CC BY
14Общество вчера, сегодня, завтра
УДК 008
DOI 10.34823/SGZ.2021.4.51626
Г.А. АВАНЕСОВА доктор философских наук, профессор, эксперт центра «Гражданское общество и социальные коммуникации» (кафедра ЮНЕСКО) РАНХиГС при Президенте РФ*
А.В. МИРОНОВ доктор социологических наук, профессор, Заслуженный работник высшей школы, Почетный работник ВПО РФ
Консервативный анализ России, как гетерогенного сообщества
Авторы анализируют, как осмысляли некоторые направления отечественной гуманитарной мысли особенности России -ее истории, общества и культуры Нового времени. Основное внимание уделено консервативной мысли. Эти процессы научно-философского самопознания прослеживаются, во-первых, по ходу взаимодействий России с западноевропейской цивилизацией, с ее гумани-таристикой и теорией познания, во-вторых, в контексте внутренних трансформаций культурно-цивилизационного и парадиг-мального характера в империи, в советское и постсоветское время.
Ключевые слова: эпистемология/гносеология, отношения между знанием и реальностью в науке, теоретический рационализм, познавательные субстанции разных цивилизаций, парадигма изучения России русской консервативной мыслью, ракурсы понимания России советским марксизмом, теория отражения, наука и политика, понимание научной истины и правды, псевдонаука в период Постмодерна.
G.A. AVANESOVA Doctor of Philosophy, Professor, expert of the Center "Civil Society and Social Communications" (UNESCO Chair) of the RANEPA under the President of the Russian Federation
* Аванесова Галина Алексеевна, e-mail: [email protected]
A.V. MIRONOV Doctor of Social Sciences, Professor, Honored Worker of Higher Education, Honorary Worker of the Higher Education Institution of the Russian Federation
Understanding Russia: Breakthroughs and Dead Ends in the Development of Russian Humanitarian Thought (XVIII -early XXI centuries)
The authors analyze how the peculiarities of Russia - its history, society, and culture of Modern times-have interpreted some areas of Russian humanitarian thought. The main focus is on conservative thought. These processes of scientific and philosophical self-knowledge are traced, first, in the course of Russia's interactions with Western European civilization, with its humanitarianism and theory of knowledge, and secondly, in the context of internal transformations of cultural and civilizational and paradigmatic nature in the empire, in the Soviet and postSoviet times.
Keywords: epistemology/epistemology, relations between knowledge and reality in science, theoretical rationalism, cognitive substances of different civilizations, the paradigm of studying Russia by Russian conservative thought, perspectives of understanding Russia by Soviet Marxism, reflection theory, science and politics, understanding of scientific truth and truth, pseudo-science in the Postmodern period.
Консервативный анализ России, как гетерогенного сообщества
Рассмотрим вектор консервативного анализа России, к которому отнесем разных ученых, начинавших видеть население империи, как сверхсложное в антропологическом, этническом, социокультурном плане сообщество. Данилевский, говоря о появлении культурных типов, выделил два фактора, обуславливающие - как мы ныне скажем - динамику и самоорганизацию этих процессов: народы и культуры, образующие цивилизацию, должны быть в чем-то похожими, а в чем-то контрастными, заметно разными, то создавая в системе равновесие гетерогенных частей, то нарушая его, что активизирует динамику общества. Российская цивилизация развивалась в виде не суверенных
государств (как европейская, мусульманская и др.), но как империя Евразии, в которую по-разному включались крупные сообщества, утратившие свое государство, отдельные этносы, племена, его не имевшие. Межэтнические связи путем самоорганизации создавали в России цивилиза-ционное единство.
Встает вопрос: насколько эффективно и устойчиво такое государственно-цивилизационное единство в истории? Считая Россию культурным типом, Данилевский не располагал когнитивными ресурсами для изучения этого вопроса. Наука XIX в. только приступала к анализу того, как достигается единство в сверхсложных сообществах - конфедерациях, федерациях, империях эпохи Модерна. Вообще-то аналитики Европы настаивали: Россия является империей колониального типа. Данилевский и другие русские мыслители были уверены, что в империи не было западного колониализма; новые подданные присоединялись с равными правами и свободами, присущими коренному населению, или даже большими (поляки, финны). Данилевский допускал, что сильное государство вправе присоединять те племена, которые «не имели притязаний на самостоятельное существование». В России, писал он, одни из них живут пассивно (племена Сибири); другие проявляют лояльную активность - ради выживания им выгодно быть в империи (малороссы, финны, грузины и др.); но есть и враждебные этносы (поляки и др.). Две первые группы народов, по оценке ученого, «предназначены к тому, чтобы сливаться постепенно с той исторической народностью, среди которых они рассеяны, ассимилироваться ею и служить к увеличению разнообразия ее исторических проявле-ний»1. Интеграцию в империю Польши он связывал с международной политикой, считая, что в общеславянской цивилизации поляки сами найдут свое место. Вводя общие рассуждения и размытые понятия, автор говорил не о русификации этносов (он был принципиально против этого), но пытался очертить их адаптацию к культурным условиям империи. Анализ этих сложных процессов в то время неизбежно был размытым2. Впрочем, и сегодня научные тер-
1 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 2003, с. 34-35; 395 и др.
2 См. об этом: Миллер А. Империя Романовых и национализм. М., 2006, с. 54-77.
мины: культурная интеграция, единство, социальный порядок трактуются неодинаково.
Более серьезная критика была высказана в адрес идеи Данилевского о всеславянской цивилизации на конфедеративных основах. Прогнозируя такую цивилизацию, он сделал то от чего предостерегал коллег: опасайтесь вычленения «искусственных», т.е. ложных систем. Вместе с тем вера в объединение славян под эгидой русского государства имела свои корни. В середине XVII в. ее высказал хорват Ю. Крижанич, проживший в России 17 лет. Данилевский учитывал, что империя уже объединяла русских, поляков, малороссов, белорусов. В случае освобождения южных и западных славян от завоевателей, по его прогнозу, славяне Европы способны создать свою цивилизацию ради самосохранения и равновесия сил на континенте, а также с учетом исторических связей, языка, психического склада. Но теоретик не учел их культурной разнородности, вплоть до взаимной вражды (наличие/отсутствие своих государств, разные психо-ментальные свойства, вера и др.). Среди славян было немало тех, кто тяготел к Западу, и тех, кто не доверял России. Идеи панславизма усиливались в виде надежд и размытых проектов славянских активистов, а также политических шагов ряда государств Европы, Ближнего Востока. В России это движение проявилось в войне с Турцией, в освобождении югославян. Панславизм поддержали разные круги и, что немаловажно, поэты (А. Пушкин, Ф. Тютчев, А.К. Толстой и др.), воплотившие их в поэтических образах огромной убеждающей силы. Но прогноз новой теории имеет свою логику, не схожую с отзывчивостью интеллигенции, с интересами власти или с образным мышлением национальных поэтов.
Серьезную критику прогноза высказали прежде всего сторонники теории цивилизаций, не принявшие идею панславизма. Скажем о Н. Страхове, который еще до выхода книги Данилевского напечатал статью «Роковой вопрос»1, где рассмотрел отношения в империи русских и поляков, по-своему развивая идеи, сходные с теорией цивилизаций, тогда еще не завершенной. Во время восстания поляков Страхов задался целью раскрыть мотивы их бунтов в импе-
1 Страхов Н.Н. Роковой вопрос // Он же. Борьба с Западом. М.: Институт русской цивилизации, 2010.
рии, придя к выводу: поляки не преследуют национальных или космополитических интересов; скорее они хотят всех убедить, что выполняют культурную миссию в «варварской» России. Но они не скрывали свою жажду власти над другими славянами. Поляки не смогли создать устойчивую культуру; да и суверенное их государство было утрачено. Страхов подчеркивает, что они выступают в России от имени успешной цивилизации Европы, которую не созидали но считают своей. Эта заемная цивилизация сделала их агрессивными католиками, настроив против славян. В России они горды своей просвещенностью, пытаясь разными мерами ополячить белорусов, литовцев, малороссов. Бунтуя перед властью, поляки знают, что у них нет ресурсов для достижения целей; но за ними стоят политики европейской цивилизации. В ответ Страхов полагал, что Европа тоже должна признать цивилизационные интересы и политическую готовность России к ответным мерам.
Аналитик советует оставить судьбу Польши самим полякам. Он уверен, что эту проблему наше государство и общество смогут решить только, уважая себя, развивая свою цивилизацию и духовно-гражданское единство. В прошлом народные массы уже доказали моральную стойкость, не допустив победу поляков, шведов. Но в империи высшие сословия^ интеллигенция духовно больны; они слепо верят в силу и правоту Европы, игнорируя мощь народных начал, подрывая устойчивость империи. Поляки, зная слабость русских верхов, хотят повернуть ситуацию в свою пользу. Анализ же Страхова нацеливался на подрыв иллюзий о славянском единстве.
Еще более резко оценил идею интеграции славян К. Леонтьев. Будучи дипломатом и зная народы Европы, Ближнего Востока, он делал вывод, что югославяне под властью турок снизили своеобразие своих культур. Отторгая турецкий гнет они готовы принять формы разлагавшейся европейской
культуры - эгалитарный прогресс, парламентские свободы,
1
космополитизм при понижении православной веры и др. . Леонтьев считал, что панславизм не поможет России обойти западные соблазны, но подорвет ее самобытность. Исходя из того, что России пока присуща «цветущая сложность», он
1 См. об этом: Леонтьев К. Славянофильство и грядущие судьбы России. М.: Институт русской цивилизации, 2010.
опасался^ что высшие слои ведут общество к «смесительному упрощению» Запада: бессословности, нашествию техники, «среднему человеку». Леонтьев и в социализме предвидел такие свойства, считая, что это вызовет «глубочайшее разочарование» его сторонников.
По мысли аналитика, Россию еще спасают византийские начала и русский народ (весьма далекие от «розового православия» Ф. Достоевского). В его понимании православие Византии - это не отсталость, но условие прорыва России в будущее. Речь шла о самобытности духа русской среды, о суровой вере, о трезвой любви к ближнему, о трудовых устоях общинной жизни крестьян, о духовной глубине церковного и народно-православного искусства. Леонтьев уверен - древние пласты византизма освоены народом гораздо глубже, нежели этносами Европы, обретя национальное своеобразие, что отчетливо показал раскол. Мыслитель ценил в русском народе здравый ум, его веру не в прогресс («русский мужик знает, что «все от Бога»), но скорее в авторитет царя. Русский человек готов преодолевать трудности, воевать с внешним врагом; он сообразителен, дисциплинирован; его не тревожат иллюзии «всечеловечнос-ти», «всемирной отзывчивости».
Для нас ныне важны мысли Леонтьева о сходстве свойств русского народа с качествами азиатских этносов империи более, нежели с чертами западных славян. Едва ли ни первым он утверждал, что «Россия уже давно полуазиатская держава». Евразийский фокус анализа не разрушал теорию Данилевского^ но сближал ее с геополитическими и цивили-зационными реалиями. Леонтьев видел в этой ситуации залог культурного разнообразия и крепости России, а также препятствие для смесительного равенства Европы: «У всех иноверцев и инородцев охранительные начала крепче, чем у нас...Для нашего... государства полезны своеобычные окраины... Слава Богу, что нынешней русификации (т.е. европеизации - авторы) дается отпор»1. Тем самым Леонтьев допускал наличие и возможность изучения евразийско-циви-лизационного гнозиса, который уже 500-800 лет спонтанно формировался во взаимодействии разных сообществ Московии/России; об этих процессах Данилевский еще не
1 Леонтьев К. Славянофильство и грядущие судьбы России, с.374-375.
размышлял^ но отвлеченно он констатировал, что в российскую культуру новые этносы включаются неодинаково.
Консервативный анализ истории Малороссии/Украины в фокусе науки и псевдонауки. Глубже понять специфику теоретического осмысления имперской России позволяет анализ «самостийно»-познавательного вектора в гуманитарной мысли Украины. В империи это направление являлось эклектичным; самооценка его участников была высокой, но их реакция на научную критику, как правило, отсутствовала. Это направление складывалось на базе идеологии и практики казачьего сепаратизма, т.е. лавирования между разными политическими центрами силы. Такой анализ сближался то с консервативной русской мыслью, то с либеральными принципами, то с идеями польской оппозиции, перенимая при этом что-то у масонов, социалистов.
Для понимания научно-познавательной ситуации в Малороссии, кратко напомним коллизии распада древнерусской народности и воссоединение их потомков через 400 лет в Московском царстве. Насильственное разделение монголами народностей Древней Руси привело к завоеванию Киева и Левобережья Днепра сначала Литовским княжеством; к литовцам присоединились поляки - и так длилось ряд столетий, формируя новые свойства малоросского типа (в XX в. этнологи его назовут центрально-украинским), который так и не смог сохранить свое государство. Жители Левобережья продолжали называться русскими; но на их землях уже шли иные этнокультурные процессы, нежели до монголов. Их определяли, во-первых, крестьяне, жившие трудом, сельской общиной, страдая от притязаний извне; во-вторых, казаки Запорожской Сечи, имевшие воинскую организацию, совершавшие набеги на врагов, на соседей-крестьян, но мало способные к государственному строительству; в-третьих, соседние народы и государства .
Военный уклад и казачья вольница многое унаследовали от степных племен (печенегов, половцев и др.), и от традиций более древних сообществ, живших здесь задолго до казаков (II тыс. до н.э. - I тыс. н.э.) - киммерийцев, скифов и др.2. Субкультурные черты содержала также их языковая
1 См. об этом: Ульянов В.И. Происхождение украинского сепаратизма. М., 2007, с. 26-44.
2 См.: Климов Г. Рождение Руси. Тверь, 2009, с. 203-218.
практика. Основанный на древнерусском наречии казачий диалект включал обороты крестьянского языка, слова тюр-коязычной, польской, литовской, немецкой речи. От говора жителей древнего Киева, а позже и Московии диалект казаков, а частью и речь крестьян, уже заметно отличались. Со временем потомки населения территорий Киева обретали новые психологические черты, своеобразие менталитета, культуры, веры (униатство), расходясь по аналогичным свойствам с жителями Московии. Типы казака и пахаря, выражая разные стихии - полукочевую жизнь, склонность к предательству, обогащению за чужой счет, с одной стороны, и трудовой уклад, письменно-земледельческую культуру, с другой, как-то уравновешивали друг друга, формируя новую народность. Переход сообщества под власть Московии осуществился из-за настойчивых требований крестьян, с чем казаки вынуждены были смириться.
Примечательно, что после вхождения жителей Левобережья в Московское царство Киево-Печерская лавра издала «Синопсис», где говорилось о единстве Великой и Малой Руси, общей государственной традиции Киевской Руси, династии Рюриковичей, о едином «русском» или «православно-российском» народе1. Историки позже считали, что признание Киевом единства двух ветвей в прошлом одной народности приобретал огромный консервативно-аналитический потенциал. Вместе с тем малороссы привносили с собой в Московию новые идеи из Европы о способах государственного управления, о науке, технике и т.п.
Важным шагом в транзите России от царства к империи стало создание общерусского литературного языка силами знатоков древнего лексики и современных речевых форм из великорусской, малоросской, белоруской среды. Равные шансы на первенство в этом процессе поначалу были у великорусского и южнорусского наречий. Но XVШ-XIX вв. показали явное лидерство русского языка: он стал инструментом международных связей и государственного управления на огромной территории; на его основе развивались правовая и военная сферы, промышленность, наука, печать, система образования; он позволил сформироваться русской литературе, поэзии; на нем фиксировались технические
1 См.: Мечта о русском единстве. Киевский синопсис (1674). М.: Европа, 2006.
изобретения, открытия, издавались словари, учебники, обновляя лексику разных сфер. Областные диалекты вели-коросов начали исчезать; но бытовые говоры малороссов, белорусов труднее сближались с общерусским языком, меняясь иначе, по-своему осваивая современную лексику.
На протяжении XIX в. немало образованных малороссов-русофилов, и, что примечательно, великоросов-украинофи-лов, участвовали в анализе малоросского наречия, поддерживая появление в Малороссии науки, современной литературы на русском и украинском языках - русско-украинский писатель Н.В. Гоголь, русско-украинский историк Н.И. Костомаров, русско-украинский историк, филолог, фольклорист М.А. Максимович, украинский поэт, писатель Е.П. Гребенка, русский филолог-славист И.И. Срезневский и др. В русских средах центральной России XIX в. формируется не только позитивное отношение к украинцам, их речи, быту, но и живой интерес к их преданиям, музыкальному фольклору. В украинских песнях, репертуаре кобзарей русская аудитория ценила такие качества, как народная мудрость, жизненно-философский подтекст, пронзительную искренность, интонации, как сближающие, так и разводящие русскую и украинскую мелодичность и др.
После упразднения Екатериной II запорожского казачества, увеличения слоя малоросских помещиков из бывших казаков (шляхты) широкие круги украинцев осваивали гражданско-правовое поведение в сильном государстве и во взаимодействии с разными частями русской культуры -аристократической, хозяйственной, научной, народно-низовой. Понадобилось 150 лет развития, чтобы «шов разрыва» народностей начал зарастать, формируя российскую фазу этногенеза тех, кого стали называть украинцами1. Это подтверждают переселенческие сдвиги: в XIX в. украинцы охотно расселялись в регионах России-Новороссии, Донбассе, на Нижнем Поволжье, Северном Кавказе и др.2 Отмена крепостного права, реформы П.Столыпина мотивировали крестьян перебираться с Украины на свободные земли Сибири Дальне-го Востока. Все это подтверждало:
1 См. об этом: Миллер А.И. Украинский в политике властей и в русском общественном мнении. СПб., 2000.
2 См.: Кабузан В.М. Народы России в первой половине XIX в.: Численность и этнический состав. М.: Наука, 1992.
сближение двух ветвей русского народа не оценивалось «обеими сторонами в зловещем виде» (Н. Костомаров).
Сегодня можно усмотреть и другие стороны этих связей. Расселяясь по новым регионам, украинцы не ощущали причастности к империи и цивилизационному развитию Россию, как это было присуще русской среде. В этом сказывались закономерности, определявшие их жизнь до интеграции в Россию, как сообщества с пограничной культурой между цивилизациями. Этот факт долго не учитывали политики, ученые. Не случайно в XIX в. рождались новые формы расхождений между русскими и украинцами. Так, неуклюжие попытки имперских чиновников снизить роль малоросского языка в институционально-образовательной сфере рождали возмущение интеллигентских кругов Украины, оживляя идеологию казачества. Казаков, как сословия, уже не было; но какая-то доля украинцев сохраняла их характерологические черты, психологию, востребуя их идейно-организационное наследие. Эти свойства стали выводить из пассивного состояния поляки, масоны и др.
Польша всегда претендовала, говоря по-современному, на информационно-научное просвещение малороссов. Вхождение Малой Руси в Московию эту опеку активизировало создание публицистики, псевдонаучных текстов на малороссийском языке. Эти функции поляки выполняли, будучи уже сами в империи. Они определяли каноны антироссийского сознания, его логику, доказательства, выводы, далекие от истины и реализуемые в тенденциозных «летописях», демагогических памфлетах, поддельных речах политиков прошлого. Эти материалы углублялись и печатались на Украине, создавая «национальную украинскую идеологию» на базе идей казачьего сепаратизма.
В 10-х гг. XIX в. на Украине появился труд «История Русов», якобы созданный монахами одного из могилевских монастырей в форме летописного свода, претендующий на объективный анализ прошлого Малой Руси с древности и до 1760 г.1. Более поздний анализ этой книги позволял видеть, что это была умышленная фальсификация (имена авторов или составителей здесь не важны). Между тем издание имело несомненный успех; многие образованные украинцы и
1 История Русов или Малой России // http://izbornyk.org.ua/istrus/istrus.htm. Дата доступа: 3.2.2020.
русские верили что этот труд - первая веха украинской историографии. В книге излагались также объективные исторические сведения, но текст был весьма насыщен ложными фактами, поддельными документами, искаженными событиями. Примечателен ангажированный тон повествования, не отражавший связей с малоросским сознанием в целом, но выразивший психологию казаков, озабоченных привилегиями, оправданием своих измен, военных неудач. Назовем ведущие признаки источника, как памятника чаяний гетманов, казачьей верхушки, шляхты ушедшей эпохи.
«История Русов» отвергает причастность великоросов к Киевской Руси; они жили-де изначально у Белого моря, в Поволжье и др. Сама Киевская Русь сводится к небольшой территории, которая в будущем станет Малороссией. Жителям Московии вопреки древним летописям, отказано в праве называться русскими. Утверждалось, что казаки жили уже в древности, будучи военным сословием с «благородным рыцарским происхождением» и создавая историю Малой Руси. Далее выясняется, что Малая Русь «никогда никем не была покорена»; с Литвой и Польшей у нее были прекрасные отношения и «полная свобода». Завоеватели шведы обращались с малороссами вежливо; но массы крестьян их не признавали, при случае сдавая их русским войскам; такое поведение шло от "их темноты и непонимания». Гетманам и казакам нет равных по воинской доблести; они не раз спасали народы Европы, в т.ч. «москалей», от поражений. Война со шведами выиграна благодаря казакам, ибо русские не умеют побеждать (в действительности Петр I низко оценивал казаков, как воинов из-за их степных методов войны против регулярных войск - авторы). В стиле казакомании и русофобии описана жизнь малороссов в Московии/России, где им противостояли цари-тираны, бездарные императоры, их недалекие приближенные, Тайная канцелярия, крепостничество. Столь прямолинейное деление народов-соседей на «хороших-плохих», уничижительные оценки своих же крестьян, восхваление казачьей вольницы позволяют вскрыть основную цель издателей -прославить самостийную историю Малой Руси и ведущую роль в ней казачества, шляхетства.
У книги была и скрытая сверх задача - повлиять на грамотную русскую аудиторию. Анализ изложен хорошим русским языком; публику содержание книги увлекало. В этом
был расчет - умышленная фальсификация под документ выдавалась за истину с помощью воздействия на сознание россиян переходной эпохи - от Просвещения к Модерну. Анализ беллетризирован, он нацелен на несведущего в истории читателя, не знакомого с этими уловками. В итоге парадоксально совмещались друг с другом цели авторов, их приемы убеждения, а также разные запросы и типы читательского интереса. Летописный свод, как бы являясь трудом насельников монастыря в Белоруссии, прославляет добродетельных поляков, литовцев, шведов, объявляет казачество солью земли, выставляет малоросских крестьян невеждами, описывает боевые подвиги запорожцев, их русофобию, ужасы их жизни в России. Все это изложено русским художественным стилем карамзинской эпохи, с сюжетами литературы Золотого века. Неискушенный читатель верил реальным событиям и фальшивым фактам, поддельным документам и выдуманным речам давно живших политиков, оценкам и выводам авторов.
Книга вдохновляла на свободолюбие, тираноборчество не только рядовых читателей, но и «самостийников» от Т.Г. Шевченко до М.С. Грушевского, декабристов (например, К.Ф. Рылеева с его циклом «поэтических дум» и героями-казаками), а также русскую и российскую интеллигенцию. На Украине ученые разной ориентации, не видя подделки, углубляли в своих работах показной консерватизм «Истории Русов». Такие авторитеты, как историк Н.И. Костомаров, писатель П.А. Кулиш, видели в казачьей среде лишь малоросский здравый смысл, патриотизм, народную инициативу (как в вечевых укладах Пскова или Новгорода). Но ближе к концу жизни они убеждались, что книга и самостийники защищают ложный патриотизм, исходя из псевдонаучных позиций. Были на Украине историки, не принявшие подделку, но и не решившиеся ее разоблачать. Только к концу XIX в. русские и украинские аналитики успешно доказали антинаучный характер книги, что, однако, не привело к ее развенчанию. М. Грушевский и его школа продолжали развивать ее схемы в обширных текстах, дополняя ее новыми аргументами и домыслами, придавая трудам теоретический вид1. Истина в анализе истории понималась ими в ключе по-
1 ГоушевскийМ.С. Иллюстрированная история Украины. СПб., 1913..
литического прагматизма, когда легенды и одиозные выводы сознательно обрамлялись легковесными «теориями».
Обобщим сказанное: консервативный анализ прошлого Малороссии и отчасти России осуществлен в «Истории Русов» на псевдо-теоретической основе, что вскрывало вторичность этого труда в научных кругах России и Западной Европы. Будучи выражением идеологии запорожцев эпохи гетманщины, а также проявляя близость к когнитивным принципам европейской гуманитаристики XVIII - начала XIX вв., анализ негативно описывал поведение малоросских крестьян, как неадекватное, а их сознание, как непросвещенное. Это резко отличало «Историю Русов» от русской консервативной мысли, которая рассматривала жизнь и активность народа, в т.ч. низовых слоев, как ведущие факторы истории и объекты изучения. В анализе прошлого авторы игнорировали истину, не скрывая тенденциозности и отсутствие установок на объективность, особенно в изображении России, ее властей и общества. Гуманитарная среда империи не сразу оказалась готова противостоять столь откровенному анти-теоретизму. Власть в своей культурной политике тоже не считала нужным внедрять с просветительными целями подлинно научные идеи, труды русских, украинских авторов. Однако в западных регионах со времен Карамзина, Пушкина и до распада империи она проявила бессилие, будучи не в состоянии нейтрализовать антирусские, антиимперские тексты, написанные якобы по истории Малой Руси.
Трансформация понимания России в контексте распада империи (конец Х1Х - начало ХХ вв.). Данный период стал для империи последней фазой истории. Общественное сознание, массовая психология чутко улавливали переломное время. Ситуация ухудшалась после поражения России в войне с Японией, неудач в 1-й мировой войне, во время русских революций, из-за массовых разочарований в работе Думы и в реформах Столыпина. Трагические события обнажали беспомощность монархии, выборной власти заставляли людей чувствовать рост конфликтного потенциала в обществе и сепаратистских устремлений на окраинах. В это время резко возросло значение русской периодики (газета «Новое время», журнал «Русская мысль» и др.) где печатались статьи с анализом ситуации. Тем самым в осмысление происходящего втягивались новые социальные слои, которые задумывались о причинах нестабильности в стране^
о способах их преодоления, о поддержке пророссийских сил, о возможностях гражданской интеграции населения и др.
По мере нарастающего хаоса основные представления консервативной мысли оказываются в центре общественного интереса, равно как и компетенции политиков, экономистов и др. Актуальность консервативных идей обретала свою специфику. Так, в думских дебатах, в печати, на митингах обсуждались проблемы, в свое время впервые глубоко осмысленные Данилевским и другими аналитиками. Однако широкие слои читателей при желании не смогли бы освоить содержание и одной главы труда «Россия и Европа». Публицистам и политикам тоже было непросто оценить научную логику этих мыслителей, вникнуть в выводы о цивилизациях, понять их анализ в целом. Консервативная мысль, как и вся гума-нитаристика того времени, не ориентировалась на прикладные или популяризаторские аспекты теорий. Но объективность и правота консерваторов проявлялась иначе. В условиях растущих трудностей разные слои населения сами начинали осмыслять проблемы^ предсказанные Данилевским и позже выдвинутые жизнью. Одни группы видели радикальные отличия России от стран Европы или даже от Манчжурии (из-за нее началась война с Японией); другим была очевидна враждебность сообществ Запада к нашей стране. Значительную часть русских людей возмущало в это время «европейничанье» имперских верхов, засилье иностранного капитала в экономике и др. Реальность создавала ситуации, повторявшие позиции Данилевского и Срахова. Так, власть в начале 1-й мировой войны пыталась реализовать новую интеграцию славян Запада (аннексия австрийских земель Галицкой, Угорской, Буковинской Руси); русские же люди начинали сомневаться в этом шаге, учитывая действия украинской и польской оппозиции. Вместе с тем на идеи Страхова и Леонтьева ссылались в спорах по окраинному национализму, в связи с поведением поляков, финнов,
1
украинцев, евреев, грузин и др. .
Серьезные воздействия консервативная мысль оказала на экономические исследования этого периода, авторы которых видели в России оригинальные формы хозяйствования и организации труда. В органах власти трудились в основном сторонники либеральных позиций и капиталистического
1 См. об этом: Нация и империя в русской мысли начала XX в. М., 2004.
уклада, каким был П. Столыпин. Но в обществе уже появилось немало экономистов-практиков, теоретиков, которые, отвергая капитализм справа, проектировали сдвиги в экономике на основе консервативного прагматизма, народных форм хозяйствования, духовно-православной основы. Аспекты их анализа и проектирования были разные - государственно-управленческие (Д.И. Менделеев), аграрно-футурис-тические (А.В. Чаянов), философско-религиозные (С.Н. Булгаков), локально-организаторские (С.Ф. Шарапов) и др. Но власть не располагали кадрами, которые видели бы инновационный ресурс в евразийских формах хозяйствования (напомним, через 50-60 лет на подобный ресурс своих крестьян сделают ставку реформаторы стран Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока). Большевики, придя к власти, внедрили ряд идей Чаянова на краткой фазе НЭПа; но колхозы они создавали по марксистским схемам и западноевропейским практикам в обход русского экономиста, социального антрополога, основателя российского крестьяноведения.
Непросто шло обновление консервативных идей в анализе государственно-политического устройства, верховной власти и гражданской самоорганизации. Начиная с Карамзина и славянофилов в нашей науке ценились ведущие принципы государственного устройства и политики - вся полнота полномочий в руках верховной власти, иерархическая социальная структура государства, православные основы российской политики и др. В условиях революционного брожения консервативная мысль начала осмыслять принципы и ценности политической практики капитализма и социализма, пропагандируемые в империи. Так, Л.А. Тихомиров в своих трудах убедительно сопоставил гражданские свободы, верования, формы общественного сознания при самодержавной монархии, буржуазном парламентаризме, социализме, разоблачая аргументацию либералов и марксистов. Автор отстаивал право народов России на самобытную имперскую культуру, на самодержавные принципы правления, на духовную свободу и религиозную веру1.
Проблемно трактовались в обществе феномены народа/нации, народности/национализма. Результаты консервативного анализа этих понятий и стоящих за ними этнополи-
1 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992; Он же. Россия и демократия. М., 2007 и др.
тических явлений, были важны, но недостаточно проработаны для применения в условиях растущей нестабильности. Возникавшие тогда представления о нации теоретически не проясняли этих процессов на Западе. Энциклопедии и словари языком либеральной философии писали в основном об «общих закономерностях» национального развития Запада, когда в Новое время из разных народностей, локальных и веро-исповедальных сообществ создавалось «гомогенное гражданское общество», «политическое единство», «монолитная национальная культура». Между тем граждане стран Западной Европы и Северной Америки того времени существенно отличались национальными традициями, политическими убеждениями, социальными свойствами, верованиями и т.п. Политическое, экономическое неравенство, социальная поляризация и культурное многообразие внутри наций продолжали сохраняться в национальных условиях жизни.
Но зарубежная наука не изучала сложную мозаику национальных проблем в странах Запада, о чем просвещенная публика имперской России не подозревала; она питалась обрывками положительных характеристик наций, дополняя их собственной фантазией и в ключе российского опыта. В условиях нестабильности в России обострялся вопрос: какой статус у населения империи; является ли оно нацией, конгломератом подданных, случайно собранными народами? Эти вопросы задавали многие, ибо малосведущим людям казалось, что ответ позволит прояснить степень единства или конфликтности общества. Многие аналитики считали, что нации западного типа в России нет. Но появились авторы, называвшие нацией русских и анализирующие русский национализм1. Ряд этнических активистов, надеясь выйти из империи, тоже указывали на национальные свойства своих сообществ. Консерваторы избегали такой конкретики в понимании нации^ видя слабость ее теоретических определений. Они говорили в основном о национальном развитии или национальных интересах России, но не о российской нации.
В изучении национально-государственных форм многих превзошел П.Б. Струве, экономист, философ, политик-либерал. В статье «Великая Россия и Святая Русь» (1914 г.) он
1 См.: Ковалевский П.И. Русский национализм и национальное воспитание в России. СПб., 1912; Меньшиков М. Национальная империя. М.: 2004; Нация и империя в русской мысли начала XX века. М., 2004; Розанов В.В. Около народной души. М., 2003 и др.
назвал Россию мощной «национальной империей» с русским национальным ядром и многонародным населением. Помимо России, феномен «успешной национальной империи» Струве видел также в США и Великобритании; позитивные преобразования в России он связывал с гражданской моделью американского общества США1. Ученые Запада в то время не обосновывали в теории столь экзотических вариантов нации, считая империи исчезающим пережитком прошлого. Тексты П. Струве никто не отнес бы тогда в Европе к научному открытию.
Сегодня мы вправе сделать вывод: реальные виды и конкретные формы национально-государственного развития в эпоху Модерна оказались столь многообразными, что теоретические конструкции Запада и скороспелые идеи российских либералов на этот счет выглядели легковесно и беспомощно. Научные представления о европейских нациях, национализме, «национальных империях» в начале XX в., а через столетие и о «воображаемой нации», не выдерживали проверки на истину даже в масштабе краткого времени в 510 лет. «Успешная национальная империя» Россия распалась через два года с небольшим после статьи Струве; Британская империя с национальным ядром англичан распущена к середине XX в.
Анализ научно-познавательной и политической ситуации в имперской России за 17-20 лет до ее гибели, показал, что все обстоятельства жизни общества этого периода начинали стремительно проблематизироваться. В этих условиях давали сбой или становились неэффективными интересы власти, доминирующие недавно познавательные направления (имперско-государственные, сословно-дворянские, буржуазно-капиталистические). Предприниматели, купцы, политики, интеллигенция, часть этнических элит в основном продолжали верить в прогресс западного общества, в эффективность европейской науки. Но такие позиции уже вызывали скептические оценки населения. В тоже время многие исторически укорененные смыслы и народные ценности были признаны грамотной публикой устаревшими (этнические, религиозные и др.). В радикально меняющихся обстоятельствах значительная часть населения русской провинции,
1 Струве П.Б. Великая Россия и Святая Русь // Нация и империя в русской мысли начала XX в. М., 2004..
на Украине и Кавказе, в Белоруссии и Средней Азии становилась дезориентированной, не имея возможности быстро понять происходящее.
Консервативное направление гуманитарной мысли проверялось на предмет объективности, истинности, пригодности к использованию в России, а также по уровню проектности и прогнозному видению ее будущего. Активные слои населения, часть ученых и специалистов в разных областях скорее интуитивно, нежели рассудочно чувствовали правоту консерваторов - гибкость и основательность их русского мышления, возможности их евразийского гнозиса, цивилизационную картину мира. Тем не менее в то время россиецентризм с его русско-евразийскими формами познания не получил серьезной поддержки, не обрел шансов стать генератором отечественных преобразований, источником обновления общества. За статус таких механизмов прогресса боролись два более агрессивных и одинаково опасных для России проекта - капиталистический и коммунистический, которые настойчиво навязывались одними и теми же силами Запада, продвигавшего их организационно, ресурсно, политически.
Продолжение следует
