CC BY
33
* В основу статьи положен доклад автора, прочитанный на IX научной конференции Российской Ассоциации изучения США «Консервативная традиция в американском обществе: истоки, эволюция, современное состояние». Москва, Исторический факультет МГУ, 27-28 июня 2005 г.
В.И.Борисюк
КОНСЕРВАТИЗМ ЭПОХИ ГЛОБАЛИЗМА: СМЕНА ИЛИ СОХРАНЕНИЕ НОРМООБРАЗУЮЩИХ
ПАРАДИГМ?*
То, что консерватизм как глубочайший и структурно сложнейший философский, идейно-политический и культурный феномен Западной (и не только) интеллектуальной традиции является априори одним из важнейших детерминирующих элементов цивилизационного развития, сегодня отважатся отрицать разве что наиболее ортодоксальные его оппоненты из числа антиконсерваторов любого толка. От классических либералов, прогрессистов, марксистов-догматиков до модернистов, футурологов-утопистов, «ура-глобалистов» - «имя им легион». Консерватизм как синоним (тавро!) не просто стагнации, а регресса, регресса исторического, системного, и потому по естественной сути своей реакционного - это определение закрепилось в трудах пропагандистов всех и всяческих преобразований со времен Великой французской буржуазной революции. В варианте российских революций начала XX века оно отлилось в лозунговую и потому не требующую особых толкований и углублённой рефлексии формулу: «Отречемся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног!»
С «прахом», казалось бы, всё ясно и Бог с ним. Но как быть не просто с укоренившейся в веках идеологемой, а со своеобразной многовековой культурой? Политической, историографической и литературной традицией? Формой и образом мышления, политическим опытом разных систем и государств, духовным наследием, казалось бы, никоим образом не согласующимися с понятиями «социальный прогресс», «преобразование мира», «формирование нового человека»? Вообще не согласующимися, по мнению, как критиков, так и апологетов консерватизма, с категориями «новое», «обновление», «передел», «новодел»? Как быть с естественным желанием и, нередко, единственно возможным способом «удержаться в седле», сохранить внутреннее равновесие на резких поворотах истории, «великих переломах» сложившихся укладов бытия, при нежданно негаданных сменах социально-политических режимов? Что есть тот якорь, который позволяет оставаться на понятных и привычных позициях в подчас пугающем, непонятном и все меняющем потоке времени, водовороте событий, череде ценностных представлений? Добро, если можешь и хочешь нестись вместе с этим потоком и даже впереди него. Вольному воля. А если не можешь и, главное, не хочешь? Что
1 Мелъвиль А.Ю. Социальная философия современного американского консерватизма. М., 1980. С. 12.
2 Kirk R. A Program for Conservatives. Chicago, 1962. P. 248.
3 Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. Сборник. М, 2003.
позволяет сохранить себя как личность, целостность своего духовного мира, своё видение картины мира? Понимаемый и принимаемый свой космос, который вмещает всё - Я-самосознание, Мы-семью, Нас-близких? Наследственную и историческую память, устоявшиеся понятия о добре и зле? Представление о «своих» и «чужих», дозволенном и запретном, нравственном и аморальном? О народе, к которому принадлежишь, стране, в которой родился, вере, в которую уверовал? Устанешь все это «отряхивать», да и вряд ли получится. А кому-то вера, совесть, и нравственные устои этого не позволят. Последние категории, замкнутые на личность, по определению «консервативны», то есть, остаются неизменными в «потоках времени», на «великих переломах», при любой смене режима, власти.
Самоценность консерватизма, казалось бы, очевидна даже на уровне обыденного, не политического, не софистицированного сознания. И, тем не менее, критики слишком долго представляли эту идеологию, культуру как нечто убого-ущербное, «шкурное», эгоистичное и, конечно, реакционное. В одном отечественном исследовании начала 80-х годов прошедшего века (не самом бесталанном) прямо говорилось: «Исходя из принципов материалистического понимания истории, консерватизм должен быть расценен как особый тип мышления и поведения тех социальных слоев, положению которых в обществе угрожают объективные тенденции социального прогресса. Консервативная функция идеологии таких общественных слоев заключается в нежелании признавать необратимость социальных процессов, ставящих под вопрос их общественное положение»1. Попробуй «не признать необратимость», если она необратима! Слишком упрощенно и тенденциозно, чтобы претендовать на правоту и независимость суждения.
Цивилизационные смысл и значение консерватизма, то есть, интуитивно и - или осознанно ощущаемую как естественную потребность-необходимость охранения и сохранения традиций, норм поведения, культуры, той или иной формы и проявления социума, - будь то народ, государство, правительство, партия, массовое сознание - для самих консерваторов, что понятно, всегда были ценностно непререкаемы. С ними связывалась преемственность «вечных» принципов морали и политики - «веры в трансцендентный порядок, неизменную человеческую природу и естественный закон», составляющих «традицию цивилизации». «Великую Традицию», по выражению Р. Керка2.
Это хорошо прочувствовал отнюдь не консерватор А.Тойнби, рассуждая о проблемах более высокого уровня и, казалось бы, не относящихся прямо к консерватизму3. Конфликт и взаимопроникновение различных цивилизаций. Проблема более чем актуальна на грани ХХ-ХХ1 веков, когда на смену индустриальной приходит информационная цивилизация, государственно-региональному развитию - развитие глобальное, миру христианскому брошен безальтернативный
С. 63-64.
Там же. С. 63.
5 Там же. С. 64.
вызов миром радикального исламизма. Вызов, принявший характер пандемического террора. Почему увядают одни культуры, империи, режимы и их сменяют и процветают другие? Только ли дело в мощи инновационного потенциала всего нового, неудержимости самого порыва к обновлению, преодолению реакционного, косного, «отряхиванию» отжившего, архаичного, «консервативного»? Всегда ли обновленческий максимализм ведет к качественному преобразованию устоявшихся, но, по суждению обновляющих, устаревших форм бытия, социального уклада? Всегда ли всесокрушающий призыв «до основанья, а затем» абсолютное благо? И сколько вообще в истории примеров полностью удававшегося эксперимента под лозунгом «круши старое до основанья»? Без ненавязчивого перекочевывания «пережитков проклятого прошлого» в «светлое будущее»? Сколько «бесповоротных и окончательных» разрывов с прошлым оказывались на деле краткосрочной по меркам истории паранойей мертворождения «нового мира», политического порядка, строя? Насилие, подхлёстывание истории Лениным, Гитлером, Мао Цзэдуном, Ким Ир Сеном, Кастро, Пол Потом... И если для «обновленцев» призыв «клячу истории загоним» (В.Маяковский) означал приглашение к всесветскому хэппенингу, то для радетелей традиций подобное насилие оборачивалось «драмой революции», «трагедией веры» (Р.Роллан).
А.Тойнби понимал движение цивилизаций и, уже, взаимоотношение консервативного и модернизационного начала в истории отдельных стран, народов, времен как неизбежное, непреложное и необходимое диалогичное взаимодействие старого (консервативного) и нового (модернизационного) начал. «Нельзя, - считал он, - без ущерба игнорировать вызов, брошенный социальному организму какой-либо новой силой. В подобной ситуации удается сохранить социальное здоровье, только приспособив старые структуры к новому элементу»4. «Только приспособив», а не «отряхнув». Иначе, продолжал Тойнби, «расплатой будет либо революция (и тогда вновь родившаяся динамическая сила разрушит традиционную культурную структуру, оказавшуюся слишком ригидной), либо верх возьмет преступность (возведенная в норму социальной жизни, она окончательно разъест обветшалые ткани старой структуры)»5. В XX веке история фашизма и большевизма слишком убедительно продемонстрировала, что такое «преступность, возведенная в норму социальной жизни». Известно также, что ни тот, ни другой режим, как и им подобные, ни в каком виде не принимали всего, что хоть как-то ассоциировалось с консерватизмом, т. е. «дорежимные» нормы, ценности, традиции, институты. Хотя сами творцы новых режимов стремились «законсервировать» собственные нормы, ценности, институты на максимально обозримый период истории: «тысячелетний рейх», «коммунизм - светлое будущее всего человечества»...
Коллингвуд Р.Дж.
Идея
истории. Автобиограф ия. М., 1980. С. 312,
Emerson R. The Conservative».
Консервативное начало, консервативная составляющая, таким образом, согласно признанному авторитету в области изучения цивилизационных процессов, не просто неотъемлемый и универсальный элемент состоятельного исторического развития, а элемент процессообразующий, охраняющий историческое созидание от разрушительного воздействия деструктивного, необузданного и безоглядного всеобновления. В этом двуедином средоточии (по Тойнби, по крайней мере) и зиждется плодоносящее «чрево прогресса». Сам исторический процесс в таком, самом широком понимании, является функцией и условием симбиоза охранительных и инновационных начал, продуктом синтеза консерватизма и модернизации, формой «обновляющейся преемственности», а не возобладавшей во времени доминантой первого или второго.
Той же точки зрения придерживался и авторитетнейший философ истории Р.Дж.Коллингвуд. Рассуждая о месте консерватизма и прогресса в историческом развитии, о непреходящей ценности для истории того и другого, он, в частности, писал: «...исторические изменения в образе жизни общества очень редко мыслятся как прогрессивные даже поколением, осуществляющим их. Оно совершает их, подчиняясь слепому стремлению разрушить то, что оно не понимает, разрушить как дурное и заменить чем-то еще - хорошим. Но прогресс не замена плохого хорошим, это замена хорошего лучшим. Чтобы понять изменение как прогресс, человек, осуществляющий его, должен думать о том, что он устраняет, как о хорошем». И далее: «...прогресс, когда он имеет место (безотносительно к тому, часто или редко это происходит), осуществляется только одним способом - сохранением в духе на одной фазе его развития того, что было завоевано им на предыдущей фазе. (Выделено мною. - В. Б.) Эти две фазы связаны друг с другом не просто отношением последовательности. Здесь мы сталкиваемся с непрерывностью, и с непрерывностью особого рода»6.
В подобном общеисторическом контексте цивилизационный конструктивизм (позитивность) консерватизма, «консерватизма со знаком плюс», трудно переоценить. Р.Эмерсон, причисляемый историографами к американским либералам-трансценденталистам, еще в 1841 г. следующим образом расценивал органическую связь консервативного и модернистского начала в историческом процессе. «Две партии, на которые разделено государство, партия консерватизма и партия обновления, очень стары и оспаривают власть над миром с самого его сотворения... То одна, то другая выходит вперед, и все равно борьба возобновляется как будто впервые, с участием новых имен и ярких личностей... Обновление - это вырывающаяся наружу энергия; консерватизм - остановка в последнем по счету ритме
7
движения» .
Однако (и этого ни в коей мере нельзя отрицать) существует еще и хронологический контекст, в пределах которого явление консерватизма
Huntington S. Conservatism as an Ideology. — In: Political Thought Since World War II. Ed. by Stankiewicz W. N.Y., 1964. P. 357.
Eliot W. Toryism and the Twentieth Century. London, 1927. P. 18-19.
10 The Wisdom of Conservatism. Ed. by Witonski P. New Rochelle, 1971. Vol. 1. P.
21.
" Савельева И.М. Идеология и история. В: Памяти профессора Н.В. Сивачева. США: эволюция основных идейнополитических концепций / Под ред. А. С. Маныкина. М., 2004.
С. 31-58.
12 Там же. С. 31.
необходимо рассматривать в связи с конкретным историческим временем, социально-политической, этнокультурной, страновой данностью, конкретной политикой конкретных лиц, наконец. И в этом измерении сущностное общеисторическое конструктивное начало консерватизма часто отступает на второй, третий план под натиском политико-идеологической догмы, узко трактуемой прагматической потребности, доктринерской трактовки политического (да и любого другого - экономического, социального) рационализма. Противоречие между необходимостью преемственности в развитии общества и превратно (ретроградно) понимаемыми целями и задачами развития нередко давали обоснованный повод считать консерватизм тормозом любого развития, «консерватизмом со знаком минус». Именно этот тип имел в виду С.Хантингтон, когда расценивал консерватизм как «систему идей, используемых для оправдания установленного социального порядка, независимо от того, где и когда он существует, и направленных против любой существенной угрозы этому порядку, независимо от того, с какой стороны она исходит»8. Именно этот тип консерватизма прямо и косвенно бывал основной причиной взрывных, революционных вариантов «преобразования данности». Именно он оказывался поворотным, «откатным» моментом движения истории, когда верх брали силы реставрации, реанимации прошлого, намеренного и скрупулёзного «пропалывания» всех и всяческих ростков нового.
Будучи в одном из самых важных своих проявлений идеологическим концептом, консерватизм является по определению темпоральной величиной, то есть не константной, а меняющейся во времени категорией. Хотя, казалось бы, как раз консерватизму это сущностно «противопоказано». Не случайно У.Элиот, которому принадлежит одно из наиболее адекватных и лаконичных определений консерватизма, расценивал его как «кредо континуитета», поднятый до уровня ритуальности, «светской религии» традиционализм9. По этой причине многие исследователи ставили и ставят до сих пор знак равенства между консерватизмом и статус-кво. «Консерватор как бы говорит себе, - подчеркивалось в одном фундаментальном исследовании явления, - мне нравится статус-кво, меня и мне подобных вполне удовлетворяет это состояние, я хочу сохранить его, я не хочу его потерять»10. Тем не менее, это далеко не так. Эволюционность, мимикрия, приспособление ко времени - качества, отличающие все идеологические концепты, в том числе и самые ригористичные11. «Траектория идеологических концепций социума, - пишет по этому поводу отечественный политолог И.Савельева, -прочерчена от прошлого через настоящее к будущему. Будущее может быть либо радикально новым, перечеркивающим прошлое и настоящее, либо новым, продолжающим настоящее, либо новым, отказывающимся от настоящего, но возвращающимся к прошлому»12. Во всех этих «сценариях» исторической
Замошкин Ю., Баталов Э. (Отв. ред.).
Современное политическое сознание в США. М, 1980. С. 123187; Гаджиев К. Эволюция основных течений американской буржуазной идеологии. М., 1982. С. 60-101; Кон И. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли. М., 1959; Мелъвилъ А. Идеология американского консерватизма: традиции и современные формы. — «Вопросы философии», 1979. № 5; Он же: Социальная философия современного американского консерватизма. М., 1980;
Паррингтон В. Основные течения американской мысли. М., 1962, 1963. Т. 1111; Согрин В. Истоки современной буржуазной идеологии в США . М., 1975; Юлина Н. Буржуазные идеологические течения США. М., 1971; Lerner М.
America as a Civilization. Life and Thought in the United States Today. N.Y., 1987.
14 Шлезингер A.M. Циклы американской истории. М., 1992. С.
41-77.
15 См.: O'Sallivan N. Conservatism. L., 1976; American Conservative Thought in the Twentieth Century. (Ed. by Buckley W., jr.). N.Y., 1970; Rossi ter C. Conservatism in America. N. Y, 1968.
динамики присутствие фактора консерватизма императивно обусловлено. Претендующее на состоятельность «новое» неизбежно предполагает хотя бы частичную, дозированную, но непременную абсорбцию и адаптацию «старого».
Поэтому, и с методологической, и с исследовательской точек зрения оправдана постановка вопроса о соотнесении консерватизма «вчерашнего», «сегодняшнего» и «завтрашнего» дня. Насколько они отличны - консерватизм XIX и XXI века, например? Неизбежно ли угасание, отмирание самого консерватизма? С изменением качества содержания, ослаблением «остова ортодоксии», если они имеют место? Существует ли и если да, то какова та идейная и социально-политическая ниша, в которую сегодня и, тем более, завтра смогла бы «втиснуться» или «разместиться не менее комфортно», чем в XIX-XX вв., консервативная архаика? С её философским доктринерством, ригоризмом, морально-этическим табу, социальным догматизмом, непременной идеологической зашоренностью культуры и когда умеренной, а когда и жесткой религиозной нетерпимостью?
Изыскания и полемика вокруг и по поводу консерватизма велись и ведутся на протяжении всего периода осознания и восприятия его как идейного концепта, ценностного императива, культурообразующей нормы, политического принципа13. Обыденный и специальный интерес к проблеме никогда не спадал. Но на его размеренно-постоянном фоне хорошо различимы интенсивные всплески, своеобразные «протуберанцы» исследовательского внимания, вызываемого в большинстве случаев оживлением самой консервативной мысли, традиции, активизацией политической практики, ужесточением консервативной риторики.
Известны многочисленные попытки усмотреть в череде этих всплесков некую закономерность, особые «консервативные циклы» истории, «этапы и периоды консервативного развития»14. В подобных ситуациях не было недостатка во всякого рода «хилиазматических» прогнозах, предположениях. О наступлении «консервативного века», например, или о «консервативной волне», которая непременно должна прокатиться по миру идейно-политическим цунами со всеми вытекающими последствиями для политики государств и правительств, политических институтов, умонастроений общества и поведения граждан. Особенно популярны такого рода теории были в 70-80-е годы прошедшего века, став своеобразной реакцией общества на подъем нового левого радикализма в 60-е - начале 70-х годов15. Подобные предположения, как бы к ним не относиться, требуют, как минимум, специального изучения. Однако неоспоримо одно: в разные эпохи, в различных странах и по разным причинам проблема
консерватизма в самых разнообразных его проявлениях - традиционализм, либертаризм, антиэтатизм, лесеферизм, неоконсерватизм, фундаментализм, изоляционизм и др. - выносилась в центр обостренного общественного и научного внимания.
Начало этому явлению в Новое время было положено подлинно консервативной, роялистско-аристократической, сословной реакцией на революционный взрыв во Франции конца XVIII века. Труд Э.Берка «Размышления о французской революции» 1790 г., журнал Шатобриана «Консерватор», издававшийся с 1815 г. - начало начал современного интереса к консерватизму. Хотя само явление как идеологический феномен, похоже, порождено едва ли не самыми первыми попытками общества осмыслить и обосновать целесообразность прогресса, развития. Уже в эпоху Возрождения в среде соотечественников Макиавелли в ходу была поговорка, что в palazzo мыслят иначе, чем на piazza, то есть интересы дворцов (охранительные) и 16Манхейм к. Иде- площадей (требующих обновления) несовместимы16.
ология и утопия.М. Примеры того же рода из совсем недавнего прошлого - рейганизм и
1992. С. 94.
тэтчеризм 80-х годов прошлого века и обильная литература, связанная с ними.
Новейший пример - реакция на характер и результаты президентской кампании 2004 г. в США, определенный «политологический шок», пережитый многими специалистами не столько в связи с исходом этой кампании, сколько с её качеством, консервативнофундаменталистским содержанием, предугадать которые заранее не удалось практически никому.
Парадокс, но за более чем двухсотлетнюю историю ведения этой полемики так и не была выработана сколько-нибудь общепринятая точка зрения на природу консерватизма, не сложилось согласия по поводу определения и толкования этого явления, причин его генезиса, гносеологических корней. И даже по поводу фигур самих консерваторов -кого следует, а кого нет, к ним причислять. В консерваторах «побывали» мыслители и философы - от Платона, Аристотеля, Цицерона до Берка, Шатобриана, Ницше. Политики - от Аристида, Н.Макиавелли, лорда Болинброка до У.Черчилля, Л.Эрхарда, М.Тэтчер, Р.Рейгана. Деятели культуры - от академистов-классиков до соцреалистов. Российские русофилы-почвенники - А.С.Хомяков, К.С.Аксаков, братья Киреевские и американские «литераторы-южане» - К.Маккаллерс, Р.-П.Уоррен, М.Митчелл, Ю.Уэлти. Советские «народники» - В.Распутин, В.Белов и прочая, прочая, прочая. «Несть числа» консерваторам среди деятелей церкви всех времен и народов, начиная с Апостолов-«хранителей» Иерусалимской церкви Петра и Иакова, противостоявших «новатору» церкви Антиохийской Павлу, до жестких радетелей «истинной веры» - Дж.Саванаролы, И.Лойолы, Аввакума; исламистских фундаменталистов на Востоке и фундаменталистов-евангеликов на Западе.
Предполагает ли уже сама эта пролонгация в истории непременную содержательную эволюцию консерватизма, а «всплески» интереса к нему -отражение его растущего влияния, устойчивый идейный гегемонизм в социально-политической и духовной сферах? И, главное, означает ли это, что консервативные взгляды и проводимая на их основе политика всегда современны, то есть соответствуют запросам и вызовам конкретного времени, «задачам дня»?
Если верить Полу Старру, издателю либерального журнала «The American Prospect», то, да, несомненно, соответствуют. Оценивая итоги президентской кампании 2004 г., он не переставал панически причитать: «Либерализм никогда в американской истории не стоял так близко к краю своей политической гибели». Далее, по законам жанра, должен был следовать вывод: «Полная и окончательная победа консерватизма неизбежна».
Но какого консерватизма? Карл Роув, доверенное лицо президента Буша, «творец» его последней избирательной кампании, заместитель главы аппарата Белого дома, выступая на обеде активистов Консервативной партии Нью-Йорка 24 июня 2005 г., сформулировал «современное», в его понимании, кредо консерватизма: «Консерваторы верят в низкие налоги, либералы - в высокие. Мы хотим меньше правительственного регулирования, они - больше. Консерваторы судят об эффективности правительственных программ по их результатам, либералы - по затраченным ресурсам. Мы настаиваем на сокращении правительственного аппарата, они за его увеличение. Мы за торжество «культуры жизни» (выражение Папы Иоанна Павла II - В. Б.), они - за абсолютное право на аборты. Но главное различие между нами стало очевидно после 11 сентября 2001 г. Мы начали готовиться к войне во имя защиты американских ценностей, либералы же призывали понять глубинные 17 http:/ www причины нападения на Америку»17.
inosmiru/ Такое вот «новейшее» кредо консерватизма.
220533.html
Но улеглись страсти президентской кампании, и довольно скоро выяснилось, что опасения либералов были, по крайней мере, мало обоснованными, а то, что политологи и обозреватели сгоряча приняли за «реанимацию рейгановского консерватизма», на деле таковым не являлось. Да, действительно, за четырёхлетие между выборами 2000 и 2004 гг. в США существенно возросло число консервативных евангеликов-фундаменталистов (на 4 миллиона человек, что много) и они в значительной мере задавали тон кампании Дж.Буша. Но за последние десять лет, по данным специалистов из колледжа Баруха, удвоилось (что также много) число так называемых «неверующих левых» («secular left») - крайне агрессивной молодежной группировки, входящей в радикальное крыло демократической партии и не имеющей с фундаментализмом ничего общего. «Неверующие левые» составляют сегодня не менее 10% электората демократической партии. «Коньком» кампании могла стать проблема генетических
исследований «стволовых клеток». Известно, какие масштабы приобрело в США бедствие полиомиелита. Предполагается, что методы генной инженерии способны облегчить жизнь тысячам страдающим этим и другими не менее тяжелыми недугами. Поначалу казалось, что консерваторы на сто процентов отыграют эту тему в свою пользу. Дело в том, что в США «стволовые клетки» берутся у эмбрионов, не родившихся младенцев, и вмешательство церкви и противников абортов было легко прогнозируемо. Оппонент Буша демократ Дж.Керри, тем не менее, поднял тему государственных субсидий на исследования в этой области генной инженерии, сделав ее чуть ли не главной в своей кампании. И его позицию поддержали 65% американцев. «Консерватор» Буш со своими моральными ценностями и фундаментализмом полностью проигрывает тему - всего 30-32% поддержки. И это происходит якобы на пике восходящей волны консервативных настроений.
Риторика риторикой, особенно в период выборов. Но К.Роув прав, по крайней мере, в одном: судить о характере деятельности правительства, президента и «навешивать» на действующих политиков тот или иной идеологический ярлык - «консерватор», «либерал», «реформатор», «антиреформатор» и т. п. - всё же лучше, исходя из конкретных дел, а не судя по тому, что говорят о своей политике сами политики. Первые четыре года президентства Дж.Буша показали, что однозначно причислять его к «консерваторам» можно лишь с большой натяжкой и сильно греша против истины. Не свойственное республиканцам увеличение социального бюджета (затраты на образование, медикаменты малоимущим гражданам, социальное страхование, помощь иммигрантам), превысившего за четыре года объём затрат восьми лет клинтоновского правления; приятый республиканцами впервые после антитрестовского законодательства 1905-1916 гг. закон Карбанеса-0ксли-2002 (Carbanes-Oxley Act, 2002), жестко регулирующий нормы не просто поведения, а этики предпринимательского сообщества - эти и подобные шаги никак не вписываются в представление о партии консерваторов, каковыми традиционно считались республиканцы. Хотя подобные политические «кульбиты» случались с консерваторами и раньше. Уже упоминавшийся Эмерсон в своё время предугадал наиболее вероятный характер эволюции консерватизма в его противостоянии обновлению, либеральным идеям. Догадка, которая в целом совпала с более поздними мыслями А.Тойнби об исходе столкновения «старого» и «нового», конфликтах цивилизаций. «Крепость, на защиту которой встал консерватизм, - писал Эмерсон, - это действительное положение вещей, не важно - хорошее оно или плохое... Консерватизм никогда не делает шага вперед; в час, когда он
8 Emerson R «The
совершит это, он начинает представлять собой не устои, а реформу» .
Conservative». Отождествление консерватизма со статус-кво несомненно правомерно и
подходит при характеристике президентств Бьюкенена,
например, Хейса, Кулиджа, Эйзенхауэра. Но куда отнести А.Гамильтона, отнюдь не сторонника демократии, однако великого реформатора своего времени? Куда отнести того же Р.Рейгана, откровенного консерватора, но высказывавшего не менее откровенное недовольство «действительным состоянием вещей» в Америке, не слова ради осуждавшим консервативный истеблишмент и, несомненно, успешно реформировавшим американскую экономику, а в «горбачевский период» и внешнюю политику США, положив
9 Шлезингер A.M. Указ. конец «холодной войне»?19
соч. С. 43-44. Вероятно, прав был один из американских обозревателей, рас-
суждавший о консерватизме-реформаторстве Рейгана, Тэтчер, и сделавший по ходу рассуждений неожиданный вывод: стоит заменить в оценках этих политиков и их политики термин «идейный консерватизм» на «политический рационализм» и извечная проблема идеологических оценок и ярлыков будет снята сама собой.
С этой точкой зрения можно согласиться, но она не даёт ответа на главный вопрос. Действительно ли «консервативное кредо» сегодня, в изменившемся глобально-информционном мире таково, каким его представил К.Роув? И означает ли это, что консерватизм (да простится тавтология) «консервативен» по сути своей, то есть остается концептуально неизменным даже при кардинальной смене социально-политических парадигм, формирующих его конкретное содержание на каждом конкретно-историческом отрезке времени?
Баталов Э.Я. Проблема конфликта и консенсуса в
американской по-
литической науке.
В: «Конфликт и консенсус в американском обществе: теория и практика.
Материалы VIII научной конференции Российской ассоциации американистики. Исторический факультет МГУ им. М. В.Ломоносова, М., 2930 января 2003 г. » М., 2004. С. 141-151.
Сегодня мало кто из философов, политологов, специалистов иных отраслей знания оспаривает тезис, согласно которому идеологии, включая консерватизм, как разветвленные системы толкований и представлений о социальных процессах, социально-политических силах и институтах общества, о движущих стимулах и целях их развития, зарождались и развивались в ситуациях обострения глубинных общественных противоречий. И во времени, и в пространстве все общества отличала внутренняя и внешняя конфликтность, она была «вживлена» в ткань социального развития, была «двигателем этого развития», мотором истории. По тому, как общество контролирует и «управляет» свойственной ему конфликтностью, можно судить о его цивилизационной, исторической состоятельности20.
Примеров этого более чем достаточно, будь то империи древности или политические режимы наших дней. При этом никогда не стоял вопрос, как создать мир без конфликтов: по существу, проблема всегда сводилась к обеспечению общественного консенсуса, то есть, гарантированной подконтрольности и управляемости столкновений ценностей и норм бытия, которые с исключительным постоянством воспроизводят удивляющее многообразие идей и суждений как внутри наций и культур, так и в мире в целом. В этом отношении
Ashmore R.D., Jussim L, Wilder D. (Ed. by). Social Identity, Intergroup Conflict, and Conflict Reduction. О [ford, N.J., 2001.
P. 731.
22 Fleron F.J., Jr., Hoffman E.P. Post-Communist Studies and Political Science. Methodology and Theory in Soviettology. San Francisco, 1993. P.
371-379.
идеологию консерватизма в числе прочих можно рассматривать как одно из частных отражений сущностной социальной конфликтности, «базовой напряженности социума».
Со времен античности, с противостояния патрицианства и плебса, Аристида и Фемистокла, и до современной борьбы сторонников глобализма и антиглобализма политические идеи и идеологии в их многообразном выражении являлись, преимущественно, следствием внутреннего и внешнего конфликтного состояния общества21. Их родоначальниками и носителями были противостоящие друг другу социальные, вероисповедные, этнические, национальные и др. силы и интеллектуальные выразители интересов этих сил. И изучались, и оценивались они, опять же преимущественно, в концептуальных рамках теории конфликтов отдельных личностей, групп, социальных слоёв, классов, этнических, расовых, религиозных, межгосударственных противостояний.
Если согласиться с распространенным, хотя и упрощенным, взглядом на политические идеи и идеологии, как на интеллектуально и политически целеобоснованную трактовку особенностей социума, становления новых (иных) мировоззренческих мифологем и увядания старых, то во многом понятными становятся причины исторического коллапса классического либерализма, консерватизма, марксизма, нацизма, советизма и нескольких десятков иных идеологических догматов, которые в свое время влияли на умонастроение и поведение миллионных масс.
Сказанное не означает, что названные идеологические концепты окончательно канули в Лету, что у них нет или в своё время не окажется новых последователей, адептов, популяризаторов. Именно они дали толчок к появлению нескольких инвариантов (т. е. сохраняющих первооснову при перемене системы координат, отдельных составляющих) идеологий второй половины ХХ века. В политологии они обозначались, как правило, традиционными терминами с приставкой «нео»: неолиберализм, неоконсерватизм, неомарксизм, неонацизм и т. п. Однако ослабление идеологического влияния идейной первоосновы было воспринято и расценено современным явлению мировым научным сообществом как «масштабный кризис традиционных идей и идеологий». Хотя в более длительной исторической ретроспективе те же обстоятельства и процессы можно было бы рассматривать как признак этапности развития общественно-политической мысли вообще. Тем не менее, оба подхода («коллапс» и «этапность») предполагали оправданное ожидание появления принципиально новых идей и идеологий. И они не замедлили появиться. В числе их - новое наполнение и интерпретация консерватизма глобальной эры, традиционализма XXI века.
Глубокий идейный кризис конца прошлого века, который с полным на то основанием можно обозначить как «конец концептуализма и классовых идеологий»22, был порожден целым рядом социально-политических
Weiss M. The Clustered World. How We Live, What We Buy, and What it All Means about Who We Are.
N.Y., 2000. P. 9-11.
Лапкин В. Универсальная цивилизация: болезнь роста и её симптомы. В: «политические институты на рубеже тысячелетий». — Дубна, 2001. С. 12.
обстоятельств и идеологических факторов. Их совокупность и масштабность позволяют полагать, что в основе происходящих сегодня содержательных трансформаций консерватизма лежат системные изменения тех базисных начал, на которых покоились доминирующие идеи и идеологии XIX-XX веков.
Важнейшими из этих перемен, среди множества иных, были следующие:
- кардинальная ломка социально-классовых структур большинства развитых стран, «размывание» не только четких стратификационных параметров групп, слоев, классов - носителей недавних идей и идеологий, но и границ между ними. Аморфность социальной базы предопределила «увядание», переход в категорию неадекватных некогда строго определенных и претендовавших на владение абсолютной истиной идейных построений и идеологических догматов23.
- окончание «холодной войны», а вместе с нею и предельно конфликтного противостояния крупнейших мировых держав и систем с их идейными и идеологическими ориентирами и установками, оправдывавшими это противостояние некоей идейно-политической «сверхзадачей» (мировое господство, мировое лидерство, сохранение западных ценностей, например); крах опасно конфликтного биполярного миропорядка и замена его многополярной системой международных отношений, общим «усложнением внутренней структуры и системы связывающих взаимодействий единого универсального миропорядка, что, собственно, и является главным фактором его упрочения и возрастающей стабильности»24;
- универсальный, «западнический», (и в этом смысле унифицированный) характер демократических преобразований в странах бывшего социалистического лагеря, позволивший большинству государств рухнувшего Восточного блока сравнительно быстро войти в систему связей, союзов и политических структур Запада;
- интенсивные интеграционные процессы, охватившие страны Западной Европы (ЕЭС, СБСЕ, Европейский парламент) и Северной Америки (НАФТА), Азиатско-Тихоокеанского региона (Шанхайские соглашения), далеко не гипотетическая вероятность сближения в обозримом будущем их экономических потенциалов и, как следствие, снижения конкурентной межстрановой конфликтности;
- позитивный эффект социал-демократических, как по форме, так и сути, преобразований в целом ряде государств Запада (от Швеции до США), качественно снизивший уровень социальной напряженности и степень групповой и классовой конфликтности в них;
- культурный и в значительной мере идейный неокосмополитизм, свойственный сегодняшнему миру и определяемый современной
Zachary G.P. The Diversity Advantage. Multicultural Identity in the New World Economy. Boulder, Colorado, 2002. P. XXIII-XXXIX.
26 Benhabib S. The Claims of Culture, Equality and Diversity in the Global Era. Princeton, N.J., 2002.
P. 11-14.
Ashmore R.D., Jussim L., Wilder D. Op. cit. P.
VI.
28Xopoc B., Красильщиков В. (Отв.
ред.).
Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001. С. 286-287.
политологией как феномен «монгрелизма» (от «mongrels» - смешение, гибридность, креолизация). Парадоксально, но тот же феномен оценивается рядом политологов как свидетельство несомненного «преимущества разнообразия» («diversity advantage») культур и идеологий (отсюда приставка «нео-»)25. Это даёт основание для более сложного подхода к феменологии сегодняшних культурных и идейно-идеологических трансформаций: сочетание в едином процессе, казалось бы, взаимоисключающих унифицирующих и диверсифицирующих тенденций, возможностей интеграционного единообразия и этнокультурного многообразия. Отсюда, политологическое восприятие идейной и этнокультурной «чистоты», гомогенности, абсолютной закрытости («культурного гетто») от внешних влияний наций и этносов как гарантии их ранней или поздней гибели26;
глобализационные и информационные процессы в мире, качественно преобразовавшие характер национально-культурной конфликтности между государствами. Как заметили в этой связи американские политологи, современный мир уже можно было бы рассматривать как интегрированное, глобальное пространство, исходя хотя бы из «наличия в самых отдаленных его уголках зрителей CNN» и пользователей интернета27;
- достигнутый к концу XX века известный уровень межрелигиозной терпимости. Многовековое конфликтное противостояние христианства и исламизма - исключение. Исключением являются и этно-анклавные и регионально-анклавные религиозные культы, влияние которых ограничено территориальными границами обитания адептов религии (квази-религии, секты) или ареалом распространения этноса, но вероисповедная ригидность, нетерпимость по отношению к другим религиям и образам мысли, как правило, далеко выходят за пределы подобных анклавов.
Касаясь фундаментальных причин и основополагающих механизмов цивилизационных изменений в истории человечества, К.Майданик отмечал, что системные кризисы (к ним, несомненно, относятся смена цивилизационных эпох) можно трактовать как процессы (фазы), через которые осуществляется переход от одной системы общественных структур к другой. «Каждая из этих систем... характеризуется... уникальной матрицей («способ производства»), которой соответствуют все уровни и структуры системы - до культуры, идеологии, моды и международных отношений включительно. Ядром каждого из «способов роста» и процессом, определяющим цикл его развития, является инновационная смена технологий, а точнее -эволюция господствующей технико-экономической парадигмы»28.
Подобная смена происходила по мере становления глобальной информационной цивилизации, а с нею и трансформации традиционных
нормообразующих факторов консерватизма. Это не означает, что консерватизм глобальной цивилизации автоматически превращается в некую унифицированную идейную субстанцию. Дело в том, что «социальные конфликты даже одного и того же типа, например, между землевладельцами и промышленной буржуазией, буржуазией и рабочим классом, мелкой и крупной буржуазией и т. д., в разных странах получают разное идеологическое и политическое оформление. Например, в США и во Франции, странах приблизительно одинакового уровня экономического и культурного развития, социальные конфликты принимали и принимают разительно непохожие формы. Одна из этих стран на протяжении новой истории меняла конституцию, и очень радикально, чуть ли не 15 раз; другая не меняла ни разу; одна пережила четыре буржуазные революции, другая -одну; в первой действовала массовая компартия, в другой такой массовой компартии не было; ...в одной - сложная и пестрая партийная система, в 2' Фурман д.е. другой - две с трудом отличимые друг от друга основные партии и т. д.»29.
Религия и с°циалъные Коренной сдвиг в консервативном мировосприятии заключается в том,
конфликты в США.
М. 1981 что ослабевшую и отошедшую на второй план традиционную С. 3. внутригосударственную социально-классовую конфликтность и межгосударственные противоречия, особенно характерные для XIX - большей части XX века, заменили конфликтность и противоречия иного рода. Прежде всего, это социальные конфликты, глобальные по масштабу и интернационализированные по характеру. И кроме них, вышедшая на первый план, востребованная и осознанно стимулируемая конкретными «социальными заказчиками» конфликтность национально-культурная, а также конфессиональная, вероисповедная. Последняя, хотя и имеет вековые корни, приняла к началу века XXI такие радикальные формы, как международный терроризм и крайне обострившееся, хотя и не сегодня возникшее, государственно-конфессиональное противоборство.
И те, и другие формы новой конфликтности, противоречий глобальной эры, казалось бы, однозначно предполагают эволюцию традиционного консерватизма, появление такой его модификации, которая выше была обозначена как «консерватизм со знаком плюс». То есть вариант консерватизма, минимально сдерживающий, если вообще сдерживающий, инновационные процессы в мире, обеспечивающий известную меру преемственности культур и, в частности, перенесение в новую глобальную эпоху как минимум тех социально-политических механизмов, которые к концу XX века позволили в большинстве развитых государств фактически свести на нет традиционные проявления социальной напряженности. Такие как забастовочную борьбу, острое противоборство профсоюзов и предпринимателей, политизированное рабочее движение, безаппеляционность поведения работодателей на рынке труда. Решить, хотя не полностью и не окончательно, такие социальные проблемы как бедность,
30 Вебер А. Неолиберальная глобализация и ее оппоненты. «Полития», 2002. № 2. С. 26, 27.
необеспеченная старость, доступность образования и медицинского обслуживания и т. п. Но важнейшая особенность перехода к глобально-информационной цивилизации заключается в том, что, пока, во всяком случае, её становление происходит под диктовку «консерватизма со знаком минус», при однозначном господстве традиционных форм консерватизма и в идеологии глобальных преобразований, и в практической политике по реализации этих преобразований.
Это противоречие уже само по себе стало самой тревожной формой конфликтности новейшего времени, определяющей содержание и уровень общей и уже далеко не латентной социальной напряженности современного мира. В области социально-экономической, в частности, по мнению отечественного политолога А.Вебера, она выражается в том, что «недостатки рыночной системы, отчасти нейтрализуемые на национальном уровне сложившимися механизмами государственного регулирования, воспроизводятся в «расширенном масштабе» на глобальном уровне, где такие механизмы отсутствуют». В результате - «триумф нерегулируемого капитализма», то есть, «римейк» капитализма XIX века в веке XXI и очередной парадокс («кульбит») в истории консерватизма30. В области межгосударственных отношений «консерватизм со знаком минус» исчерпывающе проявил себя в сохраняющемся фатальном непонимании «Севером» - «Юга», «Западом» - «Востока»; игнорировании «золотым миллиардом» проблем всего остального населения Земли; откровенным пренебрежением со стороны единственной сверхдержавы к интересам и запросам населения фактически всех остальных государств современного мира; повторяющимися попытками разрешить межгосударственные конфликты технотронного и высокоинтеллектуального мира методами, восходящими к каменному веку, варварству: сила, война, агрессия, экономическое удушение оппонента и пр.
В связи со всем этим при характеристике консерватизма глобальной эры особого внимания и оценки, тщательного анализа требуют, как минимум, три аспекта проблемы. Это, в первую очередь, содержание и качество конфликтности в глобальном мире; затем, методы и институты реализации политики глобализма; и, наконец, альтернативные консервативному глобализму проекты неотвратимого «обустройства» глобального мира.
* * *
Критики глобализма, будь то участники социальных форумов в Порту-Алегри или площадная стихия антиглобалистов, напоминающая и по форме, и по сути новейший, агрессивный вариант раблезианской смеховой, «карнавальной» культуры, как её понимал М.Бахтин, уверенны в абсолютно консервативном характере того, что сегодня принято считать «победоносным шествием глобализма»
31 Mittelman J.H. The Globalization Syndrome. Transformation and Resistance. Princeton, N.J. 2000; Ricciardelli M, Urban S., Nanopoulos K. (Ed. by).
Globalization and Multicultural Societies. Notre Dame., Ind. 2003; Greider W. One World, Ready or Not.
The Manic Logic of Global Capitalism. N.
Y., 1998. 32 Mittelman J.H. Op.
cit. P. 33-57.
по планете. Невольно возникает мысль о некоей аберрации, подмене понятий. В самом деле: если глобализм - «магистральное», «векторное» направление цивилизационного развития и уже потому явление безальтернативно прогрессивное (так, по крайней мере, считают адепты и апологеты глобализма31, и в этом пункте спорить с ними нет серьёзных оснований), то именно антиглобализм следует относить к проявлениям современного консерватизма, явлениям ретроградным, антипрогрессивным. В действительности все гораздо сложнее. Парадокс современного цивилизационного витка истории заключается том, что в отношении к проблеме «обустройства» глобального мира особенно четко проявили себя различия двух исторически сложившихся типов консерватизма - со знаком плюс и минус, консерватизма-преемственности, стабилизирующего модернизационные процессы, и консерватизма ретроградного, конструирующего новое по старым чертежам и лекалам. Это точно прочувствовали отечественные политологи, озаглавив одну из своих работ «Альтернатива глобализации или демократическая глобализация»32. Демократическая, следовательно антиконсервативная глобализация, глобализация в корне, принципиально отлична от реализуемой сегодня. О несомненном же господстве на арене глобальных преобразований «вчерашних» и даже «позавчерашних» идейно-политических форм и методов можно судить исходя из анализа степени соответствия видоизмененных нормообразующих парадигм консерватизма сегодняшнему качеству и содержанию самого консерватизма. К числу важнейших из этих изменений следует отнести следующие:
- изменения в системе международного разделения труда, а с ним и самого глобального рынка труда и характера социальной напряженности на нем;
- глобализацию мировых миграционных процессов;
- изменение (глобализацию и интернализацию) вековой проблемы бедности, обнищания народов и регионов и появление в связи с этим феномена новой, глобальной маргинализации;
- концептуализацию форм и методов противодействия консервативной глобализации и, в частности, противодействия традиционному консерватизму в политике Международного валютного фонда (МВФ) и Всемирного банка (ВБ), в антиэнвироменталистской практике Транснациональных корпораций (ТНК). Рассмотрим эти изменения настолько подробно, насколько позволяют объём и жанр статейного анализа.
Многие политологи расценили произошедшие в последние десятилетия изменения в характере международного разделения труда настолько значительными по сравнению с относительно недавним прошлым, что сочли необходимым ввести в научный оборот два понятия-абревиатуры,
" Левин И.Б., Перегудов СП.
Альтернатива глобализации или
демократическая глобализация? В:
Глобализация и Россия: Проблемы демократического развития / Отв. ред. Н.В .Загладин, К. Г. Холодковский.
34 Cohen R. The New Helots: Migrants in the New International Division of Labour. Brookfield. 1987. P. 231232.
35 Dürkheim E. The Division of Labor in Society. N.Y., 1984; Ricardo D. Principles of Political Economy. L., 1932; Smith A. The Theory of Moral Sentiments. L., 1976; Weber M. The Theory of Social and Economic Organization. N. Y., 1947.
36 Weber M. Op. cit. P. 225.
33 Dürkheim E. Op. cit.
P. 291-341.
Lipietz A. Mirages and Miracles: The Crisis of Global Fordism. L., 1985.
характеризующих это явление: IDL (International division of labor) -Традиционное международное разделение труда и NIDL (New international division of labor) - Новое международное разделение труда33. При этом большинство специалистов в понятие «разделение труда» включает не только аспекты межгосударственных отношений и интернализацию глобального рынка труда, но и такие виды разделения, как возрастное, расовое, этническое, гендерное - характеристики, значение которых на стадии нового, глобального разделения труда проявилось иначе, чем прежде34.
Среди исследователей традиционных форм разделения такие корифеи политэкономии, социологии, политологии, как А.Смит, Д.Рикардо, М.Вебер, Э.Дюркгейм. Им принадлежит ряд выводов по теме методологически важных и сегодня. Среди них: международное разделение труда - процесс объективный и неизбежный по мере роста и оптимизации национальных экономик; процесс, ведущий к росту «качества» труда и производимой продукции; тенденция, однозначно способствующая кооперации государств, росту эффективности коммерческих связей и товарообмена между странами, а в конечном счете и взаимовосприятию культурных ценностей, сближению народов35. Объективность IDL и, следовательно, его историзм, по М.Веберу, обусловлены «специализацией функций в процессе производства... и, поскольку, они дифференцированы в зависимости от типа производства, конечный его результат является продуктом комплексного соединения усилий большого числа производителей», в том числе из разных регионов и стран36. Э.Дюркгейм же считал, что непременным следствием международного разделения труда становится ускорение и интенсификация социальной интеграции международного сообщества, которую он называл «органической солидарностью»37. Она, в свою очередь, предполагает и ускоряет глобализацию экономического миропространства. Но, как оказалось, не снимает проблем конфликтности и социальной напряженности на стадии нового международного разделения труда.
Дело в том, что оно (IDL) не в последнюю очередь было порождено стремлением транснациональных корпораций (ТНК), этих основных, хотя и не единственных, субъектов глобальной экономики, вывести традиционные отрасли промышленного производства (прежде всего, так называемого «конвейерного типа» - от текстильной, автомобильной до электронно-сборочного производства) в страны и регионы низкого и среднего уровня развития, отличающиеся более дешевой рабочей силой и низкими социальными стандартами (объемом государственных и корпорационных расходов на социальное обеспечение, здравоохранение, образование, вспомоществование и т. д.) В развитых странах культивировалась занятость, связанная преимущественно с информационными и высокотехнологичными исследовательскими и внедренческими разработками (RD - Research and Development Activities)38. Учитывая то обстоятельство,
См: Кузнецов В. «Золотой миллиард» и остальное человечество. В: «Pro et Contra. Проблемы глобализации». Осень 1999. С. 103-113.
40 Mittelman J.H. How Globalization Really Work? In: Globalization:
Critical Reflections. J. H. Mittelman (Ed. by).
L, 2000. P. 231.
Левин И.Б., Перегудов С. П. Альтернатива глобализации или демократическая глобализация? В: Глобализация и Россия: Проблемы демократического развития / Отв. ред.
Н.В.Загладин, К. Г.
Холодковский. М., 2004. С. 153-192.
что «выводимые» в третий мир производства организуются на самых передовых технологиях, уровень производительности труда на них немногим отличается от уровня, характерного для промышленного развитых стран. Это означает, что рабочий одной и той же профессии и даже квалификации за одну и ту же работу получает совершенно разное вознаграждение - в зависимости от того, в каком месте глобального мира он живет и работает39.
Выгоды, извлекаемые ТНК из подобной трактовки глобализма, сопоставимы разве что с грабительскими доходами «баронов-разбойников» от бизнеса времен первоначального накопления капитала. К началу 2000-х гг. почти 40 тыс. ТНК (в самом конце 60-х гг„ в 14 крупнейших государствах капиталистического мира насчитывалось всего 7 тыс. «глобальных» фирм) производили и продавали товаров более чем на 6 трлн. долларов. Сегодня доходы США от зарубежного производства своих ТНК превышают доходы от всего странового экспорта40.
Уже в самой этой политике содержался зародыш новой конфликтности и новых версий консерватизма глобального мира. Сопоставимость ее с архаикой предпринимательской деятельности усугубляется тем обстоятельством, что давно, хотя и не полностью, решив проблемы социальной конфликтности в своих странах и, прежде всего, с помощью политики «социальной ответственности» бизнеса и социальной переориентации государства, ТНК глобального мира в массе своей продолжают поистине «допотопную» практику в слаборазвитых странах -использование принудительного труда, неоплату сверхурочного труда, использование труда несовершеннолетних, насаждая потогонные нормы выработки и т. п. Предложенная и жестко отстаиваемая сегодня ТНК консервативная модель глобального разделения труда становится очевидной не только на фоне политики «социальной ответственности» корпораций стран, инициировавших и проводящих курс на глобализацию, но и по сравнению с позициями ряда международных организаций, имеющих непосредственное отношение к глобализационным процессам (Всемирный экономический форум, Мировой банк реконструкции и развития), а также по сравнению с «социально ориентированной» политикой ряда крупнейших ТНК41. Последние на собственной практике осознали, что ставка на идеи и методы традиционного консерватизма и потеря реноме «прогрессивно ведущей бизнес компании» в современных условиях может дорого обойтись даже в странах третьего мира.
Теснейшим образом оказалась связана с изменениями на глобальном рынке труда и проблема «новой миграции». Как и во времена поздней античности, глобальный мир вновь столкнулся с явлением «великого переселения народов». Только теперь на смену кочующим потокам готов и гуннов, устремлявшихся в Европу из Азии в поисках «жизненного пространства» и материальных благ, пришли
2 Sassen S. The Global City: New York, London, Tokyo. Princeton., 2002.
43 Cm.: http// www. cnn. com/200/ US/12/28/census. report
44 George S. The Debt Boomerang: How the Third World Debt Harms Us All. Boulder, CO. 1992. P. 123.
миллионные потоки «новой иммиграции», устремляющиеся в США из стран Центральной и Латинской Америк, островных государств Тихоокеанского бассейна, Китая, Филиппин, Индонезии; во Францию, Германию, Великобританию, Нидерланды из стран Центральной и Малой Азии, государств Африки; и даже в Россию из бывших республик Советского Союза, а ныне независимых государств - Молдавии, Украины, Белоруссии, Таджикистана, Узбекистана. Современные иммигранты жаждут «пространства занятости» на рынке труда и, хотя и нищенской по сравнению с цивилизованными аборигенами зарплаты, но все же в несколько раз превышающей ту, которую они могли бы получать на родине. Масштабы явления не имеют аналогов в истории - глобальная экономика в ее консервативном варианте устанавливает свою шкалу измерений и свои параметры, квоты, нормы. По данным ООН, к началу XXI века суммарный иммиграционный поток достигал не менее 100 млн человек. Число иммигрантов, составлявшее в 1987 году только в одном Нью-Йорке 35% населения, через пятнадцать лет возросло до более 50%42.
Характерно (и объяснимо), что первую в новой истории иммигрантскую нацию - американскую - формировали преимущественно выходцы из Европы, лица, гонимые из стран Старого Света эксцессами церковной реформации, обезземеливанием, социальными потрясениями первых буржуазных революций (Нидерланды, Великобритания, позже Франция). В 1890 г. эти изгои европейского «обновления» дали 86% иммигрантского пополнения США. Ещё в 1960 г. выходцы из Европы составляли 75% иммигрантского потока, в то время как иммигрантов из стран Латинской Америки набиралось всего 9%), а из Азии и того меньше - 5%. В наши дни ситуация кардинально изменилась: европейцы, по данным переписи населения США 2000 г., составляли лишь 16%) всей иммиграции, тогда как выходцы из Латинской Америки - 51%, Азии - 27%43.
Господствующий сегодня на глобальном уровне традиционно-консервативный подход к проблеме иммиграции и иммигрантов превратил её не только в острую социально-экономическую проблему, но и острейшую политическую. Суть её коротко выразил швейцарский писатель Макс Фриш, заявивший: «Мы просили рабочую силу, а понаехали живые человеки»44. «Человеки» же требуют человеческих условий бытия, социальной и правовой защищенности, равных политических и гражданских прав, гарантированного будущего, уважения к собственной личности, наконец. Они приехали в другую страну не просто зарабатывать, но и работать на эту страну и жить в ней.
Между тем, вековечные проблемы расизма, этнической, религиозной нетерпимости не только не были решены с наступлением эры глобализма, но и предельно обострились в связи с разгулом терроризма в сегодняшнем мире. Они обостряются всякий раз с ухудшением экономической ситуации в принимающих иммигрантов странах.
Проблема законодательного закрепления социально-экономических и гражданских прав иммигрантов в большинстве принимающих стран находится в состоянии юрисдикционных и политологических обсуждений (как в США и Франции, например). До последнего времени одним из «выпадений» из этой традиции, которую ни либеральной, ни демократической никак не назовешь, была Голландия. С XVII века и до недавних дней это государство считалась одной из самых толерантных стран Европы (исключением был конец XVI века, начало становления независимой государственности в Голландии, отмеченное кровавой борьбой католиков и протестантов). В ней находили убежище евреи Испании, спасавшиеся от инквизиции, французские гугеноты, преследуемые католиками, и шотландские католики, гонимые англиканской церковью. Страна, одной из первых разделившая идеи Великой французской революции, одобрившая Декларацию прав Человека и Гражданина, признавшая отделение церкви от государства, в течение столетий была поистине европейской моделью многоконфессионального и многокультурного образования. Кальвинисты, лютеране, иудеи, католики, менониты веками находили здесь прибежище, а между представителями рас и этносов не делалось различия. Именно Голландия одной из первых предложила собственную, в своё время уникальную для Европы, модель национально-государственного строительства, натурализации иммигрантов, которая, в сущности, была промежуточной между французской - доминант принципа правового признания гражданства, и германской моделями - доминант принципа «гражданства по крови», «праву рождения». Правда, во французской политико-правовой мысли не прекращается полемика между сторонниками «droit du sung» и «droit du sol», т. e. приоритета «гражданства по праву крови» и «гражданства по праву земли», места проживания. Принципы голландской натурализации начали формироваться ещё в 60-е гг. прошлого века, когда после падения колониальной системы массовые потоки коренного населения бывших колоний устремились в страну-метрополию. Достаточно сказать, что после получения независимости в 1975 г. половина населения бывшего Суринама иммигрировала в Голландию. В этно-культурном отношении это были смешанные потоки: частично индусы, частично яванцы, частично выходцы из колониальной Африки. Позже к ним прибавилась турецкая и марокканская иммиграция, составляющая к настоящему времени более 5% от 16 миллионного населения Голландии. Решение проблемы было найдено в совмещении двух начал натурализационной политики: принципа «гражданство, как субъект права» и не выраженное прямо, но превалирующее признание правосостоятельности этничности, «не датскости» как условия гражданства. Благодаря такому подходу, Голландия оказалась одним из первых европейских государств, признавших право воссоединения семей «gastarbeiders», уже получивших гражданство. В результате
45 Dunkelgrun T. «Dutch (In) tolerance». In: «Correspondence. An International Review of Culture and Society», № 10, Winter 2002/2003.
P. 4-5.
Globalization: Critical Reflections... P. 18.
этого за три последних десятилетия число граждан Голландии, являющихся этническими мусульманами, возросло более чем десятикратно45.
Но 6 мая 2002 г. был убит Пит Фортюн, лидер и основатель националистической Голландской политической партии, которая, по опросам общественного мнения, являлась самой популярной партией страны с момента своего создания (её рейтинги значительно возросли после событий 11 сентября в Нью-Йорке). Убийца оказался сторонником движения в защиту животных и, казалось бы, сам акт не имел ничего общего с протестом против национализма лидера Голландской партии. Однако, уже сама по себе такая трансформация общественно-политических настроений в Голландии удивительна. Это было первое политическое убийство за последние 330 лет национальной истории. Если учесть, что национализм Фортюна был несопоставим по агрессивности с национализмом того же Ле Пена (программа Голландской партии настаивала «лишь» на ограничении «мусульманской иммиграции»), то уровень оформившейся в наши дни нетерпимости поражает. Страна фактически оказалась вторым после Северной Ирландии государственным образованием Европы, расколотым по конфессиональному признаку на протестантский Север и католический Юг: своеобразная «линия разграничения» конфессий проходит по рекам Рейну, Маасу, Ваалу, географически отделяющих Север Голландии от Юга46.
Бесправие одних и не желание устанавливать и тем более соблюдать права других рождает многие формы зависимости новых иммигрантов, вовлеченных в глобальную экономику. Тяжелейшей из них, как и столетия назад, остается имущественное неравенство, бедность, нищета. Только сегодня они в соответствии с закономерностями глобального мира принимают формы нового маргинализма, интернационализированной и региональной (анклавной) бедности. К началу нового века дифференциация уровней благосостояния в глобальном мире достигла запредельных размеров, особенно на фоне их умеренного, не абсолютного, конечно, выравнивания в наиболее развитых странах. Верхний дециль, то есть 10% населения земного шара, имеющие наиболее высокие доходы, получают в 50 раз больше тех, кто относился к децилю нижнему - 10%) самых бедных. Произошла определенная «реструктуризация» новых маргиналов. По данным Всемирного банка, между 1985 и 2000 гг. число членов бедных семей в Азии сократилось с 805 до 435 млн. человек, в Латинской Америке - с 75 до 60 млн., а в Центральной и Южной Африке выросло со 180 до 265 млн. В относительных величинах их доля во всем населении изменилась следующим образом: она упала с 72 до 53%) в Азии, с 19 до 11% в Латинской Америке и увеличилась в Африке с 16 до 32%)47. Между 1970 и 1990 гг. доля 20% богатых стран в мировом валовом внутреннем продукте выросла с 70 до 83%, тогда как доля 20%о бедных упала с 2,3 до 1,4 % - разрыв почти в 60 раз. Не
Ibid. P. 3
удивительно, что за современное экономическое миропространство принято считать 30 государств, входящих в ОЭСР и распределяющих между собой через механизмы ТНК и ТНБ основные финансовые, инвестиционные и экспортные потоки. Северная Америка, Западная Европа, Япония, Мексика и Южная Корея, т. е. государства, население которых составляет 19% мирового, «съедают» 96% прямых международных инвестиций; на их долю приходится сегодня 75% мирового экспорта. Таковы аппетиты консерваторов от глобализма.
В технотронном глобальном мире 1,3 млрд. человек не имеют доступа к чистой питьевой воде, 880 млн. взрослых людей не умеют ни читать, ни писать, 770 млн. не могут заработать на достаточное пропитание, а свыше 800 млн. живут в условиях «абсолютной нищеты»; ежегодно из 140 млн.
48 Ibid. P. 215, 220. родившихся детей 14 млн. умирает с голоду48.
Lambert R. «Constructing the New Internationalism: Australian Trade Unions and the Indian Ocean Regional Initiative» — South African Labour Bulletin< 16, No 5 (May-June). P. 66-73.
Перечисленные проблемы - видовые признаки жизнедеятельного и жизнеспособного консерватизма лишь на первый взгляд кажутся традиционными, не претерпевшими изменения в своей сущностной основе чуть ли не с XIX века. Они, несомненно, предстают сегодня, в глобальном измерении иначе, чем это было в прошлом. И дело не только в иных масштабах, числах, расстояниях, применяемых при характеристике этих проблем. В XIX - значительной части XX века они носили до известной степени стохастический характер, являлись спонтанной производной от прямо не согласованной деятельности самых различных социальных акторов -национальных корпораций, ТНК, государств, отдельных предпринимателей и политиков. Ряд исследователей склонен причислять к упомянутым творцам и проводникам консервативного курса в становящимся глобальном мире даже профсоюзы. Заявлений с их стороны относительно необходимости создания межрегиональных, надгосударственных рабочих объединений, для выработки социально ориентированной альтернативы глобализму, исходит более чем достаточно. Однако реальная политика и реальные интересы сконцентрированы в пределах национальных границ49. Сегодня же есть все основания для утверждения о централизованном планировании, координации усилий в проведении целенаправленной и до известной степени централизованной политики глобализации, причем в её консервативном варианте. В роли таких координаторов и проводников выступают «мировое правительство» - Большая восьмерка, и такие наднациональные организации как ВТО, МВФ, ВБ.
В июле 1944 г. в Бреттон Вудсе, штат Нью Гэмпшир, на конференции представителей США и Великобритании рассматривался вопрос послевоенного устройства мира. Конференция приняла решение
Danaher K. (Ed. by). 50 Years Is Enough. The Case Against the World and the International Monetary Fund. Boston, MA. 1994.
51 «Journal of International Affairs», Spring 1998, № 2. P.
454.
о создании Международного валютного фонда и Всемирного банка реконструкции и развития (Всемирный банк). Именно эти организации в течение вот уже почти 60 лет фактически руководят мировой экономикой. Плоды их деятельности мировым сообществом антиглобалистов-демократов расцениваются коротко и ясно: «Хватит!»50 Причина подобного отношения -фактически провальная по сути, стандартная по форме и консервативная по характеру политика Фонда и Банка в самых разных странах и регионах мира: Африка, Латинская Америка, государства Восточной Европы и даже Россия. Программные установки организаций (они же жесткие директивы) практически оставались неизменными в течение десятилетий. Поколебать позиции МВФ и ВБ не могли ни конкретика социально-экономического положения в государствах, вовлекаемых в мировую экономику, ни особенности национальной, этнической культуры в них, ни сила традиционализма и инерции, ни какие иные факторы. Дежурный набор предложений по «оптимизации национальных экономик» и вхождению в глобальное пространство включал в себя:
- обязательную передачу (продажу) государственной собственности в частные руки:
- обязательное увеличение цен на сельскохозяйственную продукцию, дабы стимулировать производителей производить и продавать больше;
- обязательная девальвация национальных валют, приведение их курсов в соответствие с международным уровнем и ради повышения конкурентоспособности экспорта на внешних рынках;
- обязательное сокращение дефицита государственного бюджета, введение платы за социальные услуги, предоставляемые государством (образование, здравоохранение и т. п.);
- обязательное стимулирование свободного рынка путем отказа от протекционизма и государственного регулирования частного сектора;
- обязательное создание благоприятных условий для привлечения в национальную экономику иностранного капитала. Печально известный в нашей стране Гарвардский профессор
Джеффри Сакс, консультировавший правительство Гайдара в начале 90-х гг. прошедшего века, почему-то считает набор этих предложений «декларацией открытой экономики и либеральной формы правления»51. Хотя они в равной степени далеки от теоретического либерализма и умозрительно понимаемой глобализации. На деле, дать более исчерпывающее и точное представление о современном понимании консерватизма самими консерваторами трудно. Что же касается конкретных результатов реализации этих «обязательных рекомендаций», то они достаточно хорошо известны на примерах деятельности МВФ и ВБ в Аргентине, Бразилии, Чили, Коста-Рики,
Danaher K. Op. cit. P. 3; Amy Chua. World on Fire. How Exporting Free Market Democracy Breeds Ethnic Hatred and Global Instability. L., 2004.
Филиппинах, Ямайке, Гане, Мозамбике, Сенегале, Зимбабве, Венгрии. Один пример: внешний долг 47 африканских стран достиг в 1992 г. 290 млрд долларов, превысив уровень 1980 г., то есть до начала реализации планов МВФ и ВБ по подъему экономики африканских государств и их вхождению в мировое глобальное пространство, в 2,5 раза52.
Повторимся: нет смысла и прока в отрицании объективности и непреложности поступательного развития глобализационных процессов. Равно как нельзя не видеть консервативную сущность реализуемого в настоящее время проекта глобального переустройства мира. В этом контексте еще раз подчеркнем значение формулы, предложенной отечественными политологами И.Левиным и С.Перегудовым: бесполезно искать и предлагать некие альтернативы глобализации. Будущее за глобализацией демократической, социально ориентированной, с «человеческим лицом», если угодно.
Как представляется, в противоборстве этих тенденций и будет решаться в ближайшие годы судьба консерватизма - идеологии, политической практики, культурной традиции.
