясным благодаря последним опубликованным работам.
Скончался К. М. Симонов 28 августа 1979 года в Москве. Согласно его завещанию, прах писателя
был развеян над Буйничским полем под Могилёвом. Он писал: «Я не был солдатом, был только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, — поле под Могилёвом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков...»
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Симонов К. Дорогие мои старики. Из переписки с родителями в военные годы (1941-1945). Публикация, подготовка текста и комментарии Екатерины Симоновой-Гудзенко // Новый мир. 2015. № 7.
2 Симонов К. Наше время еще занесут на скрижали... Записи в рабочих тетрадях: беседы и размышления // Дружба народов. 2015. № 12; Скрижали — две каменные плиты, на которых, согласно Библии, были начертаны Десять заповедей. Они были разбиты Моисеем. Впоследствии Моисей по Божьему велению высек из камня новые скрижали и поднялся с ними на гору второй раз (Исх. 34: 1-4). В переносном смысле в скрижали заносят то, что хранят.
3 Иванова Н. Константин Симонов глазами человека моего поколения // Знамя. 1999. № 7. -http://magazines.russ.ru/ znamia/1999/7/ivanova.html
4 Нилин А. Аллея классиков // Знамя. 2014. № 9.
5 Иванова Н. Указ. соч.
6 Симонов К. Дорогие мои старики...
7 Нилин А. Указ. соч.
8 Симонов К. Сегодня и давно. Статьи. Воспоминания. Литературные заметки. О собственной работе. М., 1980. С. 438.
9 Приговорён к бессмертной славе. Беседы Константина Симонова с генерал-лейтенантом Михаилом Лукиным // Дружба народов. 2015. № 11.
10 Там же.
11 Горяева Т. (РГАЛИ) Выступление на вечере памяти К. Симонова. — URL: http://www.chitalnya.ru/news/1044/
К. А. Рогова, проф. СПбГУ
120
[мир русского слова № 4 / 2015]
